Текст книги "Гром и молния"

Глава 5

Во второй половине дня накал боев абсолютно не снизился. Как бы не наоборот – горячее стало. Появилась озлобленность. Потери у наших оказались довольно большие – на земле столбами дыма отмечались костры сбитых самолетов…

Немцы тоже как-то ожесточились. Они сильные пилоты. Аккуратные, более осторожные, чем наши, менее рисковые, но – сильные. Профессионалы. Чистый, уверенный пилотаж. Отличная стрельба. Очень хорошо работают в связке пар и звеньев. Правда – плохо держат удар. Если сбить одного-двух, сразу энтузиазм у них пропадает, начинает работать рациональный расчет и на первый план выходит кристальной прозрачности мысль: «Алярм! Здесь убивают! А жизнь-то у меня одна!» И – все, тут же переворот – и немедленный выход из боя… Только мы их и видели. Такое вот им право было дано – самим определять, что делать: драться или драпать… И еще – немцы не терпели нашего численного превосходства и превосходства по высоте. Если наших самолетов при встрече с немцами оказывалось больше – они никогда не подходили. Если у наших численность была меньше, но имелось преимущество по высоте – то же самое. Не подходили и в бой не вступали. Берегли себя фашисты, хотели жить вечно, наверное. Надо будет им эту мировоззренческую ошибку разъяснить при случае.

Но если группа «мессеров» ловила нашу пару или звено, то принималась бить жестоко и озлобленно, быстро и четко перестраиваясь в высоте и падая оттуда на наши самолеты. Особенно немцы свирепствовали, если им удавалось отбить от строя штурмовик или поймать подбитый зенитками бомбардировщик. Вот тут уж они показывали себя во всей красе! Особенно – если штурмовик был одноместный, без стрелка сзади. А таких самолетов в штурмовых полках оставалось еще немало.

Что интересно – оружие «Мессершмиттов» могло пробить броню «Илов» только при стрельбе менее чем со ста метров и при прямом или близком к прямому угле пушечной трассы «месса» к броне штурмовика. Иначе снаряды отлетали горохом. Эти рикошеты бывали хорошо видны, между прочим. Даже бронестекло «илюши» снаряды немецких истребителей не пробивали. Так что мы часто замечали, что «мессы» буквально присасываются к штурмовикам сзади, как пиявки какие, и висят у них за хвостом, упорно поливая снарядами заднюю бронеперегородку, за которой бензобак. Бронеспинку штурмовика 15-и 20-мм снаряды пушек «мессеров» практически не брали…

В таких ожесточенных атаках немцы иногда теряли осторожность и забывали поглядывать назад… За что мы их жестко наказывали. А к «илюшам» со стрелками немецкие летчики, надо сказать, близко не любили подходить. Они обычно как: просвистят на повышенной скорости, стрельнут метров с четырехсот – и вверх! А что ты «Илу» одной очередью с четырех сотен метров сделаешь? Они, бывало, приходили к себе на аэродромы с сотней-другой пробоин в крыльях и фюзеляже. И весь бронекорпус в щербинках и вмятинах от попаданий пуль и снарядов авиационных пушек.

Так вот. Мы, значит, тоже отметили, что немцы теперь стали жестче драться, старались держать удар. По сути, речь сейчас шла об одном: кто станет «хозяином воздуха», тот в дальнейшем будет диктовать противнику свою волю.

Фашисты ясно понимали, что возврата к той воздушной войне периода сорок первого – сорок второго годов, в которой они чувствовали себя королями, уже не будет. Наши летчики получили новую технику, приобрели бесценный боевой опыт и навыки. Обновилась и тактика, наладилось боевое управление авиацией. И все! Немцы покрутили носами и поняли: «Нам конец…»

А не хотелось ведь, ох как не хотелось! И всколыхнулась волной ярость отчаяния – за одну только возможность хоть на мгновенье вновь почувствовать себя сильными, умелыми, грозными асами Люфтваффе они сейчас и грызлись ослабевшими, сточенными в боях и прореженными нашими летчиками зубами… Но кусались они еще ожесточенно и смертельно… Воевать немцы умели всегда.

А вот у наших пошел какой-то сбой в боевом управлении воздушными силами… Не смогло командование воздушных армий создать даже не перевес, а простое равенство сил в воздухе. Вопреки требованиям приказа наши подходили к линии фронта максимум парой звеньев истребителей. Ну в редких случаях – эскадрильей. А противостояли им группы немецких бомбардировщиков штук по сорок-пятьдесят, да еще под прикрытием двадцати-тридцати истребителей. Вы представляете, какой длины должна быть колонна из пятидесяти самолетов? И что делать в этой ситуации десятку наших машин? Только заорать в жуткой ярости: «Бей фашистов!» – и без оглядки броситься на врага!

А когда боевая ярость застилает глаза кровавым занавесом, да еще на тебя наваливается эта чертова перегрузка, да еще когда это четвертый вылет, да все предшествующие три были с воздушными боями, то…

Ты не замечаешь, как скупым, отточенным маневром, с высоты, от солнца, безжалостными и безразличными к жизни человеческой крылатыми ангелами смерти тебя сзади настигает пара «Мессершмиттов-109G6». Может быть, ты еще услышишь глухой бой 30-мм пушки за спиной, ощутишь, как под ударами снарядов задрожит твой истребитель, как он жалобно закричит от боли рвущимся дюралем, задерет нос в попытке уйти туда – в голубое, чистое и прохладное небо… Может, в затуманенное от ран сознание еще пробьется чей-то крик в наушниках: «Девятка»! Горишь, прыгай, прыгай…» – но уже не останется сил поднять руку, сбросить фонарь… И вот ты, повиснув на привязных ремнях, пуская кровавые пузыри пробитыми осколками снарядов легкими, видишь, как пламя вырывается из-под приборной доски и сначала робко, украдкой, касается колена… руки… пробует тебя на вкус… А потом – торжествующим ревом горящего авиационного бензина обнимает тебя в кабине падающего истребителя и рычит: «Мой! Мой! Теперь ты мой!» И это короткое объятие – на всю оставшуюся тебе жизнь… На несколько секунд, пока мать сыра земля не примет тебя, спасая от жгучей боли и обиды. «Мне больно, мама… Как же мне больно!» – «Спи, сынок, уже все… Спи, мой родной…»

…Я зарычал в бессильной ярости. Я не успел: фашисты ударили, и теперь Лешка Скворцов – командир звена из соседнего полка – падал в горящей «лавочке» вниз. Сама Курская земля под нами, казалось, ходила волнами и дрожала. Ее рвали бомбы и снаряды, мяли тяжелые туши фашистских танков. Но смотреть на горящую каплю Лешкиного самолета было некогда – сощурив глаза, я искал взмывшую на солнце пару его убийц.

Левым боевым разворотом я рванулся в высоту. Вот они! Немцы, выйдя из атаки, спокойно разворачивались и готовились снова упасть в клубок дерущихся ниже нас самолетов. Под нами, на высоте до двух тысяч метров, все было затянуто дымом пожаров и пылью от разрывов снарядов. Танки разматывали за собой либо длинные серые шлейфы пыли, либо – цвета копоти, пронизанные оранжевыми языками пламени. Самолеты внезапно выскакивали из клубов дыма, стреляли и снова исчезали в облаках. Это был непредсказуемый, изменчивый воздушный бой.

– Внимание всем! Усилить осмотрительность! В воздухе группа фашистских асов! «Молнии» – прикрывайте наши самолеты, держитесь с превышением.

Пара, убившая Лешку, заметила нас с Василием и не спеша стала затягивать нас на высоту. Знают, гады, что тысячах на шести преимущество перейдет к ним! Ага, перешло бы… Но не сейчас.

– Вася, не дергайся, не пугай клиента… Пусть потешатся… Иди за мной на двухстах.

Все же великолепная у «третьяка» скороподъемность! Две пары истребителей устремились ввысь, к условной ленточке финиша нашей гонки… Кто первый, тот и будет жить. А кто не успел, тот, извините, опоздал! Только так и никак иначе…

Пять тысяч… Еще, еще… Пять пятьсот. Хватит! «Мессы» ниже, они в растерянности… Все еще пытаются лезть вверх и не понимают, почему они отстали от советских истребителей. А вам уже давно надо было удирать, но – теперь уже поздно!

Я убрал обороты и резко положил истребитель на крыло. Чуть ниже и сзади мой маневр повторил ведомый. До «мессеров» в серо-желтом камуфляже – метров восемьсот. Разворот завершен, мой «Як» начал набирать скорость. Я чуть дал газку – истребитель метнулся вниз, туда, где бестолково растопырились два пятнистых хищника.

Вот «Мессершмитты» сообразили, что через мгновение их будут убивать. Они как-то резко, судорожно опустили носы и выжали максимальные обороты. Раздался неприятный свист их моторов. Но – ничего не происходит мгновенно. Им не хватило долей секунды.

– Вася – бей заднего!

Очередь, вспышки разрывов на плоскости и на кабине вражеского самолета. Отлетает отбитое крыло, я проскакиваю «месса», а он, ускоряя вращение вокруг своей оси, проваливается вниз. Если летчик и жив, он не сумеет выпрыгнуть. Самолет просто не отпустит его от себя… Чуть накренив истребитель, я секунду-другую наблюдаю за падающим самолетом. Вижу, как горит и падает ведомый немецкого аса – его зажег Василий. Тысячах на трех под нами замечаю звено «мессеров», идущее вытянутым пеленгом.

Какой-то не очень характерный для фашистов строй. И раскраска самолетов не такая, как у немцев. Более яркая и насыщенная, зеленых и коричневых тонов.

– Вася, атакуем! – падая на эту четверку, я вспоминаю информацию офицера разведуправления армии – здесь, под Курском, на стороне немцев воюет эскадрилья испанских и эскадрилья венгерских фашистов. Кто-то из них… Ну, будем знакомы!

Тяга убрана почти на «ноль», а скорость все равно нарастает слишком быстро. Это может оказаться опасным. Приходится чуть отвернуть, чтобы погасить скорость и заодно занять более выгодную для атаки позицию.

А эта четверка, в незнакомой раскраске и с какими-то желтыми рисунками на капотах, расходится, чтобы атаковать пару наших «Яков». Не вижу номеров!

– Всем – смотреть хвосты!

Предупрежденные мной «Яки» вильнули и вышли из-под атаки, «мессера» разочарованно пыхнули дымком, на форсаже двинулись вверх левым боевым разворотом – и ворвались прямо в наши с Василием дружеские объятия.

Очередь, другая. Есть! Атакованный «месс» смертельно ранен. Он, дымя, рванул было вверх, но, не завершив петли, сорвался в штопор. Готов! Василий тоже пробил своего. Он стрелял по кабине, и теперь «месс» с убитым пилотом нелепо закувыркался вниз.

– За мной! – я огляделся по горизонту. Истребители еще сновали вокруг рассерженными шмелями, но накал боя потихоньку затухал. «Яки» и «Ла-5» вытесняли немцев с места воздушной схватки. Противник не смог переломить ее ход в свою пользу…

– «Молнии» – сбор! Сбор! Я в левом вираже на двух тысячах, все ко мне! – Пора уже было уходить: бензина осталось всего ничего. Только-только долететь.

Из клубов дыма и пыли, как цыплята к своей наседке, к нам с Василием выскакивали «Яки» с молниями на капоте. Все? Вон – подошло одно звено… другое, а где еще одна пара? Ага – вот и они. Все, собрались – пошли!

* * *

Дошли и сели все благополучно. Что нельзя было сказать о соседях…

Сразу после нашей посадки руководитель полетов, переговорив по рации, подошел ко мне.

– Соседи садятся, товарищ капитан. Командир 161-го полка…

Я взглянул. С запада, поддымливая мотором, на посадку заходил «Як-1б». Второй «Як» шел нормально, без дымного следа.

– Петр Сергеевич, – обратился я к своему технику, – ты ведь «Як-1б» знаешь? Пойдем, посмотришь, если что. И еще кого-нибудь возьми.

Скинув парашют на землю, я бросил на него шлемофон, расстегнул и снял портупею с кобурой и начал сбрасывать комбинезон. Рядом с водовозкой уже стоял солдатик и выцеливал меня наконечником шланга.

– Давай, лей! – плотная, холодная струя ударила в грудь. Я аж заплясал на плоском снарядном ящике. – Эх-х, х-хорош-шо! Давай еще лей, не жалей!

Быстро ополоснувшись, я наскоро вытер голову полотенцем и прямо на мокрое тело натянул комбинезон. Когда истребитель командира соседнего авиаполка подрулил к стоянке, я уже затягивал на себе ремень.

– Капитан Туровцев, заместитель командира отдельной авиационной группы «Молния»! – откозырял я средних лет майору, который, не глуша мотора, тяжело вылез из кабины «Як-1б».

– Слышал, знаю, – буркнул он, козыряя в ответ. – Майор Овсюгов, командир 161-го ИАП.

– Что у вас с самолетом, товарищ майор? Заглушите двигатель, наши специалисты посмотрят…

– Некогда, капитан! До вас долетел, до себя как-нибудь доковыляю… Видел вас сегодня в бою… Выручайте, братцы! – вдруг, не сдерживаясь, крикнул майор. Его лицевые мышцы судорожно задергались. – У меня половину полка… как корова языком… Эх-х!

Он рукавом вытер лицо и, успокаиваясь, продолжил:

– Выручайте нас, ребята! Вы же можете, я видел! У меня молодежь, ни в группе толком удержаться не может, ни в паре… Эх! – Майор безнадежно махнул рукой. – Смелости-то полно, умения вот нету! Горят! Один за другим горят! Утром вылетали – двадцать четыре истребителя было… – Он непроизвольно всхлипнул. – Двадцать четыре, твою ма-а-ать! – как бы удивляясь собственным словам, протянул майор. – А сейчас – девять… Девять, ты понял, капитан? Всего девять! А через час сколько останется? А? Я тебя спрашиваю!

– Прекратите истерику, майор! – Надо побольнее ему врезать, чтобы себя жалеть перестал. – Группа «Молния» только что вышла из боя. Четвертый вылет с утра. Сбито… Сколько сбито? – повернулся я к подошедшему старшему лейтенанту Извольскому. – Только за первую половину дня группой сбито семнадцать самолетов противника! У нас потерь нет. Учить надо было своих пацанов, майор! А не рыдать сейчас! Вы на войне, пора бы уже это понять…

Майор только открывал рот и негодующе хлопал глазами.

– Ты что? Меня… да я…

– Пр-рекратить! – я поймал его бешеный взгляд. – Чего вы добиваетесь, майор? Помощи? А мы что делаем там, над линией фронта? Приводи своих пацанов, и держитесь к нам поближе – фашистов на всех хватит! Вон они, группами до двух сотен самолетов весь день висят! Вот «лавки» из 194-го ИАП с утра с нами крутятся – и не жалеют! Потери есть, конечно, но – несопоставимые с вашими. Так будем ваш самолет смотреть?

– Нет! У себя посмотрю. До встречи, там, над ленточкой! Помогайте нам, «молнии»! Мальчишек ведь жалко!

Майор запрыгнул на крыло, быстро заскочил в кабину и махнул рукой ведомому. Истребитель взревел, обдал нас пылью и прямо со стоянки пошел на взлет.

– Бедовый мужик, – покачал головой техник. – Не наломал бы он дров с таким-то настроением…

– Не наломает, Петр Сергеевич, закалка у него есть… – проговорил я, провожая глазами превращающиеся в точки самолеты. – А если есть закалка – сталь пружинит, а не ломается…

– Так, товарищи офицеры! Внимание! Кто еще не заполнил форму отчета о вылете? Никаких «ох», и про чью-то мать я слышать не хочу! Вы в армии или кто? В армии все делается строго по порядку: вечером сапоги чистятся, а утром они надеваются на свежую голову! Вот в таком вот порядке… И никак иначе. Подходим, подходим… Сдаем отчеты, да поживее – обедать пора!

Глава 6

– Давайте, ребята, давайте! Наворачивайте как следует! Я сам пробу снимал, борщ – сказка! – Доктор Кошкин в белом поварском колпаке ходил вдоль длинного деревянного стола, за которым расселись обедающие летчики, и выдавал свою обычную порцию шуток и веселой трепотни, желая повысить настроение пилотов и дать им хоть маленькую, но разрядку.

– Виктор Михайлович, давайте заглянем ко мне, – пригласил меня подполковник Степанов. Мы прошли в удобную штабную землянку. Не успели присесть за стол, как раздалось гудение аппарата, и телефонист, зажав микрофон, проговорил: «Товарищ подполковник! На линии командующий армией!»

Степанов взял свою трубку. Звук был хороший, и я четко слышал весь разговор.

– Здравия желаю, товарищ Первый!

– Здравствуй и ты, Иван Артемович! Ну, что? Слышал уже?

– О чем?

– Не прикидывайся, Иван Артемович! Я о потерях! Сейчас еще четырех часов нету, а армия утратила в воздушных боях шестьдесят два истребителя… В некоторых полках осталось машин меньше, чем по штату в эскадрилье должно быть. Веришь, в 157-м полку осталось шестнадцать, а в 163-м и 347-м истребительных полках всего шесть и семь исправных «Яков»! В 279-й дивизии истребители «Ла-5» за день выбили наполовину. Из-за большого числа поврежденных машин боеспособность многих полков резко упала. В полках чудят, как будто летать разучились, – при вылете на боевое задание по тревоге группы не собираются над аэродромом, ведущие не ждут ведомых. Истребители вступают в бой разрозненно, без наращивания сил. Вызовы групп в районы боя в большинстве случаев запаздывают. Офицеры наведения врут в оценке воздушной обстановки. В общем, Иван Артемович, нашим истребителям пока не удается парализовать противника…

– Да-а, товарищ Первый… А чем мы-то способны помочь? Мы и так делаем все возможное…

– Знаю, Иван Артемович, мне докладывают. Верно, что у вас нет потерь?

– Так точно, нет.

– А сбили вы сколько?

– По донесениям летчиков, на 14.40 насчитывается семнадцать сбитых. Подтверждений с земли пока еще нет, но пехоте сейчас не до нас. Я лично участвовал в двух вылетах, могу вас заверить, что данные точные. Наверняка мы сбили и больше, но самолеты противника, «ушедшие с дымным следом», я приказал в итоговую таблицу не вносить. А семнадцать машин горят на земле, это всем видно!

– Молодцы, «молнии»! Другого такого результата ни на одну боевую часть в армии нет. Ты вот что, подполковник… Приказывать тебе я не могу, но прошу: помоги! Чем можешь – помоги! Сам же видишь – ломаем мы с немцем друг друга, нельзя нам тут слабину дать. Душить его надо, бить не переставая!

– Не надо меня уговаривать, товарищ Первый! Я не мальчик! Я с Испании их метки на своей шкуре ношу и все никак не расплачусь с долгами… Мы делаем все возможное. И будем делать. Но разменивать своих ребят «жизнь на жизнь» я не дам. Не для того группа была создана. Мы будем драться над своими районами прикрытия, уничтожать бомбардировщики врага. А еще лучше, если вы нам поручите обескровить истребительные части противника. К этой работе наша группа наиболее подготовлена. Ведь мы же – «истребители истребителей»!

– Вот и хорошо, Иван Артемович, вот и славно! Займитесь фрицевскими истребителями, дайте моим вздохнуть! Я еще «Кобры» в резерве придержал, вот их на бомбардировщики и нацелим. Ну, а вы уж давите «мессеров» с «Фокке-Вульфами», хорошо?

– Группа «Молния» со своей задачей справится, товарищ Первый!

Экий ты у нас, Иван Артемович, политик! Как завершил разговор: и согласился вроде бы, и о своем особом статусе впрямую сказал! Молодец.

Молодец-то молодец… Да вот что же нам делать? Уж больно накал боев высокий. Не сгореть бы в них, как бенгальскому огню – радостно, но моментально и бестолково…

* * *

– Разрешите, товарищ подполковник? – в проеме двери нарисовался наш инженер с раздувшимся от кучи бумаг и формуляров планшетом в руках.

– Давай-давай, инженер, заходи! Видишь, мы тут с капитаном Туровцевым кумекаем, как нам дальше жить-воевать… А ты с чем пожаловал, а?

– Да и я, товарищ подполковник, с этим же. Думки-то теперь у нас одни. Как бы и самим выжить, и немцев побольше угробить.

– Верно мыслишь, инженер, в корень, так сказать, зришь! Ну, говори…

– Техники первичный осмотр и обслуживание самолетов произвели, товарищ подполковник. Особых вопросов и тревог вроде бы и нет… – Инженер группы замялся.

– Давай-давай, выкладывай, что ты там приготовил…

– Пока – ничего особенного. Еще несколько пулевых пробоин нашли, заменили пару тяг, дыры заделали, естественно. Свечи проверили – нагара и свинца вроде нет. Масло в норме.

– Ну, что тянешь? Что не в норме?

– Меня беспокоят несколько моторов, товарищ подполковник.

– А что с ними?

– Пока ничего, но это – пока! Как вы знаете, ВК-107 форсирован до предела, облегчен до предела. Стенки мотора тонкие, узлы только-только дают рассчитанную прочность… А на четырех самолетах установлены 37-мм мотор-пушки. Да еще на четырех – мотор-пушки в 23 мм. Летчики палят во всю ивановскую, как у Пушкина в «Царе Салтане», не думая о прочности металла двигателя. В местах креплений мотор-пушек уже есть подозрительные трещины.

– Та-ак, ну и что же ты предлагаешь? Не стрелять?

– Я бы предложил заменить хотя бы 37-мм пушки на 23-мм. За них у меня меньше душа болит. А еще лучше – на 20-мм. Что вы, товарищ командир, на это скажете?

Я не выдержал и влез в разговор.

– Разрешите, товарищ подполковник? Мы сейчас пытаемся понять и решить одну проблему. А мне она видится более многогранной. 37-мм пушки на истребителе «Як-3» и мне представляются несколько избыточными. Да и летчики об этом сообщают. Понимают, что их нужно испытать, проверить в бою, но говорят, что уже и так все ясно! Великоват калибр для наших «молний». Можно документировать результаты стрельб по этим истребителям и менять пушки на 23-мм. Они, на мой взгляд, наиболее оптимально соответствуют понятию «мощного огня» у «третьяка». Кстати – замена пушек на любой калибр – хоть 20, хоть 23, хоть – 37 мм на весе истребителя, а значит, на его боевых качествах абсолютно не сказывается. Так что можно даже опросить летчиков и поставить такое оружие, которое они выберут сами. Ну а потом по итогам войсковых испытаний будет ясно, кто, сколько и чего сбил, каким количеством снарядов сбил и так далее. Это все впереди. Я же хочу сказать о другом. Считаю, что нам срочно надо накопить двойной, а может быть, и тройной запас моторов. Боюсь, не будут они у нас выдерживать свой ресурс. Посмотрите, что в бою приходится делать! Сплошное насилие над бедной железякой. То перегрев, то форсированный режим! Я еще удивляюсь, что они стружку не гонят… Что, есть уже стружка в масле? А что же вы молчите, товарищ инженер? Вы понимаете, что вы ставите жизнь летчика под угрозу? Мне как заму командира по боевой работе плевать, что мотор не держит сто часов ресурса! Сколько он уверенно даст? Пятьдесят? Тридцать часов? Пусть об этом душа болит у завода в Рыбинске… А вот если у летчика в бою мотор сдаст и не вытянет своих характеристик, то летчик немедленно будет расстрелян в своей кабине! Здесь лопухов нет, товарищ инженер! Против нас воюют лучшие асы фашистской Германии! Не забывайте об этом. – Я повернулся к Степанову: – Товарищ подполковник, я прошу, я настаиваю… Под мою личную ответственность, в конце концов! Я требую, чтобы моторы незамедлительно заменялись при малейшей угрозе снижения их рабочих параметров. Актируйте и отправляйте их к чертовой матери обратно на завод. Пусть там их изучают, а нам летать надо!

– Ну-ну, Виктор Михайлович, успокойтесь! Я думаю, что оппонентов у вас нет, и не будет. Ваш подход к этому вопросу мы полностью разделяем, не так ли, товарищ инженер? Вот и чудесно! Дайте заявку в воздушную армию на транспортный самолет в Москву и в ОКБ – на дополнительные моторы. Надо привезти сюда столько моторов, сколько потребуется. В конце концов – у нас важнейшее государственное дело! Понимать же надо!

* * *

А потом был еще один вылет и еще один…

Сразу после обеда и разговора в штабной землянке я собрал личный состав около своего гамака.

– Садитесь прямо на землю, Антеи… Это потом… А сейчас я вот о чем поговорить с вами хочу, товарищи красвоенлеты. Вы своими глазами видите – ситуация сложная. Я бы даже сказал: архисложная. Фашисты словно озверели, смерти не боятся. Нет, не так… Они пытаются снова, как летом сорок первого, сунуть наши ВВС носом в грязь. Навязать нам бой по своим правилам, заставить нас вспомнить чувство страха и неуверенности. Беседовал я сегодня с одним впечатлительным майором…

Я не стал впадать в театральщину и продолжил уже негромко:

– Этому не бывать. Нынче и год другой, и мы другие. Я к этому истребителю, к этим боям с конца лета сорок второго года готовился… Со Сталинграда… Да и вы в кустах не отсиживались. В общем, так…

Я сжал кулак и впечатал его в ладонь. Летчики уставились на мои руки. Дождавшись, когда они вновь поднимут глаза, я поймал их взгляды и начал накачку.

– С этого вылета меняем рисунок боя. Нам не нужны красивые поединки с фашистскими асами. Мы должны поставить дело уничтожения воздушного потенциала противника на поток. Я повторяю: на поток! На конвейер! На твердую фабрично-заводскую основу: взлетели, нашли, убили, вернулись, сели… И опять – весь производственный цикл снова. И снова. С перерывами, естественно, на обед…

Летчики заулыбались и стали переглядываться.

– Смотреть на меня! Я не шучу. Так и будем воевать – как работать. На фабрике, там, у наковальни, в забое кайлом махать… Кому что привычнее… Все красивости, лишние маневры и перестроения – исключить. Бить врага весомо, грубо, зримо. Бить сжатым кулаком, а не растопыренными пальцами. Будем ломать им психику. Атаки производить в составе звеньев. Не дробиться на пары! Не ввязываться в долгие схватки! Отныне принцип иной – короткий, мощный удар звеном, стреляют все, и снова – захват высоты и демонстрация угрозы нового удара.

Мы – «молнии», и бить будем, как молния бьет во время грозы. Мощно и неотвратимо, подавляя волю противника, наполняя его сердце страхом от безысходности, от невозможности скрыться, спрятаться от страшного удара. Бить, бить и бить! Но так, чтобы вас даже мизинцем немцы не могли зацепить! «Третьяк» это позволяет, он создан, чтобы навязывать противнику нашу волю и ломать его! Попробуйте поставить себя на место немцев. Представляете впечатленьице? В небе два страхующих друг друга звена, которые по очереди бьют и терзают группы машин с крестами. Причем – сила ударного воздействия просто ошеломляющая! Совместная залповая стрельба звеном. Это кого хочешь впечатлит. До мокрых памп… кальсон то бишь! Так и будет. Прямо вот с этого вылета. А сейчас – по машинам, товарищи летчики!

* * *

Сегодня «Як-3» с полным правом мог бы вписать первую строчку в свою замечательную фронтовую биографию: «На войну я попал в конце июня, в составе пятнадцати моих родных братьев из группы «Молния». Первый настоящий бой с противником провел седьмого июля 1943 года, в 06.00… А дальше – и пошло, и поехало!»