Текст книги "Однажды мы придем за тобой"

Фридрих Вайсманн : раз, два, твой ангел заберет тебя

Даже для здорового, полного сил человека лестницы нашей миссии – сущее наказание. Говорят, этот монастырь построили босые кармелиты, один из самых суровых монашеских орденов. Они сами носили тяжелые камни, поднимали их на леса и укладывали, радуясь труду, и архитектура их миссии была выбрана таким образом, чтобы те братья, которые придут в уже построенное здание, несли не меньшие тяготы. Отсюда крутые и узкие ступеньки, тесные коридоры, низкие потолки и притолоки, которые с недавних пор стали моей головной болью в буквальном смысле этого слова. Я о них постоянно бьюсь лбом. Не привык еще…

А уж добраться до миссии из города, лежащего под нами, – сущее мучение. Местами приходится карабкаться, как обезьяна. Поэтому я всю жизнь провел в этих стенах, а город видел только через узкие, похожие на бойницы окна.

Сейчас, однако, монастырь принадлежит братьям-камиллианцам, и что бы они ни говорили, я знаю, в душе они проклинают своих ревностных предшественников за такую неуемную жажду укрощения плоти. Не могу с ними в этом не согласиться: для меня в тягость даже правила нашей обители. Надо додуматься – отдать столь непригодное здание ордену, чья основная функция – забота о больных, немощных и увечных! При миссии живет несколько десятков пациентов-послушников, в основном дети-инвалиды, среди которых до недавних пор был и я, и небольшое число стариков и калек. Помню, когда мне было лет шесть, в миссию приезжала чиновница из столицы (после ее визита у нас появились дизель-генератор и Интернет). Когда она прошла по кельям послушников, ее замутило. Когда увидела Пабло – ей срочно пришлось искать уборную. Пабло – обрубок: у него нет рук, ног и глаз. Говорят, и не только этого, но я не знаю. Пабло пострадал в каких-то «разборках» внизу. Иногда он слезно просит окружающих подарить ему смерть. Я его понимаю – лучше вовсе не жить, чем так. Я читал в Интернете, что уже лет двадцать существуют киберпротезы, способные заменить руку, ногу и даже глаз. Но у общины нет таких денег, их нет даже на допотопный механопротез, которые время от времени продают на вторичном рынке. Вот поэтому бедный Пабло не живет, а мучается. Я к нему иногда захожу, читаю вслух. Со мной он хотя бы не плачет, даже забывается, а один раз рассмеялся беззубым ртом.

Наверно, они действительно страшные: Пабло, бывший пожарник Миру, у которого лицо сгорело до кости, безбородый Нанду, питающийся через трубочку в горле, – это старшие. Младшие им под стать. У Лео ДЦП, он похож на искореженное дерево, а его лицо напоминает морду горгульи. Энрике родился без рук, вместо них две культяпки. Самый маленький, Хорхе, – гидроцефал. Когда ему было два года, туловище и голова у него оказались одинаковы по размеру. А Деу похож на маленького старичка – у него прогерия, он за год стареет на пять лет. Его мать была больна СПИДом, отсюда и болезнь…

Если вы увидите меня сейчас, то, наверно, не поймете, что я делаю в этом скорбном месте. Но это только потому, что вы не знаете, каким я был раньше. Никто этого не знает, кроме монахов и их подопечных. Ни те ни другие, по понятным причинам, никому не расскажут. Именно потому меня и удивило то, что случилось со мной в тот день. Даже больше, чем то, что произошло без малого месяц назад, когда случилось чудо. Вот только к этому чуду я был готов, а события того дня застали меня врасплох.

Я поднимался по крутой лестнице, и каждый шаг был для меня мукой и радостью. Мукой – потому что ноги словно свинцом налились, и для того, чтобы сделать шаг, приходилось прилагать немалые усилия. Мне и стоять-то сложно, но я стою, хожу и вот даже по лестнице карабкаюсь, а в будущем, наверно, смогу спуститься в город. А радостью – потому что я сам этого добился.

Мне давным-давно был объявлен приговор – полный паралич нижних конечностей. Это то, что я знаю, а почему и как со мной это произошло – тайна, бдительно охраняемая братией миссии. Сколько себя помню, я не чувствовал ног. Почти не чувствовал – иногда какой-то дискомфорт, боль, покалывание достигали моего мозга, но в целом ноги являлись балластом.

Во снах я ходил, бегал, прыгал, как все обычные дети, но только во сне. Наяву я даже не представлял себе, как можно поднять ногу. Я видел ее, но по ощущениям ее не было. Мои ощущения заканчивались на уровне паха.

Наверно, живи я с обычными детьми, посещай обычную школу, я оказался бы намного несчастнее. Когда не знаешь, что ты потерял, потеря ощущается не так остро. Я много читал – у монастыря прекрасная библиотека, а потом и Интернет появился, – но все то, что касалось движения, оставляло меня до поры до времени равнодушным. Я с головой окунулся в учебу, которая давалась мне легко благодаря одной моей особенности – я с фотографической точностью запоминаю однажды увиденное и прочитанное и мне не составляет труда вспомнить все это даже через десять лет. Один из монахов обучил меня математике, а физику и химию я освоил сам. Равно как и программирование, насколько позволяли допотопные монастырские компьютеры и очень урезанная сетка. Мы даже в Интернет выходили по какому-то радиоканалу, что в наше время дикость с учетом дешевизны оптоволокна и обилия спутниковых каналов передачи данных.

В один из пасмурных майских дней все изменилось – потому что я увидел сон. В то время мне исполнилось четырнадцать. За все эти годы женщин вживую я видел несколько раз, да и в Интернете нечасто – у нас все-таки очень ограниченный доступ к Сети, у сервера, если это чудовище из двадцатых годов можно так назвать, выставлен белый список адресов, по которым можно заходить. Но если то, как выглядит женщина, я себе еще представлял, то ее запах или то, какая она на ощупь, – совершенно нет.

В тот день в миссию приезжал какой-то каноник чуть ли не из Рима – с частным визитом, цели которого я не знаю. Каноника я хорошо запомнил, потому что он мало походил на братию монастыря. Высокий, мускулистый, черный, как вакса, он был без одного глаза и прикрывал глазницу черной кожаной повязкой. Если бы не этот недостаток, он казался бы идеалом мужской красоты. Хотя я в этом не разбираюсь, конечно.

Я был во внутреннем дворике – брат Симон вывез меня на коляске подышать свежим воздухом. Он ушел куда-то, а я спрятался под колоннаду – время от времени начинал капать неприятный дождь. Мимо проходил отец-настоятель со своим гостем. Аббат благодарил каноника за щедрые пожертвования, тот скромно отнекивался – дескать, за это следует благодарить Господа, Его Пресвятую Мать и их наместника на Земле. Он-де лишь смиренный служащий и выполняет высшую волю.

Увидев меня, каноник остановился так внезапно, что отец-настоятель не сразу понял, что произошло, и сделал пару шагов, прежде чем тоже встать.

– Этот юноша – один из ваших послушников-пациентов? – спросил каноник.

Аббат ответил утвердительно.

Каноник вздохнул:

– Вдвойне отрадно видеть, что те скромные средства, кои мы вам передали, пойдут на помощь таким несчастным. Посмотрите на этот благородный лик! Видя его, сразу вспоминаешь, что человек создан по образу и подобию…

– Амен, – откликнулся аббат, глядя на меня так, словно видел впервые.

Каноник подошел ближе.

– Дитя мое, – сказал он. – Мне жаль видеть тебя столь немощным. Я хотел бы сесть в эту коляску вместо тебя, лишь бы ты мог пересечь своими ногами хотя бы этот дворик!

– Вы ее развалите, – буркнул я невпопад; иногда я такое ляпну, не подумав, за что потом стыдно. – Коляску, в смысле.

Сказал – и перепугался: а что, если каноник рассердится? Я по глазам… по глазу этого человека видел, что его сочувствие не наигранное. Не совсем наигранное. Он действительно мне сочувствовал – но кроме того, был чем-то удивлен и заинтересован, и это что-то касалось меня. А я ему нагрубил…

– Как хорошо, что ты не теряешь присутствия духа, – вместо того чтобы рассердиться, улыбнулся мужчина. – Сам Господь любил пошутить. Достаточно вспомнить случай со святым Павлом на пути в Дамаск… – Он вздохнул: – Дитя мое, когда Христос велел Лазарю восстать, Он говорил, зная, что несчастный восстанет. И я верю, что ты сможешь подняться со своего одра, взять его и отнести в келью. Не сегодня и не завтра, а тогда, когда сам в это поверишь.

– Это потому, что вы не читали моей медицинской карточки, – ответил я. – Там черным по белому написано – атрофия нервных окончаний нижних конечностей. Братия учит меня со смирением относиться к этому – не могу я ходить, но Бог дал мне другие таланты, а мои желания…

– Не стоит недооценивать свои желания, – сказал каноник. – Если в них нет греховного, то, возможно, Бог так дает тебе понять, что ты можешь чего-то добиться? Если бы нищий слепец не бежал за Христом, то никогда не прозрел бы. Если бы женщина не прошла сквозь толпу, чтобы ухватить края ризы Христа, – она бы умерла от своей болезни. Но самое худшее – тогда не случилось бы чуда…

– А вы верите в чудеса? – спросил я, уставившись ему точно в переносицу. Когда смотришь на переносицу, собеседник думает, что ты заглядываешь ему прямо в глаза.

– Увы, – сказал он, улыбаясь. – Я не могу верить в чудеса. Вера предполагает незнание, а я знаю. Я видел Плоть и Кровь в Ланчиано, я был в Лурде и сам касался плащаницы.

– Монсеньор, – сказал аббат с благоговением, – я не знал. Позвольте мне в свою очередь прикоснуться к краю вашей мантии, чтобы хоть немного святости, которую…

– Я не апостол Петр, чтобы исцелять тенью, – ответил темнокожий каноник. – Я всего лишь скромный служащий Конгрегации и чаще подвергаю чудеса сомнению, чем их удостоверяю. Но тех, что я видел, хватило с лихвой.

– А сколько всего вы видели? – спросил я опять невпопад.

– Триста шестьдесят четыре, – сказал он, и я подумал, что у него странный акцент, тягучий, словно он наслаждался каждым произнесенным словом. – На одно меньше, чем дней в году. – Внезапно он подмигнул мне: – И я очень надеюсь, что когда-нибудь засвидетельствую триста шестьдесят пятое. Например, мальчика, исцелившегося от атрофии нервных окончаний.

Он наклонился ниже и сказал:

– Inpossibilia sunt apud homines possibilia sunt apud Deum. Не так страшно потерять глаз, как надежду, помни это.

И еще раз подмигнул, а потом благословил меня.

* * *

В ту ночь мне приснился сон, который многое изменил в моей жизни и которому суждено было стать для меня вещим. Я часто вижу яркие и красивые сны, ведь сон – это убежище для тех, чья жизнь окрашена в мрачные тона. Когда ты заперт в унылом каменном мешке для умерщвления и без того не особо живой плоти, а большой мир видишь только сквозь узкие окна-бойницы и столь же узкий канал Интернета с небольшим числом дозволенных переходов, сон – единственное место, куда можно убежать. Но в тот день я не хотел прятаться. Визит каноника меня странно взволновал. Этот человек казался мне посланником из какого-то другого мира, куда более приветливого, чем тот, в котором прозябал я сам.

Перед сном, перебравшись на узкую койку, я много думал и над словами каноника, и над тем, как я его воспринимал. Посланник – по-гречески будет «ангел». Черный одноглазый ангел, его вид должен был меня напугать, но я обрадовался ему, как обрадовался бы настоящему ангелу. Я заснул, думая о том, какими бывают ангелы, и сам не заметил, как оказался в другом месте, еще более мрачном, чем то, в котором я жил.

Вероятно, это было какое-то подземелье – но столь обширное, что походило на древний пещерный город. Вот только стены этих пещер оказались железобетонными, а вместо наскальных рисунков их покрывало то, что, как я потом узнал, называлось граффити.

Я видел (снизу вверх) толпу бритоголовых людей в серых комбинезонах. Среди них нашлись женщины. Кстати, несколько женщин были увечны – у них не хватало руки или ноги, иногда и двух конечностей сразу. В числе мужчин калек почему-то не наблюдалось.

Эти люди были страшно неухоженными, от них несло вонью давно немытых тел. Лица их искажали гримасы боли и ненависти, и ненависть эта была направлена на меня.

– Вот он! – орали они. – Сын дьявола!

Мне хотелось возразить, сказать, что я не имею никакого отношения к дьяволу, наоборот – я честный католик и, скорее всего, стану монахом, но язык отчего-то не повиновался.

– Все они антихристы! – кричала противным каркающим голосом безрукая женщина (вместо одной руки у нее был примитивный киберпротез, известный как «рука пупса» – таких, уродливых и малофункциональных, больше не выпускают). – Дьявол хотел создать армию из наших детей, а мы жертвовали ему свою плоть! Мы вкладывали свои силы в то, чтобы создать этих «суперлюдей». Нам следует остановить их, уничтожить! Дьогу, чего же ты медлишь?

Из толпы вышел огромный мужик; лицо его было совершенно безумно, к тому же он зачем-то расцарапал щеки, и те покрывали незаживающие раны. В ручищах мужчина держал длинный шест, на концах которого потрескивали искры.

– Прими благословение Вышнего, – пророкотал он. – Благословляю ноги твои, да не ступят они на стезю зла. – С этими словами он ткнул шестом в мою левую ногу, и ее – от пятки до паха – пронзила невероятная боль. Я упоминал, что не чувствую ногу? В тот момент я почувствовал ее всю, каждый ее нерв, каждый сосудик… Во сне я, наверно, упал, потому что теперь страшный мужчина нависал надо мной, как гора. Не обращая внимания на мои крики, он ткнул палкой в другую ногу…

– Благословлю руки твои, – рычал он, пока я корчился от боли, – да не сотворят они зла…

– Остановитесь! – Голос был звонкий, молодой, но властный настолько, что бесновавшиеся фанатики моментально замерли. – Что вы делаете? Кто сказал вам, будто своим злом вы искупите чужое?

Я приоткрыл глаза. Дотоле пребывающее в полумгле, подземелье было освещено так ярко, словно здесь взошло солнце. Фигура женщины была, кажется, соткана из света. Ангел, внезапно понял я.

– Это сын сатаны, – заверещала какая-то старуха. – Исчадие ада!

– Не вам решать! – парировал ангел. – Не вам, женщинам, которые добровольно отдавали свою плоть, и не вам, мужчинам, заставлявшим своих жен себя калечить. Вы вымещаете злобу на несчастном ребенке? Идите лучше замаливайте свои грехи!

И тут же мрачные фигуры попятились от меня, словно тени от источника мощного света. А ангел приблизился. Теперь я мог рассмотреть его, вернее, ее – ангел оказался прекрасной женщиной.

– М-да, – проговорила девушка-ангел, склоняясь надо мной. – Апистия, посмотри, что эти сволочи успели натворить, хорошо?

– Будто сама не видишь, – раздался другой, глуховатый голос. – Вонь горелого мяса даже я чувствую. Аутодафе космической эры, блин…

Откуда-то появился еще один ангел, тоже женского пола. Его окутывало мягкое, неяркое сияние, а лицо было печально. Ангел повернулся ко мне спиной и наклонился к моим ногам, ощупывая их. Время от времени мне было так больно, что я вскрикивал.

– Все, капец, – не оборачиваясь, заявил ангел. – И дело даже не в том, что они сожгли ногу до кости, с этим-то я справлюсь. Проблема в другом: они добились того, чего хотели, – нервные окончания выжжены до середины бедер. А ведь он только родился. Шесть девять месяцев, понимаешь…

Другой ангел произнес с сочувствием и страхом:

– Что, совсем-совсем ничего нельзя сделать? Ведь он же, – тут мне показалось, что ангел упомянул какой-то белок из структуры ДНК, но я не понял к чему. – И потом… такой симпатичный мальчик…

– Психология, – объяснил ангел по имени Апистия. – Этот ребенок не будет знать, что может ходить.

– Посмотрим, – с неожиданной решимостью ответила ее собеседница, глядя мне в глаза. – Думаю, он справится. Смотри, лежит, молчит, смотрит с интересом… сразу видно, наш.

– Справится, ага, когда его ползунки пойдут на исповедь, – фыркнула Апистия, но другая девушка-ангел приблизилась и опустилась на колени рядом со мной, ее рука, от которой исходило теплое сияние, коснулась моей щеки.

– Запомни, малыш, – сказала девушка-ангел. – Тебе будут говорить, что ты никогда не сможешь ходить. Видишь ли, люди сплошь и рядом называют себя верующими, но боятся верить по-настоящему. Если бы мы были горячими или хотя бы обжигающе-холодными! Но мы едва теплые и не способны совершать чудеса.

Она наклонилась ниже; я чувствовал тепло ее кожи, ее острый, но приятный запах, совсем не подходящий для ангела.

– Малыш, в тебя никто не поверит, даже самые близкие люди, хотя, похоже, с этим у тебя тоже непросто. Но запомни – я верю в тебя, верю, что ты сможешь однажды встать и пойти. Ты ведь меня не подведешь, да?

– Он тебе не ответит, – заметила вторая женщина-ангел. – Он еще толком и не агукает. М-да… хреново, если малыш склеит ласты. Вколю-ка я ему снотворное, что ли…

В ее руке появился шприц-инъектор, похожий я видел лишь пару раз, когда к нам в приют приезжали прививать послушников. Жидкость внутри шприца была кобальтового цвета и переливалась. Укола я не почувствовал, зато ощутил прикосновение к щеке мягких, теплых губ и услышал столь же мягкий, слегка низковатый, воркующий голос:

– Я не оставлю тебя! Придет время – и мы встретимся, но лишь тогда, когда ты встанешь на ноги. Запомни, меня зовут Ника.

Последнее, что я услышал, был короткий и невеселый смешок Апистии.

* * *

Проснувшись, я перебрался в коляску, раздумывая над тем, что увидел во сне. Если ангельская природа Ники не вызывала у меня сомнения, то поведение ее дерзкой на язык спутницы как-то слабо вязалось с тем, что я знал об ангелах. В умывальной комнате никого больше не было, и, воспользовавшись этим, я подъехал к цементному корыту, где те, кто мог, мыли ноги. Закатав рясу и подрясные брюки, я внимательно осмотрел свои ноги.

Тогда они выглядели намного хуже, чем сейчас, – худые, тоньше рук, они казались костями, обтянутыми неприятной смуглой кожей. Следов ожогов я, конечно, не нашел. Могло ли это свидетельствовать о том, что виденное во сне – всего лишь моя причудливая фантазия?

Да, могло. Но мне очень не хотелось в это верить.

Я попытался распросить, при каких обстоятельствах угодил в обитель, но братия словно поголовно приняла обет молчания. Складывалось впечатление, что в один прекрасный день я просто материализовался в приюте из ниоткуда. Медицинскую карту мне дали с большой неохотой, но и она ничего не прояснила – об ожогах в ней не упоминалось, говорилось только об атрофии мышц нижних конечностей, связанной с дегенерацией нервных окончаний неизвестной этиологии. Оказывается, по моему поводу собирался консилиум, может, и не самых великих светил, но уж, как говорится, по мощам и миро. Во всяком случае, эти ребята были специалистами в… разных областях. По их заключению, вероятнее всего, я получил сильнейшую электротравму, но, во-первых, от разряда такой мощности я скорее протянул бы ноги, чем потерял их иннервацию, а во-вторых, специально было отмечено как раз отсутствие ожогов. В общем, не придя ни к какому выводу, мое состояние списали на ненормальное развитие, вызванное неизвестными генетическими проблемами, и на том успокоились. Они, но не я.

На самом деле, прочитав отчет, я понял нечто важное – все то время, что я пытался узнать о своем прошлом, я занимался фактически тем же, чем пророк Иона: пытался убежать от того, что мне предстояло сделать.

Каноник сказал, что ждет чуда, а ангел из сна возвестил, что верит в меня и я смогу встать с инвалидного кресла. Я же малодушно пытался скрыть от себя это, проигнорировать то, что кто-то возлагает на меня надежды, кто-то в меня верит и чего-то ждет от меня. Никто никогда в меня не верил. Братия монастыря, будем откровенны, видела во мне только обузу. Да, они несли бремя (в виде меня) с радостью, но, как мне кажется, вовсе не потому, что любили меня, а лишь для того, чтобы стяжать себе благодать, я был лишь средством для достижения этой цели.

«А может, именно потому я до сих пор и не встал на ноги?» – внезапно подумалось мне. Может быть, все дело в этом? Я не мог пошевелить ногами, поскольку не чувствовал их, их для меня не существовало. И надежды на то, что когда-нибудь это изменится, тоже. До вчерашнего дня, а точнее, ночи.

Знаете, я думаю, что чужая вера делает нас крылатыми. По крайней мере, меня так точно. Но я не сразу решился на то, что хотел сделать. Иногда мне казалось, будто я ощущаю покалывание в ногах, чаще всего я думал, что это не больше чем иллюзия. Соотнеся это чувство с тем, что прочитал в своей карточке, я решил действовать и, улучив момент, выбрался за пределы миссии. Ее окрестности были неприглядны – все мало-мальски ровные места заросли всякими сорняками вроде молочая и ядовитого плюща. Последний-то мне и требовался. Я заехал туда, где меня никто не мог видеть и где плюща было больше всего, снял брюки и обильно натер ноги этим крайне неприятным растением.

Кстати, ядовитый плющ вовсе не содержит яда, но его сок и пыльца – сильнейший аллерген. То, что у меня аллергия на это растение, я знал с детства – когда эта дрянь цветет, вся миссия чихает и сморкается. Оставалось ждать.

В тот вечер я едва не отдал Богу душу: у меня подскочила температура, грудь сдавило, каждый вздох казался глотком кипятка, но я добился своего – почувствовал пламя, охватившее покрывшиеся алыми пятнами ноги. Я поверил, что они существуют, а значит – можно заставить их повиноваться.

Ходить я начал через месяц. А еще через месяц я поднимался к настоятелю миссии, прекрасно зная, зачем иду. Но даже тогда, когда мы вроде бы готовы к чему угодно, судьба все равно преподносит сюрпризы.

* * *

Каноник вернулся. Я ждал этого, надеялся, верил, что так случится, ведь я… я ходил, и это было чудо.

Чудо, о котором братия не спешила, однако, никому сообщать по причинам, мне не понятным. На прямой вопрос мне ответили, что это чудо может быть искушением. В науке есть такое понятие, как ремиссия, когда заболевание вроде бы отступает, чтобы вернуться с удвоенной силой. Братия миссии считала мой случай чем-то подобным.

Я чувствовал горькую обиду. Как это? Почему не чудо? Ведь я столько усилий приложил, чтобы оно произошло! Да, я не бил сотни поклонов, не проводил ночи в оссуарии миссии среди святых мощей и простых останков, не носил вериг и власяницы – моими веригами были собственные непослушные ноги. Даже сейчас каждый шаг являлся результатом усилий с моей стороны, я не мог, как другие, идти, не обращая внимания на ноги. Я представлял себе, как они двигаются, я как будто крутил перед внутренним взором виденный на одном из сайтов познавательный ролик, называвшийся «Маленький шаг человека», – там подробно рассказывалось о том, как человек идет. Каждый шаг давался мне с огромным трудом, но трудились не столько мышцы, сколько голова.

Вторая половина правды заключалась в том, что признание моего исцеления давало мне надежду на возвращение каноника. Но даже больше него я надеялся увидеть девушку-ангела. Увы, я так вырабатывался за день, просто ходя на своих двоих, что засыпал, простите за каламбур, без задних ног и никаких снов не видел.

Поднявшись на этаж, я остановился. Кабинет-келья настоятеля находился в конце коридора, но узкие проходы со сводчатыми потолками создавали удивительные звуковые каналы.

– Это не вам решать! – Голос каноника я узнал сразу, хотя сегодня он был не ласков, а строг. – Вы много берете на себя, брат, указывая Церкви, что является чудом, а что нет!

– Но разве мы не должны с сомнением относиться ко всему сверхъестественному? – А вот отец настоятель, похоже, был испуган. – Ведь в булле папы Пия…

– Я лучше вашего знаю, что сказано в этой булле. – Голос каноника смягчился, но лишь слегка. – Вы видели мои рекомендательные письма: я выполнял функции адвоката дьявола так часто, что сбился со счету. Тем не менее или даже благодаря этому я настаиваю, что ваши доводы ничтожны. Ну и что, что чудо нельзя соотнести с каким-то святым или с образом Пресвятой Девы? Вам не кажется, отче, что порой мы за святыми реликвиями и образами теряем Того, Кто является Подателем всех чудес Святой матери-церкви? К какому образу обращался пророк Илия, воскресив мертвого юношу? Какому святому молились трое отроков, вошедших в вавилонскую печь?

Слушая это, я немного отдохнул и решил продолжить путь. Я старался не шуметь, но внезапно понял, что мне это не особо удается – диалог в кабинете директора затих и не возобновился до того, как я открыл дверь.

– Могли, кстати, попросить кого-то пособить юноше, – проворчал сидящий за столом каноник. – Ваши ступени и для здорового испытание, а уж парень-то еле ходит…

– Вот это меня и смущает, – с жаром сказал настоятель. – Разве Бог не исцеляет сразу, моментально?

Каноник тяжко вздохнул.

– Плохо же вы знаете Писание, – сказал он, глядя на меня, а я стоял, привалившись к косяку двери. Ноги болели, словно я вновь окунулся в «плющевую ванну». – Вспомните того слепца, что видел проходящих людей, как деревья… Да дайте же парню табурет, олух, он ведь сейчас упадет! – неожиданно рявкнул гость.

– Не упаду, – упрямо возразил я, но на спешно поданную табуретку все-таки сел, точнее, рухнул. Ехидно отметив про себя, что настоятель при этом остался стоять – стула у него было два и он отдал мне свой, а каноник ему уступать, похоже, не собирался.

Кстати, в кабинете появилось нечто новое. Сначала в полутьме я принял этот предмет за статую, но меня смутило отсутствие головы. Затем я разглядел, что это что-то вроде комплекта из рук и ног, соединенных металлическим каркасом.

– Подарок твоему другу Пабло, – пояснил каноник, вероятно, проследив за направлением моего взгляда. – У меня есть знакомый врач-ортопед, он работает на компанию Д8 и, как благочестивый католик, консультирует Конгрегацию. По твоему поводу я тоже с ним советовался. Заодно рассказал о Пабло, и он предложил мне вот этот экзоскелет. Старая модель, конечно, но лучше не очень хорошие руки-ноги, чем вообще никаких, правда? Там еще и глаз есть, в коробке, один, правда. Ну, так у меня не больше, и ничего, слава Богу и Пресвятой Богородице, хватает.

У меня даже закружилась голова и появилось какое-то странное предчувствие. Конечно, подарки привезли не мне, а Паблито, но отчего-то мне от этого было не менее приятно. Удивительно: трудно найти человека, столь не похожего внешне на Папа Ноэля[36]36
  Папа Ноэль – имя Санта-Клауса в Бразилии.


[Закрыть], как чернокожий каноник, и одновременно столь напоминающего его поведением. Я чувствовал себя как ребенок, нашедший подарок в носке у камина, хотя ни разу не получал подарки таким образом…

– Вот что, Фриц, – сказал каноник (он знал мое имя, а вот я понятия не имел, как его зовут), – Конгрегация Сан-Паулу и Ресифри заинтересовалась чудом, которое милосердный Бог сотворил в отношении тебя. – Слово «чудо» он подчеркнул, бросив быстрый взгляд на аббата, переминавшегося с ноги на ногу. – Я назначен дознавателем[37]37
  Дознаватель (exequtor) – должностное лицо Конгрегации, осуществляющее исследование события, в отношении которого есть основания считать, что оно было чудом. Дознаватель имеет широкие полномочия, он может от имени курии нанимать профильных специалистов, обращаться за консультациями в научные и лечебные организации и т. д.


[Закрыть]в этом деле. Мои полномочия подтверждены бумагами, которые я уже передал вашему настоятелю.

Аббат неохотно кивнул.

– Как дознаватель я принял решение перевести тебя в научно-исследовательский центр «Фишер ГмбХ», занимающийся исследованием ортопедии и протезирования. Там ты пройдешь самое полное обследование. Если даже окажется, что произошедшее с тобой – не сверхъестественное явление, специалисты центра смогут установить причины и механизмы этого процесса и тем самым помочь тебе выздороветь полностью. А если это действительно чудо…

Он замолчал. Молчал и я. Я не мог сказать ему, что чувствую, – только не в присутствии аббата. Но, кажется, каноник это понимал.

– Ты согласен поехать со мной? – спросил он. – В Центре тебя уже ждут. Честно говоря, я рад, что у меня есть возможность показать им тебя: я говорил о тебе после первого посещения обители, и они заинтересовались твоим случаем, но просто так забрать тебя отсюда я не мог… по многим причинам. Однако Сам Бог распорядился за нас: как я уже говорил, inpossibilia sunt apud homines possibilia sunt apud Deum. Теперь у меня есть возможность показать тебя специалистам. Может быть, именно для этого Бог не исцелил тебя полностью, кто знает? Но если ты не согласен поехать…

– Согласен! – выпалил я так, словно ожидал, что каноник вдруг растворится в воздухе. – Когда надо выезжать?

– Если ты не сильно устал, то хоть сейчас. – В тоне каноника чувствовалось облегчение. – Сколько тебе нужно, чтобы собраться?

– Нисколько, – ответил я. – У меня нет ничего, что я хотел бы взять с собой, разве что смену белья.

– Ты так легко покидаешь нас, – выдавил из себя аббат. – Я распоряжусь дать тебе в дорогу все необходимое.

Каноник тем временем встал.

– Я пока вызову машину, – сказал он. – А вы можете попрощаться.

Признаться, я почувствовал себя немного не в своей тарелке. Ничего не могу сказать плохого о братьях миссии. Они заботились обо мне всю мою жизнь и искренне радовались, когда я встал на ноги. Но при этом так и остались для меня чужими людьми.

– Отец, – обратился я к аббату, – но ведь апостол говорил, что тот, кто может получить лучшую долю, должен стремиться к этому, разве нет? Я могу избавиться от своего недуга, что тут плохого?

– Ничего, – ответил аббат, не глядя на меня. – Я буду молиться, чтобы твои надежды сбылись, чадо. А пока благословляю тебя. In nomine Domini Patris et Filii et Spiritus Sancti…

– Amen, – закончил я. – И спасибо вам. Вы так много для меня сделали…

* * *

В том самом дворике, где некогда я впервые увидел каноника, у самой колоннады стояло… нечто. Эта штука походила на ската-манту или приплюснутую подводную лодку, при этом на «голове» и «спине» ската виднелась выпуклость наподобие обтекателя кабины, только совершенно непрозрачного снаружи. Обтекатель оказался довольно большой, размером с грузовик-трейлеровоз, а сама штуковина еще больше, она занимала всю свободную часть двора, едва не утыкаясь в давным-давно не работающую чашу фонтана. На «крыльях» машины были нарисованы ключи под тиарой – знак Папского престола. Выходит, слова о курии в устах каноника – не пустое бахвальство?

Пока я разглядывал необычный транспорт, каноник вышел на крыло и помог подняться мне. Нам навстречу уже гостеприимно распахнулся темный дверной проем. Не дожидаясь меня, каноник прошел внутрь, а я, конечно же, последовал за ним, бросив последний взгляд на старые здания миссии. Внезапно я с особой остротой понял – больше сюда я не вернусь. Эта страница жизни перевернута.

Внутри машины, как я и ожидал, оказалась кабина, но какая! В передней ее части было два широких панорамных окна с великолепным обзором, а под ними проходила подковообразная панель управления, над которой мерцали в воздухе голограммы, информировавшие о состоянии машины. Перед панелью управления стояло два кресла; в одно из них уселся каноник, а другое…