Текст книги "Там кедры врезаются в небо"

Соболёвка

 
Пурга в тайге —
Для путника – ловушка:
Беснуется меж сосен снег!
Но есть в тайге охотничья избушка,
Где ты найдёшь и пищу, и ночлег.
 

Владимир Ащеулов

Астафьеву В.П.

Лыжню первого путика Лёшка прокладывал целых три дня, начиная с раннего утра и возвращаясь по темноте. Он проложил её по водораздельным хребтам ключа Кирилловский. Сначала с левой стороны кедровниками, затем с правой, где была старая гарь, а на третий день соединил их по вершине, как когда-то на практике, только на этот раз путик получился гораздо длиннее, потому что уходил дальше и был шире, подсекая вершинки ключиков с другой стороны водораздела. Лёшка старался учесть все свои прежние ошибки, делал затески в тех местах, где были переходы соболя на прыжках, чтоб знать, будет ли он ещё пользоваться своим следом. Если была тропка со сбежками или разбежками, сразу ставил в след капканчик. Капканов было не так много, потому приходилось экономить, но тем и хорош самоловный промысел, что здесь многое решается головой, удача тут больше зависит от смекалки и наблюдательности, чем от предвидения и каких-то высших сил. Хотя порой казалось, что не обходится и без них. Второй путик Лёша проложил по тем местам, где на практике ходил Сашка Кондратьев, вверх по реке Убур-Катанце к границе с Монголией. Третий сделал по ней же вниз с кольцом по Нижнему и Среднему Бельчиру. А при проверке понемногу, частями, увеличивал его и протоптал себе обратный путь другой стороной.

Вечерами он тщательно готовился: нарезал ножницами салфетки, аккуратно укладывая их в твердую тетрадную корочку, которая имела свое постоянное место в большом заднем кармане станкового рюкзака. Понемногу усовершенствовал ножом свой основной инструмент – деревянную лопатку, делая всё тоньше, чтобы лучше снимать верхний слой снега-пухляка. В конце концов она превратилась в легкий, полукруглый совочек на длинной ручке, её место было в другом боковом вытянутом кармане. Всех капканов было чуть больше шестидесяти. Лёшка установил лимит на каждый путик – не больше двадцати, и поставил перед собой важную задачу – за три недели добыть как можно больше соболей, так сказать, «снять сливки», отомстить Ульяхину за его подлость, за отказ от договоренности по продаже Маркиза. Поэтому работал он на износ, без выходных и проходных, не жалея своих ног, твердо зная, что только они «волка кормят».

Уже через две недели в его мешке с пушниной под крышей зимовья прибавился десяток шкурок соболей. Алексея захватил какой-то невероятный азарт, да и фортуна, видно, была на его стороне. Чуть не каждый день он снимал то одного, то двух соболей. Погода тоже была благосклонна, почти не было снега, лишь изредка выпадала небольшая порошка, которая не засыпала самоловы.

Проверяя путики, он иногда буквально предчувствовал, в какую ловушку попадет зверек. Когда он издалека замечал выбитые зверьком участки снега, сердце ёкало и бешено колотилось. По каждому путику пробегал раз в три дня, чтобы мыши не успевали портить драгоценные шкурки. Соболь почти весь был тёмным, самого ценного баргузинского кряжа.

Лёшка заметил, что становится суеверным. Стал вставать с одной ноги, наматывал суконную портянку, а затем обуваться сначала с левого ичига, если же второпях вдруг делал с другой, то был почти уверен, что удачи сегодня не будет. Самое удивительное, что в основном так и получалось.

Примерно за пять дней до нового года по радиоприёмнику передали, что идёт снежный циклон, и Алексей решил денек отдохнуть, а затем начать снимать капканы с путиков. «Сливки» уже лежали в мешке – без малого тридцать соболей. Ульяхину, конечно, Лёшка ещё оставил немного, но, для того чтобы поймать даже десяток, потребовалось бы мастерство, которого явно не было.

Снимая капканы с первых двух путиков, поднял ещё три соболя. С третьего вернулся пустой – до него прошла росомаха и повытаскивала за потаски воткнутые им в снег почти все ловушки. Лёшка удивлялся, зачем она так делает. «Вот чертовка улавливает запах моих рук на палках и выдергивает!» – догадался он. Однако настроение всё равно было превосходным. Повалил снег с метелью, все его лыжни должно полностью замести, это его и радовало – когда придет после него нечестный охотник, не сможет воспользоваться ими. Продуктов оставалось не так много, но вещей, пушнины и капканов было достаточно, и Лёшка понял, что за один раз ему всё не вытащить. Разделив груз поровну, он решил перенести первую часть прямо перед Новым годом в зимовьё Бородинского ключа, там и встретить праздник, впервые в своей жизни в одиночестве. Специально для этого случая у него была припасена бутылка горькой настойки «Стрелецкая», он тоже сунул ее в рюкзак, завернув в одежду.

По дороге вспугнул каменного глухаря, который со снежным фонтаном, шумно хлопая крыльями, взлетел из-под снега, взгромоздившись недалеко от тропы на лиственнице. Алексей добыл его с первого выстрела. «Вот тебе и праздничный ужин!» – произнес он довольным голосом. Дальше тропу пересекала соболиная тропка со сбежкой, и он, не выдержав, опять стянул с плеч ружье и станкач и полез в него за капканом. За пару минут установил его и тронулся дальше.

Зимовьё было немного меньше, но достаточно уютным для одного, а самое главное, теплым. Затопив печку несколькими поленьями, что валялись под нарами, он вышел на улицу, обнаружил совковую лопату и решил закидать нижние венцы снегом, чтоб пол был теплей, затем законопатил несколько просвечивающих дырок, свалил сушину и напилил двухручкой про запас дров. Ульяхин не оставил ему ни одной чурочки. Лёшка уже так насобачился это делать в одиночку, что чурбаки только отлетали от лесины. Еще он сам научился разводить и точить зубья, однако эта пила была в хорошем состоянии, ему лишь пришлось только чуть подправить.

Стемнело рано. Алексей, закончив с дровами, набрал полную охапку и направился в зимовьё. Керосина в лампе не оказалось, посветив фонариком, он нашел в бутылке из-под шампанского немного солярки и заправил ею лампу, почистил стекло газетой и зажег фитиль. Лампа, потрескивая, стала сильно коптить. «Да, это тебе не керосин… ну, вот, завтра ещё и его придется тащить!» – сказал себе он.

Надо было браться за приготовление ужина. Он подбросил дров, вытащил из рюкзака глухаря и начал снимать с него шкуру – ощипывать и палить пух времени не было. Тушка птицы уже задубела. Закончив с птицей, вспомнил, что не набрал воды и, взяв топор с ведром, отправился в ключ. Вернувшись, залил большую кастрюлю водой, обмыл птицу под умывальником и, нарезав кусками, бросил в закипающую воду половину, остальное сложил в пакет и вынес на мороз. Картошка давно закончилась, поэтому шурпу пришлось варить с макаронами. Еще из «деликатесов» оставалась баночка сайры в масле, целая луковица, кусок сала и последняя булка замороженного белого хлеба, которую он распарил над кастрюлей с кипящей водой, уложив на две щепы. В зимовье запахло свежей выпечкой. Раскрыв складным ножом консервную банку, он нарезал колечками половинку луковицы, вторую искрошил в суп, затем сел за праздничный стол и включил оттаявший транзистор. На длинных волнах поймал радиостанцию «Маяк». Сразу стало как-то уютней на душе. Когда маленькая стрелка на его наручных часах, висевших на гвоздике, подходила к девяти, он, распечатав горькую, налил четверть кружки. Ему ещё ни разу в жизни не приходилось выпивать в одиночку, но… всё когда-то случается впервые. Как только большая стрелка стала на двенадцати, он произнес: «Вот и наступил Новый год на Камчатке!», – вспомнил и перечислил всех своих однокурсников, которые уехали в те края по распределению. Прозвучал сигнал «Маяка», он продолжил: «Ну, что, с Новым годом охотоведов, охотников и всех им сочувствующих Камчатки!» и, ударив ободком кружки о бутылку, выпил. Горячительный напиток стал приятно обволакивать теплом желудок, и Лёшка с удовольствием закусил сайрой с хрустящим лучком на почти свежей корочке хлеба. Затем принялся за шурпу. Такую вкуснятину он давно уже не ел. Глухарь был каменный и нестарый, его мясо гораздо нежнее и вкуснее обыкновенного.

Ещё через час он выпил за магаданцев, затем за хабаровчан и к своему Новому году он уже был порядочно захмелевшим. «Человеку для счастья иногда так мало надо!» – рассудил он. Ближе к двенадцати Лёшка произнес: «Родных и близких! Ну и Лёшку забре… забро… тфу, забравшегося в таежку… с Новым годом!» и по-глупому захихикал. Зазвучал гимн Советского Союза, он встал, выпил и, прокричав трехкратное «у-р-р-а!», стащил с гвоздя тозовку, выскочил наружу и пальнул в воздух три раза подряд в ярко-звездное небо.

С утра не хотелось вставать – под ватным одеялом было тепло и комфортно. Так было б здорово хотя бы денек повалятся, но… нужно было тащить вещи с Кирилловского, куда вот-вот должен был заехать Ульяхин. Лёшка, откинув ватное одеяло, поднялся.

Скатываясь по лыжне с горки, издалека заметил возле вчерашней соболиной тропки выбитый пятак снега. «Да, ладно! Влетел, что ли?!» – обрадовался он, никак не ожидая, что зверек попадется так быстро. Довольный собой, поднял уже замёрзшую тушку, запутавшуюся цепочкой капкана вокруг маленькой березки, которая почти целиком была перегрызена. Отряхнул её от снега и грязи и сунул в специальный холщевый мешок, повесил его на сучок возле тропы, чтоб забрать на обратном пути.

Иван ещё не приехал. Алексей, быстро покидал все оставшиеся на полатях вещи в станкач, наколол и занес в зимовьё дрова, сложив их возле печки, подмел пол, оставил на столе коробок спичек, как положено у настоящих промысловиков. Поклонившись, сказал спасибо избушке, вышел наружу. Сунув ичиги в юксы, застегнул их крепления, тронулся в обратный путь. Вечером он завел тесто на соде и напек на большой чугунной сковороде на неделю вперед больших постных лепёшек, которые обычно заменяют охотникам-промысловикам хлеб. Этот участок он знал плохо, поэтому остаток времени внимательно рассматривал и изучал свою карту, снятую им в госпромхозе под копирку. Затем, поразмыслив, наметил на ней карандашом три новых путика.

Утро было морозным, но, как говорится: «Охота пуще неволи!» Лёшка решил не расхолаживаться и выходить с рассветом. Судя по редким следам, соболя было не так много, как в Кирилловском, любители и Ульяхин, хоть понемногу, но подсобрали его основную часть. «Больше десятка тут не соберешь» – решил Лёшка, однако такую цель перед собой поставил: «Поймаю десяток, и домой!»

За три дня он протоптал три половинки новых путиков, возвращаясь ими же обратно, чтобы потом, при проверке, постепенно увеличивая, закольцевать каждый. Первый, по его замыслу и по примерным расчетам, должен составлять километров двадцать и проходить вдоль средней части хребта, подходящего к орехопромысловой базе Ондоли, затем возвращаться другой стороной.

В первый день он протоптал не больше пяти километров, на северной стороне снег был глубоким, идти было тяжело. Когда пришла очередь снова продолжать этот путик, он решил дойти до базы Ондали, где, по словам однокурсника Сашки Кондратьева, сгорел склад в прошлом году, затем вернуться по конской тропе к своему зимовью, а уже через три дня продолжить другим хребтом.

С утра пробрасывало редкий снежок, к обеду задурило, и снег разошёлся. Хотя капканы в такую погоду ставить было уже бесполезно, Лёшка решил не возвращаться в свое зимовьё, а протоптать лыжню, чтобы в следующий раз уже спокойно и без спешки расставить их.

Было уже три часа дня, когда началась пурга, Алексей, мокрый от пота, в тонкой шинельке и уставший, стал чаще останавливаться, переводить дух и как следствие подмерзать. Ноги наливались тяжестью. Он никак не мог дойти до ключа, по которому, по карте и по его расчетам, он должен был точно выйти к базе. Казалось, что за следующим бугром или поворотом он вот-вот появится, однако его всё не было и не было.

Сначала наступила легкая паника: «А вдруг я не заметил и проскочил его, упоров черт знает куда?» Но, стараясь заглушить ее, он успокаивал себя: «Такого не может быть».

Времени оставалось всё меньше, а ночевать в пургу мокрым, да ещё и без топора, который не стал с собой брать, надеясь на легкую прогулку, было без шансов – не выживешь. Паника накатывала с новой силой, стало не хватать воздуха, но он снова и снова заставлял себя не поддаваться ей. Заходящее за горы солнце, проглядывающее сквозь снежную мглу, было окружено каким-то зловеще-кровавым ореолом. Наконец он решил разжечь костер, хоть немного обогреться, вскипятить котелок чая и спокойно осмыслить происходящее. Увидав подходящую сушинку, скинул лыжи, разгреб одной из них снег до земли, наломал нижних веток, обросших сухим бородатым лишайником, сложил их в кучку. Сняв суконные рукавицы, понял, что пальцы его совсем не слушаются, он не сможет даже достать спичку. Животный ужас охватил его, затем наступила безысходность, плавно переходящая в апатию, захотелось прилечь, закружилась голова… Но внутреннее «Я» говорила ему: «Не-нет, не вздумай этого делать, это смерть уговаривает тебя!» Он встрепенулся, надел ставшие коробом верхонки на подмороженные руки, вставил ичиги в крепление лыж и сказал себе: «Только не сдаваться, иначе – конец… Нужно просто идти через не могу!»

Лёшка с усилием сдвинул ноги – казалось, что к ним прикованы пудовые гири. Шестое чувство подсказывало ему, что нужно выходить на вершину хребта, а не искать ставший уже ненавистным ему ключ. Еле выкарабкавшись наверх, он пересек заметенную снегом тропу, но не ощутил большой радости, так как не мог понять, в какую сторону ему нужно идти. Если он пересек тот ключ, то вправо, если нет, то влево. Алексей остановился, оторопев от мысли, что может не дойти. Пронизывающий насквозь ветер был на верхушке сопки ещё сильнее и не давал стоять и думать. Внутренняя интуиция шептала ему идти вправо, и он подчинился ей. Ноги уже плохо двигались, но нужно было идти – сумерки стали быстро сгущаться. Он понимал, что долго не выдержит, слишком много сил было потрачено, восстановить же энергию было нечем, провиант был съеден в обед. Начался внутренний озноб.

За крутым поворотом показалась огромная, длинная, белая крыша. Он решил, что это начались галлюцинации – такого здесь не могло быть. Побрел снова, не обращая внимания на свое видение, опустив голову. Когда же вновь поднял глаза, то опять обнаружил большую светлую крышу, а за деревьями и ещё одну. До него наконец-то дошло, что это и есть база Ондоли, а большая белая крыша – новый склад с большим навесом для сушки кедрового ореха. Судя по свежести бревен и досок, его построили только этим летом. Лёшка почувствовал прилив сил.

Дойдя до старого большого барака, он скинул лыжи, понягу, мелкашку и распахнул скрипучую дверь. Но его испытания не закончились – внутри не было ни одного полена. Выйдя наружу, он обнаружил несколько чурок, стоящих возле склада, но ни полена, ни топора не нашёл. На двери склада была накинута металлическая перекладина, запертая большим амбарным замком, на окнах виднелись хозяйские сварные решетки. До его зимовья по тропе идти часа три с половиной, но сил уже не было. Нужно было как-то отдохнуть, хоть немного восстановиться, просушить одежду.

«Печь большая, можно наломать веток, чтобы подпалить чурки целиком!» – решил он и отправился на поиски, пока ещё совсем не стемнело. Наломав всё, что ломалось, он стаскал свои заготовки к бараку. От работы руки немного отошли, и он смог зажечь спичку. Лампы в зимовье не было, но на окне в пустой консервной банке стояла почти целая свеча, Алексей подпалил ее фитиль и поставил на печь, затем сложил в топке мелкие ветки и поджег под ними бересту. Наконец долгожданное и живительное тепло коснулось его закоченевших рук. Он долго не мог себя заставить убрать руки от огня, зная, что необходимо притащить чурки, чтоб запалить их. Пересилив себя, вышел наружу. Было совсем темно, пурга завывала жутким воем. «Нужно ночевать здесь!» – твердо решил он. Отыскав чурки почти на ощупь, он по очереди затащил их и сунул одну из них в печь, добавив с боку как можно больше веток, затем добавил ещё одну.

Обогреть такой огромный дом было возможно в лучшем случае к утру. Дров было немного, поэтому он принял решение жечь экономней, чтобы хоть как-то растянуть их до утра, а лежанку устроить рядом с печкой. На длинных нарах лежали старый матрац и пара шерстяных одеял, заштопанных разноцветными заплатами. Из одного одеяла Лёшка сделал экран – отражатель тепла, растянув его верёвками, которые всегда лежали в его рюкзаке, привязав их с одной стороны к углам, с другой стороной гвоздями прибив камнем к полу. Между ним и буржуйкой поставил по две пары табуреток, на них сложил плахи, снятые с нар, сверху постелил дырявый матрац. «Вот и готово ложе голого короля», – пошутил он.

Только теперь он смог стащить с себя суконку. От мокрой одежды повалил пар. Его стало потрясывать, пришлось надевать старую засаленную телогрейку, висевшую на стене. Лёшка переставил покосившуюся свечу с печи на стол и подправил ее. Наконец он понял, как дико голоден, но ещё больше ему хотелось курить. Сигареты закончились ещё пару дней назад, были искурены все бычки. Старая пачка махорки, найденная на крыше Бородинского, растягивалась только по одной тонкой закрутке в день – по вечерам, после ужина.

Заметив большие дыры в полу, Лёша решил вскрыть половицу и проверить, не закатилась ли туда чья-нибудь папироска, да и бычком бы сейчас не побрезговал, вытрусил бы табачок в газетку, закрутил да как засмолил с превеликим удовольствием. Подцепив доску ножом, вставил листвяной сучок и отжал ее. Гвозди выскочили как-то слишком легко, видимо, такую процедуру уже не раз проделывали и до него. Под полом было холодно, земля была промёрзшей. Чиркнув спичкой, он заметил там много интересного: россыпь мелкашечных патрончиков, целый кусочек рафинада (каким-то чудом не съеденный мышами), несколько «жирных» и поменьше бычков, пыжей, крупных картечин, монеток, но самое главное – обнаружил целую сигаретку «Прима». Она была непомятой, будто только вынутой из распечатанной пачки. Если бы там лежала сиреневая двадцатипятка с большим профилем Ленина или даже сразу несколько таких, он не стал бы таким счастливым, каким был в тот самый момент. Выудив всё самое ценное и опустив доску обратно, Алексей от радости сплясал цыганочку с выходом из-за… буржуйки… Но сначала он решил вскипятить воды и заварить чай, выпить кружечку с кусочком сахара, а уже потом с расстановочкой выкурить целую сигарету, зажав ее между большим и указательным пальцами.

Набрав на улице котелок и полное ведро снега, затащил в дом и поставил на печь. Слетевший на раскаленную плиту снег зашипел напуганной кабарожкой. Он заметил, что на гвозде, с которого им была снята фуфайка, висел маленький ситцевый мешочек, затянутый тесьмой. Лёшка решил проверить его содержимое. К его невообразимой радости, там находились три сдобных сухарика. «Вот прет, так прет! Живу!» – обрадовался он. Солдатский котелок, обогнувший изгибом железную трубу, вскипел моментально. Бросив заварку вперемешку с брусничным листом, Лёшка, немного подождав, налил полную эмалированную кружку и поставил ее на пол чуть поостыть, затем уселся на свое ложе и поразмыслил, как лучше использовать свой кусочек сахара: «Если его растворить в двухстах пятидесяти граммах кипятка, то можно даже не почувствовать, лучше уж вприкуску, маленькими кусочками, так будет здорово ощущать его во рту…»

Быстро опустошив кружку с чаем, Алексей с удовольствием закурил. Первая затяжка вскружила голову, как бокал шампанского, затем никотин поступил в кровь, ему стало приятно, легкое состояние эйфории принесло полное удовлетворение. На душе его стало спокойно. Так закончился ещё один день его соболиного промысла.

К утру пурга стихла. Дров, конечно, не хватило, пришлось выходить снова искать сучки, чтобы хоть немного согреться. С рассветом он убежал в Бородинский, где весь день занимался хозяйственными делами, печка топилась без остановки, так уж он намёрзся той ночью.

Со второго путика Лёшка снял чёрного с сединой соболя – котяру, таких красавцев ему ещё не приходилось ловить. Вечером он даже нарисовал его сидящим на сучке в своем затрёпанном дневнике. На третьем попалась небольшая соболюшка, самочка-сеголеток. Когда снова пошел по первому, то обнаружил пролов, пургой замело все установленные капканы, и очень крупный кот проскочил прямо по одной из его ловушек. Для Лёши было большой загадкой: «Как зверьки видели свою тропу, если снег полностью переметал все следы?»

После базы Ондоли по плану пошёл другим склоном, соболя там почти не было, и ему удалось поставить всего пару капканов на одной тропке, проходящей сверху россыпушки. Был яркий солнечный день с оттепелью. Идти было комфортно, он даже расстегнул суконку. Взобравшись на верхушку сопки, он подошёл к крутому обрыву и осмотрелся вокруг. У него перехватило дух: перед ним внизу, по широкой долине раскинулось огромное темно-зеленое таежное море с волнами от раскидистых кедровых вершин, с пенными гребнями от белых шапок снега на некоторых из них. Сверху на абсолютно чистом, как слеза, прозрачном и до звона голубом небе висели, чуть соприкасаясь друг с другом, два абсолютно разного цвета облака: насыщенно-синее и нежно-розовое. Лёшка оторопел… Картина завораживала до такой степени, что ему захотелось взлететь и парить птицей над этой красотой, слиться с этой мощью, стать частичкой, молекулой вечной природы…

Дни летели незаметно. Закончились почти все продукты, оставался только рис и макароны, да ещё немного комбижира. Но самое главное – уже две недели он не мог добыть себе мяса. Снова пришли морозы, и в лесу опять всё «повымерло». Ноги таскать стало гораздо тяжелее, стали появляться головокружения, наваливалась слабость. Не хватало витаминов, и, чтоб как-то их восполнить, он стал жевать кедровую хвою. Соболь тоже перестал ловиться, больше отсиживался по россыпям да по своим норам, где в его загашниках всегда имелись запасы.

«Нет, так дело не пойдет, надо добывать мясо, а то язву какую-нибудь заработаю!» – решил он и выделил себе пару дней на добычу крупной дичи.

В первый день он спустился вниз к реке, где по увалам часто ходили косули. Но они близко не подпускали, а стрелять с двухсот метров из тозовки он не отважился – только наранишь. Был бы карабин Мосина, можно было легко застрелить гурана, который, словно чувствуя, что у Алексея его нет, лаял несколько раз, обнаруживая себя, но не подпуская на верный выстрел.

На следующий день он решил, что лучше тропить кабарожку. Дойдя до свежего наброда, Лёшка поставил лыжи к дереву и решил дальше идти пешком – от лыж было много скрипа, а звери его боятся. Пройдя километр, он услышал резкое прерывистое шипение. Он знал, что это струйник – самец кабарги предупреждает, что здесь его территория. Всматриваясь в частокол деревьев, Алексей никак не мог обнаружить желанный трофей. Он чуть сместился и наконец заметил клыкастую головку, выглядывающую из-за широкого ствола кедрины. «Вот ты у нас где спрятался, любопытный!» – прошептал он и, упершись рукой в таяк, положил сверху её мелкашку и выстрелил. Зверь кувыркнулся и замер. Пулька попала точно под ухо, так, что тот совсем не мучился, что было для Алексея немаловажно. Довольный, он выпустил внутренности на снег и уложил кабаргу целиком в понягу спиной вниз. Срезая путь к брошенным лыжам, он услышал, как на дереве закрэкал глухарь, который уже собирался взлетать с верхушки кедрины, пригибая свою шею. Лёшка моментально скинул тозовку, поймал дичь в разрезе целика и стрельнул по взлетающей птице. Послышался знакомый звук попадания пульку в тело… Птица, громко захлопав крыльями, потеряла равновесие и свалилась в снег. «Ну вот, всегда так: то пусто, то густо. Точно говорят: мясо к мясу!» Закинув трофей в рюкзак, он почувствовал, как лямки врезались в плечи. Но это был очень приятный и желанный груз.

На следующий день немного потеплело. Ноги, не зная усталости, несли его по первому путику, он даже не понял, как так быстро проскочил его. В первом же капкане попалась соболюшка, а затем точно в том же месте, где был пролов, крупный самец, не доходя до ловушки, срезал на Лёшкин след. Разглядев его четки внимательнее, охотник понял, что у соболя не хватает на лапе нескольких пальцев. «Этого поймать будет не так просто – ловленый!» – решил он, однако поставил себе задачу: «Во что бы то ни стало поймать хитреца! Вот тут-то и проверится класс охотника-промысловика».

Он выставил все свои последние капканы под его следы, но соболь был словно заговоренный, обнаружив подход человека, постоянно менял свое направление хода. Это так заело Лёшку, что он вечерами стал подолгу обдумывать, как взять этого «профессора». Ему пришла мысль, что нужно прятать свои подходы к тропам соболя, как на волка, самого хитрого и умного зверя.

В следующий раз он переставил все капканы, используя бугры, деревья и валежины, чтобы соболь не смог заметить его подход к тропе. И это сработало! Через три дня он попался в один из капканов. Это был старый, крупный самец почти без зубов, без нескольких пальцев на передней и задней ногах, а значит, побывавший в капканах дважды!

Наступил февраль. Заметно потеплело. Дни стали гораздо длиннее, солнце, казалось, стало ласковее, светило намного ярче. Появились первые признаки приближающейся весны: звонко зазвучали трели птиц, из распадков раскатисто и гулко доносилась барабанная дробь дятлов, белки спустились вниз и стали носиться друг за дружкой, их самцы устраивали между собой драки. У соболей начался ложный гон, и коты стали преследовать самок. Даже небо стало объемней, глубже и насыщеннее.

До выполнения плана Лёшке оставалось добыть всего двух соболей, но мыслями он уже был дома. Ему уже не терпелось выйти из тайги, пообщаться с друзьями-охотниками, своими товарищами, закурить хорошую сигарету, увидеть и обнять своих близких. Стали приходить странные мысли, что с ним может что-нибудь случиться, например, что сломает ногу или проткнет каким-нибудь сухим еловым сучком, который никогда не ломается, горло, упав на него. И если такое произойдет, то в промхозе хватятся о нём только в начале марта, когда уже закончится охотничий сезон. Он гнал эти мысли подальше от себя, однако, как говорят: «Не будите лихо, пока оно тихо». Уже на следующий день, переходя дерево, он поскользнулся на скользкой, подтаявшей лыжне и со всего маха рухнул на еловую валежину, прямо на длинный, обломанный сук. Только каким-то чудом его острый кончик угодил не в открытую шею, а в поднятый воротник суконки и, проткнув его, сломался. Лоб Лёшки покрылся испариной, он понял, что это его ангел-хранитель отвел от него беду.

Поздним вечером он принял решение снимать капканы и выходить из тайги. На втором путике попался ещё один соболь, на третьем колонок. Надежда оставалось на первый, но, пройдя большую его часть до Ондолей и не подняв ни одного зверька, он решил вернуться по конной тропе в зимовьё, а уж завтра, на выходе, оставить рюкзак на дороге и сбегать налегке за последними двумя капканами, которые он поставил ещё в самом начале на тропке у маленькой россыпушки.

Утром у Алексея было чудесное настроение: его охота была удачно окончена, и он уже совсем скоро будет дома. Хотя поняга была неподъемной, а лямки резали плечи, идти было легко и весело. После отворота на орехопромысловую базу он сбросил рюкзак и, приставив его к дереву, побежал. Добравшись до россыпушки – места установки капканов, он опешил… Перед ним была площадь вытоптанного снега – примерно пять на шесть, невозможно было понять, что тут произошло. Площадка была припорошена, и сверху по ней уже понабегали соболя. После некоторого исследования он наконец понял, что случилось. Несколько дней назад здесь попалось сразу два соболя. Первой бежала самка, она не захлопнула стоящий на её пути первый капкан, чуть не додавив его сторожок, но всё же влетела во второй. Её следом бежал более тяжёлый самец и дожал язычок самолова. Вместе соболи вытоптали всю россыпь, затем залезли под камни и замёрзли. Лёшка еле нашел их, перевернув кучу плитняка. К весу его рюкзака прибавилось ещё верных три килограмма, но эта была весьма приятная добавка…