Текст книги "В лабиринтах темного мира. Похождения полковника Северцева. Том 3"

Засмеялась женщина и говорит:

– Не печалься, добрый рыбак, всё у тебя будет!

Сказала она так, пальцем на восток показала. Смотрит Ху Сы: море перед ним, ни конца ему, ни края, вода зеленая как нефрит и море спокойное как полированное зеркало. Из-за моря огромное солнце выплыло, море от него вмиг красным стало. По берегу люди ходят. Показала женщина пальцем на дом под черепицей и говорит:

– Вон твой дом, добрый человек!

После на новую лодку пальцем показала да на крепкие сети, и опять говорит:

– Вот твоя лодка, добрый человек, вот твои сети.

Глядит Ху Сы на рыбацкую лодку и сети и радуется. Захотела жена еще всякой всячины у красивой женщины попросить, да только исчезла вдруг красавица.

Живет рыбак со своей женой в высоком доме под черепицей, ни холод ему не страшен, ни зной. Есть чем сверху укрыться, есть что вниз постелить, есть во что одеться, а утвари всякой – девать некуда. Только еды нет ни крошки. Взял Ху Сы крепкие сети, взял новую лодку, собрался в море рыбу ловить. Поднялся тут западный ветер, подхватил рыбацкую лодку и на самую середину моря пригнал. Пригнал и дуть перестал.

Блестит зеленая вода, все в ней видно, а рыб в воде видимо-невидимо. Забросил Ху Сы сети и наловил столько рыбы, что в лодке места пустого не было. Только подумал рыбак: «Пора назад плыть», – ветер восточный задул, скользит лодка по воде, будто живая, вмиг к берегу пристала. Вышел рыбак на берег, рыбу на рис да на муку обменял.

Утром уйдет Ху Сы в море, к вечеру с полной лодкой рыбы воротится. Живут Ху Сы с женой, ни в чем нужды не знают – ни в еде, ни в одежде. Никто из них не знал, сколько времени прошло – солнце в тех местах никогда не садится, – только листья на старой акации желтыми стали, потом зелеными, опять желтыми, снова зелеными. Да только жадность в старухе не унимается, а всё растёт, злая-презлая сделалась и ворчит она да ворчит:

– Сходи к красавице, попроси золота да серебра. Сыта я, одета да обута, хочу теперь богатой стать.

Не стал Ху Сы жене перечить, никого у него на свете больше нет, и говорит:

– Давай вместе пойдем, отыщем красавицу, ты и попросишь, чего тебе надобно.

Взял Ху Сы гаоляновый стебелек зеленый, старуха два больших мешка припасла, и отправились они искать добрую красавицу. Долго они ее искали, только листья на тополях у дороги зазеленеть успели, потом засохли, опять зазеленели, а потом опять пожелтели. Отыскали они, наконец, ворота каменные и увидели добрую красавицу.

Спрашивает она рыбака и жену его:

– Что тебе надобно, добрый человек, до работы охочий?

Молчит рыбак, слова вымолвить не может, а его старуха и говорит:

– Серебра мне надобно и золота, да побольше!

Ничего не ответила женщина, только пальцем на запад показала. Сразу заблестело все вокруг, что белое – то все серебро, что желтое – то все золото.

Довольна старуха, хватает пригоршнями золото да серебро, на мужа покрикивает, чтоб скорей собирал да в мешки клал. Целых два мешка набрали, тут и солнышко село. Темнеть стало. Опечалился рыбак и говорит жене:

– Кто знает, когда теперь солнышко взойдет? Как же мы в темноте свой дом найдем, рыбацкую лодку да сети?

Отвечает ему старуха:

– Не найдем – тоже не беда. Да и незачем нам здесь оставаться. Хочу я госпожой быть, а люди тут в достатке живут, прислуживать нам не станут. С золотом да серебром не пропадёшь, богатым везде хорошо. Есть захочешь – рот пошире разевай, пить пожелаешь, руку протяни – вода тут как тут. Не придется тебе больше рыбу ловить.

Не понравились рыбаку такие речи. А старуха не унимается, на своём стоит. Думает рыбак, как ему быть, ведь жена она ему, и решил сделать всё, как старуха хочет. Взвалили они на спину каждый по мешку, идут, кряхтят, насилу до каменных ворот добрались. Махнул рыбак гаоляновым стеблем зеленым и говорит: «Отворитесь, ворота каменные! Отворитесь, ворота каменные!»

И тут задрожала земля, закачались горы, загрохотало, загремело вокруг, ворота каменные на две стороны распахнулись. Вышли рыбак с женой и ворота захлопнулись. Пошли они со своими мешками дальше, к той деревушке, где рыбу оставили.

Серебро да золото на спину давит, а стебелек гаоляновый все тяжелей да тяжелей становится. Стал старик со старухой совет держать, не выбросить ли из мешков немного серебра да золота.

Старуха не соглашается, говорит:

– Лучше гаоляновый стебель выбрось, на что он нам теперь?

Опять послушался её рыбак, выбросил гаоляновый стебель. Обернулся стебелёк зелёным драконом и на небо улетел.

Идут старик со старухой, серебро да золото на спине тащат. Прошли они пять ли и увидели большую деревню в несколько тысяч домов. Спросили у встречного человека, что за деревня.

Человек сказал:

– Селенье это Тухлой рыбой зовется.

Спрашивает рыбак:

– Отчего же это оно так зовется?

Отвечает человек:

– Больше двух веков назад было в нашей деревне десять домов. Проходили тут муж с женой, коромысло с рыбой оставили, сами к утесу в сто чжанов высотой ушли. Так и не вернулись. Рыба протухла, вонь по всей деревне пошла. С той поры и прозвали наше селенье Тухлой рыбой.

Поглядели старик со старухой друг на друга и удивились, что они такие же, как и были несколько веков назад. Прошли они еще немного, смотрят – харчевня. Притомились старик со старухой, ног, рук не чуют, голод их мучит, жажда донимает.

Говорит старик:

– Давай передохнем, еды купим!

Опустила жена на землю мешок, хотела слиток серебра достать, глядь – а это камень белый. Стала золото вынимать, смотрит – опять камень, только желтый. Роется она в мешке, а там одни камни. Аж позеленела старуха, руки трясутся. Вытряхнула она на землю мешок, думала – хоть на дне золото осталось, где там! Белые да желтые камни с грохотом по земле покатились. Вытряхнул на землю свой мешок Ху Сы, тоже камни с грохотом по земле покатились, ни горсти золота, ни крошки серебра.

Побежали они к утесу в сто чжанов высотой. Показал рыбак пальцем на утес, крикнул:

– Отворитесь, ворота каменные! Отворитесь, ворота каменные! Бедные люди пришли!

Кричал Ху Сы, кричал до хрипоты, а утес стоит себе как ни в чем не бывало, не шелохнется. Вспомнил рыбак свою жизнь прежнюю, нужду горькую, похолодел весь. Вздохнул он и говорит:

– Хотел других накормить полынью, да самому пришлось отведать. Не поешь полыни, не узнаешь горечь.

Думал, думал рыбак, и взяла его досада. Стал он головой о скалу биться, бился, бился, насмерть разбился. Завыла старуха, заревела в голос, не она ли сама себе лиходейка? Не видать ей больше своего дома. Разобрала ее досада, одной мало, к той досаде еще досада прибавилась, стукнулась старуха об утес, тоже насмерть разбилась.

На другой день, только солнышко взошло, стали над утесом малые птахи летать. Это рыбак да его жена ночью парой темно-серых птичек обернулись. Летают птахи, крыльями машут, кричат:

– Кэ ао хэн сыла! Кэ ао хэн сыла! Умерли с досады! Умерли с досады!

Сказка очень хорошая. Вот что значит древняя культура. Варвары обязательно возьмут эту сказку в свой литературный арсенал, упростят ее до невозможности и будут считать жемчужиной своей культуры. Все боги им в помощь, может, они с помощью Китая станут когда-то цивилизованными странами.

– К чему ты рассказала мне эту сказку? – спросил я красавицу Мэй Ли.

– Я хотела пожелать моему господину богатой и беспечной жизни, которая никогда бы не вызывала у него досаду, – сказала красавица и ушла.

А за окном уже наступало утро.

Армия

С того момента, как я начал воспринимать себя как отдельную личность, я уже знал, что буду военным. И все последующие события убеждали меня в этом. Даже проводившееся под видом разоружения уничтожение самой мощной в мире армии не остановило моих милитаристских намерений.

Выбор был недолог. В моей школе учились два внука легендарного полководца гражданской войны Василия Ивановича Чапаева. Их папаша был генерал-лейтенантом артиллерии и ракетных войск, и они поступили в ракетное училище в уральском городе в соседней области. Они были на пару лет старше меня и приезжали как-то на вечер встречи выпускников в школу, оба в военной форме х/б, то есть полевой хлопчато-бумажной с синими погонами авиации и белыми галунами по краям. Эмблемы авиационных механиков для конспирации. Это было здорово. Шесть часов езды на поезде до дома. Солидное училище. Пять лет обучения. Военный инженер с высшим образованием… Но все получилось совсем не так, как планировал я.

Мне вдруг в военном комиссариате сказали, что во все училища Советского Союза строгое правило приема с полных семнадцати лет, а мне семнадцать лет исполнялось только шестого сентября. Всё это ерунда, но бюрократия иногда из-за какого-то часа ломает судьбы граждан и проходится по ней кованым сапогом человеческого бездушия. Но в стране есть одно училище – пограничное – где не такие строгие правила и есть возможность получить направление в это училище, но для этого нужно зайти в районный отдел КГБ, так как училище относится к ведомству комитета государственной безопасности. То есть, я никуда не мог поступить, кроме как в учебное заведение КГБ.

Поход был простой формальностью. Посмотрели на человека, на паспорт, сравнили, тот ли этот человек и подписали бумажку, что возражений против моей учебы в пограничном училище нет. Там же мне выписали проездные документы, и я поехал во второй раз далеко от своего дома в неизвестный Казахстан и в его столицу Алма-Ату, которая переводилась как Отец всех яблок.

До Свердловска мы ехали четырнадцать часов, там делали пересадку. В старом железнодорожном вокзале я стоял у выхода и курил сигарету «Друг». Дорогие сигареты с золотым ободком в коробочке портсигарного типа, толстые и плохо тянущиеся. Табак хороший, крепкий и курил я только для понта, чтобы казаться старше.

Откуда-то со спины ко мне подошла пожилая и толстая цыганка, подпоясанная выцветшим платком, протянула левую руку и сказала певучим голосом:

– Позолоти руку, красавчик, всю правду тебе расскажу, невесту тебе нагадаю, счастливым будешь.

Я как-то внезапно покраснел и не знал, что мне делать и что сказать.

Цыганка посмотрела на меня, рассмеялась и сказала:

– Вижу я, что с золотом у тебя проблемы, да ты не бойся, красавчик, я тебе и так погадаю за сигарету красивую.

Я открыл коробку с сигаретами, она взяла одну, хотя я предлагал ей взять больше, спрятала её на груди, снова взяла мою руку, посмотрела на ладонь и сказала:

– Молодой ты человек, а дел уже наворотил много. Душа твоя загублена и грех на тебе большой, но только грех этот тебе давно прощён, потому что загубил ты душу преступную, содомита проклятого. Дело это благое, поэтому и человек этот тебе не снится. Зато снится тебе красавица из страны далекой, в чью сторону ты едешь. Ты богатырь молодой и держишь красавицу в плену. Если отпустишь её, то вместо неё к тебе смерть вернётся неминуемая. И вообще, от женщин пойдут к тебе опасности со всех сторон. Будь с ними осторожнее. Ты многое видишь, не бойся увиденного и не ходи за ним. Скоро будешь ты командиром, а работа у тебя будет такая, что никому о ней рассказывать нельзя. Удача тебе со всех сторон идет, да только удачу ты будешь прогонять языком своим и сердцем правдивым. Дар у тебя есть, книги твои люди читать будут, но всё молчком, критики много будет, но на них не обращай внимания, завистливых людей много, делай свое дело и по сторонам не оглядывайся. Найди себе что-то, во что ты будешь верить, и к чему будешь стремиться, без веры жить нельзя. Эх, была бы я помоложе, закружила бы тебе голову и убежала бы с тобой из табора. Где ж ты раньше был, красавчик?

После этого цыганка засмеялась и пошла вглубь вокзала к своим подругам, широко покачивая бедрами.

Я стоял и никак не мог понять, что здесь правда, а что вымысел. Сны мои она угадала правильно, точно сказала, что я буду пограничным командиром, и что работа моя будет такая, о которой лучше не распространяться, а вот остальное что-то путано и неправдоподобно. Если научусь врать и говорить то, что будет нравиться начальникам, то ждет меня хорошая карьера. Чью же душу я загубил, и кто загубил мою душу? И что я такое много вижу и почему я не должен ходить за ним. За кем? Что это такое? И вообще, разве цыганкам можно верить?

Очень скоро подошел поезд на Алма-Ату, и наша компания абитуриентов-пограничников понеслась к нашей Альма-Матер.

В поезде произошел один странный случай, который я постарался забыть, как нечто такое, чего быть совершенно не может.

Глубокой ночью мне что-то не спалось. Я лежал на нижней полке головой к проходу и при свете фонаря в проходе читал какую-то книгу. Какую, совершенно не помню, да и так ли это важно. Внезапно в проходе появился какой-то человек в парусиновых штанах, зеленой майке и серой кепке-шестиклинке. И босиком. Такого пассажира в нашем вагоне я не видел, дверь в тамбур не открывалась, а человек шел по проходу. Я немного убрал книгу, чтобы не мешать ему, но он задел книгу, и книга прошла сквозь него, как будто он был бестелесным. Я посмотрел вправо и увидел, что он скрылся в тамбуре, но дверь там даже не шелохнулась. Ерунда какая-то. Я лег на подушку, попытался заснуть и вдруг вспомнил, что часто видел покойников на сельском кладбище.

Мои отец и мать до войны жили в деревне, а после войны переехали в город, где отец работал сварщиком. Но каждый год на Троицу все приезжали к своим родителям в деревню и ходили на кладбище в соседнем селе со странным названием Пыжа, находящемся в трех километрах. Я там видел свою бабушку, которая давно умерла и прибиралась на могиле своей матери. Я с удивлением смотрел на неё, показывал своей матери: смотри вот туда, – она смотрела, потом удивленно оборачивалась ко мне и спрашивала: чего я там такое увидел? Потом мои родственники стали говорить, что я боюсь покойников на кладбище и вообще меня не надо травмировать. А ходить по кладбищу я никогда не боялся, потому что там всегда много народа и нормальному человеку там не должно быть страшно. Правда, к кладбищенскому народу я не подходил, и они ко мне не подходили. Я никому не говорил, что иногда ходил из Дома культуры домой напрямую через кладбище. Отец бы этого не одобрил. Он человек осторожный и всегда говорил, чтобы я не лез туда, где можно огрести неприятности. А какие неприятности могут быть на многолюдном кладбище? Поэтому я сейчас стал догадываться, что люди на кладбище были такими же, как и этот, который прошел сквозь книжку. И на кладбище я не слышал голосов, которыми бы переговаривались гуляющие там люди.

Так в раздумьях я и уснул. Потом был день, за ним ночь, я видел, как лесная зона сменялась степной зоной, стали появляться небольшие поселки, где-то вдалеке и отдельно стояли юрты, пылили по степи отары овец, проезжали отдельные всадники и было ясно, что Россия закончилась, мы въезжали в другую страну, которая тоже именовалась нашей родиной.

Странно, конечно, но вот за счет таких вот родин у нас появилась возможность эвакуировать население во время оккупации врагом большей части России. Эти чужие для нас родины много сделали для снабжения воюющей России продовольствием, там были размещены заводы по производству военной продукции, и если бы этих родин не было, то, возможно, коммунистическая родина не устояла бы под натиском хорошо организованного врага.

В то время такие мысли считались враждебными и карались от смертной казни до пожизненного заключения. Не мы одни были колонизаторами. У Британской империи была Индия, которая считалась самой крупной жемчужиной английской короны. Были и другие колонии, которые потом объединились в Британское содружество уже суверенными государствами, и Индия отделилась от Великобритании без особо большой крови. До этого распалась Австро-Венгрия, лоскутная империя, на месте которой образовалось множество крошечных государств. Диалектика и от нее никуда не денешься, у всех империй одинаковое будущее.

А мы самые хитрые. У нас не империя, у нас «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки Великая Русь. Да здравствует созданный волей народов единый, могучий Советский Союз!». Вот так вот. Кто не согласен, для того есть ГУЛАГ и ученики Андрея Януарьевича Вышинского, которые из любого человека вышибут доказательства его преступной и антисоветской деятельности, а ученики товарищей Дзержинского Феликса Эдмундовича и маршала Берия Лаврентия Павловича с превеликим удовольствием приведут в исполнении смертный приговор.

Я стоял у окна в тамбуре плацкартного вагона и ужасался тем мыслям, которые приходили ко мне в голову. Кто мне нашептывал их? Неужели это те, кто совершал социалистическую революцию, скользил по мокрому от крови полу во время расстрела белогвардейцев и членов их семей, а потом и они сами были замучены в застенках и расстреляны у той же стенки. Палачи и жертвы меняются, а расстрельная стенка остается все той же, как и маузер Феликса Дзержинского, из которого дают пострелять самым отличившимся палачам. И я еду в Алма-Ату, чтобы учиться в училище комитета государственной безопасности при совете министров Советского Союза…

Встряхнув головой, я пошел к своим товарищам, которые о чем-то весело спорили. Наш человек, о чём бы ни спорил, всегда либо начинает хвалить, либо ругать отца всех народов. Но это по пьянке, а здесь было все просто: представители русского населения смеялись над туземцами и тем, как они живут. Эта тема исконная. Официально у нас «Славься, Отечество наше свободное, дружбы народов надёжный оплот! Партия Ленина – сила народная нас к торжеству коммунизма ведёт!», а неофициально временная терпимость друг к другу.

В России мы даже и не знали, кто наши предки, так, знали, что наши деды – это славные победы. Это потомки дворян знали, откуда их род произошел, кто и где служил, какими заслугами отмечен, а в крестьянских семьях и семьях пролетариата это было не в ходу.

Зато в национальных окраинах каждый ребенок знал, к какому племени он принадлежит, кто его предки, какие у него обычаи, что ему принадлежит и когда оно вернется к племени, как получилось, что они сейчас стали теми, кто они есть. Гостеприимные по воспитанию, отзывчивые в беде они помогали русскому народу в войне, получая взамен прозвища и насмешки.

Я залез на верхнюю полку и стал смотреть на проносящуюся мимо моего окна степь. По радио играла казахская музыка, кто-то играл на домбре и пел на незнакомом мне языке, но я почему-то понимал, о чем он поет:

 
Ты – зрачок глаз моих,
Пламень душ золотых.
Сердцу мук не избыть
Столь глубок шрам от них.
 
 
И мудрец весь седой,
Покачав головой,
Скажет: «Нет, средь живых
Не встречал я такой!»
 
 
Весь в слезах я брожу
И тоской исхожу,
Жемчуг слов дорогих
Для тебя нахожу.
 
 
Не страшись, что в тиши
Говорю от души,
Иль самой невдомёк!
Дивный день предреши…
 

Затем русский голос сообщил, что артист такой исполнил песню Абая Кунанбаева «Ты – зрачок глаз моих». Казахский и русский языки перемежались по радио и, если бы человек хотел изучить оба языка, то он легко бы изучил оба языка. И потом каждое утро нас будил бодрый женский голос словами:

– Алмаатын сейлек термез (Говорит Алма-Ата).

Поздним вечером мы приехали в Алма-Ату и на троллейбусе, бьющем нас электрическим током, доехали до площади Абая. Абай был огромным казахом, восседавшим на стуле и смотрящим вдоль по проспекту своего имени. Но нам нужно было на улицу Ленина.

Об учебе в училище нужно отдельную книгу писать. Так я ее и написал. И назвал «Как изгибали сталь», потому что в ней речь идет о формировании либеральных взглядов у человека, который по всем показателям должен быть карающим стальным мечом пролетариата, не раздумывающим, чью голову сечь, чужого человека ли, брата ли, или отца и мать своих и вообще людей, которые осмелились иметь свое собственное мнение в отличие от тех, кто мечтал о господстве коммунистической идеологии и коммунистического ГУЛАГа во всем мире. Если кто хочет почитать об этом, тот книжку эту легко найдет.

Вечером мы прибыли в училище, были покормлены дежурным ужином и определены на постой в казарму, где уже спали человек сто прибывших абитуриентов.

Я лег в кое-как расправленную в темноте постель и сразу провалился в глубокий сон, думая о величии Срединной империи, как мне доложили о приходе Мэй Ли.

– Мой господин, – сказала Мэй Ли, перебирая шелковые струны сэ, – сегодня я расскажу тебе притчу об умном судье, глупом крестьяне и ни к чему не причастному осле.

В знак небольшого удивления я приподнял правую бровь и милостиво кивнул головой.

Мэй Ли продолжила:

– Давным-давно жил-был один бедняк по имени Ван У-цзы (Ван Пятый). И был у него осёл, которого он холил и лелеял так, что осел выглядел намного лучше своего хозяина. Был этот осёл упрямым, как осёл, но мог переносить сто двадцать килограммов поклажи и не уставал там, где другой осёл поперек дороги ложился от усталости.

Однажды навьючил Ван Пятый на своего осла уголь древесный и повез в город продавать. Осла у ворот привязал, сам мешок с углем на продажу понёс. Воротился – нет его осла, а вместо него к дереву паршивый осёл привязан. Рассердился Ван на это дело и потащил осла к судье Бао с жалобой, дескать, был осёл хороший, а стал плохой и ввел в разорение Вана Пятого.

Судья Бао был ещё тот чиновник, знал, что и к чему, а тут еще толпа людей пришла посмотреть, как он осла судить будет. Стал судья осла всякими словами поносить за то, что он обернулся другим ослом и этим самым записал себя в мошенники, которые подлежат суду и наказанию.

А осёл голову понурил, молчит, хоть бы слово сказал.

Тогда судья распорядился надеть на осла намордник и три дня не кормить.

Все, кто был в суде, от смеха животы держали, но смеяться никто не смеялся, чтобы не оскорбить судью и не получить наказание. А осла заперли в загон при суде.

Эта новость разнеслась повсюду и на третий день, когда опять был суд назначен, не сотни, а тысячи людей заполонили судебное присутствие. Каждому была охота поглядеть, как судят осла.

По команде судьи стражники осла притащили, а у того от голода брюхо ввалилось, голова опущена, смотреть жалко.

Стоит и молчит, на вопросы не отвечает.

Стукнул судья колотушкой по столу да как закричит:

– Эй, стража! Дайте-ка этому паршивцу сорок палок, да посильнее бейте!

Отлупили стражники осла, а судья Бао приказал:

– Теперь отпустите его, пускай идёт, куда хочет.

А осёл, который три дня взаперти просидел, три дня не ел, три дня не пил, сорок палок получил, страху натерпелся, как почувствовал свободу, так и помчался, только все его и видели.

Тогда судья Бао приказал одному стражнику вместе с Ваном пойти по следу осла и поглядеть, в чей он дом забежит – тот и есть его хозяин, то есть тот самый вор, который осла у Вана Пятого увел, а своего ледащего оставил.

Пошли Ван со стражником по следу, с ними еще несколько зевак увязалось, целых пятнадцать ли (семь с половиной километров) прошли, смотрят – осел паршивый к хозяину одного хутора забежал. Пошли люди за ослом следом. Нашли, конечно, осла, которого у Вана Пятого увели, и самого вора схватили.

– А эта сказка к чему? – спросил я у Мэй Ли.

– А это подсказка к тому, как найти виновника всех ваших бед, – сказала красавица.

– Так кто же в этой истории осёл? – спросил я.

– А это как будет угодно моему господину, – сказала Мэй Ли и ушла.

– Абитуриенты, подъем! – заорал здоровенный сержант с артиллерийскими эмблемами на полевых погонах.

– Шуруп! – закричали с кроватей, и никто не собирался вставать до тех пор, пока не пришел офицер в зеленой фуражке и не рявкнул так, что даже мертвый вскочил бы и побежал туда, куда его послали.

Тот, кто поступает в высшее учебное заведение, называется абитуриент. Слово это латинское abituriens (abiturientis) – собирающийся уходить или abiturus – тот, кто должен уйти. Получается, что все, кто собрался стать курсантами военного училища, были кандидатами на уход, на выкинштейн. То есть, большая часть из нас должна уйти.

С разгильдяями особо не церемонились. В погранвойсках с этим строго. Пусть будет недобор, чем сволочь какая пролезет в стройные ряды. Поэтому и было почти каждый день: Abiturus! Abiturus! Abiturus!

Время в экзаменационный период расходовалось экономно. Подъем в шесть часов тридцать минут утра. Физзарядка. Туалет, заправка коек. Завтрак. Перекур. Самоподготовка до обеда. Обед. Перекур. Далее должны быть тренировки, но какие тут тренировки, когда на месяц прислана бесплатная рабочая сила.

После обеда различные хозяйственные работы от приведения в порядок казарм старших курсов до строительных работ по асфальтированию дорожек и строевых плацев. Ужин и свободное время. Затем политико-воспитательная работа об истории училища и его традициях. В 22.30 отбой.

Когда человек постоянно чем-то занят, у него нет мыслей на совершение дурных дел. Обязательная ежедневная самоподготовка к экзаменам давала свои результаты. Я сдал экзамены хорошо и был внесен в список на мандатную комиссию.

Мандатная комиссия объективно является проформой. Люди сидят за столом и перелистывают листочки будущего личного дела.

Мандатной комиссии иногда приходится выбирать между двумя отличниками и скрепя сердце отдавать предпочтение одному из двоих неразлучных друзей. Не верьте в эти сантименты. Это все сюжеты кино для экзальтированных девочек, готовых пустить слезу по смазливому мальчику. Всё идет как в паскудной и поэтому популярной телеигре «Слабое звено». Вот это звено как раз часто и побеждает.

Оценочные ведомости на виду, всех более интересует, что находится в конвертике, подклеенном на внутренней стороне обложки. А там, в конвертике, находится все то, о чем писал поэт Некрасов: «всё заносили десятники в книжку, брал ли на баню, лежал ли больной…». Справочки из милиции и компетентных органов о тебе самом, о твоих родителях и родственниках.

По младости лет наших это вызывало резкое неприятие, но с течением времени начинаешь понимать, что всё это обоснованно. Из этих бумажечек и складывается характеристика человека, по которой можно судить, на что он способен и что от него можно ожидать.

Еще Игнаций Лайола из ордена иезуитов призывал обращать внимание на самые незначительные детали, мелочи, которые впоследствии оказывались средствами воспитания и воздействия на нужного человека. А потом вдруг оказывается, что служил себе полковник или генерал, зарабатывал себе ордена, медали, должности, получал воинские звания, а в это же время он исправно трудился не на нас. Нет, он не трудился на врагов, он просто не трудился на коммунистов, а работал на свою родину, которая все равно была коммунистической.