Текст книги "Байки старого боцмана"

Жертва перестройки

Отпуск закончился так быстро, что, кажется, его не было вовсе. Время, проведённое с внуками на даче, пролетело незаметно и от этого становилось грустно. Необходимость работать, находясь на пенсии, чтобы хоть изредка радовать внуков дорогими подарками, слегка огорчала. Однако на этот раз, горькая пилюля возвращения к работе, для старшего механика была подслащена тем, что плановый ремонт судна лег на плечи его коллеги – подменного механика – молодого и талантливого специалиста. Этот ремонт был для него испытанием. Будучи до сих пор только помощником механика, ему не представлялась возможности самостоятельно принимать ответственные решения, но теперь, выдвинутый Владимиром Ивановичем на должность старшего механика, он полностью реализовывал свои возможности. Мысль о продвижении помощника возникла не случайно. Пол года назад, он, проработавший на судне более трёх лет, получил диплом о высшем образовании и вернулся из отпуска.

– Фёдор, у тебя логарифмическая линейка есть? – Полушутя, полусерьезно спросил его капитан.

– А что, Василий Павлович, в буфет орехи завезли? – Ответил Фёдор вопросом на вопрос.

Улыбнувшись, Владимир Иванович, стоявший поодаль, подумал: «Пожалуй, пора ему становиться дедом, свои интересы сумеет отстоять». Размышляя об этом, он вспомнил свои молодые годы: как он поступал в мореходку, куда его, после сдачи всех экзаменов не хотели брать из-за его малого роста. Тогда кто-то в приемной комиссии сказал, что малый рост для механика не помеха – везде залезет – а это немаловажно в стесненных условиях машинного отделения. Действительно – малый рост не помеха, а каково было на ремонте Федору, человеку высокому, чуть ниже двух метров роста.

Однако молодой механик успешно справился с обязанностями, и только один нюанс вызывал у него сомнение в правильности принятого решения. Это касалось модернизации мебели в каюте. Старая кровать, узкая и низкая, его ужасно раздражала, – он и заказал переделать её.

Столяр, на свой манер, всякую модернизацию, ещё задолго до того как это слово вошло в лексикон наших политиков, называл перестройкой.

– Ну, так чего тут надо перестраивать? – спросил он механика, приступая к работе, и будучи сам человеком достаточно высоким, выполнил все согласно заказу. В итоге, это сооружение стало похожим на арену высотою со стол. Только сейчас, готовясь к сдаче дел, Фёдор обратил на это внимание.

– Н – да. Для «старика» кровать, пожалуй, высоковата будет.

Прибыв на судно, Владимир Иванович был настолько занят, что не нашлось времени зайти в спальню, посмотреть, что и как там переделали. Только к вечеру оба механика, утомлённые служебными делами, добрались до каюты.

– Ну, что Фёдор, акт передачи будешь ложить или ставить на стол?

– Обижаешь, Владимир Иванович, всё уже давно стоит и налито.

Они подписали документы и по традиции отметили это мероприятие. Толи сказалась усталость, или разница весовых категорий, однако после второго стакана «Столичной», Владимир Иванович не мог не только сидеть, но и говорить. Обеспокоенный этим, подменный механик отнёс его на новую кровать и, уложив, подумал ещё раз: «да,…. или кровать действительно великовата, или „старик“ мелковат».

Открыв, для быстрого проветривания помещения, иллюминаторы в спальне и кабинете он, с чувством выполненного долга, убыл с судна.

Стоянка в порту заканчивалась и через пару часов, судно вышло в рейс. Погода в море начала портиться. Часам к трём ночи шторм разыгрался нешуточный. Пошел сильный дождь, а при очередной смене курса, холодный осенний ветер, став встречным, со свистом ворвался в открытые иллюминаторы. Ливень и волны, захлёстывающие судно, очень быстро залили каюту до такой степени, что вода стала проникать через комингс в коридор. Пробуждение Владимира Ивановича наступало медленно. Вначале, до его затуманенного сознания, дошло, что очень холодно и мокро. Попытки закрыться от пронизывающего холода, спрятавшись под подушку, успехом не увенчались. Будто огонёк во мраке, из глубины его полусонного сознания пробивалась мысль: – здесь что-то не так, в тёплой, уютной каюте этого быть не должно.

Леденящий душу и тело холод способствовал пробуждению. Оно ещё полностью не наступило, но уже позволило установить, что вокруг кромешная тьма, сырость, всё ходит ходуном. Воспалённый мозг рисовал картины происшествия, одну страшнее другой. Необходимо принимать хоть какие-нибудь меры для спасения решил он. Тело механика, исполняя волю его сознания, приняло сидячее положение. Ощупывая руками вокруг и не находя ничего, кроме мокрой опоры под собой и пустоты под свисающими ногами, он, инстинктивно, поджал их и стал ощупывать себя. Вроде всё в порядке: голова, руки, ноги на месте, нигде не болит, – это слегка обрадовало его. Занявшись исследованием окружающего пространства, он проползал, как ему показалось, целую вечность. Не обнаружив ничего существенного – подполз к самому краю кровати и, опустив руки, пошарил вокруг. Внизу была бездна. Набравшись храбрости, он, лёжа на животе, свесил ноги, но, едва коснувшись пальцами ледяной воды, отдёрнул их. Механик снова уселся и стал лихорадочно соображать. Пожалуй, его худшие предположения сбываются. Судно действительно утонуло, а его, чудом спасшегося на каком-то понтоне, несёт неизвестно куда. В море шторм, сигнальных средств – нет, никаких запасов – нет, шансы к спасению своими силами незначительны. Всё. Это конец. Панический страх полностью овладел им. Сложив руки рупором, он закричал, что есть мочи: «спасите,… помогите,… тону…».

Смежной с каютой механика была каюта капитана, спальня и кровать которого находились прямо за переборкой. Услышав истошные вопли, капитан, недавно заснувший, не сразу отреагировал на этот призыв. Его сознание также пыталось контролировать ситуацию, – что за крики, кто кричит, если тонет, то почему он один, а не мы все, – промелькнула где-то слышанная фраза, – где вахтенный штурман, почему не объявляют тревогу?

Эти вопросы пока оставались без ответа. Капитан хорошо знал своего помощника, находящегося сейчас на вахте, сообразительности ему не занимать. Как-то при подходе к Калининграду штурман отвечал на вопросы дежурного берегового диспетчера о том, что за судно, откуда прибыло, о характере груза. Очередной, традиционный вопрос о количестве людей на борту, прозвучал несколько необычно.

– Сколько у вас экипаж, сколько членов? – Спросила женщина-диспетчер.

– Экипаж 15, членов 14, – по-военному чётко доложил старпом.

Тогда, капитан подумал: – сообразительный малый, такой нигде не растеряется. И вот сейчас, бездействие штурмана удивляло. Из-за переборки вновь донеслись истошные призывы о помощи. Капитан вскочил с кровати. Цепляясь за переборки, так как качка усилилась, а крен достигал 20—25 градусов c борта на борт, рванулся в коридор.

– Утопленник, твою душу мать! Сейчас я тебя вытащу, – разразился он тирадой в адрес возмутителя спокойствия. Дверь каюты стармеха оказалась запертой, а из-под неё вытекала холодная вода.

– …спасите,… помогите,… тону, – вновь донеслись призывы о помощи из каюты. Это подтолкнуло капитана, для привлечения внимания вахтенного штурмана, использовать ближайшую кнопку сигнализации, которой оказался ручной пожарный извещатель, передающий сигнал о пожаре в ходовую рубку. Справедливо предположив, раз механик до сих пор не утонул, то сможет подождать ещё немного, капитан отправился в свою каюту, чтобы одеться.

В это время вахтенный штурман, получив сигнал о пожаре, позвонил капитану, но, не дождавшись ответа, предположил самое плохое и объявил тревогу. Вскоре аварийная партия прибыла на место и, взломав дверь, подклиненную упавшим стулом, проникла в каюту механика. Через открытые иллюминаторы потоки воды заливали помещение. Стармех сидел на кровати, поджав ноги, и смотрел на вошедших спасителей обезумевшим взглядом. Он был не в силах произнести ни слова толи от усталости, толи от захлестнувшей его радости спасения. После выяснения всех обстоятельств, Владимира Ивановича, за глаза, стали называть «жертвой перестройки».

Композитор

– Ну, слава Богу, отчёты сдали, – капитан и третий штурман вышли из здания управления пароходства изрядно вспотевшими, – надо бы это дело отметить, да дёрнуть по сотке, – предвкушая удовольствие, сглотнул слюну капитан.

– Так в чём же дело, Василий Палыч, сейчас зайдём в щель и дёрнем. Место очень даже приличное, а главное рядом

– Что-то не знаю я рядом ни одного питейного заведения, кроме ресторана, что это за щель такая?

– Да это здесь, за углом, в Астории.

Они свернули за угол и чуть не прошли мимо незаметной узкой двери в углублении здания между двумя большими окнами.

– Надо же, сколько хожу здесь, ни разу не замечал эту дверь, да и вывески тут никакой.

– Кому надо – те знают, – улыбнулся штурман как знаток, открыл дверь и вошёл первым, капитан за ним. За входной дверью располагался небольшой стеклянный тамбур, с правой стороны которого вторая дверь вела в помещение рюмочной. Небольшое, не более трёх метров в ширину и четырёх в длину помещение, делилось стойкой бара на две неравные части, а слева и справа, вдоль стен, были навешены полки-столы. В рюмочной едва ли могли разместиться более десяти человек, а в настоящее время там находились пять-шесть посетителей, трое из которых стояли у стойки.

– Василий Павлович, Вам как обычно сто граммов и икорки? – услышал капитан голос барменши.

– Ни хрена себе, вот это сервис! Впервые в этом заведении, а меня по имени и отчеству приветствуют, да ещё сто граммов с икоркой без очереди предлагают. Я, конечно, сегодня многое заслужил, но чтобы так….

– Да, Светочка, сделай, пожалуйста, как обычно.

Басовитый голос за спиной изумлённого капитана заставил его оглянулся. В дверях рюмочной стоял Василий Павлович Соловьёв – Седой.

Коррида по-русски

Порой истории, происходящие с нами, или услышанные от наших друзей или знакомых, настолько эмоциональны и необычны, что продолжают влиять на нас, изменяя и наши судьбы много лет спустя. Так произошло и со мной. Услышанная однажды, эта история заставила меня взяться за перо, чтобы, как можно подробнее передать её своим друзьям. Так я написал свой первый рассказ. Но, раз я заговорил об этом, то начну всё по порядку.

Отработав всю зиму в море, весной я вышел в отпуск. Дети, уже большие, окончив школу, в конце мая уехали с бабушкой в деревню и мы с женой остались дома одни. Она целый день на работе, а я, бездельничая, коротал время у телевизора. Вскоре мне всё это надоело, и я уже подумывал тоже поехать в деревню, как вдруг однажды, повстречал на улице старого приятеля.

– Ты что, не на работе? – Спросил он удивлённо, так как знал, что летом я всегда на судне.

– Да вот, в кои-то веки так совпало, что всё лето удастся провести дома, хотя не знаю чем заняться до августа.

– Вот какая удача, что я повстречал тебя. Может, согласишься помочь нам на пасеке?

Отец у меня вышел на пенсию, уехал к себе на родину, в Урюпинск. Взял в аренду у совхоза пасеку, две сотни ульев, и все их раз-два за лето надо перевозить с места на место.

– А по какой надобности перевозить-то? Разве они не на одном месте всё лето стоят?

– Ну, что ты. Акация, эспарцет, гречиха, подсолнечник, в разное время цветут вот и надо пчёлок поближе к этим полям перевозить, а иначе хорошего взятка не получить.

Пчеловодство было для меня делом новым, а пожить пару месяцев на пасеке, да вволю поесть мёда – предел мечтаний.

– Мы с тобой за работу, в конце сезона, мёдом рассчитаемся, – добавил он, чтобы окончательно склонить меня к его предложению.

– Ну, если ещё и мёдом рассчитаетесь, да в Урюпинск, (это название таинственного города, куда, забыв всё, мечтал уехать профессор, прельщало меня не менее чем пасека), – то согласен, – ответил я, – хотя и так готов был поехать, дабы разнообразить свой отпуск.

– Ну, вот и лады. Мы завтра уедем на машине, а ты следом на поезде, возьмёшь билет до…

…и он в подробностях объяснил и даже нарисовал на листке бумаги, как добраться до их совхоза и найти нужный дом.

Через пару дней, я уже ехал в поезде в южном направлении. Сойдя ранним утром на узловой станции, я дождался первого автобуса и часов в восемь был в Урюпинске. Особого впечатления этот городишко на меня не произвёл. Обшарпанный вид зданий нескольких магазинов и столовой (давно нуждающихся в капитальном ремонте), попавшихся мне на пути, красноречиво свидетельствовал об их бедственном положении. Собственно говоря, у меня не было свободного времени на знакомство с этим, известным по анекдоту, городом. Сверившись с составленным моим знакомым планом, я, довольно-таки быстро, нашёл дорогу, которая вела к его селу, и стал ловить попутную машину. Дожидаться автобуса не было никакого смысла, так как его рейс приходился на вторую половину дня, а попутные машины, в нужном направлении, ходили достаточно часто, и минут через пятнадцать, я уже сидел в кузове попутки, а ещё через полчаса, грузовик остановился в центре села.

– Ну, вот твоё село, а мне дальше, по шоссе.

– Спасибо, – поблагодарил я шофёра, – сколько с меня?

– Да, что ты, у нас это не принято.

– Тогда удачи тебе на дорогах.

– Вот это не помешает, – улыбнулся водитель и поехал дальше, а я пошёл искать дом, указанный в моей записке.

Свернув с шоссе на боковую улицу, я с сожалением взглянул на мои кроссовки. Как таковых улиц, в понятии городского жителя, с асфальтом и тротуарами для пешеходов, здесь не было. Нет, дома, конечно, стояли в ряд и были огорожены заборами, но между ними, после прошедших недавно дождей, стояли огромные лужи. Ближе к заборам, где рельеф был повыше, лужи заканчивались, переходя сначала в жидкую, а потом в густую, по колена, грязь. Передвигаться по этим, так сказать, улицам, можно было только на тракторе или другой тяжёлой технике, а если пешком, то только в высоких сапогах, да и то, опасаясь потерять их в грязи. Разувшись и закатав штанины повыше, я пошёл дальше босиком. Стараясь держаться поближе к забору и придерживаясь за него, что бы ненароком не упасть в грязь, я вскоре добрался до места.

– Что же у вас тут такая грязь непролазная? – После приветствия поинтересовался я у своего приятеля, – впервые вижу такое.

– Да, случается, после сильных дождей, а через пару дней всё просохнет и будет нормально.

– А сколько же лет ваше село здесь стоит?

– Да, пожалуй, с прошлого века, ещё до революции здесь хутор был.

– И с тех пор не нашлось никого способного приличные дороги сделать, или, как в Сибири, деревянные тротуары проложить?

– А зачем? Дерево здесь дорогое, не как у вас в Сибири, да и дожди идут не часто. Такие сильные раз-два, ну, может, три за лето случатся, да с недельку весной и осенью, а всё остальное время здесь сухо, потому никто и не беспокоится.

– Пасека то далеко?

– Километров пять – семь, пожалуй, будет. Сегодня отец трактор пригонит, загрузим его уликами со склада, а завтра с утра поедем, сам всё и увидишь.

На следующий день уже изрядно просохло. Небольшой трактор «Владимировец» с прицепленной телегой уже стоял наготове, и мы, с утра пораньше, загрузившись в телегу, выехали из села. Бойко промчавшись через остатки, ещё вчера огромных луж сельских улиц, мимо совхозного яблоневого сада, вскоре, наш трактор, натужено гудя мотором, на первой пониженной передаче стал взбираться вверх по крутому склону. Только теперь, рассматривая всё село сверху, я увидел, что расположено оно в широкой балке, по обеим сторонам вдоль шоссе. На другой стороне села склон был более пологий и там располагались огромные поля гречихи и подсолнечника, тянувшиеся до самого горизонта.

Наконец подъём закончился, наш трактор вновь помчал по ровной степной дороге и вскоре мы прибыли на место. Пасека расположилась на краю небольшого лиственного леска напротив большого, жёлто-розового поля эспарцета. Не считая отца моего приятеля, нас собралось пятеро пчеловодов-любителей и надо отдать должное, кое-кто за зиму уже серьёзно подготовился к этому мероприятию, проштудировав массу литературы по пчеловодству, так что особых трудностей в этом, новом для всех деле мы не испытывали. Другое дело, что лето выдалось дождливым. В погожие дни пчёлки носили нам нектар, а в пасмурные – усиленно размножались, да так, что мы едва успевали ловить вылетавшие из ульев рои. Через месяц наша пасека значительно выросла и насчитывала уже более трёхсот ульев, но большого взятка пока ещё не было. Эспарцет и акация уже отцветали, а с полевых цветов промышленного количества мёда не взять. Мы готовились к цветению гречихи и подсолнечника и надеялись, что с таким количеством пчёл, добудем с десяток тонн мёда. Каждое воскресенье мы ездили в село в баню и всякий раз с нетерпением посматривали на гречишное поле, когда же оно зацветёт.

Как-то, вернувшись из села, мой приятель сказал, что скоро к нам приедут гости. Его дядя с женой и внучкой будут отдыхать здесь и помогут нам с большим переездом. И ещё приятель сказал, что его дядя человек удивительный и если нам удастся его разговорить, то он может поведать много интересных историй. Заинтригованные этим сообщением, мы с большим интересом стали ожидать гостей.

Они приехали на своей машине пару дней спустя, и я, честно сказать, был немало удивлён, увидев человека, достаточно почтенного возраста, в такой, спортивной форме. Ниже среднего роста, но, как говорят, косая сажень в плечах, он выглядел скорее атлетом, чем партийным функционером на пенсии, а короткая стрижка ещё больше придавала ему сходство со спортсменом. Да, собственно говоря, так оно и было, в молодости он серьёзно занимался спортом и тяжёлой атлетикой в особенности. Павел Иванович, так звали нашего гостя, оказался человеком весьма общительным, весёлым, жизнерадостным, и нам не составило труда уговорить его отметить наше знакомство торжественным ужином. Готовились мы к этому заранее и основательно. Свежая баранина для шашлыков, коньяк, и даже настоящий самовар, ради такого случая раздобыли. Ужин удался на славу. Уже стемнело, когда женщины пошли в палатку спать, а мы расположились у костра и стали травить байки, в надежде что наш гость тоже не останется в долгу. Вскоре, так оно и случилось. Очередной раз, провозгласив тост за здоровье нашей дружной компании, Павел Иванович слегка задумался, вспоминая о днях минувших….

– Работал я в ту пору секретарём в райкоме, – начал он свой рассказ. Тот год выдался удачным для нашего района. После подведения итогов работы оказалось, что заняли мы первое место в области, и наградили нас за это путёвками: «Турне по Средиземному морю». Собственно говоря, путёвок нашему району досталось всего несколько, но я попал число счастливчиков и так оказался на теплоходе Алексей Толстой. Погода в море не баловала. Многих пассажиров тут же укачало, а я на удивление легко переносил качку, и вскоре познакомился со старшим механиком и первым помощником капитана (или проще – помполитом) судна. Ребята оказались крепкими. Всё свободное время мы с удовольствием расписывали пульку, то у помполита, то у механика в каюте, попутно уничтожая содержимое холодильников и воздавая хвалу Бахусу.

Рассказчик на минуту задумался, видимо вспоминая о том благодатном времени, а мы, памятуя совет нашего товарища слегка подогревать дядю, предложили и нам накатить по соточке, с чем он тут же согласился.

– Очередной порт захода Барселона предполагал развлекательную программу с посещением корриды, – выпив и хорошо закусив, продолжал Павел Иванович. Убийство несчастного животного, истерзанного пикадорами и бандерильерами не могло доставить удовольствие русскому человеку. Подобные схватки, по нашим понятиям считаются неравноценными, а я, ещё находясь на практике, во время учебы в ветеринарном институте, достаточно насмотрелся на всяких быков. Однако Жора сказал, что Испанцы приготовили для нас лучшие места, в небольшом ресторанчике, который занимал несколько первых рядов в одном из секторов трибуны. К тому же, как правило, там подают отличные испанские вина, и это нас устраивало более всего.

Заняли мы столик в первом ряду и, пока «суть да дело», (на улице то жарко, а вино прохладное) по бутылочке на брата продегустировали. В это время на арене разложили атрибуты предстоящего действа: бандерильи, красно-жёлтые мулеты и, как объяснил механик, предлагали желающим спуститься на арену, чтобы почувствовать себя настоящим тореро.

– Павел Иванович! Пошли, сфотографируемся, – стал уговаривать меня Жорка, – другого такого раза не будет.

– Да, что ты, Жора, при моей-то должности, да на арену.

– Дорогой! Какая должность? – Не унимался Жорка, – поверь, дорогой, такое только раз в жизни бывает, пошли, а Венька нас сфотографирует. Дамой приедешь, будешь карточку детям показывать, и мне будет память о хорошем друге.

Вскочив из-за стола, он не раздумывая, перекинул своё рослое худощавое тело через ограждение и в следующее мгновение уже стоял на арене. А, думаю, была – не была, один раз в жизни живём, другого такого раза действительно не будет, поднялся и вслед за Жоркой через ограждение перемахнул, да так и повис на руках. Заборчик-то оказался высоковатым для моего небольшого роста. И вниз высоко и обратно наверх, без посторонней помощи уже не подняться. Подрыгал ногами, подрыгал, а подтянуться никак не могу. Вишу как сосиска, и чувствую народ уже посмеиваться начал. Ну, вот хрен вам, думаю, а не потешки над секретарём района, набрался я храбрости, да и спрыгнул вниз, а там, уже значительные перемены произошли. Пока я на заборе висел, они чего-то, на испанском языке, объявляли, да мне-то без переводчика всё равно не понять. В общем, когда я оказался на арене, там уже ни Жорки, ни других смельчаков, не было. Ну, уж нет, решил я, раз с таким трудом попал сюда, то хоть сфотографируюсь, а без этого с арены не уйду. Оглянулся вокруг, – рядом накидка красно-желтого цвета, – взял её и стал позировать, а Веня, согласно договоренности, фотографировал. Всё бы ничего, да какой-то идиот выпустил на арену быка, хотя, может быть, у них это и было запланировано. Потому, наверное, и объявление делали. Заметил я этого мэврика, с явными признаками проявления недовольства, когда он был уже почти рядом, ну и пришлось изображать из себя тореро. Пару раз у меня это даже удачно получилось, однако и сил на это понадобилось гораздо больше, чем предполагал. Зрители на трибунах, не зная всего этого, зааплодировали мне будто новоявленному матадору. А что делать, не бежать же с позором. В общем, с Божьей помощью, сделал я еще несколько удачных уклонов от нападающего быка, а он, потеряв ко мне всякий интерес, наконец, прекратил атаки и, потряхивая головой, остановился невдалеке. Получив передышку, я огляделся и, не увидев ни кого из профессиональных участников корриды на арене, честно говоря, слегка испугался. Как назло пот, выступивший на лбу, начал заливать глаза, и я той самой накидкой, которой дразнил быка, начал вытирать лицо, не обратив внимания, что её красная сторона оказалась снаружи. Говорят, что быки дальтоники, но этот гад, наверное, ничего об этом не знал и, как только заметил красный цвет, снова ринулся на меня.

Рассказчик замолчал, заново переживая ситуацию, а мы налили по стопке и предложили тост за его здоровье, что он с удовлетворением принял как должное. Его профессиональное красноречие, помноженное на заботу благодарных слушателей, с новой энергией обрушилось на нас.

– На этот раз заметил я его слишком поздно, и единственное что успел, так это подпрыгнуть, и повиснуть на морде животного, как гимнаст на брусьях, уцепившись за рога, – продолжил Павел Иванович свой рассказ, – а бык, с чувством победителя, гордо задрав голову, помчался по арене. Протрезвел я значительно быстрее, чем вы это можете себе представить, и молил Бога дать мне силы удержаться. Зрители на трибунах, не подозревая, каково мне приходиться, улюлюкали и аплодировали, поддерживая меня, и принимая всё за хорошо поставленное шоу. А бык, закончив круг почета, и, справедливо полагая, что аплодисменты относятся к нему, продолжал своё победное шествие, неся меня на своих рогах, точнее промеж них. Оторванные подошвы обеих туфлей и разорванные брюки, как результат общения с бычком, стали мешать мне при передвижении, а более всего удивляло, что никто не оказывал мне помощи, а подстрекатель Жорка вообще исчез неведомо куда. Взвесив свои быстро убывающие силы, я понял, времени у меня осталось немного. Страх быть изувеченным, или ещё хуже того погибнуть так нелепо, разозлил и придал мне сил, Ну, всё, – думаю, – либо я быка завалю, либо бык меня укокошет.

Когда то, на практике, зоотехник нас учил: «…чтобы уложить животное на землю, необходимо взявшись за рога, плавно, но настойчиво поворачивать его голову в одну сторону…» – лихорадочно вспоминал я его наставления.

В это время бык, заканчивающий второй круг, устал и сбавил темп своего победного шествия. Я понял, что он выдыхается и, будто гимнаст на брусьях, перехватился более удобно, чтобы осуществить задуманное. Зрители вновь, бурей аплодисментов отреагировали на мои действия.

Видимо, почувствовав неприятное ощущение в шейных позвонках, бык начал передвигаться ещё медленнее, и попытался освободиться, – но вот уж хрен ему, теперь верх был мой. Животное делало отчаянные попытки освободиться от моей железной хватки, но я почувствовал, что это его последние силы.

Вот он момент истины. Сейчас либо бык вырвется и тогда мне точно конец, либо я его всё-таки уложу. И такая меня взяла злость и на Жорку, и на этого проклятого быка, и на эту корриду и всех испанцев. Ну, уж нет, так просто не сдамся, и со всех сил так крутанул быка за рога, аж в глазах потемнело…, и вдруг чувствую, сопротивление исчезло, а бык со сломанной шеей, лежит у моих ног.

Толпа на трибунах взревела, а я стою и дрожу от напряжения и нахлынувшей радости жизни…., но вдруг, внезапная мысль, словно бандерилья, вначале слегка кольнула, а потом вонзилась между лопатками и прошла до самого сердца. Я остолбенел, будто бык, пронзённый точным ударом шпаги тореро, ноги едва не подкосились. Все эти злоключения; возможный закат карьеры, борьба на грани жизни и смерти, – всё показались мне абсолютным пустяком, по сравнению с мыслью, – кто же будет платить за быка!!!

Неторопливым шагом ко мне приближался человек в черном костюме. Он что-то говорил, жестикулировал, а потом схватил мою руку, как рефери победителю на ринге, и поднял вверх.

Рассказчик вновь замолчал, справедливо полагая, что настал момент, когда за это пора выпить, и мы не стали его томить. Он выпил, закусил и, вопреки нашим ожиданиям, надолго задумался, толи, как хороший актёр, выдерживая паузу, толи, заново переживая те события.

– Павел Иванович, не томи, чем же закончилась история? – Допытывались мы.

– А, история-то, – будто очнувшись, продолжил рассказчик, – да можно сказать, благополучно. Как победителю, в награду, мне там же подарили ящик шампанского, а дома, в обкоме партии, было большое разбирательство. Я уже предполагал самое худшее, но спас меня первый секретарь обкома, спросивший:

– Ну что, Павел Иванович, страшно было?

– Страшно, – ответил я честно.

– Но Россию не опозорил, – с одобрением заключил секретарь и вкатил мне строгача.

– …. Да, Павел Иванович, с Вашим красноречием рассказы писать.

– Ну что вы, друзья мои, за всю жизнь я никому об этом и словом не обмолвился, даже жена мало что знает. Пожалуй, вы первые, кто услышал эту историю в таких подробностях.

Мы ещё долго не расходились, а Павел Иванович, словно бы ждал этого момента всю жизнь, не в силах более хранить то, о чём раньше, будучи при должности, не очень-то хотелось распространяться, рассказывал и рассказывал свои самые сокровенные и невероятные истории его

непростой жизни.

На следующий день, отец приятеля сообщил, что пора перебираться поближе к гречишному полю. Днём мы отправили весь наш немудрёный скарб, а поздно вечером, когда пчёлки уснули, с осторожностью погрузили все улики на приготовленные телеги и отправились в путь. Ехали не спеша, осторожно, однако к полуночи поспели на новую площадку. Две ночи мы перевозили пасеку, объединяли небольшие пчелиные семьи в одну, увеличивая количество рабочих пчёлок за счёт уменьшения охраны и обслуги. Мы готовились к большой работе. Для опыления такого количества гречихи совхоз и держит пасеку, а заодно получает мёд. Две-три недели, пока цветёт гречиха, которые кормят пасечника весь год.

Впервые мне довелось видеть, как растёт и цветёт вкусная гречневая каша.

Раннее утро. Солнце ещё не взошло. Лёгкая дымка ночного тумана вуалью накрыла бескрайнее, белоснежное поле цветущей гречихи, простилающееся до самого горизонта. Вначале оно кажется неприметным, мутноватым, похожим на алмазные камешки, невзрачные и мылкие на ощупь. Белая вуаль мелких цветков далеко, на краю горизонта, сливается с пока ещё сероватым небом. И вот первые солнечные лучи, как резец опытного огранщика, превращает мутноватый алмаз в сияющий бриллиант. Всё поле вспыхивает на мгновенье мириадами искр. Но капельки росы быстро испаряются, волшебное сияние гаснет, и только густой аромат заполняет весь эфир. Это буйство белого цвета и Божественного аромата, казалось, воплотило в себе всю мощь жизни и природы. Пчелки, будто одуревшие от этого запаха, нескончаемым потоком устремляются за взятком, наполняя всё вокруг гулом, сравнимым со звуком летящего высоко в небе самолёта. Бьюсь об заклад, на свете нет художника, кроме Бога, способного отобразить цветущее гречишное поле на полотне, а если таковой найдётся, то его картина станет шедевром мирового искусства.

Погода стояла отменная. С раннего утра на пасеке стоял гул, как на аэродроме. Большой мёд пошёл, и мы радовались этому как дети. Вот они, заслуженные плоды праведного труда, но, в жизни, пожалуй, так не бывает, чтобы было и хорошо и долго.

В тот трагический день ничто не предвещало беды. Жаркое летнее солнце палило нещадно, словно навёрстывая упущенное за первую половину лета, однако, уже к полудню на небе стали появляться первые тяжёлые тучи. Словно чёрным покрывалом в одночасье затянули они всё небо, и налетел шквалистый ветер. Первый, второй, третий порыв, – деревья гнулись будто бы трава. Наш вагончик подпрыгивал как пустая телега на ухабистой дороге, готовый вот-вот перевернуться, а потом всыпал град, размером с куриное яйцо. Это побоище продолжалось недолго. Всего-то минут десять-пятнадцать, но и за этот короткий срок всё вокруг неузнаваемо изменилось. Ещё недавно белоснежное, как фата невесты поле гречихи превратилось в чёрное, дымящее обгорелыми головёшками, (это огромные градины таяли и испарялись под вновь ярко сияющим и палящим солнцем) поле битвы. Это было полной, но не окончательной, победой Сета над Гором, тёмных сил над светлыми, торжества зла над добром, – как предсказание грядущих лет перестройки. Всё было кончено, и огромный труд сотен людей превратился в прах, в тлен.