Текст книги "Свеченье слов"

118. Градострастие

 
Мановением мысли
Вибрирующим эхом воображения
По траекториям улиц
Покривленных площадями
Поверх приспущенных забрал
Развернутых в веках фасадов
Собирающихся под клич
Площадного многоэтажья
В устарелость истории
В побоище стилей
Где наша взяла
А «не наша» ветшает
Превращая пыль в патину
Концепцию в паутину
Раздувая задворочность
До портальности
Неравноправно канули
В гущу прохлады ночи
Где жар поцелуя туч
Сжимает крыши до скрипа
Дома скучиваются
Дома улетучиваются
Еле слышно чмокаясь
Облачной ночи часть
 

26 июля 1981

119

 
Ветер дул по лицу,
День дал согласие
Ожидание скрасить
И смягчить к концу.
 
 
Был намек на расплату,
Ирония спины,
Напоминание растраты
Несоблюденной длины.
 
 
Были часы безделия,
Неподвижности – когда
Минуты хотели
Судить отдать.
 
 
Спасало презрение
Часов к минутам,
К щекочущим время
Трутням.
 
 
Время росло кирпично,
Образуя мощеный вид.
Это было привычно,
Как легкий стыд.
 
 
И так месяцами,
Потом целый год —
Расти не устанет
Выдумки плод.
 
 
Придет понимание:
Время-песок
Из ожидания
Вытравит сок.
 

<1981>

120. Словансы

 
Славянские слова о славе для ослов
Рассадники досады и обмана
Своего рода лейтенантский часослов
Какой-то кодекс Мерзостана
 
 
Бесценное творение ученых
Увековечивших зады
Где распускаются законы
О сохранении беды
 
 
С рабами заключив союз
Вращают землю галилеи
Намажут ужасы елеем
Да крутят свой девичий ус
 
 
И рвут и штопают заплаты
Пришив как штраф на зад
Так и без яда всех сократов
Сумеют парализовать
 
 
Непонимание природы
Влечет неаккуратность слов
А ведь «в начале были роды»
Каждый был когда-то нов
 
 
Был нов как слово было
Пока никто не произнес
Поэт сверкающее рыло
На волосатом теле нес
 
 
Как ту пророческую книгу
Что дирижирует судьбой
Рождает темную интригу
Развязку тянет за собой
 
 
Там набеленные страницы
Язык забытый нулевой
Который мне в дремоте снится
Когда я выгляжу совой
 

<1982>

121

 
ФАЛЬК вошел с отсутствующим видом большой как тихий закат
головой качая как Будда
только без колокольчиков
таинственный как Джаяварман Седьмой или Четвертый
кто это может проверить?
Иногда шевелил губами
мудрые и горькие свои побасенки
Записанные на память они как прожеванная еда
теряли соль жизни что кристаллизует невысказанное в явное
Отчасти это есть и в его пожухшей масляной живописи
из которой удушающая обстановка сталинской стагнации
высосала прелесть момента
по крайней мере для меня
восхищавшегося им как Рембрандтом
которого я тогда еще не видел
В ту пору кто-то внутри меня приказал
Люби его
я так и сделал
Так иногда любят отца издали и беззаветно
любить же отца было забытой привычкой
прерываемой его нетерпеливыми вспышками
Странно ведь мой отец мне был ближе
не по характеру а по духу искусства где была кровь?
но музыка была для меня чем-то давно привычным
как расположение комнат в квартире заполняемых ею
А у Фалька в московской исторической глуши
интеллектуальная радость
отзывалась режущей новизной чувств
В этих мазках была откровенность вспоротого живота души
внутренность вещей приветствовала меня
как новичка лирической конспирации
членство было сейчас и пожизненно
И все это началось в тот день когда
ФАЛЬК роберт рафаилович
вошел в комнату покачивая желтой головой
и не глядя на меня подумал
«опять учить этих олухов»
 

<1982>

122

 
Томас Венцлова вильнюсский цветок
своим видом увлекал москвичек
никогда не читавших Гофмана
лепил их по своему подобию
изловчившись
они отъедали от него по кусочку
отчего он становился легче и легче
и порхал
влюбленный в себя так
что забывал про гадости
но
не найдя анонимности дома
пустился по континентам
достиг ее занимаясь не тем
эльф пустырей
шут полигонов
неутомимый словопляс
ему бы награду динамитчика
ему бы взорвать колыбель
предков растрясти
однако
мой прадед тоже из Вильнюса
но это по материнской линии
что слаба и не дает покоя
сто лет назад наши предки
раскланивались за Остра Брамой
и вероятно говорили о женщинах
о политике
или нет
 

<1982>

123

Г. Айги

 
в посвисте спящих
слышатся голоса из-за стен
дом молчит
всеми коленчатыми коридорами
вдруг
за дверями зажигаются огни
двигают мебель
позванивает смех
в этих комнатах
как зарницы
вспышки воспоминаний
«я жив»
бережно несомых тьмой
которая не то что вечна
(чересчур чревата чертовщиной)
а нуждается в свете
как муха в пламени
черный свет
черносветье
чур меня нечистая!
свеча напросвет тернистая
 

<1982>

Поэтические сборники 1982–1998

«Книга зерен» (памяти К.) (1982–1983)

 
рот дня
ненасытная пасть
набита тщетными вещами
подавилась ничем
бедность шаром покатила
ни во что не попала
объявили ничью
 

 
как вообще стихи писались?
так
брался карандаш
бросалась стреляная фраза
за ней толклась другая
сбивалась и теряла смысл
терпеливо ждала стрелка́
спавшего сном поэта
 

 
шепчущие что-то секунды
минуты-аккуратистки
тяжеловесы часы
прошли табуном
 

 
запрятанный из сада в ящик
мой скудный белый стих
черным по черному
что-то сплел из ничего
землю вышил небом
затрещал как паутина
и как стон застрял в ушах
 

 
сосед глядел тоскливо
алкоголично в пустоту
сквозь пива полынь
через ржавость водки
увидел пустырь сребристого цвета
где бледное солнце худосочную спину грело
под ногами травинка младая росла
весну представляла как делегатка
сулила большие дела
 

 
бледного мальчика мир
хмур и сжат
кровать для него двор
он царственный принц
рядом придворные близкие
симметрию разбили доктора
посторонитесь
один укол
одна мысль
пожил бы
 

 
цветы захлестнули покойника
но один
в форме облака
тлением дня
ароматом ночи
унесся туда
где остальное неизвестно
 

 
сад
запертый среди других садов
в центре куст пронзительного цвета
то начало красоты
гром здесь шепот
молния тьма
сердце слепое пятно
бьющейся свободы
 

 
шум моря напоминает о том
что мы слышим не его
а небо
миллионную часть его песни
розданной всем
 

 
зажги внутри себя огонь
что превратит наружный свет
в его тень
иди вдоль луча
не прикасайся
не лезь на горизонт
провалишься
убьет
погаснет
 

 
птицы летят по ранжиру
волны спешат рядами
церемонно заходит солнце
беспорядок
это я
ненужный наблюдатель
стройного движенья к концу
 

 
судьба мне море одолжила
с пеной и щепоткой соли
сад
с руками машущих ветвей
дала мне женщину
источник тела
в итоге многое набралось
захочется быть налегке
придется долги вернуть
 

 
птицы летят в африку
солнце уходит в америку
волны бегут к европе
всё съест азия
 

 
   человек влезает
                   на островок
   думая
   это СЕДЛОШАДЬ
потом превращается в него
             вода подступает
                    и он
             скрывается
                                           под ней
 

 
слова в стихотворении образуют пейзаж
сквозь перспективу аккуратных строчек
видны невероятных фраз деревья
сравнений ключевых ручьи
застигнуты врасплох метафоры
и позади гипербол чутких горизонт
проекция пейзажа вся в душе
ей отдана небесная страница
как бог его создатель
решаю сам
чему где быть и как расти
 

 
жизни осталась куча минут
объемистых пухлых минут
однако исход неминуем
свечку задуют
страхом засудят
забвением обидят
страшнее – разбудят
и скажут
ты не был
будь
 

 
фруктность деревьев
ягодность кустов
ушистость глазастиков
хвостатость головастиков
насекомость взглядов
козни козявок
рыцарь пчелиного образа
в лужу влип
ночь раззевает рот
на злобу дня
 

 
любимое потерять нельзя
оно цветет в отсутствии
 
 
реальность терять
от роскоши
 
 
любовь терять
от бедности
 
 
реальность любить
в отсутствии
 

 
цель жизни
в направлении
реальность не в углах
в смещеньях
в ломках
в ответвленьях
 
 
а продолжение
в кустах
 

 
шум леса
скрип ставен
хлопанье двери
деревянный разговор
про ветер
 

 
у горы
склон как плечо
на которое можно опереться взглядом
хуже с ущельем
нерешенные проблемы
вечная склока двух обрывов
скала
пролетевшая как ошпаренная
углубилась в море
слушать беседу рыб
 

 
желания распустили паруса
в тишине
что оглушила тишина другая
где плывут облака влечений
 
 
от шума этого все постепенно стало
с булавочную головку на которой
сфокусировалась
высшая воля нежелания
 

 
напрасны старания птиц
людей от земли отучить
внутренность неба им
на волю глаза открыла
 
 
земля из-под них улетает
пространство замажет глаза
человечество птиц разбредется
на расстояние яйца
 

 
пересадка бровей
исчезновение носа
усов
бороденки
это вам не
перемещение
лица
 

 
музыка распирает купол
обволакивает углы
обомлевшая архитектура
застенчиво тронута звуками
аккорд как колонна
удерживает пролет мелодии
 
 
мимолетная встреча искусств
принужденных к сожительству
 

 
незаметней сумерек
смерть войдет как прислуга
 
 
дети знают ее лучше
противная
играть им не дает
а тут еще боль
судорога жизни
дурная сутолока
 
 
мысль о смерти неподвижна
она как памятник всевышнему
свою необходимость
докажет уходя
 

 
ночью вождь выл
оттого что сон был
был сон о власти без потерь
 
 
когда народ послушный зверь
и драгоценней всех валют
когда он холоден и лют
 
 
писатель
обмокни перо в елей
крови мне иван подлей
 

 
приникну жадно к тишине
журчание покоя умножит жажду
тишина не в ушах
собой переполнена
если тронуть поверхность
целебная капля стекает в горло
погибель в колодце молчания
оцепеневшей пустоты
 

 
скалистость сонаты бетховена
внушает нам горний полет
на силе этой основано
одоление пошлых забот
 
 
глубинное видение издали
с лицом фортепианной музыки
назовется новым мной
 
 
я был как затмение птицы
теперь я взмах крыла
 

 
я принес вам
                    саша
                              вещь
свою работу то есть
сделанную
                      гурджиев бы сказал
во сне
выбирая цвет и силуэт
я старался спать сильнее
чтобы нырнуть в глубины сна
              там решение одиноко
              без соперников
              и ждет
потому теперь единственное
здесь
 

 
жизнь
что облачко на небе
жизнь
что озеро в горах
 
 
горы тянутся к небу
облачко отражается в озере
всюду жизнь
жизнь всюду
уду жи
 
 
хоть эхо мое
 

 
имел оружие
стрелял
птичка пестрая летит
бац
вдогонку падающей
                           бац
трудней всего попасть в себя
возможно в зеркале
                           меж глаз
красивый дождь осколков
трудней
           оттягивая жир
нащупать щель своей души
в непролазную глубь ее
попасть не удавалось
 

 
к несправедливости привыкаешь как к родственнику
слушай глухую музыку стен
массивные ворота загремят финалом
раскроют дырявость объятий
надо будет быть собой
плоть как простуда пройдет
дух унесет сквозняком
 

 
глядишь в блестящие глаза книг
независимо от содержания
похотливо прижимающихся
бровями заголовков говорят:
ты был наш раб
тогда
чтобы привлечь внимание
не надо было крутить романы
метать бисер строк
 
 
жадные рты букв
глотали меня живьем
 

 
отец
ты был ошибкой породившей меня
вся эта музыка
с аппетитом себя съедающая
зубастая торопливость рояля
не спрашивая сколько времени
молоточками отбивает у ничего
по кусочку
высекает совершенство конца
обычный творческий процесс
я обыкновенный ОП-ус
 

 
в начале дни цветастые
всех оттенков сна
 
 
потом уже песочные
несчетные песчинки
 
 
в конце
песок в глаза
 

 
подобно горбатой горе
не замечающей пропасти
я полон собой
а рядом что-то еще
ослепленное солнце
черное от зависти
пылинка
на сморщенной простыне вымысла
 

 
чемодан оттягивает руку
но общий силуэт эластичен
вдруг
судорога сил притяжения
победа лишних жестов
потеря внутреннего содержания
тайное спуталось с явным
быть голым некрасиво
нет шкуры кроме шкуры
живот порок ее
 

 
влюбленность в себя художника
уже превратилась в памятник
засиженный голубями
воркуя о славе
                    слева и справа
брезгливо ощерив клюв
слова наливает во здравие слякоти
пьет как отраву самохвалу
замкнутый мир его
                                       тесный башмак
горизонт шляпа
 

 
рука раскрутилась как бабочка
веточек тысяча без
хлещет в лицо нападеньем
записки передает земля
ваша светлость коричневый жук
деловито разносит сладости
сегодня день скопца
 

 
прошлое в забытое
                                       ссыпал
все что осталось
                                       пепел
и еще
            вес
добавьте субстанцию грусти
 
 
сумею ли высказать все
что он не успел?
 

 
подобно началу чего-то
что началось
и происходит во плоти
ты дышишь тяжело и ждешь развязки
мир изнемог в сиротстве
природа из последних терпит пустоту
довольно душу прятать в недрах
и шевелить шарами живота
мы ждем чудес
а чудо рядом
женщина
роди
 

 
в зерне мне видится дерево
в дереве скрыта изба
в избе жизнь-тоска
растущее наказание
где прорастает награда
в размер зерна
 

 
есть ли быстрее чем взгляд
от пчелиных дрожащих звезд
до лица твоего чистоты
между мнимых миров непривычных
до нежности кожи спины
я натянут на арию генделя
в предвкушении пропасти слов
 

 
вестник забытых времен
посол никаких государств
трепетанием листиков глаженный
зазубренный криками птиц
ветер тугая земля
вой его сизое небо
 

 
слово тоже материя
тяжелая как камень
зрелая как плод
слово взгляд туда
за внешность материи
где слова заслонены словами
смысл упакован смыслом
и тайная точка-знак
необратима
 

 
компост забытых обещаний
цветет добротностью конца
 
 
краткое замыкание удивлений
пробуждает брожение слов
 
 
скелет зализанный терпением
источает гомерический восторг
 
 
мысль о бренности есть бренность
да сохранит нас трещина времен
 

 
поле плоско
отделяет меня от неба
атаку облака память глотает залпом
вдогонку невмоготу
мнимый момент невнятен
поле да небо
да я в плену
 

 
сперва привязываешься к себе
привычка посмеиваться приятно
поляна зеленеет за углом
живешь в краю чертовском
страна сплошной народный фон
планета покрыта испариной
звезды улыбка начальства
потом ничто объемлет всё
уйдешь в звезду
история серьезный фарс
и в тесте стран народов фарш
и замкнут край незримой стенкой
поляна выпочвена пеплом
печалью печати смех зачат
свободней от себя отвязаться
 

 
слова в углу свалены
левее дрожит звезда
посередине переносица
зерно судьбы в глазах
 

«Зёрна развеянные» (1983)

 
там
          в памяти
                             за кулисами
бытуют
чтоб выйти на просцениум души
блистать укором звезд
впечатав в себя
                                беспокойство
а пьеса все играется
на ура
средней руки штуковина
 

 
ветер гладит да губит
кустарник искрится без памяти
скала постоянством горда
 
 
обмен опрокинут в обман
судьба нетерпимей гранаты
в пыли задыхается ветер
 
 
гранитом уткнулась в грязь
эра победившего коловращения
 

 
он считается true poet
на самом деле труп поэт
строчки его как черви
ползают по мертвым стихам
 
 
дряблые телеса формы
бессодержательно виснут
и бесстыдно затевают
академический диспут
 
 
ядовитая слава заполнила
тех что ничего не поняли
как веселящий газ
 
 
теперь они пузырятся
в ритуале бульканья
кто во что горазд
 

 
сороконожка вежливости доела
крохи гостеприимства
 
 
стали перышки щипать
у знакомых
 
 
а за окном метель
плела из снежинок звездные сплетни
 

 
ветер метался – с кем играть
береза услужливо гнулась
свысока медитировала гора
ручей избегал знакомств
 

 
горы кольцованы камнем оград
обручены поколеньями душ
они подпирают страну сновидений
на груди татуировка труда и уюта
 
 
неторопливые горные мысли
полны красотой пространств
в подсознании гор комплекс
я бедный родственник звезд
 
 
им бы летать по гостям да по свадьбам
стерев отхожий грим времен
мух веков со лба согнать бы
вдохнуть свободу катастроф
 

 
по одной горе на человека
 
 
кто не успел
тому дыра
 

 
мысли странствуют и снимают
в гостиницах книг номера
воображение идет дальше
предпочитая спать под кустом
 
 
после этого
хорошо вернуться домой к телу
открывая новизну
собственного скелета
 

 
под воющий ветер казалось
так будет всегда
несчетное множество раз
а если пытаться считать
удивленные цифры бледнеют
как призрак на полке
где мыши законов грызут
чучело чуда
 

 
прекрасна падшая природа
гармонию в бреду трясет контраст
покой наказан
сонливость торжествует
вот ожидание овечек
элегантность пауков
а разум все постигший
что рос как дерево
как дерево засох
 

 
не мешай снам сниться
это малая реальность
личная
твоя
когда же окончательно уйдешь туда
где мир не больше чем ты сам
невидимый вергилий с опаской поведет
по сумрачным проходам
в поисках твоих следов
и сны одни сотрет другими
мумии твоей прикажет тлеть
и будет время недосказанная сказка
а остальное птичий гам
 

 
солнце разбило тарелку прохлады
надкусило край бытия
плеснуло на землю постным маслом
обсосало пальчики веток
прилегло на траве
прикорнуло
 

 
черная земля и белый пепел
соединяются лишь раз
 
 
то что было
то что будет
образуют грязь
 
 
все что не родилось
край умершего
там заседание духов
одетых в облака
с сердцами солнц
они бесстрастно утверждают
кровосмешение времен
 
 
отныне пепельной душе поэта
быть в томлении
в его страдальческом кристалле
огонь и рост отражены
 

 
лицо природы не стареет
но как в ПОРТРЕТЕ ДОРИАНА
стареем мы
от правды отскочило отражение
от безобразия природа в ужасе бежит
в агонии гниет тоскливый труп
а что останется
восходит тайно
 

 
разбито пространство червей
прогуливающихся людей
беспардонная морда лиц
пульсирующих у шеи улиц
выжимается в сытую сторону
в обожравшийся конец
где сам от себя оторван
необъятный наслаждец
 

 
если б стенка мне сказала
сколько слез ее умыло
сколько надписей покрыло
сколько пуль нашло
я б ласкал ее как ветер
в ясной луже отразил
по кирпичикам
раздал
 

 
ребенок мечтает со скоростью света
мгновение тысяча лет
улыбки и звезды проносятся мимо
 
 
вдруг расплакался
что-то не так
конец света
 

 
в последнем стихотворении
разбросаны статуи слов
у буквы молчания
нос
выдается вперед как пустая полка
поэт
небрежно на нее опершись
молвил
вот мои лучшие дети
их плоть и кровь мои
они давно меня не слышат
их уши далеко
в могиле слухов
 

 
когда я еще умещался на
отцовских ладонях и представлял собой
совершенство форм
 
 
папаша рассеянно наблюдал
мои хроматические переборы
и пописывал себе балет
про блудного сына
 

 
концерт для пролетария с оркестром
не слышен никому
в нем три прозрачных окончания
в форме трех крестов
содержание недоступно для народа
а он гордится и зевает
в оркестре мощность экономики
заглушена военным потенциалом
ария пролетария устарела
солирует колючий проволочный соловей
на вате
 

привыкши выковыривать изюм…

…из жизни сладкой сайки

Б. П.

 
я тоже ковырял
до заковычек до гвоздей
зевал на звезды
мелких бесов звал
 
 
пока не звезданули сладкой сайкой по глазам
мелькнули бескозырки и косоворотки
был мордастый разворот
 
 
в узде и без
в занозах
я выковыривал где мог
теперь я выковырен сам
 

 
каждому дано тело времени
пожизненный личный дом
его начало скрыто в трепете
в скрещении прерывистых дыханий
его предел в событьях облаков
его наощупь будто нет
но есть в нем твердость острия
что колет больно
и рану жизни бередит
 

 
прошлое опять все съело
плюнуть бы в эту дыру
поросшую сорняком
 
 
день набух от света
просится быть еще
чудо видно чудно
 
 
а что было
не прополоть
 

 
выпад ракетки в упадке
на корте на кончике кортика
играют в ненужные ножны
теннисный танец в запарке
мячик не знает управы
сбросил заботу с забора
унеслась бесполезная сфера
победа в руках фантазера
как кода во власти народа
нищенский аут
 

 
греки знали толк в роке
а что хотели смерти
враки
эдип запамятовал пустяк
кривая правды подвела и ослепила
не знали руки что не видели глаза
вычленивай одно
                                     другое выйдет
в дверях гонец
с известием
что смерть на месте
 

 
сыграешь брамса
я грусти отдамся
меланхолический кларнет
на все вопросы скажет нет
и поволочит душу по минору
 
 
в секретную страдальческую нору
где много нас погребено
глотавших музыки вино
 

 
лицо островок в мире поверхностей
гора души невысока
извержение слез
бухты улыбок подтачивают
глубинный дух неприятия плоского
старческие сорняки
оседание почвы
забывчивые трещины
сбивают грани явлений
 
 
был островок
теперь топь
 

 
утром бормотал мантру
днем вникал в книгу йогов
ночью слушал вечный шум
 
 
исхудал как сухой лист
унесло ветром
 

 
детской игрой зашифрованный
стариковской догадкой минированный
без рассчитанной дозы науки
 
 
без мучений забав искусства
факт бытия заполняет всё
как улыбка секунду
 

как в астрономии бесчеловечно

И. Карамов

 
унесенные вихрем с твердой стоянки земли
за предел астрономий сухого ребенка людей
млечный путь истоптали как башмаки
вкусили туманностей солоноватость
заскучали в компании белых карликов
побежали за расширяющейся вселенной
и кувыркнулись в черную дырку
из сердца же так и не выбрались
 

 
пьяная темнота пристала к фонарю
тычет мягким задом
кто-то за окном рядом
медленно снимает все
чтоб погрузиться в сон
и проткнуть его как луч
дрожащий
от обладания пылью
 

 
все начнется с бритья
за ночь выросших фантазий
вода как подвижной кристалл
вернет к реальности материй
как на ладони будет утро
не больше капли в микроскопе
оно сквозь пальцы убежит
и птицы в камни превратит
в пиджак угрюмый обмотает
и бросит в топку дня
 

 
ангел хлебный
явился в обед
пожурил что не пристало
слишком много поглощать сала
это препятствует трению сфер
мешает контактам иерархий
и скрылся
оставив дожевывать страх
 

 
береги страх смолоду
не изнашивай зря
когда-нибудь на исходе
он утолит жажду быть
 
 
тогда не хватит
ласкающих волн щемящих испугов
взыщется полная мера
 

 
вспухшее море
дымчатое небо
срывом ветра толкают в грудь
упершись ногами
                                  углом
                                            в скалу
я нахожу в себе что-то атлантическое
к пене прибоя касательно
неограниченно лечу
стихия песенно опасна
и гармонически страшна
потертый
                    оглашенный
как пес застиранный
к ноге украдкой приползаю