Текст книги "В лабиринтах темного мира. Похождения полковника Северцева. Том 3"

Что там впереди

Все, что мы планировали, у нас не получалось. Я легко входил в гипнотический сон, так как сам хотел этого, но моя информационная субстанция не хотела отделяться от телесной оболочки.

– В тебе есть какой-то замочек, который препятствует моим командам, – говорила мне Нина Ивановна. – А вот где этот замочек, я пока не могу разобраться. Хотя, есть одна мысль, но нужно, чтобы Макс ждал где-то на улице. Если у нас получится, то ты уронишь цветок со стола на пол.

Я передал это Максу.

– У тебя близкие отношения с моей матерью? – спросил он.

– Да, – коротко ответил я.

– Она это заслужила, – сказал Макс. – Пока я жил дома, она не имела мужчин, а после моего ухода ей стало вообще не до этого. Твой приход растопил ее сердце. Ты только не обижай её, – сказал Макс и ушёл.

Нина положила меня на диван и медленно стала раздевать, лаская так, как ласкают только любимого и желанного человека.

– Ни о чем не думай и ничему не сопротивляйся, – шепнула она мне, – сегодня всё получится.

Не знаю, сколько прошло времени, но я вдруг воспарил над собой. Я видел себя, лежащим на диване, и Нину, обнаженную и лежащую на мне. Я был легче воздуха, я был сам воздух и дуновением воздуха я смахнул на пол розу, лежащую на столе. Нина встала, подняла ее и снова положила на стол.

– Долго не задерживайтесь, – сказала она, – когда вернёшься, сбрось розу на пол.

Движение информационной субстанции производится мысленным усилием, но ни в коей мере опорой на что-то. Как опереться на что-то, если ты даже не крик, не исписанная бумага, а просто информация, которую знают все, но которую никто не видел и не слышал.

Макс ждал меня на улице.

– Я так и знал, что мама найдет способ отправить тебя в путешествие со мной, – сказал он. – Куда пойдем?

– Давай посмотрим, что будет лет через пятьдесят. Сейчас 1970-й, а мы сможем перебраться в 2020-й год? – спросил я. – Так хочется посмотреть, как в нашей стране люди живут при коммунизме. Хрущев сказал, что коммунизм построим к 1980 году, но я в это не верю. А вот в двухтысячном году коммунизм наверняка может быть построен. Что нужно делать?

– Нам нужно электрослабое воздействие, – сказал Макс. – Видишь, на земле лежит пальчиковая батарейка. Она почти разряжена, но оставшегося заряда хватит для передвижения во времени. Один импульс перемещает нас на один год. Мы беремся за руки. Ты держишь один контакт, а я пятьдесят раз нажимаю на другой контакт.

– Понятно, а как мы узнаем, что мы будем перемещаться в будущее, а не в прошлое? – спросил я. – Будем менять полюса у батарейки?

– Все проще, – сказал Макс. – Для перемещения в будущее нужно встать лицом в направлении севера, обратно – в южном направлении.

– А если на восток и запад – это куда? – спросил я.

– Это я пока не исследовал, но у нас с тобой времени много и нас никто не торопит, – улыбнулся Макс.

– Извини, – сказал я ему, – но мое время считанное.

– Тогда поехали, – и Макс протянул мне руку.

Я прикоснулся к одному контакту батарейки, а Макс стал нажимать на другой. Ничего не происходило, не было никаких перелистываний временных страниц, да и что могут почувствовать две информационные субстанции.

Наконец, Макс закончил нажимать на контакт, и мы выпрямились. Мы также стояли около старенького дома, вокруг ходили люди, и мы не могли узнать, действительно ли мы совершили передвижение по времени. Нужно было искать «наших», чтобы вступить в контакт.

– Пойдем, прогуляемся, – предложил я, – всё равно что-нибудь да увидим.

Мы шли по Алма-Ате и не узнавали её. Всюду новые здания, первые этажи которых превращены в офисы, магазины, кафе, аптеки и обменники валюты. Человек вышел из офиса, зашел в магазин, затем что-то съел в кафе и бегом в аптеку, затем поменял все деньги на доллары и был таков. Для интереса зашли в обменник. На стене табличка обменов. Казахстанское тенге! Когда же они появились? Ладно. За один доллар триста казахстанских тенге, а за один российский рубль всего три тенге. Что-то совершенно непонятно, но на улице все автомашины иномарки, изредка появляются советские «жигули» или «волги».

– Макс, вот он наш, – сказал я своему товарищу, указывая на фигуру, идущую сквозь поток автомобилей.

Наш собрат был чем-то напуган, и нам стоило изобразить саму доброжелательность, чтобы он подошел к нам.

– Какой сейчас год? – спросили мы.

– Месяц назад был две тысячи двадцатый, – ответила информационная субстанция. – А вы откуда?

– Мы из одна тысяча девятьсот семидесятого, – сказал Макс. – А что было месяц назад? И как тебя зовут?

– Я Никас, перебрал дури и оставил поставщика с носом, он сейчас меня везде ищет, – сказал абориген.

– Забей, – сказал Макс, – он тебя не найдет. Даже если он откинет копыта, то что он тебе сделает? Ничего. Что тут вообще происходило? Казахская ССР, наверное, самая богатая в СССР?

– Братаны, вы никак курите чего-то, – засмеялся Никас, – какого СССР? СССР в девяностом кончился. Мы сейчас все самостийные.

– Как самостийные? – не понял я. – И Украина самостийная?

– Она вообще самостийнее всех самостийных. Украина в Европейском Союзе, у них полный Шенген, украинцы без виз ездят по всему миру, а мы только в Турцию, да еще куда-нибудь.

– Кто же вас за границу выпускает? – спросил я как пограничник, которого учили без страха упрека метко стрелять по любому человеку, который полезет через проволоку на шестидесяти семи тысячах погонных километров советской границы. Границы родины – священны и неприкосновенны! Границу СССР охраняет весь народ. Войска, дружинники, юные друзья пограничников… Враг не пройдет. СССР во враждебном окружении. Пограничный знак символизирует победу коммунизма на всех пяти континентах.

– Да кто нам мешать будет? – удивился Никас. – Загранпаспорт есть, если ты не в тюрьме и у тебя нет неоплаченных счетов, то вперёд и с песней.

– А что, – спросил я, – сейчас в другие республики тоже по загранпаспортам ездят? В Россию, например?

– Обязательно по загранпаспортам, – подтвердил Никас, – особенно после войны в Донецке и присоединения Крыма к России.

– А кто в Донецке воевал? – допытывался я.

– Как кто? – все больше удивлялся Никас. – Россия с Украиной воевала за Новороссию. Людей покрошили немеряно.

– Каких людей? – я просто не верил в то, что говорил Никас.

– Обыкновенных людей, русских и украинцев, – сказал он, – русские в Украину ездили воевать под видом отпускников из армии со своими танками. Они ещё самолет с пассажирами сбили, триста человек в землю вогнали. Скандал большой был, но потом его замяли, хотя весь мир знает, кто его сбил.

– А как с коммунизмом? – допытывался я.

– Какой коммунизм, – смеялся Никас, – забудь, братан, никакого коммунизма нет и все коммунисты сейчас запрещены.

– А кто у вас первый секретарь компартии Казахстана? – спрашивал молодой кандидат в члены Коммунистической партии Советского Союза.

– Нет никаких секретарей, – сказал Никас, – Казахстан демократическая страна. Мы тут недавно единогласно выбрали нового пожизненного президента, Султан Хан Кунанбаев, родственник прежнего пожизненного.

– И в России точно так же? – тревожили меня предчувствия.

– Там еще хуже, – сказал Никас. – Там они все богатства свои проедают и на весь мир обижены, что их никто за сверхдержаву не считает. Они шутники, свою головную фирму «Газпром» называют просто «Газпрём». У них там в прошлом году тоже пожизненного президента выбрали. Стабильности хотят, да только народ оттуда за границу прёт во все стороны. Вместо русских у них там полный интернационал во главе с китайцами. Корейцы всякие, узбеки, таджики. Даже монголов нет. Люди всякое болтают, говорят, что долго она не продержится, полыхнет как спичка, а русским только дай побузить, всех с пути сметут, вот и наши тоже опасаются, что с России к нам всё перекинется, русских всех на учет взяли как потенциальных смутьянов.

– Спасибо, Никас, – сказал я, – пойдем мы, по городу еще поболтаемся.

– Пока, братаны, – и Никас исчез.

– Слушай, Макс, – сказал я, – что-то я нагостился здесь. Поехали домой. Настроения вообще нет.

– Добро, – сказал Макс. – Мы тут рядом с домом и батарейка вон лежит. Становимся лицом на юг, а может, попробуем восток и запад?

– Нет, – устало сказал я, – ты уж без меня попробуй. Потом скажешь.

Как незаметно мы переместились, так же незаметно и вернулись назад.

– Пока, Макс, – сказал я, – мне много нужно поразмыслить.

Я стоял около дома и думал о том, зачем были все жертвы, чтобы прийти снова к тому, с чего все начиналось. Большевики создали боевые отряды, совершали террористические акты и маленькой группкой провели арест Временного правительства, а потом те же группы арестовывали и расстреливали чиновников на местах при непротиводействии народа, что дало им право говорить о триумфальном шествии Советской власти по всей российской империи.

Потом была гражданская война, уничтожившая цвет нации. Затем остатки научной и творческой интеллигенции выслали на «философском» пароходе. Во время массовых репрессий с одна тысяча девятьсот семнадцатого года и по настоящее время были уничтожены и сломаны миллионы граждан. Оставлены только те, кто не сопротивлялся большевизму и «славо тебе на тебе» большевизм приказал долго жить. Для чего тогда все это было? Для чего вся эта кровь? Значит, дело коммунизма не было самым верным, потому что оно всесильно? И партия не ум, честь и совесть нашей эпохи? Коммунизм не построили, а ведь у них в руках были все ресурсы самой богатейшей в мире страны. Не оправдали доверие народа. И членов партии было двадцать миллионов. Чем они вообще занимались? Бездельники. Не могли построить материально-техническую базу коммунизма.

Второе. Нам на занятиях по тактике и топографии всегда выдают учебные карты с немецкими названиями, написанными по-русски. Для чего? Неужели нельзя нам выдавать русские карты с окрестностями Алма-Аты с написанными по-русски наименованиями, чтобы было удобнее усваивать материал и сравнивать все особенности рельефа на местности и на карте. И все карты довоенного выпуска. Мы же не хотели воевать с Германией, это она хотела воевать с нами. Может, и это всё не так? Может, это мы вместе с немцами начали вторую мировую войну в сентябре 1939 года, раздербанив Польшу, а потом что-то не поделили на толковище, и немцы решили поставить нас на счётчик.

А если взять и поразмыслить? Тогда мы придем к выводу, что самая опасная наука у нас – это марксистско-ленинская философия и основное из неё – просто философия, которая дает человеку пищу для размышлений. А человек думающий – это самый главный враг коммунистов.

Что можно делать? Ничего. Плетью обуха не перешибешь. Пережили голод – переживем и изобилие. Если в волчьей стае появится собака, то её сожрут в два счета, а если собака будет притворяться волком, то она может стать вожаком этой стаи и переменить кровожадные порядки, занявшись животноводством, обеспечивая хорошее пропитание всей стае и получение прибылей на другие цели. Так будем и мы. Я ничего не знаю, и я лопушок, которому можно вешать на уши лапшу из классиков марксизма-ленинизма.

Я поднялся к Нине Ивановне и смахнул со стола лежащую на краю розу.

Я закрыл глаза и услышал ее ровный и ласковый голос:

– …два, три, четыре, пять! Просыпайся солнышко, – и она погладила меня по щеке. – Как прогулка?

– Изумительно, – сказал я и обнял ее за шею, – у тебя водка есть?

– У меня всё есть, – сказала она, – пошли на кухню.

Пока она готовила закуску, я достал из шкафа граненый стакан и налил полный стакан водки.

– Тебе налить? – спросил я.

– Чуть-чуть, – сказала Нина, – за компанию.

– Давай, – сказал я и легонько прикоснулся стаканом к ее рюмке, а потом залпом выпил.

Никогда не пил водку стаканами и у меня даже зашумело в ушах, но это быстро прошло, когда я начал закусывать овощами и полукопченой колбасой.

– Расскажешь, как там? – спросила женщина.

– Лучше не надо, – сказал я, – сейчас пойдем в постель, мне вечером возвращаться в казарму.

Новый этап старой истории

Учёба в училище пронеслась как легкий летний сон. Вроде бы дни тянулись один за одним и никак не кончались, а четыре года пролетели как один миг. Как у цыгана, которого посадили на два года за кражу лошади.

– Подумаешь, два года, – сказал он, – зима-лето, зима-лето и я на свободе.

И у нас время отмечалось так же. Зимняя сессия, весенняя сессия, отпуск. И так четыре раза.

Роман с Ниной Ивановной закончился сам собой. Мы становились старше, ума у нас прибавлялось, а я переключился на своих ровесниц и в конце учебы женился.

Кроме синего диплома (синий диплом и красная рожа) мне вручили красные корочки военного переводчика немецкого языка. Это приравнивалось к шести семестрам языкового ВУЗа. Язык у меня шел хорошо, и кафедра иностранных языков обратилась с просьбой к командованию направить меня на службу в пограничный полк с местом дислокации в Берлине для совершенствования иностранного языка.

Как это было заведено в СССР, просьбы гражданских организаций удовлетворялись на пятьдесят процентов. Как это? Очень просто. Представьте себе руку. Это сто процентов. А пятьдесят процентов получаются, когда ладонью вы сделаете рубящее движение прямо по суставу, при этом немного согнув руку в локте.

С учетом этих пятидесяти процентов я был направлен в Туркмению для работы с нарушителями границы как специалист иностранного языка. Это ещё что. В Ташкенте я встречал одного майора со знанием шведского языка после окончания военно-дипломатической академии. Кому-то не угодил и загремел в Среднюю Азию, благо там половина населения коренные шведы и когда они пьют водку, то проникновенно глядят в глаза собеседнику и протяжно говорят:

– Скоооль!

Мой начальник, к которому я попал в подчинение, выразился более определенно хорошо поставленным русским матом, несмотря на свое азербайджанское происхождение. Сам он знал фарси, обещал выучить и меня, но по причине занятости со мной занимался выпускник одного очень уважаемого заведения, выпускающего специалистов со знанием иностранных языков.

Алфавит фарси я выучил за два дня. Мне вообще казалось, что я знаю этот язык, возможно, что в прошлой жизни я был персом, но если я кому-то скажу об этом, то меня объявят сумасшедшим, отправят в дурдом и прощай мои золотые погоны, карьера и будущее. Торопиза надо нету, – говорят японцы. И я не стал гнать волну, то есть торопиться. За две недели я для всех выучил алфавит. Начал потихоньку учить слова. Потихоньку это для всех. Словарный запас у меня уже был достаточен для того, чтобы общаться на любом уровне, но мне нельзя его проявлять. Во мне сразу заподозрят шпиона Ирана, а это будет равносильно смерти. Как я кому объясню, что знаю фарси? Не знаю, поэтому и не нужно хвастаться своими знаниями. Буду потихоньку опрашивать нарушителей границы, которые перегоняют своих баранов в запретную зону на границе на советской территории, а там видно будет. Буду хорошо служить и попрошусь на учебу в заведение с языковой подготовкой.

Такой случай представился не так скоро. Через целых два года. Я заполнял документы на очередного иранского чабана, а сзади за мной наблюдали мой начальник и начальник из округа, генерал-таджик. У таджиков язык такой же, как и у персов, есть небольшая разница, как у русского и украинского языков. Но персы могут выучить таджикский язык, а таджики, сколько они не учат фарси, так и продолжают говорить по-таджикски.

Мой начальник похвастался, вот, был простой русский парень, а сейчас стал практически переводчиком персидского языка. И генерал говорит:

– Молодец, Аскер, хорошего специалиста подготовил. Через месяц заберу его к себе в округ.

Ничего не поделаешь. У кого больше прав, тот и прав. Таджик уел азербайджанца. Тот подготовил переводчика, а его из пасти вытащили.

Проводив генерала, начальник пришел в мой кабинет и говорит:

– Бери бумагу, пиши. На мое имя, рапорт от такого-то. Прошу направить на учебу в сто первую школу КГБ на факультет персидского языка. Подпись, дата. Давай сюда.

Начальник своим готическим почерком начертал, что ходатайствует по поводу моего рапорта. В этот же день свое согласие выразили начальник политического отдела, особого отдела и начальник пограничного отряда, а на следующий день рапорт уже поехал малой скоростью в управление пограничного округа, благо расстояние до столицы Туркмении составляло всего сто сорок километров.

Причину такой щедрости я услыхал в невольно подслушанном разговоре моего начальника с начальником особого отдела.

– Ты чего парню дорогу перекрываешь, – говорил особист. – В эту школу из погранвойск лет десять уже никто не поступал. Ездили многие, а поступивших не было.

– Вот именно, – радостно сказал мой начальник, – мне нужно, чтобы его в округ не взяли. Генерал шибко обидится на моего специалиста, что вместо округа он выбрал какую-то учебу. А я его в высшую школу КГБ на заочное обучение отдам, языку он уже натаскался, будет мне смена на старости лет. Так что, знай наших.

Примерно так же думал и генерал-таджик:

– Съездит в Москву, проветрится, все равно из пограничников никто туда не поступает, а как вернется, так и поедет служить в округ, а Аскеру я козью ногу покажу.

И вот я поехал в Москву. Врачи крутили и вертели меня сначала в Ашхабадском госпитале, а потом в московской поликлинике для сотрудников госбезопасности. Как будто в космос собирались направлять. Здоровье в порядке. Тесты на способности к языку – вполне удовлетворительно. Тесты на сообразительность, ай кью по-современному – нормально. Изложение текста. Грамотный, память хорошая. Собеседование с какими-то темными личностями, одетыми шибко по-джентльменски и с манерами аристократов. Нормально. Езжай домой и первого сентября не опаздывай на занятия. Будешь учить китайский язык. Я попробовал было рыпнуться, да не на тех нарвался. Откажешься – дорога на учебу будет закрыта навсегда. Минбай? Это уже по-китайски: понял?

Приехал в округ уже слушателем сто первой школы. Кинул и генерала, и своего начальника. Как это говорят. На всякую хитрую попу найдется перо гусиное с резьбой.

Обиделись на меня начальники, типа, это я во всём виноват. Правильно говорят, что у сильного всегда бессильный виноват. Но ещё у нас в офицерской среде говорят и так: нервы свои зажми в узду, на трудности службы не ахай, есть двадцать пять – посылай всех в …ду, нет – сам иди на …уй. Сказано точно и по-философски. Куда там Кун-цзы. У нас такие Конфуции и Лао-цзы в офицерской среде обитают, что из военных мудростей может быть построена вся стратегия государства как в военной, так и в гражданской сферах.

Что я еще забыл рассказать вам. На сопредельной территории в центре участка у нас находился город Лютфабад с резиденцией пограничного комиссара, а напротив этого города находилась пограничная застава, в тылу которой в четырехстах метрах от линии границы проходила железная дорога.

По роду службы я неоднократно был на этой заставе и мне всё время казалось, что я неплохо знаю этот город и его окрестности, а комната для задержанных на заставе мне то ли снилась, то ли еще что, но она мне была очень знакома, особенно по запаху.

Первого сентября меня встретили в Москве и на машине привезли в сто первую школу.

Всего нас было десять парней и пять девушек. Мы стояли, смотрели друг на друга и думали, что очень уж важное заведение эта сто первая школа, если в ней обучаются всего лишь пятнадцать человек, десять Джеймс Бондов и пять Мата Хари.

Каждого из нас заводили в кабинет врача, а из кабинета каждого провожали в аудиторию.

Зашел и я в кабинет врача. Меня осмотрели, посадили в кресло, врач достал из кармана золотые часы, приказал мне смотреть на них и сам стал раскачивать часы. Через какое-то время он сказал мне:

– Отомри!

И как будто пелена спала с моих глаз. Боже, а врач-то наш постарел, да и Глеб Владимирович седины в своих волосах накопил достаточно.

– Котек, иди в аудиторию, – сказал Глеб Владимирович, – ребята уже заждались тебя.

Я зашел в аудиторию и несказанно удивился. Весь наш поток был в сборе. Через семнадцать лет. Все взрослые, изменились, но всё равно в каждом проглядываются черты, которые нам были знакомы в те годы.

Никто не задавал вопросов. Конспирация и я тоже не спрашивал, кто и где был и чем занимался. Если будет нужно, то просветят.

Минут через десять в аудиторию зашел Глеб Владимирович, он сейчас начальник факультета и новый начальник школы.

Начальник школы поприветствовал нас и ушел, предоставив слово начальнику факультета.

– Здравствуйте, дети мои, – сказал Глеб Владимирович, и все засмеялись. Именно дети, – снова сказал он, – мы ни на секунду не выпускали вас из поля своего зрения и знаем, кто и что из вас представляет. Все вы уехали на курсы повышения квалификации, за исключением Котека. Он у нас военный, служит в знакомых местах на границе, сюда прибыл как бы для учебы в академии. Вам предполагается поручить особо секретное задание, о котором не должна знать ни одна душа. Любое слово о задании будет рассматриваться как измена родине с соответствующими последствиями. Кроме вас его поручить некому. Мы, возможно, и не трогали бы вас, но речь идет о будущем нашей страны и ваших детей, так как вы все уже семейные люди и должны думать о будущем. Мировая система социализма трещит по швам. Советский социализм непрочен и становится все более небоеспособен и агрессивен с увеличением возраста руководителей партии, которым любая перемена видится как государственный переворот. Уж на что силен социализм в Китае и тот держится только на репрессиях и воинственной политике в отношении СССР и капиталистических стран. Любая нормализация отношений со всем миром, открытие правды народу приведет к крушению социализма. Наша задача – найти пути встраивании чистого социализма в мировую экономическую и политическую систему при соответствующих экономических преобразованиях внутри страны и высокой политической активного населения Союза.

Для этих целей создан институт социологии отдельно от института марксизма-ленинизма. На основании письма АН СССР от 26 октября 1967 года в мае 1968 года было принято совершенно секретное Постановление Политбюро ЦК КПСС «Об организации Института конкретных социальных исследований Академии наук СССР». Все вы будете аспирантами Центра исследования адаптационных процессов в меняющемся обществе и Центра теоретических и историко-социологических исследований. Предполагается, что обычные сотрудники будут заниматься опросами в подтверждение тех или иных положений марксизма-ленинизма, а вы будете работать в заграничных центрах как аспиранты этого института, готовящие диссертации по профильным вам направлениям. Какие будут вопросы?

Вопросов не было. Мы были просто ошеломлены.

По тем временам, услышать такое и участвовать в этом – это все равно, что подписать себе смертный приговор или подписаться на участие в мятеже. И отказаться уже нельзя. Тайную тайну уже озвучили.

С другой стороны, на базе Первого главного управления КГБ СССР всё делается только с ведома высшего руководства КГБ. А КГБ при ее председателе Юрии Андропове стала самой всесильной организацией. Министр внутренних дел – любимчик генерального секретаря, но и он ходил по струнке. В любом министерстве и в госкорпорациях в числе одного из заместителей был представитель КГБ, чтобы влиять на исполнение организацией генеральной линии партии.

Андропов начал наводить порядок в стране и начались реальные посадки коррупционеров, а люди, бесцельно тратящие рабочее время, выявлялись везде бдительными дружинниками и сочувствующими сотрудниками милиции.

Как говорят, новая метла чисто метёт. И сразу в народе стали нелегально ходить анекдоты, что скорость стука больше скорости звука и лучше стучать, чем перестукиваться. И введена новая единица измерения – один андроп равный десяти годам.

Кроме Андропова никто не мог организовать подобную структуру в разведывательной школе КГБ. И не дай Бог, если кто-то вздумает проболтаться.

У меня лично не было такого желания возиться с вопросами социализма. Есть социализм и пусть существует. Не прогрессивный строй? Если честно, то непрогрессивный. В основном тратит ресурсы для того, чтобы пустить пыль в глаза иностранцам. Например, наша обувная промышленность каждый год выпускает по три пары обуви для каждого гражданина. Из самого высококачественного материала, а народ давится в очередях за парой обуви из любой страны социализма, в первую очередь из Чехословакии или за женскими сапогами из Югославии. Нашу обувь даже в развитых странах не носили. Офицерские полуботинки мы называли говнодавами и надевали их только тогда, когда нужно по грязи где-то идти, на другое они не пригодны. На выставки, конечно, изготавливали такие штучные экземпляры, что производители мировых брендов от зависти губу прикусывали, а народ наш над иностранцами смеялся, как они легко нашу разводку заглатывают.

Люди, которые помогли нам создать атомную бомбу по переданной разведке документации с удовольствием приехали в СССР после провала, получили ордена за работу, звания полковников КГБ. Квартиры, почет и уважение, и уже через полгода начали видеть, что это не та страна, за интересы которой нужно было продавать свою родину. У всех у них достаточно трагическая судьба. И никто из новых коллег кроме внутреннего сочувствия не мог их ничем поддержать.

Специалисты по экономике пытались приложить свои знания по совершенствованию социалистического хозяйственного механизма, но все благие пожелания разбивались о камень нежелания что-то реорганизовывать.

Научно-техническая разведка притаскивала тонны документации для организации производства товаров народного потребления и продукции машиностроения. А воз стоит поныне там. Были некоторые потуги, например, в городе Зеленограде.

Помните песню 1974 года?

 
Шел в атаку яростный сорок первый год.
У деревни Крюково погибает взвод.
Все патроны кончились, больше нет гранат.
Их в живых осталось только семеро молодых солдат.
 

Так вот в районе железнодорожной станции Крюково, где были мифические панфиловцы, и был построен этот город. Сначала из него хотели сделать центр текстильной промышленности, но потом по инициативе председателя Государственного комитета по электронной технике Александра Шокина и при поддержке первого секретаря ЦК КПСС Никиты Хрущёва, побывавшего с визитом в США, город был переориентирован на развитие электроники и микроэлектроники в рамках создания комплексного центра микроэлектроники. Это уже потом при другом генсеке Зеленоград сравнивался с американской Силиконовой (Кремниевой) долиной. Нужно сказать, что в инициативе Шокина большую роль сыграли перебежавшие в СССР американские инженеры Джоэль Барру и Альфред Саранту, которых у нас переименовали в Иосифа Вениаминовича Берга и Филиппа Георгиевича Староса. Талантливые были инженеры, занимались полупроводниками и в СССР случился небольшой рывок в электронике и рывок этот в основном вышел в свисток.

Американцы нам постоянно помогали во всем в годы индустриализации, войны и в послевоенные годы, а благодарные советские люди… Ладно, не буду. Российская национальная черта в отношении благодарности характеризуется одной короткой пословицей: у Фили были, у Фили пили и Филю били. Как это понимать, думайте сами, не маленькие.

После выступления Глеба Владимировича нам ничего не оставалось делать, как приступить к занятиям.

Сначала мы устроили свои семьи на съёмные квартиры. Государство доплачивало по тридцать рублей на найм жилья, тридцатник мы платили сами и получалось от шестидесяти до семидесяти рублей в месяц на комнату в коммунальной квартире. Москва того времени была намного дешевле. И зарплата наша была примерно сто сорок рублей в месяц. Если перевести на доллары по тем ценам в семьдесят шесть копеек за доллар, получалось сто восемьдесят четыре доллара.

Ладно, опустим бытовые подробности.

Храбрости инициаторов адаптации чистого социализма к мировому общежитию хватило всего на месяц. Задумка была чревата новой партийной чисткой и освобождением мест на партийном Олимпе.

Нас всех снова провели через врачебный кабинет с золотыми часами, и перед отъездом не было никаких прощаний, потому что никто и ничего не помнил, кроме меня, потому что еще в детстве кодировка была поломана командой «отзынь» во время школьной игры «замри». Лучше притвориться дураком, чем быть умным и сидеть в палате номер шесть.

Кстати, был у нас в одной мотоманевренной группе (это просто батальон в пограничном отряде) солдатик с чисто русским именем Ваня. Любой человек и в любом месте мог подойти к Ване и сказать: «Ваня, пляши!». И Ваня плясал. Нормально это? Ненормально. Врачи обследовали, вроде бы все нормально, но как кто-то скажет: «Ваня, пляши!» и Ваня начинал плясать да так самозабвенно, что все врачи согласились с диагнозом психического расстройства у солдата. Больного солдата комиссовали. Собирает он в казарме вещи, подходят его товарищи и просят сплясать напоследок. И Ваня им отвечает:

– Ребята, я свое отплясал, теперь вы пляшите.

Так и я – никого не узнавал и ничего не помнил из того, что было в прошлом. Зато на следующий день я уже был в группе офицеров-пограничников, изучающих китайский язык при Московском государственном университете. Это образование приравнивалось к обучению в военной академии. В гражданской одежде в гражданском высшем учебном заведении и никакой казармы. И так целых три года. По сравнению с моими сокурсниками по училищу, которые обучались в военных академиях, это было похоже на то, что вы пляшите, а я свое уже отплясал.

Потом еще было двадцать лет пограничной службы на Дальнем Востоке и в Забакайлье с Закавказьем. Потом был распад великого государства и, вполне возможно, если бы наше руководство тогда не испугалось провести реформирование социализма, мы могли бы быть таким же великим государством, но никто не выступил в защиту социализма и коммунизма. И это уже другая история.

Совсем недавно мне приснилась красавица Мэй Ли. Пришла она ко мне без своего музыкального инструмента и сказала:

– Повелитель, я ухожу. Десять тысяч ночей, целый вань, я прихожу к тебе, оставаясь целомудренной девушкой. Мне это надоело, ты уж определяйся, либо вправо, либо влево, либо женись на мне, либо просто прогони.