Текст книги "Тринадцать подвигов Шишкина"

В таком приподнятом настроении Шишкин-младший толкнул свою щелястую калитку и поднялся на крыльцо.

– А вы у нас – молодец! – раздалось с соседнего. На ступеньках, прямо-таки с неизменным тазом у бедра, с высокой чалмой из полотенца на голове, стояла, улыбаясь, соседка Татьяна. – Коля мне рассказал, как эту вредину ловили и что только вы догадались, где чёртов хряк запрячется. Как это вы его вычислили?

Польщенный Александр чуть вскинул руки.

– Только догадка, Татьяна Сергеевна, чисто интуитивно!

– Ой, чуть не забыла! Александр Сергеевич, давайте с вами так условимся. По субботам у нас банный день. Я сначала ребятишек купаю и сама, а потом уж наш глава семейства душу отводит. Наказал вам передать, чтобы вы без стеснения. Коля-то с уехавшим агрономом завсегда на пару подпускали пару! – Соседка рассмеялась в полный голос от собственного каламбура.

– Спасибо! – засмеялся и Александр.

– Вот и славно! И не стесняйтесь, по-соседски.

Татьяна скрылась в доме.

– Да вы прямо нарасхват! – раздалось теперь с другой стороны.

Поверх председательского забора торчала голова другой Татьяны.

– Добрый вечер! – Александр шутливо-церемонно наклонил голову.

– Добрый! – отозвалась Татьяна-вторая и поудобнее облокотилась на забор, что предвещало более длительное общение, чем лаконичное «здрасьте-здрасьте».

– А меня попросили передать вам привет. Маша Колпакиди.

У Шишкина-младшего тут же перед глазами предстала узенькая полоска чёрного кружевного лифчика, и приятные мурашки струйкой скользнули между лопатками. Но градус хорошего настроения явно пошёл на убыль. «Вот, ведь… Всё узнает, всё разведает! Хотя, чему удивляться… Тётя Эля небось… С её способностями только в разведке и служить. ЦРУ нервно курит в сторонке…»

– А… Моя городская соседка, – только и нашёлся что ответить.

– Ага! – ехидно улыбнулась Татьяна. – Симпатичная девушка.

Шишкин равнодушно пожал плечами.

– Да ладно! – рассмеялась Татьяна. – А я вот что хотела спросить…

Она мгновение помялась.

– Вы наш институтский ансамбль «Плацебо» знаете? Маша мне сказала, что тоже музицируете.

– Было такое, общались на межвузовском рок-фестивале. Хотя фестиваль – это, конечно, громко. Так, пару раз выступали на совместных концертах. Нормально ребята лабают.

– Лабают? – переспросила Татьяна, удивлённо приподняв брови.

«Нет, не косит», – убедился, наконец, Александр, вспомнив «чаепитие» в председательско-директорской семье.

– Ну, это так, сленговое, у музыкантов, – пояснил он. – В смысле, играют. А с ребятами из «Плацебо» я не знаком. Разве, что только по именам их припоминаю. Костя, Артур или Антон, Игорь, Максим… Женька – на барабанах…

– А я про Максима хотела спросить… Понравилось, как он на «ёнике»…

– «Ионика», – поправил Александр. – Электроорган. Не-а, я Максима совершенно не знаю, но на органе, согласен, запиливает неплохо. Вот была бы ещё гребёнка посолиднее. Типа японской «Ямахи»…

– Ну у вас и язык! – насмешливо покачала головой Татьяна. – Лабают, запиливает, гребёнка…

Шишкин смутился.

– Это не у меня, это – в музыкальной среде. В каждой социально замкнутой группе обязательно существует своя речь. У музыкантов, у моряков, как в уголовной среде, – феня.

– Феня?

– Ну, вы же, наверное, не раз слышали выражение «ботать по фене»?

– А, понятно! Блатной жаргон.

– Точно так. От купцов пошло.

– От купцов? А мама говорит, что много слов блатного жаргона пришло из идиша и иврита.

– Ну, сыны израилевы везде проникнут! Существует такая теория. Только более правдоподобная – от офеней. Бродячих торговцев-коробейников. По Руси их много бродило…

– Ну да, – кивнула Татьяна. – Даже песня про них народная: «Ой, полным-полна коробушка…»

– Она, Таня, не народная. Это начало поэмы Николая Алексеевича Некрасова «Коробейники» – не удержался, чтобы ни блеснуть эрудицией Шишкин-младший. – Так вот – офени свой язык придумали. Чтобы распознавать друг друга и скрывать от окружающих свои намерения. Бродили-то на большой дороге в одиночку, а там – не ровен час. Да и сами криминальным ремеслом нередко промышляли. Так что много общего у них и у банальных грабителей было… Вот – целую лекцию вам прочитал! Уморил, наверное! – засмеялся Александр. – И у вас, у медиков, ведь тоже свой профессиональный язык имеется? У меня маман иногда что-нибудь ввернёт – не сразу и сообразишь. К примеру, никогда не говорит «умер» – «летальный исход», «мы его потеряли», «канцер» – это вместо «рака»…

– Это чтобы больных не пугать.

– И самим не бояться! Да и вообще, медицинская лексика – это что-то! Вот скажите мне, милая Татьяна, кто такие утконосы?

– Ну, я точно не помню. Птица или млекопитающее.

– Не-ет! Это студенты-медики на практике. Помимо всего прочего, выполняете и функции санитаров, не так ли? Значит, выносите «утки» у лежачих больных. – Шишкина-младшего уже было трудно ссадить с любимого конька – поумничать хлебом не корми! – А консервы?

Татьяна пожала плечами, отрицательно замотав головой.

– А это пациенты, которых хирурги решили лечить консервативными методами, не оперировать.

– У нас на стоматологическом так не говорят!

– А как у вас говорят? Челюскинцы? Крикаин?

– Тоже не слышала! – насупилась Татьяна.

– Ну, первое – это пациенты челюстно-лицевых хирургов, а второе – так сказать, средство для обезболивания. Которое плохо помогает. От слов «крик» и «новокаин». Я, кстати, зубных врачей ужас как боюсь. И чего вы себе такую профессию выбрали? Нигде так больные не орут, как в кабинете стоматолога!

– Ага, вы не слышали, как женщины, рожая, орут! Спросили бы у своей Машеньки. Она же в акушеры-гинекологи собралась?

– Вот чего не ведаю, того не ведаю, – развёл руками Шишкин и поспешил уточнить: – Машенька не моя. Только соседка. А теперь уже даже и не соседка.

– Ага, рассказывайте сказки дочерям! Уж так вздыхала, так вздыхала, когда передавала вам привет, – вернулась к ехидству Татьяна, которой умничанья Шишкина-младшего – это было видно по выражению на её лице – уже порядком поднадоели.

– Ай, Машка – артистка! – махнул рукою Александр. Он уже начинал злиться на себя. Чего заоправдывался? Это только сильнее интерес к его персоне подогревает! – А вы с ней где-то пересекаетесь?

– Да нет. Просто на концерте «Плацебо» познакомились. Она когда узнала, откуда я, так вот и завздыхала. Александр! Обидели небось девушку? Уехали, не попрощавшись, а, обольститель коварный?

И Татьяна, вроде бы шутливо, погрозила Шишкину пальцем.

– Какой высокий «штиль»! – не преминул он вставить шпильку. И дураку понятно, как соседке хочется выяснить подробности прошлой жизни Александра. Ох, видать, и напустила Машка туману!.. А как не туман это? А как и действительно у неё чувство? Сняла же решительно… свою блузку… а он не попросил – забился-закрылся в ванной, затрясся со страху!.. Хорошо хоть «Ма-а-ма-а!» не кричал, но на часы-то зыркал!..

Хорошее настроение минувшего дня и вовсе опустилось до нуля.

Александр вздохнул и сумрачно поглядел на собеседницу, демонстративно доставая из кармана ключи. Что и говорить, даже и не сомневался, что Татьяна девушка догадливая. Она тут же спрыгнула с чурочки, на которой всё это время стояла и помахала Шишкину рукой в уже заметно сгустившихся сумерках.

– Ладно, что-то заболталась… Спокойной ночи.

– И вам, Татьяна Потаповна, приятных снов…

Отперев двери, зашёл в квартиру и тут же выбросил весь только что закончившийся бестолковый разговор из головы. «Печку надо протопить, а то утром пар изо рта пойдёт, – подумалось угрюмо. – Да и собраться назавтра. С утра перекличка в школе, первое знакомство со «своим» классом – вверенным под его руководство девятым «А»… А и Бэ сидели на трубе… Впрочем, Бэ там не було – не набрало Бэ село…» – автоматически сложилось в голове.

Жизнь продолжалась. И новый день рождал новые заботы. А если, в буквальном смысле, говорить о новом дне, то наутро наступит последний день августа. И мамам и папам всего Советского Союза, имеющим отпрысков школьного возраста, катастрофически не хватит этого дня для полнокровного сбора детей в школу. С утра перекличка, суета сует. Так и пролетит 31 августа в суматохе родительских хлопот-забот. Ребятня уже будет посапывать в постельках, а мамы ещё что-то примутся наглаживать, пришивать…

Как-то отстранённо представлялся Александру завтрашний день.

И зря он себе понапридумывал, что завтра чмаровские мамки будут недоброжелательно коситься на него. Ну, запишут на день-два в стрелочники из-за раздутого сегодня столовской Наденькой ажиотажа с «маньяком». А скорее всего, и вовсе никуда не запишут. Не пуп земли. Чего он вообще зациклился на какой-то ерунде? «У сельского люда каждодневно делов больше пуда! Вот и вам, педагог, в руки мела кусок!»

На этом нашу очередную историю и подытожим.

Несколько дней спустя, после карантинной адаптации, истинный виновник всей суматохи дня приступил к исполнению своих прямых обязанностей среди половозрелой женской части свинопоголовья.

Починят и «москвич». Понятное дело, что чиненное – не новое, но вид «шиньон» обретёт вполне приличный, если сильно не приглядываться.

Про «секс-маньяка» не вспомнили уже назавтра.

А вот история «сафари» гуляет по Чмарово и округе до сегодняшних дней, обрастая год за годом новыми душераздирающими подробностями. Как и постепенно увеличивающимся числом сметливых героев, умело обнаруживших и захомутавших «вепря».

Но в этом ничего удивительного нет. Взять тот же знаменитый ленинский субботник. На сегодняшний день, оказывается, столько народу помогало вождю нести бревно, что создаётся впечатление, что это был полновесный ствол гигантской секвойи или самый здоровый баобаб со всеми его корнями.

Но мы-то знаем, кого следует увенчать лаврами в деле укрощения ландрасского вепря.

Посему справедливой будет констатация факта свершения третьего подвига главным героем нашего эпоса Шишкиным Александром.

Подвиг четвёртый
Сквозь тенёта сирен сладкопевных, или Искушения Вечного зова

Поздравлять учителя 1 сентября с Днем знаний равносильно, что поздравить лошадь с началом весенне-полевых работ.

Философо-педагогическая мудрость

1

Первого сентября Шишкин-младший проснулся рано. Он волновался. Ещё бы! Начиналась не куцая учебная практика, где многое студенту благосклонно прощается, а полноценная работа. Учительство! И классное руководство у старшеклассников.

В последний августовский день молодой педагог познакомился со своим девятым на традиционной школьной перекличке. Подопечный контингент, как определяла школяров директриса Валентина Ивановна, выглядел внушительно. Крепкие деревенские парни и совершенно сформировавшиеся девушки, полногрудые и крутобёдрые. На улице встретишь – ни за что не поверишь, что это шестнадцати-семнадцатилетние школьники. Пятнадцатилеток в девятом практически не было. В Чмарово и окрестностях родители не спешили изматывать отпрысков учением – на шестилетнюю, а зачастую и семилетнюю малышню ранцы не вьючили.

– Ниче… – говорили отцы и матери смешливых и тихих, резвых и медлительных дочерей дошкольного возраста. – Школа не волк, в лес не убежит. Как раз – закончит обученье и невеститься пора!

– Как раз! – вторили родители сопливых дошколят-пацанов. – Аккурат после десятого в армию. На дурь времени не будет. А армия человека воспитает, мужика!..

Двадцать пар глаз с любопытством рассматривали нового «классного». Парни – снисходительно. Их в списке девятого числилось семеро. На перекличку явились двое русоволосых крепышей, на единоборство с которыми Шишкин-младший не решился бы, и длинный, но тоже жилистый хлопец. Видимо, подумалось Александру, и отсутствующие хлопцы этим под стать. Уж чем-чем, а физическим трудом деревенские не обделены, вот и насчёт отсутствующих кто-то пояснил, что они ещё с чабанских стоянок не приехали.

Девушки прибыли в более полном составе. Даже новенькие – из близлежащих деревень, где функционировали только маленькие школы: в Шмаровке и Кашулане – восьмилетки, а в Верх-Алее и Алее – и вовсе лишь начальные. Девушек в классе по списку оказалось восемнадцать, на перекличке отсутствовала одна – Либядова Екатерина из Верх-Алея, маленькой деревушки в трёх десятках кэмэ от Чмарово. Верхалейская ребятня заканчивала дома четыре класса, потом на четыре года перебиралась в Кашуланскую восьмилетку, а уж оттуда – в Чмарово, если имелось намерение получить школьное среднее образование. Малышня из Алея продолжала учёбу в Шмаровке, а после восьмого – опять же оказывалась в чмаровской десятилетке. Учебную неделю жили старшеклассники, как уже читатель знает, в пришкольном интернате.

Прекрасная часть девятого разглядывала молодого учителя с особой тщательностью, которая отличает половозрелую особь противоположного пола от недорослей с косичками.

Понятно, что на свою первую в новой ипостаси перекличку Шишкин-младший припарадился почти по полной программе. Серый костюм, который использовался всего однажды – по случаю выпускного вечера в институте. Умопомрачительного блеска туфли чёрной кожи, остроносые, на заметном модном каблуке, вообще надеты впервые, отчего уже через полчаса шараханий из учительской на школьное крыльцо и обратно Шишкин-младший натёр левую пятку. Кремовая рубашка-батник, с только одной расстёгнутой, верхней, пуговицей, завершала наряд педагога. Поначалу на перекличку он планировал явиться при галстуке, полностью олицетворяя своим обликом высокое звание учителя. Но, подумав, от галстука отказался: перекличка – мероприятие полуофициальное. Полный парад – это первого сентября, хотя, по убеждению Шишкина, этот день – начало длительной церемонии похорон учительского здоровья. Вот и цветы приносят. Много…

Итак, двадцать пар глаз разбирали нового «классного» на атомы. Шишкин вновь и вновь мучительно ощущал прилив крови к щекам, но старался держаться непринуждённо, зачитывая вслух имена подопечных и отыскивая их владельцев в стайке класса. И справа, и слева его тоже вовсю сверлили взгляды – восьмиклассников и совсем уж взрослых девиц и парней – десятиклассников. Среди них тоже просматривался явный дефицит «мужескага» пола. Ничего удивительного в этом не было. Вымучив восьмилетнее образование, сельские пацаны стремились получить специальность – поступить в ПТУ, в техникум. Как уже позже понял Шишкин-младший, в девятый класс парни фактически сели вынужденно – не сумев поступить в желанный техникум. Стать пэтэушником проблема не стояла, а вот в лесотехническом, горном или железнодорожном «технаре» на вступительных экзаменах приходилось попотеть. И не всегда количество пота переходило в качественный итог.

После переклички Баррикадьевна устроила представление в двух частях. Часть первую – в буквальном смысле слова. Оба чмаровских новосёла-педагога были представлены действующему учительскому коллективу, а коллектив, соответственно, им. К своему стыду, Шишкин-младший мало кого из коллег запомнил с первого раза по имени-отчеству-фамилии, хотя и усердно чиркал их ФИО на листке. Нет, конечно, в связи со вчерашними трагическими событиями на пришкольном огороде «прибалтийский» облик биологички Веры Петровны в душу запал крепко. Как и давешний испуг «Дюймовочки» при виде Шишкина с колуном. Оказалось, что эту пигалицу зовут Клавочкой, фамилия её Сумкина, к начальным классам она отношения не имеет, а является школьной старшей пионервожатой и ко всему прочему – секретарём чмаровской комсомольской организации. Александр заметил, что Клавочка по-прежнему бросает на него испуганные взгляды и – совершенно противоположные – на армавирского коллегу, который тут же приосанился. Птичье в его облике, конечно, никуда не делось, но прорезалось нечто от вполне боевого петушка.

Улыбчивая бурятская парочка. Доржиевы. Ирина, вроде бы Цыдыповна, и Сергей, вроде бы Балданович, годков тридцати оба, оказались соответственно учителями физики и математики (она) и физкультуры и начальной военной подготовки (он). Насчет преподавания им НВП физрук, как понял Александр, узнал от Баррикадьевны только что и совершенно этому не обрадовался.

Шишкин тут же вспомнил щебет соседки Татьяны и сообразил, в чём скорбь коллеги: если прежний военрук замёрз в Новый год, стало быть, занятия по НВП в нынешнем десятом классе полгода не проводились, и всё это надо будет навёрстывать, а проще говоря, обучать выпускников заново. С другой стороны, а почему бы не заниматься сразу с обоими классами – десятым и девятым?

В результате этих своих никчёмных умствований Александр прослушал, что преподаёт суровая сухопарая дама лет сорока пяти, с заметной проседью в тёмных волосах, которую зовут Элеонорой Никифоровной. Разве что по паре пожеланий, адресованных ей завучем, Шишкин сделал осторожный вывод о принадлежности кого-то из близких родственников этой суровой Элеоноры к солдатам правопорядка – то ли супруга, то ли брата, то ли дядьки. Впоследствии выяснилось, что первое: муженёк – местный участковый, а она, как Доржиева, физичка-математичка.

Довольно привлекательная шатенка, ровесница Элеоноры, Лидия Михайловна Антонова, учитель английского языка, была подчеркнуто представлена Шишкину и Ашуркову в более весомой ипостаси – как супруга председателя сельсовета, что позволило ей Баррикадьевну перебить и рассыпаться восторженной похвалой в адрес Шишкина-младшего – за доставку из города в целости и полнокомплектности лингафонного кабинета, и Ашуркова – за самоотверженно-ударный монтаж столь ценного в учебном процессе оборудования в течение одного дня.

Завуч ещё кого-то представила, но Шишкин как их звать-величать и вовсе не запомнил, кроме замдиректора по воспитательной работе и одновременно учительницу по рисованию и черчению, поразительно похожую сразу и на артистку Зою Фёдорову из «Свадьбы в Малиновке» и на жизнерадостного Пятачка из мультиков про Винни Пуха. Так на листочке и вывел: Валентина Семёновна Пляскина – «Весёлый Поросёнок». И тут же придуманное прозвище густо заштриховал, чтобы никто случайно не увидел.

– С учителями начальных классов познакомитесь в процессе работы, – завершила Баррикадьевна представление педколлектива, милостиво разрешила учителям удалиться, но новичков притормозила.

– Теперь попрошу вас, Сергей Александрович и Александр Сергеевич, представить для утверждения ваши план-конспекты уроков на предстоящую неделю.

Ашурков захлопал глазами и ушами, а Шишкин сказал: «Щас!» – и, пока Баррикадьевна разъясняла трудовику его учительскую нерадивость, сбегал домой и припёр завучу стопу общих тетрадей. Заодно переобул убийственные туфли на не беспокоящие пятки кроссовки. Трудовику тут же было «поставлено на вид», а конспекты Александра завуч испещрила замечаниями, типа: «Чересчур лаконично!», «Увлекаетесь схематичной подачей материала!» и т. д. Но с удовольствием – это было видно невооружённым глазом! – ставила свои решительные росчерки-автографы под услужливо выведенным в начале каждого план-конспекта, в правом верхнем углу тетрадного листа: «Утверждаю».

На том представление в двух частях и завершилось…

– «Вставай, проклятьем заклеймённый!» – кощунственно пропел Александр и нехотя вылез из-под одеяла. Свежо в просторных апартаментах, свежо! Но печку топить – ни времени, ни желания. Перебился кружкой обжигающего кофе с молоком и со вздохом принялся облачаться на церемонию начала учебного года.

«Интересно, есть ли отличия в этом плане между городом и деревней?» – подумалось вяло и уже совершенно неволнительно.

Лично выглаженная, после глажки штор, маман Шишкиной и аккуратно развешенная ею же на плечиках белоснежная сорочка теперь торжественно контрастировала с красиво повязанным галстуком в косую красно-синюю полосочку. Под пятку в модные штиблеты пришлось натолкать пук ваты – волдырь на пятке склонял к ненормативной лексике. Серый костюм праздновал свой третий выход на люди. Так для вещей и их хозяина Александра Сергеевича Шишкина началось утро первого сентября.

Площадка перед школьным крыльцом бурлила ребячьим гомоном и ярким разноцветьем осенних цветов. Гладиолусы, гладиолусы, гладиолусы… «Куда же потом девается всё это великолепие?» – ещё со времён собственного первоклашества этот вопрос всегда мучил Шишкина-младшего первого сентября. Хоть три скромных астрочки-сентябринки, но без букета для учителя – никак! «Интересно, волочили школяры и их родители цветочные охапки во времена проклятого самодержавия? И кто это придумал?». Так и не удалось пытливому Шишкину-младшему выяснить это за прожитые годы. Хотя… Да он и не пытался. Вопрос – чисто риторический. Возникал по случаю начала учебного года, чтобы угаснуть до следующего первого сентября. Женская часть любого педколлектива, конечно, до последнего будет предпринимать самоотверженные усилия по продлению жизни букетов, заполняя ими все вазы, банки и спортивные кубки, имеющиеся в школе. Самые эффектные букеты, понятно, разойдутся по учительским домам, но остальное будет медленно умирать в школьных стенах. В очередной раз врагом номер один во время этой бесполезной цветочной реанимации будет объявлен школьный физрук. Его обязательно застигнут на месте преступления: когда он попытается освободить от увядшего букета самый дорогой для спортивной славы школы кубок.

– Как вы можете! Как вы можете?! – с ужасом воскликнет заместитель директора школы по воспитательной работе, или старшая пионервожатая, или, на худой конец, юная учительница биологии.

– Да вы пой-ми-те-е! Кубок от воды окисляется! – зло огрызнется схваченный с поличным физрук.

И получит в ответ, в лучшем случае, мегатонну женского презрения, а при самых неблагоприятных обстоятельствах – прямую оценку своих интеллектуальных и педагогических способностей. Типа безусловного обладания всего одной извилиной, которая и то располагается вдоль спины. И только школьная уборщица, а по-нынешнему техничка тетя Глаша, Маша, Нюра, Шура, Поля или Оля (нужное подчеркнуть) выразит негромкую солидарность с бедным физруком.

– Поразвели мусору-то!..

Но мы отвлеклись.

«Учиться, учиться и учиться! В.И. Ленин» – пламенел внушительный кумачовый прямоугольник над «парадным» входом в школу. Из хрипящего и булькающего динамика, дрожащего под напором облезлого усилителя КИНАП, далеко окрест, даже порой заглушая ребячий гвалт, неслось жизнеутверждающее:

 
Сестрёнка Наташка
Теперь первоклашка,
Теперь ученица она.
И знает об этом вся улица наша,
И знает об этом вся наша страна!
 

Шишкин-младший неудачно поставил ногу, и волдырь на пятке ощутимо напомнил о себе. Вот вчера же вполне терпимо было? Ох, чего уж гадать… Пара-тройка деньков – и всё заживет, как на собаке!.. Шишкин-младший сделал ещё одну попытку саморелаксануться, но настроение не улучшилось. А по идее-то, душа должна сегодня петь. «Сестрёнка Наташка…» Тьфу, ты! Разливающийся уже в четвёртый раз над головами собравшихся, над улицами, полями и долами свеженький школьный шлягер уже явно проник в подсознание. «Почему об этой первоклашке знает вся наша страна? – угрюмо размышлял Шишкин, пробираясь к остальному педагогическому коллективу, столпившемуся у подножия школьного крыльца. – Может быть, она на самом деле верит, что дедушка Ленин провозгласил с броневика, или капитанского мостика «Авроры», или ещё с какого-нибудь героического места тройное заклинание «Учиться!»? Впрочем, все великие лозунги и изречения могут получить настоящую путёвку в жизнь только с героического места. Самого великого трибуна или исторического деятеля заставь прокричать своё крылатое архисерьёзное изречение из сортира – народы умрут со смеха».

Но первоклашку Наташку, хмыкнул Шишкин, обманули дважды, как и миллионы других советских школяров всех поколений. Кто из них знает, что дедушка Ленин вообще такого не говорил? Написал он в своей статейке «Лучше меньше, да лучше» в далеком двадцать третьем году условия обновления бюрократического аппарата, а другой дедушка подумал-подумал да и переиначил по-своему. И винить его в этом нельзя, потому как он всё строго и в точности с названием статьи дедушки Ленина сделал: меньше и лучше. Что меньше – очевидно, а лучше… Российского бюрократа никто и ничем не проймёт. И Пётр Великий пытался, и его венценосные последователи, и Гоголь с Салтыковым-Щедриным хлестали, и дедушка Ленин расстрелом грозил, а дедушка Сталин просто расстреливал… Но что-то так и не заладилось. И оказалось, что лучше плюнуть на бюрократа с чиновником, – пусть себе размножаются с кроличьей скоростью, – а обратить бессмертное заклинание на подрастающие поколения. В конце концов, учение развивает у человека все способности. Даже глупость, как подметил незабвенный Антон Палыч.

Шишкин-младший задрал голову и придирчиво оглядел кумачовый транспарант. Надпись была выполнена качественно. Интересно, у кого в школе такой оформительский талант?

Об этом бывший «вечный» редактор стенгазеты студентов-филологов подумал и с облегчением, и с ревностью. Наличие в школе незаурядного шрифтовика, конечно, радовало. О том, что школьная жизнь немыслима без стенной печати, – в этом никого убеждать не требуется. А следовательно, для него, Шишкина-младшего, постоянно присутствует опасность оказаться в эпицентре опостылевшего занятия: вымучивания изозадора и сюсюканий на полуватманском просторе. Значит, что? Законспироваться напрочь со всем своим стенгазетным опытом – вот что… Иначе сядут и поедут!

– Дорогие дети, уважаемые родители! – грянул над ухом звенящий праздничной медью на зависть солидному духовому оркестру голос. – В очередной раз перед вами раскрылись врата знаний!..

«Ада, дорогая Валентина Ивановна, ада! – мысленно поправил директрису Шишкин-младший. – Очередной круг, как сказал бы бессмертный Данте…»

Вот ведь эта такая дурацкая черта в характере Саши Шишкина: комментировать выступающих. Иногда, на потеху компании, он это проделывал вслух. Негромко, для узкого круга приятелей по студенческой скамье, сидя на последнем ярусе аудитории во время очередной лекционной нудистики.

– …чтобы из вас, дорогие ребята, выросли достойные граждане нашей Родины, сознательные строители мечты всего прогрессивного человечества – коммунистического завтра!..

Голос директорши мужал и крепчал. Шишкин-младший тем временем, стараясь не слишком вертеть головой, изучал лица коллег и прочих сельчан. А где, кстати, «поставленный на вид» Баррикадьевной наш армавирский друг?

Шишкину-младшему внезапно захотелось проверить своё вчерашнее наблюдение. Ага, вон он. Самозабвенно внимает пламенной речи директрисы. Мо-ло-дец! Так держать!.. «Долой этот злой сарказм! – приказал себе Александр. – Обратитесь к собственному облику и моральным качествам, товарищ! Снобизм урбаниста-потребителя, которым вы пропитаны, никогда не позволит вам стать полноценным строителем мечты всего прогрессивного человечества… Гусь аграрию не товарищ… И всё-таки… Показалось вчера или нет?» Шишкин-младший вытянул шею и ухмыльнулся. Так и есть! Вечно взволнованная Клавочка, конечно, рядом. С армавирским товарищем. Что и требовалось доказать! Ай да Дюймовочка!

– …мы убеждены, что наши дорогие выпускники со всей ответственностью совершат свой последний путь по школьной тропинке и с чистой совестью, основательным багажом знаний, полученным в средней школе, выйдут на большую дорогу взрослой жизни…

«Круто!» – восхитился Шишкин. Волдырь на пятке не наглел, что наконец-то позволило полностью погрузиться в атмосферу праздника. – «Круто! Итак, десятый в полном составе отправился в последний путь. На большую дорогу! Кто они? Мёртвые с косами или романтики с большой дороги? Что-то тут директриса не додумала… И те и другие имеют, вообще-то, мало отношения к строителям коммунизма… Однако не кажется ли вам, дорогой Александр Сергеевич, что ваше препарирование директорской напутственной речи начинает попахивать форменным издевательством над заслуженным педагогом, да и вообще откровенно воняет антисоветчиной? Стыдитесь, молодой человек! Если тебе комсомолец имя – имя крепи делами своими! Не так ли, милейший?..»

Повторно себя заклеймив, Шишкин вынырнул из внутреннего монолога довольно вовремя.

– …искренне рады видеть в наших рядах Александра Сергеевича и Сергея Александровича. Мы убеждены, что они – достойное пополнение педагогического коллектива и преумножат добрые традиции нашей школы. Поприветствуем их, дорогие дети и уважаемые родители, пожелаем успехов в нелёгком, но почётном, нужном и благородном учительском труде!

Очнувшийся Шишкин увидел устремлённые на него со всех сторон любопытно-изучающие взгляды. Он покраснел и зааплодировал первым.

Шквал оваций снова перекрыла зычная медь директорского голоса:

– Почетное право первого звонка нового учебного года предоставляется ученику десятого класса, выпускнику, звеньевому школьной бригады сенокосчиков, оказавшей этим летом большую помощь нашему колхозу, Степану Медведеву и нашей первокласснице Светочке Бородиной! Сте-па-ан!

К крыльцу, переваливаясь с ноги на ногу, не спеша вышел здоровенный увалень в чёрных брюках и белой рубашке. Он неловко повернулся к собравшимся и достал из брючного кармана латунный колокольчик на деревянной ручке. Застыл на мгновение, потом недоумённо обвёл глазами собравшихся. Повернувшись в пол-оборота к директрисе, спросил:

– А где она?

В наступившей тишине раздался тонкий плачущий голосок:

– Ба-а-ба! Я ево бою-у-уся!

Прямо по центру в толпе возникло движение, расступились родители, сломалась линейка какого-то класса – белый верх, чёрный низ, кружевные передники, буйное красногалстучье и капроновые банты, – и перед всеми предстала внушительная, раскрасневшаяся Мария Поликарповна Лапердина с ревущей у неё на руках внучкой-первоклашкой. Пышный и замысловатый бант бело-прозрачного капрона на голове плачущего создания по размерам вполне конкурировал с десантным парашютом.

Из-за спины супруги-бабушки робко выглядывал супруг-дед, Иван Терентьевич, суровый школьный завхоз, напрочь лишенный этой самой суровости. Скорбное лицо Терентьича было искажено страданием сопереживания испуганной внучке. На левом плече завхоза, принарядившегося в чёрный шевиотовый костюм времён железных сталинских наркомов, болтался яркий, играющий весёлыми рисунками и катафотами ранец. Обеими руками Терентьич прижимал к груди роскошный букет явно не чмаровской цветочной селекции.

– Бо-о-ю-у-ся-а-а! – пуще прежнего закатилась внучка Светочка на руках у бабушки, когда Медведев Степан обрадованно шагнул навстречу недостающему живому атрибуту первого звонка. «Точно соответствует фамилии, – отметил, оживившись, Шишкин-младший, ещё минуту назад всерьёз комплексанувший из-за обрушившегося на него всенародного внимания и своей аплодисментной поспешности. – Ведмедик клешаногий, так вроде хохлы бачут?»