Текст книги "На златом престоле"

Глава 23

Снова заседал в княжеских палатах боярский совет. Снова сидели вдоль стен на крытых бархатом лавках бояре в красочных кафтанах, отделанных серебром и золотом. Снова Ярослав, восседая на высоком стольце с подлокотниками в виде разверстых львиных пастей, вёл речь о пресловутых городках на Горыни.

Изменилась боярская дума. Нет Домажира, место воеводы Серослава занял его сын, молодой Коснятин, появился после долгих лет забвения старый Молибог. Много среди бояр было новых, совсем молодых людей. На почётном месте в первом ряду находился Избигнев Ивачич, чуть поодаль расположился Семьюнко, немало было бывших отроков из Владимирковой дружины.

Ярослав, облачённый в синего цвета парчовый кафтан, в красных востроносых тимовых сапогах, в княжеской парчовой шапке с собольей опушкой, вышитой наверху крестами, держался сегодня гораздо увереннее, чем раньше. Не было среди бояр большинства прежних его недоброжелателей.

– Думаю, бояре, не отступится Изяслав от городков погорынских и от Бужска. Лето грядёт, снова пойдёт ратью на нас киевский князь. Вот и спрашиваю вашего совета: как быть? Отдать сии городки и жить далее в мире? Или воевать и потерять и людей, и городки заодно?

Поднялся дядька Гарбуз.

– Надобно мир творить. Изяслав ныне в силе.

– Верно, – поддержал его, шамкая беззубым ртом, Молибог.

– Киевский князь пленных галичан безоружных порубал! – Выкрикнул, резко, звонким голосом Коснятин. – А ты, княже, простить такое мыслишь!

– Хочешь, чтобы ещё больше он порубал? – с усмешкой возразил ему Избигнев. – Люди – не грибы. Опустеет, оскудеет земля людьми, что тогда делать? С кем на рать идти? Кто жито сеять будет?

– Рать гибельна для Червонной Руси, – сказал опытный боярин Щепан. – Полагаю, лучше на время отступить и отдать спорные городки. Можем потерять больше.

– Что ж. На том, стало быть, и порешим, – выслушав мнения бояр, Ярослав обвёл их пристальным взглядом. – Избигнев! Поедешь в Киев к Изяславу. Передашь грамоту мою, скажешь, что отдаю я ему Шумск, Тихомль, Гнойницу, Вышегошев и Бужск. И ходить согласен в воле его. Правы вы, бояре. Не время нам ратиться.

…Князь остался доволен. Почти никто из бояр не ратовал за новую войну, и уже одно это было хорошо. Верилось, что удастся заключить, наконец, мир и заняться устроением Червонной Руси.

Лето пришло на Галичину, земля зализывала раны, из княжеских сёл тянулись подводы с первым урожаем. В садах наливались соком яблоки, груши, вишни. По Днестру и с запада, из Регенсбурга[166]166
  Регенсбург – в то время являлся самым богатым городом германских земель.


[Закрыть], Пожони[167]167
  Пожонь – современная Братислава, в Словакии.


[Закрыть] и Вены спешили торговые караваны. На Подоле оживился торг. Волохи[168]168
  Волохи (валахи, влахи) – народность в Нижнем Подунавье, позднее вошедшая в состав румынской нации.


[Закрыть] и угры торговали лошадьми, чехи – оружием и изделиями из серебра, греки – тканями и фруктами. Солнце стояло в зените, на чисто вымытом небе не было ни облачка, Луква струилась тоненькой струйкой, Днестр привычно шумел на перекатах, унося воды к далёкому Чермному морю. Текла мирная жизнь, и ничто теперь, казалось, не могло нарушить этого привычного степенного хода.

Ярослав приободрился понемногу, о Птеригионите он старался не думать. Сделал евнух своё чёрное дело, и сделал. Отсыпал ему князь серебра, купил на него грек просторные хоромы на склоне Галичьей горы, где и поселился, да ещё приобрёл выморочное сельцо за Днестром. На то и жил, стараясь лишний раз на глаза людям не попадаться. Но, видно, в тереме княжеском везде были уши. Это Ярослав понял однажды вечером, когда подступила к нему в очередной раз нелюбимая жена. Ещё стала Ольга толще, с удовольствием поедала она сладости и пирожки, особенно лицо у ней округлилось, так что Ярослав иной раз в шутку называл её «луной».

В тот день она явилась, как часто бывало, к нему в покой, легла рядом, в белой ночной сорочке, вся потная, изнывающая от летней жары. Тискала его, возбуждала, постанывала от похотливого желания, он послушно исполнил её требования, а после, когда уже лежали они оба успокоенные, жена вдруг спросила:

– Карлик один тут у тя отирался. Грек. Имя у его ещё странное такое. Птица – не птица.

– Птеригионит.

– Господи! И не выговоришь. Так вот вопрошаю: на что он тебе? Такие, как он, в Ромее женские покои стерегут. Что, ко мне думаешь его приставить?

– С чего ты взяла? – удивился Ярослав. – Нет, не для того он мне нужен был.

– А для чего? – продолжала допытываться Ольга.

– Тебя это не касаемо.

– А всё ж? – Она стала щекотать его вокруг соска пальцем с коротким крашенным ногтем.

– Дело он одно добре спроворил. За то и хоромы получил, и сельцо. Да, может, хватит о нём?

– Ты меня дурой считаешь! – обиженно фыркнула Ольга. – А я не глупа вовсе. Догадываюсь о многом.

– О чём же? – Ярослав приподнялся на локтях.

– Яд он подсыпал князю Святополку. Что, не так?!

Ярослав зажал ей рукой рот.

– Тихо ты! – цыкнул он. – О таком молвишь. И откуда только всё вы, бабы, ведаете?

– Не у одного у тебя служба налажена, – рассмеялась Ольга. – Знаю, чую сердцем, не люба я тебе. Но мы с тобою, княже, единою верёвочкою повязаны. Мне, княгине галицкой, тоже хочется ворогов извести. Тех, кто на стол твой метит. Так вот, муженёк! Вороги у нас с тобою обчие. А потому покуда я тебе, вот такая, толстая баба грубая, надобна. Батюшка мой в силу ещё войдёт. И потом. Я тебе со многими ворогами управиться помогу. Помни. Хоть и нету у меня такого Птери… Птери… Тьфу, Господи, не выговорю.

Как-то не по себе стало Ярославу от этих слов. Выходит, Ольга всё знает, за всеми его делами следит. Ещё и за городки, верно, попрекать сейчас начнёт.

Но этого не случилось. Снова облапила она его медведицей, снова кувыркались они, перейдя в другую ложницу, оба ещё молодые и полные энергии страсти, а уже под утро жена призналась шёпотом:

– Робёнок у нас будет. Тяжела я.

Ярослав сухо расцеловал её в толстые румяные щёки. Не было у него любви к этой женщине, были лишь обязанность и необходимость. Он знал, чуял, что причинит она ему в грядущем немало страданий, переживаний, немало создаст забот. Пока же она носила под сердцем его, Ярослава, ребёнка, и она была права: сейчас у них много общих врагов, и надо им друг за дружку держаться.

Глава 24

Стольный Киев со свинцовыми куполами соборов, с розовыми стенами Софии, с украшенными киноварью хоромами, со многими воротами, обитыми листами позлащенной меди, многолюдным торгом, с вымолами, наполненными тьмочисленными судами, широко раскинулся над могучим Днепром. Над башнями реял стяг с крылатым Михаилом Архангелом. Дубовые городни[169]169
  Городни – срубы, заполненные землёй.


[Закрыть] были столь высоки и мощны, что дух захватывало. Вообще, Киев был весь как будто пронизан чем-то этаким богатырским, старинным, величественным, от чего у молодого Избигнева захватывало дух. Была в городе этом какая-то притягательная сила, и становилось понятно, почему так стремились сюда и Изяслав, и Долгорукий, и Ольговичи, и Давидовичи. Да что там князья – всякий человек, хоть раз здесь побывавший, непременно захочет вернуться сюда ещё и ещё.

Поначалу Избигнев решил отыскать дом Нестора Бориславича. Думалось, знакомый боярин, столь доброжелательно отнёсшийся к нему во время сечи под Перемышлем, сможет что подсказать или посоветовать. И галицкий посол не ошибся.

Хоромы Нестора располагались на склоне киевской Горы, рядом с внутренней стеной городского Детинца[170]170
  Детинец – укреплённая часть древнерусского города, то же, что Кремль или Кром.


[Закрыть]. Были они не сказать чтоб здорово велики и просторны, но сложены крепко и имели вид довольно внушительный.

– А, знакомец давешний! – Лицо боярина расплылось в доброй улыбке. – Здрав будь, Избигнев Ивачич! Вижу, не с пустыми руками к нам в гости. Что ж, добро пожаловать.

В палатах стояла чистота, ни пылинки, ни соринки. Челяди было мало, потом Избигнев поймёт, что выучены здесь боярские слуги, стараются лишний раз на глаза господам не попадаться, а делать все дела тихо и неприметно.

Супруга Нестора, совсем молодая полная красивая лицом боярыня, сама принесла гостю на подносе хлеб-соль.

После обильной трапезы, когда Избигневу показали его покои, Нестор наконец предложил побеседовать о делах.

– Надо будет подумать, как быти. Ты, друже, изложи, с чем прибыл, и помозгуем. Мыслю, верно ты содеял, ко мне сперва завернув.

Они устроились на гульбище, откуда открывался вид на Днепр и заречные дали. Золотая осень царила на Руси, деревья оделись в красочный золотисто-багряный наряд, что ещё более подчёркивало красоту Киева и его окрестностей.

Избигнев коротко изложил содержание грамоты Ярослава.

– Ясно. – Нестор задумчиво огладил рукой свою начинающую седеть короткую бороду. – Бояр ваших князь Изяслав отпускает за выкуп. Один, Иван Домажирич, бают, в Полоцк рванул. Не восхотел в Галич ворочаться. Иные отъехали давеча[171]171
  Давеча – недавно.


[Закрыть] по домам. Есть тут у нас ещё некий Лях. О нём мы с братом князю покуда ничего не сказывали. Так ты бы, может, Избигнев, что присоветовал? – Нестор хитровато прищурился. – Как с им поступить?

«Всё ить ведает, – догадался Избигнев, глядя на улыбающееся полное лукавства лицо киевского боярина. – И что Лях у Святополка был, и отчего Иван Домажирич в Полоцк сбежал. Такие, как Нестор сей, видно, в Киеве и заправляют».

– Подержали бы его в полоне подольше, – сказал галичанин осторожно. – Мне от моего князя никакого о нём повеленья нет. Знаю только: боярин сей за войну в думе ратовал средь первых.

Нестор кивнул, ничего не ответив.

Некоторое время они сидели молча.

Избигнев чувствовал себя неловко. Ощущение было такое, что его раздели донага и рассматривают.

Наконец, Нестор разжал плотно стиснутые уста и вымолвил:

– Мы с братом Петром не раз баили о делах ваших. Тако мыслю: ко князю Изяславу покуда не суйся, не спеши. Обождём немного. Нынче не до Галича ему. К тому же, сам ведаешь, злобу великую имеет князь наш на галичан. Потому… сперва мы с братом его подготовим. Полагаю одно: Ярослав ваш правильно всё решает. Князь Изяслав Мстиславич ныне в самом зените славы. Всех ворогов перемог. Вот ты погляди: Волынь – в его руках, тамо сын его Ярослав сидит. В Переяславле – Мстислав. Черниговский князь Изяслав Давидович – тоже нашему Изяславу соузник давний. Долгорукий – в Суздаль свой отогнан, в Залесье. В Полоцке – зять нашего Изяслава княжит, Рогволод Борисыч, Новый город такожде под властью Киева теперь. Нету никого, кто б мог с нашим Изяславом соперничать. Как будто времена славные воротились, когда вся Русь в единых руках была. Конец настал усобьям – тако мыслим. А всё почему? Да потому что мы, бояре, заедин круг свово князя встали. Тако и вам в Галиче надоть. А Ярослав ваш – умный.

– А как мыслишь, Нестор, долго ли ждать мне придётся?

– Да как тебе сказать? – Боярин пожал плечами. – Может, пару седьмиц. А может, и месяц цельный. Говорю же: со князем побаить надоть. Али ты торопишься куда? У тя в Галиче что: жена, чада?

– Да нет покуда. Не обзавёлся.

– Ну, дак и не спеши. Живи тут у меня, Киевом ходи любуйся. Такого града нигде боле на Руси не сыщешь.

На том разговор и кончился. И больше Избигнев пока к нему не возвращался, благо было что в стольном граде посмотреть. Побывал он в Софии, полюбовался дивной мозаикой и фресками, посетил Михайловский Златоверхий собор, поклонился мощам печерских угодников. На торгу купил большой крест-энколпион греческой работы, с эмалью, не поскупился, щедро отсыпал заморскому гостю серебра.

Тем временем шли день за днём. Осыпалась листва с дерев, задули злые холодные ветры, опустело торжище. Первые снежинки кружились в воздухе, ложились на землю, таяли, напоминая о скорой зиме. Устремлялись на юг перелётные птицы, часто смотрел Избигнев, как пролетали они высоко в сером небе над городом, взмахивая крыльями. На душе становилось грустно и тревожно. Молчал, ничего не говорил Нестор. Видел его Избигнев редко, иногда днями пропадал где-то киевский боярин.

Наступил уже четырнадцатый день ноября, когда вдруг рано утром разбудил галицкого посла печальный звон колоколов.

«Что такое стряслось?» – Он с ходу натянул на плечи рубаху, кафтан, выбежал в сени.

Нестор прислал челядинца, прося галицкого гостя немедля зайти к нему в горницу.

Вместе со старшим братом Петром он сидел на лавке отрешённый, в чёрной мятелии.

– Беда стряслась у нас в Киеве, Избигнев. Князь наш Изяслав Мстиславич вчера пополудни слёг и помре, – объявил с тяжёлым вздохом боярин. – Тяжко болел в последнее время, изнемогал.

Избигнев в изумлении застыл посреди горницы.

Глава 25

Мраморную раку с телом Изяслава поместили в притворе собора святого Феодора, рядом с гробами его родителей – князя Мстислава Великого и княгини Христины Свейской[172]172
  Свейский – шведский (свеи – шведы).


[Закрыть]. Как полагалось по обычаю, над гробом повесили меч покойного – длинный, двуручный, с рукоятью, изузоренной травами. Даже сейчас меч этот, лишившись своего обладателя, производил впечатление грозное, особенно когда в мерцании свечей переливчато блестел холодный булат.

Бояре нарядили возле гроба караул, многие сокрушались и плакали искренне. Что ж, понять их было можно: Изяслав был прежде всего князем киевских бояр, он защищал их от притеснений Долгорукого, оберегал их вотчины от разорения, от набегов половцев, он помогал своим мечом приумножать их власть и богатство. За ним киевские верхи жили, словно за каменной стеной, и его начинания всегда находили в их сердцах живой отклик. Почему и напишет потом в своей летописи учёный муж Пётр Бориславич: «В лето 6662 (1154) ноября 13 преставился князь киевский Изяслав Мстиславич. Сей князь великий был честен и благоверен, славен в храбрости; ростом мал, но лицом красив, волосы короткие кудрявые и борода малая круглая; милостив ко всем, не сребролюбец и служащих ему верно пребогато награждал; о добром правлении и правосудии прилежал; был же любочестен и не мог обиды чести своей терпеть».

Избигнев вместе с Нестором тоже побывал на похоронах, послушал заупокойную молитву, повздыхал, подумал о том, сколь даже самый значительный на Земле человек мал в сравнении с вечностью и что на всё – Божья воля. Почему-то вспомнилось, как велел Изяслав изрубить после боя на Серете галицких полоняников и как сгноил в порубе литовскую красавицу Эгле.

«Вот и не попустил, верно, Господь сих преступлений, сего кровопролития, и наказал Изяслава. Не дал ему радостей вкусить в новом браке с обезской княжной, не позволил встать вровень с отцом своим и дедом. Те умели прощать. И людей берегли. И пленных щадили. А впрочем, мне ли ведать помыслы Божьи?! Что это я?! – Одёрнул себя, отгоняя непрошенные мысли, Избигнев. – Как можно! Умер человек, и умер. К добру ли, ко злу смерть сия – откуда ведать?»

Избигнев стал думать, как же теперь быть с Ярославовой грамотой. После недолгих размышлений он решил снова перетолковать с Нестором.

Они вышли из монастырской ограды и медленно побрели по киевскому предместью. Чёрный коц[173]173
  Коц – плащ.


[Закрыть] из одежд Нестора, в который за неимением иного облачили Избигнева, был широк для тонкостанного юноши и развевался на ветру.

– Ты гляди, не улети! – рассмеялся Нестор. – Вона как полы развеваются!

Смех вроде был совсем не к месту.

«Выходит, не столь уж и скорбят по Изяславу», – подумал Избигнев. На устах его проступила слабая улыбка.

– Потолковать бы нам, боярин, – попросил он.

– Что ж, перетолкуем. Оно как же. Вот до хором моих дойдём, и милости прошу в палату, – живо откликнулся Нестор. – Есь о чём словом перемолвиться, согласен. Да и тебе, верно, сидеть в Киеве надоело. Тако ить?

– Так.

…В палате Избигнев смог снять, наконец, опостылевший коц и остаться в простой суконной рубахе. Нестор также сбросил с плеч траурное облачение.

– Хочу совет твой услыхать, боярин, – начал, не откладывая, разговор Избигнев.

– О грамотице, верно, князя твово речь пойдёт. Ну дак вот, – Нестор низко наклонился над столом и, в упор глядя на юношу своими хитрыми карими глазами, промолвил наставительно. – Мой тебе совет. Грамотицу сию никому не показывай. Упрячь подале и скачи в свой Галич. Нету князя Изяслава, и некому покуда городки енти чёртовы отдавать. Мыслю, смуты в Киеве ныне начнутся. И князь твой тя по головке не погладит, аще[174]174
  Аще (др. – рус.) – если.


[Закрыть] ты грамотицей сей трясти пред боярами киевскими почнёшь. Уезжай неприметно. Окромя меня да брата мово Петра никто о тебе тут толком не прознал. То и добре. И для тебя, и для князя твово. Коней тебе дам добрых, охрану наряжу, своих гридней такожде бери да езжай. Да, вот ещё что. Помнишь, про боярина Ляха речь у нас была?

– Помню, как же.

– Дак вот. Бежал твой боярин.

– Как так? Вы с Петром баили, в порубе он, под запорами.

– Эх, вьюнош! – Нестор усмехнулся. – Со сребром любой из наших порубов дорогу сыщет.

Избигнев промолчал. Знал он, что боярин Лях – враг князя Ярослава. Судя по всему, он как раз и договаривался с покойным Святополком о галицком столе. А раз так… Нестор прав. Он должен спешить в Галич. Но прежде… Был у него ещё один вопрос к этому, как видно, искушённому в державных хитростях боярину.

– Как мыслишь, друже Нестор, – спросил он прямо. – Кто теперь в Киеве сядет?

Нестор вздохнул, поскрёб перстами свою жёсткую колючую бородёнку, отмолвил не сразу, видно, сам немало думал над этим вопросом.

– Трудно сказать, как всё сложится. Есть три князя, три старейших владетеля. Первый – Изяслав Давидович, князь черниговский. Уже давно метит он на Киев. За ним – Ольговичи, вся огромная земля Чернигово-Северская. Окромя того, с половцами он в крепком соузе. Но не любят Давидовича в Киеве. Не наш он, понимаешь. Чужой. Такой придёт, своих бояр на наши места в думе посадит, волости начнёт раздавать. Хотя, князь он сильный и человек неглупый. Разве что горд излиха.

Топерь гляди. Второй – Ростислав, родной брат покойного князя Изяслава, ныне в Смоленске он княжит. Бояре наши многие хотят его видеть на столе. Токмо… то между нами должно остаться, Избигнев. Никому не сказывай. В обчем, нетвёрд Ростислав Мстиславич, набожен сверх всякой меры, нет в ём духа ратного, как у старшего брата. А надобен Киеву князь сильный, человек державный, с замыслами широкими. Ростислав – не то. Но лучшего средь старших князей покуда нет.

Ну, и Долгорукий остаётся. Уж он издавна на Киев глядит, тянет длани жадные на наш град. И, думка наша с братом такая, он-то и воссядет топерича в Киеве. И многим лучшим людям придётся тогда из стольного ноги уносить. Так уж было не раз: приходили Юрьевы суздальцы, терема громили, разор чинили. А топерь, когда Изяслав Мстиславич в Бозе почил, – Нестор вздохнул. – Не на кого нам опереться. Ростислав, думаю, Киев не удержит, Давидовича сами кияне не пустят. Вот и смекай, вьюнош, какая беда у нас на пороге.

– А князь Мстислав, сын Изяслава? – спросил Избигнев. – Он ить отцу свому правой рукой был.

– Млад Мстислав, не хотят его бояре. Не его право Киевом володеть. Да и то сказать. Ему б в Переяславле усидеть, и то дело б было. Да, на рати наш Мстислав крепок. Но Киев занимает всегда старейший. Так издревле повелось.

– Что с того? Изяслав же не старейший был. Юрий больше прав имел.

– Вот что, Избигнев. – Нестор внезапно насупился. – Об ентом баить неча. Что сказал тебе, чем поделился, то ведай. А о праве княжеском… не тебе судить, младень!

Слова прозвучали строго и жёстко. Видно, разговор их на этом Нестор решил закончить. Правда, спустя некоторое время он добавил-таки:

– Вот что ещё скажу тебе, вьюнош. Знаешь, как брат мой Пётр молвил мне там, у гроба Изяславова? Дак вот, сказал он: «Последний великий князь был у нас». Понял? Те трое, о коих тут толковня наша была – люди мелкие. Нет у них замыслов широких, таких, чтоб на всю Русь, чтоб славу Киева былую возродить. Тако вот.

Снова горестно вздохнул Нестор. Тряхнул кудрявой головой, кликнул дворского, велел накрыть в горнице стол на двоих.

– На прощанье выпьем, друже Избигнев, – объяснил он. – Езжать тебе надобно. Не ведаю, свидимся ли скоро. А что я те молвил, запомни. Что князю Ярославу сказать, а о чём умолчать, сам решишь. Разумом Господь тебя не обделил.

– Спаси тебя Бог, друже Нестор. Благодарен тебе вельми, – молвил растроганный Избигнев. – Многому ты меня, младого, учишь, многое разъясняешь. Без тебя пропал бы тут. Натворил бы Бог весть чего. Торопился бы, а спешка, как оказалось, в деле нашем посольском вредна бывает. Ну, и за хлеб-соль, конечно, благодарю покорно.

Он встал с лавки и отвесил боярину низкий поклон.

– И ещё, – добавил юноша. – Если когда тебя судьба в Галич или во Свиноград забросит, помни: Избигнев Ивачич всегда тебе рад.

…Поздним вечером Избигнев с гриднями и с обозом выехал из Софийских ворот Киева. Ярко пламенела осенняя заря, и казалось ему, словно уходит, истаивает в русской жизни насыщенная бурными событиями, сумятицей, княжескими которами и набегами степняков жестокая эпоха. На смену ему идёт что-то новое. Каким оно будет? Какими будут они сами? Повторят ошибки отцов или пойдут новой, неизведанной дорогой?

Заря погасла, и окунулся он в чёрную мглу холодной ноябрьской ночи. Кони медленно скакали по шляху. Избигнев забрался в возок, велел холопу затопить печь и, накрывшись войлочным одеялом, провалился в сон.