Текст книги "Повесть о Предславе"

Глава 22

Наутро к Предславе вновь явился Святополк.

– Зря ты так поступила с боярышней Любавой, – стал сетовать он. – Теперь воевода Волчий Хвост на меня осерчал, насилу уговорил его простить твоё неразумие. Пришёл с тобой потолковать.

– Это ты велел Хвостовне о Болеславе со мною баять? – спросила Предслава. – Так знай же ответ мой: не пойду за него.

– Распустил всех вас отец, ох, распустил! Где же то видано, чтоб девиц вопрошали о таком?! – Святополк сокрушённо закачал головой. – Ох, Предслава, Предслава! Из-за тя ить Болеслав чуть войну не начал. Что глядишь? Не ведала о том? Так знай! Влюблён он в тебя.

Предслава презрительно фыркнула.

– Дак не видал ведь ни разу! Как может любить?

– Портрет твой ему прислали. И возит он его с собой повсюду, словно икону, в походы, на полюдье[157] берёт. И мой тебе совет, неразумная ты девчонка: не отказывай ему вдругорядь.

– За другого я сосватана, – напомнила Святополку Предслава.

– Это за кого же? За Яромира Богемского, что ль? А ведаешь ли, что Яромир сей… ну, в общем, безудельный он. Брат родной, Удальрик, сверг его. И обретается твой Яромир у немцев. Али отец твой того не сказывал?

– Не сказывал, – мотнула головой княжна.

– Ну ты подумай, Предславушка, – голос Святополка стал вдруг ласковым, он мягко улыбнулся. – Я тебя не тороплю. Сказал, что хотел. А перед Хвостовной, будь добра, извинись.

– Не буду я, княжеская дочь, перед сей куклой разряженной себя унижать! – решительно ответила Предслава. – Не к чему было ей речи такие заводить! Никто за язык не тянул!

Святополк досадливо скривился.

– Ни при чём она тут, – сказал он. – То я ей велел тебя подготовить. Да, и ещё. Разрешаю тебе с сестрой Мстиславой видеться. Ну, пойду я.

Святополк покинул светлицу, оставив княжну в смятении.

Вечером, после трапезы вдвоём с молчаливой шляхтинкой, она попросила позвать Мстиславу. Сёстры допоздна сидели в светлице у раскрытого окна и смотрели на звёзды. Стояла жаркая июльская ночь, лёгкий ветерок дул с реки, в воздухе ощущался запах зелени.

Шляхтинка улеглась в смежной каморе и заснула, до ушей Предславы доносился её безмятежный храп.

– Отца мне не жаль, – говорила Мстислава. – Груб был со мной. Ни мать мою, ни брата Ярослава не любил. Как на духу говорю: всех их ненавидела, и Александра, и прочих. Им одно: красных девок подавай. Вот Болеслав Польский – он, говорят, дочерь свою горбатую, Марицу, любил, жалел. И замуж её пристроил, и приданое дал доброе. А наш отец! Вовсе в монастырь меня сбагрить хотел. – Мстислава усмехнулась.

– И ты о Болеславе… – Предслава наморщила носик.

– Да я так. – Сестра махнула рукой.

Предслава искоса глянула на неё.

«Господи, яко старуха! А ведь молода ещё. Лицо в оспинах да в морщинах, ходит, на палку опирается, волосы седы, персты скрючены, яко у ведьмы какой! Почто, Господи, не дал Ты ей ни красы телесной, ни разума?! Отчего содеял злой, на язык дерзкой?»

Сказала вслух:

– Зря ты, сестрица, ненавидишь всех окрест. Многие тебя жалеют.

Мстислава готова была возразить, но внезапно под окном раздался подозрительный шорох. Через мгновение в окно просунулась чья-то кудрявая голова. Предслава приглушённо вскрикнула, закрыв ладонью рот.

– Не бойся, светлая княжна. То я, Моисей Угрин, – прошептала голова.

Моисей неслышно, с кошачьей ловкостью вспрыгнул на подоконник. Мстислава поднесла к его лицу свечу.

– Чего грязной такой? Одёжка-то вся изодрана, – презрительно усмехнулась Мстислава. – Али печенеги вас с Борисом побили?

– Хуже, госпожа пресветлая. – Моисей с глубоким горестным вздохом опустился на лавку, залпом осушил поданную Предславой кружку с малиновым квасом и начал скорбный рассказ:

– Печенегов так мы и не повстречали. Решили обратно идти. Мимо Переяславля прошли, стали на ночлег на Альте-реке. Шатры, вежи походные расставили. Тут прискакал ко князю Борису из Киева гонец и молвит: княже, отец у тебя умер, а Святополк уселся на его место. Все в Киеве тебя хотят на столе видеть. Не люб киянам Святополк. Ну, Борис в слёзы и отвечает гонцу: не пойду супротив старшего брата. Его, мол, право стол киевский держать. Уехал гонец ни с чем. А Борис собрал нас и говорит: не хочу ратиться более. Идите каждый куда желаете. Ну, почти вся дружина Владимирова и разбрелась. Наш брат средний, Ефрем, в Смоленск подался. Остались возле Бориса мы с Георгием да ещё пара гридней. Вдруг посреди ночи новый гонец скачет. Тайно, от доброхота одного киевского примчал. И говорит: спасайся, княжич. Послал Святополк тебя убить. Сговорил четверых бояр вышгородских на убийство. А имена их: Путша, Еловит, Талец и Ляшко. Сатана – отец им. Скачут уже, коней торопят. И ответил князь Борис: что ж, пускай. Бог Святополку судия! И пошёл Борис к себе в вежу, на колени встал да молитве предался.

– Святоша! – презрительно хмыкнула Мстислава.

Предслава больно ущипнула сестру за локоть и так гневно взглянула на неё, что Мстислава мигом притихла.

– Ну, а на рассвете ворвались в стан наш убивцы, – продолжал Угрин. – Пронзили княжича Бориса копьями, бросили на телегу. Георгий хотел было его защитить, дак его тож… – Моисей всхлипнул. – Мечом рубанул Ляшко, злодей. А после, видит, ожерелье у Георгия на шее, захотел снять, да не возмог. Так голову Георгию отрезал. Мне же брат велел на дерево забраться и схорониться там. А после, говорит, езжай скорее в Киев, княжне Предславе всё, что тут увидел, передай. Вот…

Моисей замолчал. Предслава в ужасе закрыла ладонью лицо.

– Боже, звери какие! И Святополк – изувер экий!

– Что от него ждать? Поди, отца-то тоже он прикончил, – промолвила со злой усмешкой Мстислава. – Вот что, вьюнош, – обратилась она к Моисею. – Упрятаться тебе надо. Сделаем так: бабою тебя нарядим. Млад, усов и брады не отрастил покуда. И станом тонок. За девку без труда сойдёшь. Ступай покуда тихонько ко мне в горницу. Платье те подберём, повой.

Мстислава ухватила отрока за запястье и осторожно, стараясь не шуметь, вышла. Вскоре она воротилась и сказала дрожащей от ужаса сестре:

– Крепись, сестрёнка. Думаю, дело теперь за нами. Знаю, как быть.

– Что же делать? Что мы можем?! – в отчаянии воскликнула Предслава.

– Грамотку мы напишем… ты напишешь, ты грамоте обучена. Ярославу в Новгород. Отец, мол, умер, Борис убит. Собирай, братец, рати, спасай нас от Святополка. На него, на Ярослава, единая надежда.

– Я Позвизду такожде напишу. Хоронился бы от Святополка.

– То после. Ярослава упредить – важней. В общем, так: ты пиши, а я человека сыщу, который до Нова города бы добрался и грамотку нашу передал.

Сестра ушла, а Предслава, сдерживая слёзы нахлынувшего отчаяния, достала из ларя бересту и принялась писалом выводить ровные строчки: «…Отец умер, а Святополк сидит в Киеве, убил Бориса… Берегись его…»

Внизу начертала: «Сёстры твои Предслава и Мстислава».

Бересту покуда княжна упрятала под подушку, затем разделась и легла. Сон никак не приходил, в темноте Предславе казалось, что кто-то крадётся к её ложу, что она слышит хриплый голос Святополка: «Что, не хошь за Болеслава идти?! Эй, холопы! Путша, Еловит! Придушите её!»

И видит княжна перед собой чёрные, как южная ночь, глаза изменника Володаря.

«Щас содеем, княже!» – слышит она его жаркий шёпот.

«Прочь, прочь, лиходей!» – Предслава вскочила с ложа, зажгла свечу. В светёлке было пусто и тихо, только из смежной каморы доносился громкий храп шляхтинки. Понемногу успокоившись, княжна снова легла.

Стала думать о Георгии. Храбрый был отрок и верность сохранил её отцу и брату, один из немногих. Вспомнила Предслава, как год назад сидели они всю ночь под липами в саду, какие слова говорил ей Георгий, как признавался в любви. Не выдержав, разрыдалась княжна, бурно оросила слезами пуховую подушку. Ей не верилось, что Георгия нет на свете, что его убили, да ещё так жестоко.

«Господи, почему люди столь алчны, корыстолюбивы, бессердечны?! Почему убивают друг друга, не ведая жалости?! Почему столь много среди них таких выродков, как Святополк?! Откуда берутся переветники, подобные Володарю?!» – немо вопрошала Предслава в темноту. Она искала ответы, но найти их не могла. Было страшно и горько.

Утром явился к ней Моисей Угрин, обряженный в цветастый женский саян. Увидев его, Предслава невольно тихонько хохотнула. Смешон и неловок был Моисей в девичьей сряде.

– Сестра твоя передать велела: нашла верного человека. Грамотку давай.

Предслава сунула ему в руки бересту. Моисей поклонился и вышел. Княжна встала перед ставником с иконами, зашептала со слезами на глазах:

– Спаси, Господи! Охрани от ворогов лютых!

Глава 23

Боярину Фёдору Ивещею окружение нового киевского князя Святополка сразу же пришлось не по нраву.

«Одни убивцы, да переветники, да разбойники, да волхвы! Нет, с ними каши не сваришь, – размышлял Фёдор. – А коли на ентих людей Святополк опирается, то не усидеть ему долго на столе. Такие, как Володарь, сего не разумеют. Вот начнись какая заваруха, и те же кóвали да гончары вмиг от Волчьих Хвостов да Горясеров отворотятся! Да и дружинники простые к Ярославу перебегут. Нет, не то, не то в Киеве творится. Надо как ни то подобру-поздорову от вас, лиходеи, подалее убраться».

Самое милое дело – отсидеться бы сейчас в каком дальнем углу, переждать грозовое время. Но куда денешься, если, что ни день, зовут на совет в княжью палату да думают, кого бы следующего из Владимировых доброхотов погубить. Прикончили воеводу Александра, зарезали Бориса и его любимца – Георгия Угрина, на Смядыни под Смоленском убили другого Владимирова сына – Глеба. С ним расправиться послан был Горясер, и из страха перед ним собственный Глебов повар, некий Торчин, на глазах у всех зарезал юного муромского князя кухонным ножом. Вслед за Глебом покончили ещё с одним сыном покойного Крестителя Руси – Святославом Древлянским. Тот, узнав об убиении Бориса, драпанул на запад, к угорским пределам, верно, мыслил укрыться у родичей покойной матушки своей, Мальфриды, но уже в самых Карпатах догнали его посланные Святополком убийцы и закололи ножами, стойно барана. Посылал Святополк своих людей и в Луцк, но Позвизд, видно, был упреждён и вовремя унёс ноги в Полоцк, к своему племяннику Брячиславу. Святополк, сведав о неудаче дела, топал от ярости ногами, ругался на чём свет стоит, брызгал слюной от злобы.

Расстроившись, новоиспечённый киевский владетель стал глушить тоску и злобу вином. Едва не каждый божий день учинял он во дворце пиры, слушал песни слепцов-гусляров, щупал молоденьких рабынь.

«Зря связался с вами», – думал Ивещей, с хмурым видом поглядывая на заливающегося громким смехом Могуту, на облапившего одну из бывших Владимировых рабынь Горясера, на Хвостовну, которая, как всегда, разодетая в дорогой ромейский скарлат, всё норовила сесть поближе к излиха вкусившему вина князю, а добравшись, без стеснения обвивала пухлой белой рукой его худую жилистую шею.

Во время одного из таких шумных пиров и подсел к Ивещею Володарь. Сам он чурался веселья, всё больше пропадал где-то в волостях, исполняя княжеские порученья. Верховодил же всей этой ордою – боярин Фёдор уразумел – Волчий Хвост. Не случайно и дочь его так нагло набивалась Святополку в полюбовницы.

Володарь говорил вполголоса, отрывисто роняя слова, чёрные глаза из-под насупленных бровей смотрели жёстко и упрямо.

– Твой час пробил, боярин… Посылает тя князь… к Ярославу, в Новый город… Последний остался ворог… Дам тебе в подмогу людей… Тихо чтоб…

Ужас пронзил Фёдора, хотел тотчас отвергнуть он Володарево предложение, ответить прямо: «Что я, тать?»

Смолчал, уразумев, что ничего, кроме гибели, прямота эта ему не даст. Сказал так же тихо, едва слышно:

– Будь по-вашему. Когда отъезжать?

– Заутре. И торопи коней. В Смоленске ладья тебя ждать будет.

«Нелюди вы! Связался с вами на свою голову! А всё ить с той ночи началось, когда из плена тя выпустил, ирод! – С горечью и досадой глянул боярин на Володаря. – Что ж, довольно мне в вашей упряжке ходить! Свою голову на плечах имею!»

…Людей своих Фёдор оставил на Ильмене близ устья Волхова, сам же конный рванул наперёд, норовя успеть упредить Ярослава. Когда, запыхавшийся, ввалился в горницу в окружении нескольких оружных нурманов, которые неусыпно охраняли все подступы к князю, то упал на колени перед Ярославом и поведал ему обо всём, что случилось в Киеве.

Ярослав, как оказалось, всё уже знал. Верный человек привёз ему грамоту сестёр. Молодой новгородский владетель сидел молча, кусал усы, на Ивещея он почти и не смотрел, погружённый в свои невесёлые думы. Наконец взмахом руки велел ему встать, строго спросил:

– Мне служить будешь?

– Как же? Для того и пришёл, светлый княже!

– Попутчиков твоих нурманы мои порубают. Ты же возле меня пока останешься. Сотню тебе под начало дам. Но если лукавы слова твои, не надейся сухим из воды выйти. На всякого лиходея, боярин, добрая верёвка всегда отыщется. Помни.

Так поступил боярин Фёдор Ивещей на службу к князю Ярославу. На исходе лета новгородцы на ладьях и посуху выступили на Киев и стали на правом берегу Днепра близ Любеча. Назревала ратная страда.

Глава 24

Взаперти, по существу, не выходя из терема, провела Предслава с сёстрами остаток лета и осень. Приставленная Святополком шляхтинка всё присматривала за нею, не отпуская от себя. От Алёны, которую Святополк отослал в деревню, вестей не было, изредка приходил лишь к Предславе старый учитель её, отец Ферапонт, вместе с ним молились они об избавлении от напастей.

– Ироду сей Святополк подобен! Сколько народу сгубил невинного! А топерича ещё и рать учинил с братом Ярославом! Не скоро, дочка, раны затянутся, долго ещё враны хищные с карканьем глад свой на полях бранных утолять будут! В церкви же ныне разброд и шатанье. Пресвитер Анастас руку Святополка держит, митрополит же Иоанн – на стороне Ярослава. Кажен день его в молитвах в соборе Софии поминает. А Бориса, брата твоего убиенного, в Вышгороде схоронили. Столько люду было! И все плакали.

– Отче, а о Позвизде нет ли весточки? Как он?

– Жив Позвизд. В Полоцке ныне, у братанича твоего Брячислава укрывается. Вот прислали они мне грамотку тайком. Сказывают, в Луцке нечестивый Горясер бесчинствует. Боярина Синька Борича заколол, искал Позвизда, да успел брат твой уйти болотами в Полоцк. Гневался вельми окаянный Горясер, много народу пострадало. Одних секли до полусмерти, другим руки отрубали, третьим очи вынимали. Ох, Божья кара на нас, несчастных! Мало в нас смирения, а гордыни и зла ох как же много скопилось! Вот и выплеснулась злоба человечья! Ты, дочка, молись, молись пуще! Оно, может статься, и минует вборзе время лихое. Погинет Святополк, погинет Горясер и иже[158] с ним, под сенью доброго правителя воссияет Русь наша многострадальная! Тогда и ты замуж пойдёшь за человека доброго, чада народятся.

Предслава плакала, молилась, ночами ей становилось страшно, всё стояли перед ней немигающие чёрные глаза Володаря. В них таилась злоба, было преступление, это были словно бы глаза самого антихриста, явившегося сюда из глубин ада.

Со Святополком Предслава более не желала говорить. Когда пытался он сказать ей что-то, повстречав иной раз в переходах или на гульбище дворца, то Предслава молча отворачивалась и уходила. Святополк бранился, грозил ей, но это не помогало.

Так же точно не замечала более Предслава и Хвостовну. Лишь однажды, когда та слишком уж настойчиво приставала к ней со своими пустыми разговорами, не выдержала и бросила прямо в расплывшееся курносое лицо:

– Вон отсюда! Мразь! Подстилка воровская!

Взвизгнула от злости воеводская дочь, метнулась змеёй вниз по переходу, побежала, верно, жаловаться на несносную гордячку-княжну всесильному родителю.

Но Волчьему Хвосту было не до девичьих разборок. В начале осени собранное кое-как ополчение вместе со Святополковой дружиной и союзными печенегами двинулось навстречу Ярославу в сторону Любеча. В княжеском дворце воцарилась тишина, стихло всё в тревожном ожидании грядущего. Безмолвно было и в бабинце, под замком сидела Владимирова вдова с маленькой дочерью, ярусом выше часами стояла на коленях перед иконами Мстислава, молясь о победе своего брата, в другом крыле зоркая шляхтинка присматривала за Предславой и Анастасией. Кроме Десятинной, княжнам никуда не разрешали отлучаться. Да и куда пойдёшь унылой порой, когда по крышам теремов барабанит дождь, а деревья в саду роняют последнюю листву и стоят обнажённые и серые.

Уже и первый снег срывался с серых туч, падал на землю и тотчас таял, превращаясь в холодные лужи, которые по утрам покрывались тонкой хрустящей под ногами корочкой льда, когда потянулись в Киев первые беженцы из Святополкова ополчения.

Предслава заметила, как предусмотрительная шляхтинка стала наскоро складывать в сундуки рухлядь.

– Что, бежать порешила? – с презрением спрашивала её Предслава. – Не сладки стали киевские харчи?

Полька ничего не отвечала, лишь кривила уста в деланой улыбке.

Вершник в дощатой броне прискакал в детинец рано утром, топот копыт разбудил спавших ещё княжон.

Предслава прильнула к окну. Всадник спешился посреди двора и закричал тонким голосом:

– Открывайте двери! Перемог князь Ярослав Святополкову рать!

Никто уже не охранял княжеских дочерей. Гурьбой побежали они в гридницу, на ходу ловя добрые вести.

Гонец в остроконечном шеломе загородил Предславе дорогу.

– Не узнаёшь, подружка? – Тонкий голос показался княжне хорошо знакомым.

И когда шелом был сорван с головы, а каскад золотистых волос волной скатился по облитым железом плечам, княжна изумлённо воскликнула:

– Майя?! Ты!

Подруги уединились в покоях Предславы. Златогорка сорвала с рук кольчужные рукавицы, отстегнула с пояса меч в ножнах, из голенища сапога достала кривой нож, затем принялась развязывать ремешки на кольчуге.

– Да ты поранена! – Княжна увидела на теле Майи, когда та стянула с плеч нижнюю рубаху, кровавые синяки на груди и животе и рваную рану на боку.

– Да то царапина! На мне, как на собаке, всякая болячка заживает! – рассмеялась Майя.

Предслава, не слушая её, промыла рану тёплой водой и перевязала тряпицей. Пожалела, что не было рядом Алёны – мамка знала толк в целебных травах.

– Не болит? – вопрошала княжна.

– Да нет. – Майя удобно расположилась на лавке.

– Как же ты? Тогда уехала, не попрощалась.

– Недосуг было. Прости уж. Дом продала, коня доброго купила да на Орель тогда рванула, на заставу. Взяли меня к себе ратники удатные. В дозор ночами ходила, в крепости скакала с вестями грозными, несколько раз с печенегами сшибались. Много чего было. А потом весть пришла: князь Владимир умер, а сынов его Святополк одного за другим убивает. Ну я тогда, да и другие ратники, разбрелись посторонь, кто куда. Присоветовали мне в Новый город идти, к Ярославу в войско наняться. Набирает, баяли, князь Ярослав воинов добрых в дружину. Ну, я и порешила… Ярослав мя за парня принял, представь себе. – Златогорка хохотнула. – Потом токмо признал, головой мотнул, молвил: «Ну, девка! Ну, поленица удатная!» Три месяца стояли мы на Днепре, на берегу, а на другом берегу – Святополк с ратью своей. Истосковались, думали, не судьба уж биться, когда нощью вдруг поднял нас князь, велел белыми тряпицами шеломы обвязать, чтоб своих от чужих отличить, да и повёл на ладьях чрез Днепр. В общем, напали мы на рать Святополкову, долго рубились при луне, на рассвете токмо управились с ими. Святополк бежал, сказывают, в Польшу и Володарь-изменник с им вместях. Многих ближников его побили мы. Коницар пал, Могута-разбойник такожде. Волчьего Хвоста живым в камышах взяли, прятался тамо, гад! Ну, князь Ярослав велел его тотчас смерти предать. Илья-храбр о его и меч поганить не восхотел. Кулаком по виску саданул, Хвост и кончился.

– Ужас! Столько убитых! Матери, жёны, дочери плачут, верно, убиваются! – с тяжким вздохом заметила княжна. – Нет в людях милосердия! Одно зло токмо творят!

Златогорка ничего не ответила, лишь зевнула устало.

– Посплю я у тя тут, на лавке. Мочно? – Уловив согласный кивок Предславы, она сняла сапоги и растянулась на крытой бархатом лавке. Княжна заботливо укрыла подругу тёплым покрывалом.

– Да, ещё сказать забыла, – промолвила Майя. – Фёдор-то Ивещей, боярин, с Ярославом нынче. От Святополка ушёл. Да он вроде как в тёмных сих делах не замешан. Принял его братец твой, сотню дал. Добре Фёдор рубился, в первых рядах. Един раз уж занёс надо мною меч Святополков ратник, дак он прямь десницу с мечом и отсёк. В обчем, выручил мя. Я тем же ему ответила. Печенега в спину ткнула, который сзади на его наскочил. Вроде как собратья мы топерича ратные с им, после битвы пили из одной чаши мёд.

– Не верь ему, Майя, – строго изрекла Предслава. – Хитрый он, боярин Ивещей. Батюшка его не любил. Да, ратник он добрый, но как человек скользкий. Выгоду свою всякий раз наперёд чует.

Златогорка вскоре крепко заснула. Предслава подошла к окну. Во двор въезжали ратники, до ушей её доносился весёлый говор.

Княжна сошла в сени. Откуда-то сбоку, напугав её, подскочила шляхтинка, бухнулась в ноги.

– Княжна, дорогая, обереги, защити! Служила тебе, молчала о многом! Знала, что человека одного… юношу прячешь ты в бабьем платье. Никому о том… Ведь знала… – Она рыдала, всхлипывая, у ног Предславы.

– Хорошо, оберегу. Токмо поклянись, что служить мне верно станешь! – строго и сухо сказала княжна.

– Вот тебе крест! – Шляхтинка по-латыни, слева направо, положила крест. – Маткой Боской клянусь!

– Встань тогда с колен, следуй за мной. – Предслава жестом руки увлекла её в гридницу. Там из дальнего угла осторожно выглядывал Моисей Угрин, всё ещё обряженный в сарафан. При виде его и Предслава, и шляхтинка невольно рассмеялись.

– Хватит тебе прятаться! Ступай наверх да в одежонку свою переоблачись! – приказала княжна. – Ты сопроводи! – велела она шляхтинке.

Моисей проворно шмыгнул в дверь. За ним следом, шелестя чёрным платьем грубого сукна, скрылась полька. Оставшись одна, Предслава вздохнула и медленно опустилась на лавку. Моисей напомнил ей о Георгии. Ведь любил её добр молодец, любил!

И верен был до конца Борису, погиб, защищая его! Снова вспомнила Предслава давнюю встречу под липами и горько расплакалась. Такой, рыдающей за столом в горнице, и застал её тихо вошедший Ярослав. Утешать, говорить о чём-то молодой князь не решился, постоял да неслышно вышел обратно в сени, запретив своим гридням тревожить сестру.