Текст книги "Догоняя рассветы. 6 жизненных историй"

Догоняя рассветы
Истории из жизни
Олеся ДЕРБИ

Иллюстратор Вероника Крюкова

Корректор Анатолий Заплатин

© Олеся ДЕРБИ, 2017

© Вероника Крюкова, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4485-6855-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Михалллна

Маленькая, тихая деревенька уютно расположилась на берегу Иртыша. Первая от реки улочка состояла из рубленных, чёрных от времени и непогод домиков. Между ними – заросшая травой песчаная колея.

Сверкая на тусклом осеннем солнце крохотными оконцами, домики эти словно клонились к закату с высоты крутого склона, любуясь своим отражением в воде… С большака их уже не было видно из-за спин больших, добротных, кирпичных усадеб. Всё новые и новые «плоды» современной цивилизации нахально подступали к избушкам.

В одном из таких домиков давно жила Танька. Татьяна Михайловна. Или просто Михалллна. Так звали её меж собой деревенские.

Она была странной женщиной. Маленького роста. Кругленькая. С пышной, колыхающейся при быстрой ходьбе грудью.

Ссутулившись, Михалллна быстро шагала по деревне. Размахивая правой рукой, словно дирижируя в такт. Бормоча что-то себе под нос, Танька хмурилась, складывая трубочкой пухлые, почти алые, но без всякой помады губы. В её глазах, ярко-синих, огромных и детских, бликами отражались опадающие жёлтые листья. Впечатляющая картина из осенних кадров.

Её боялись даже местные мужики. Эта пигалица (посторонние не верили) обладала недюжинной физической силой. И могла дать по физиономии любому двухметровому детине, если считала себя оскорблённой.

Бабы старательно обходили Михалллну стороной. Ведь Танька не терпела сплетен. Могла даже окна побить болтунам – наказание за длинный язык.

На момент нашего знакомства ей было около 40… Она, последняя в многодетной семье, осталась жить с матерью. А когда той не стало, не захотела бросать родительский дом.

Михалллна была сибирячкой. Настоящей, можно сказать, экологически чистой. Не выносила даже запах спиртного и сигаретного дыма. Обожала трескучий мороз. И никогда не болела.

Так она и жила. Скучно, однообразно и одиноко. Пока в её жизнь одним августовским днём не ворвалась я. Молодая режиссёрша, горожанка. Не терпящая застоя и однообразия.

Мне было чуть за 20. Избавившись от родительской опеки, уехав за 400 км от Омска, я оказалась в этой деревеньке в одном из северных районов области.

Я отличалась от местных. Очень. В яркой «лимонной» кофте, в зелёных штанах и красной куртке. С рыжим «ёжиком» на голове.

Моя персона вызывала любопытные взгляды и насмешки. Я стала клоуном для них – больших, пышущих здоровьем людей. И ладно. «Косить» под местную серость не собиралась. Молодая была. Дерзкая.

Меня поселили у Таньки «на квартире». Впервые увидев хозяйку и дом, я притихла. Сникла. Захотелось сразу домой. К маме с папой. В нашу благоустройку с большими светлыми комнатами… Но сдаваться было не в моих правилах. Присмотревшись к Михалллне повнимательней, решила действовать.

Наша с Танькой жизнь очень напоминала гастроли. Я таскала её на репетиции и постановки. Обсуждала костюмы и декорации. Советовалась во всём, давая возможность Михалллне выбраться из своей маленькой «раковины». Глаза этой женщины загорались особым, почти звериным блеском. Она «болела» моими идеями. Она наконец-то проснулась!

Таньке нравилась наша весёлая и яркая жизнь. Плюнув на все деревенские каноны, на новогодней дискотеке она предстала совсем другой. Юбка по колени, облегающая аппетитные полные бедра, и манящее декольте вогнали в ступор всех присутствующих мужиков.

Местный председатель-ловелас (красивый мужчина, «примерный» семьянин и отец двоих детей) тоже не остался в стороне. Несколько дней он ходил кругами у Танькиного дома, противно скрипя хрустящим снегом. «Прогнала!» – торжественно объявила мне хозяйка, от волнения колыхая грудью… И озорно засмеялась, как нашкодивший ребёнок.

Она изменилась не только внешне. Огромные глаза наполнились жизнью, утопив в слезах одной лунной ночью её одиночество. Колокольчиковый смех Таньки звучал повсюду. Перестав хмуриться, Михалллна засияла, как росинка на утреннем солнце.

Заметив перемены, к ней потянулась родня, «забросившая» несносную девчонку, как потрёпанный валенок на полати. К нам в гости стали захаживать Танькины братья. Здоровенные дядьки в возрасте, имеющие детей и даже внуков. Забегали («помочь по хозяйству») племянники с жёнами и ребятишками. Крохотный домик Михалллны постепенно наполнялся музыкой, светом и детскими голосами.

И ко мне изменилось отношение деревенских изменилось. Может, благодаря Танькиному авторитету (способна ведь и в морду дать!). А может, благодаря моим «заслугам» в местном клубе. Женщины стали носить короткие стрижки. Тёмно-зелёные, синие пальто в пол… Впрочем, красить волосы многие не отважились. Но тушь для ресниц появилась почти у всех. Всё чаще стали «ходить» по улицам брюки, маняще облегая изящные женские ножки…

Так что первую мини-революцию в своей творческой жизни я совершила! Правда, броневика под рукой не оказалось. Были лишь огромное желание помочь этим «затюканным» женщинам измениться.

Даже через год, уехав в райцентр играть в КВН, я приезжала в гости к Таньке. Ну как в гости… Дом Михалллны стал для меня родным. Её родня – моей роднёй. Её деревня – моей.

Меня здесь ждали. С любопытством рассматривали наряды и очередное безумие на моей голове.

Меня по-своему любили и жалели. Городская ведь. Коров не доит. Не прядёт. Не шьёт. Пестик от тычинки отличить не может.

С Татьяной Михайловной мы дружим по сей день. Я живу в Омске. Она – за 400 км от города. Но это не мешает нам общаться. Делиться друг с другом радостями и печалями.

Порой так не хватает её смеха. Звонкого, как колокольчик. Не хватает её мудрых слов. И житейского опыта.

Не хватает пушистого белого-белого снега, огромными шапками развалившегося на крышах. Не хватает потрескивающих в печи дровишек и незабываемого запаха хвои. Огромных, как крылья бабочки, снежинок. И Танькиного румянца на круглом, радостном лице.

Когда подрастут мои мальчишки, мы с мужем обязательно повезём их в деревню к Михалллне. Они будут звать её «баба Таня». Учиться носить воду в вёдрах на коромысле. Топить печь. Забирать куриные яйца из гнезда несушек. Кормить овечек. Осваивать всё то, чему они никогда не смогут научиться, живя в городских благоустройках с большими светлыми комнатами…

Капелька любви

– Мама ушла из жизни тихо, во сне, – Людвиг смотрел на свои руки, пытаясь унять мелкую дрожь в пальцах. – Накануне вечером она позвала меня и рассказала, что я не безотцовщина, кем считал себя все эти годы. Она родила от немецкого офицера. А чтобы скрыть этот факт от односельчан, отдала меня в монастырь. Как котёнка, который провинился, опрокинув плошку с молоком. К котёнку, может быть, отнеслись бы с большим теплом и лаской. В моем случае всё было наоборот. Меня приняли, зная, что рождён от врага. И обращались, как с врагом, пока война не закончилась, пока мама не приехала, чтобы забрать меня с собой…

Людвиг вздохнул, пытаясь сдержать подступившие слёзы.

– Простите, – сказал тихо. – Мне нужно немного побыть одному.

Он быстро поднялся и вышел из комнаты. Осторожно, как будто прячась, закрыл за собой дверь.

Из окна было видно, как он пытается закурить, нервно чиркая спичкой. Наконец, затянувшись, поднял голову, оглядывая зелёную, аккуратно стриженую косилкой лужайку. Сигарета подрагивала в его пальцах, выдавая тщательно скрываемое волнение. В ближайшие несколько часов Людвигу предстояло ещё раз вспомнить нерадостное детство. Он согласился на разговор только потому, что хотел закрыть за собой дверь в прошлое. И потому, что больше нет последнего звена, хоть как-то связывающего его с отцом.

Передо мной был седой мужчина семидесяти пяти лет. Красивый и статный, умный и талантливый. Всё, к чему касались его руки, превращалось в произведение искусства, будь то сооружённый собственноручно фонтан во дворе или кованные ворота, ведущие к его дому.

Этот мужчина имел всё, о чём мечтал: счастливый брак и дружную семью из кузенов и кузин. Своих детей ни он, ни супруга не захотели, посвятив жизнь желанию пожить для себя. Однако в душе Людвиг остался маленьким мальчиком, рано повзрослевшим в ожидании материнской любви и ласки.

– Когда мама рассказала мне, кто мой отец, я начал искать его. Сразу после похорон мамы. Было сложно, ведь столько лет прошло. В Красном Кресте всё же нашли его адрес, и я вылетел в Германию ближайшим рейсом. Но опоздал. Оказалось, отец и брат давно умерли, унеся с собой тайну моего рождения. Вернувшись домой сразу пошёл на могилу матери. Упав на землю, долго плакал. В тот день сказал маме, что никогда не прощу её за это…

Людвиг отвернулся, разглядывая медленно ползущие облака. По лицу его скользнули две маленькие капельки. Спустившись к волевому подбородку, они повисли, пытаясь удержаться на опасной высоте. Упав к мужчине на колени, остались пятнышками на светлых брюках.

– Маму всегда окружали красивые мужчины. И никому из них она не отказывала во внимании. Так случилось и с отцом. По сути, пошла на преступление, связавшись с врагом. После войны её судили за это, дали несколько лет тюрьмы. Говорят, что отец приезжал потом, звал её с собой, в Германию, предлагал руку и сердце, но мама прогнала его, променяв его любовь на внимание других мужчин. Если бы я узнал о нём раньше, то, наверное, уехал бы к нему, оставив маму с кавалерами. Но судьба распорядилась иначе, и всю жизнь я мучился от неведения, от косых взглядов соседей и знакомых.

У меня не было ярких игрушек, вкусных конфет по праздникам, верных друзей, с которыми можно было играть. Люди сторонились меня. Тыкая пальцем и посмеиваясь, они назвали нацистским гадёнышем. А монахини монастыря, где прошло моё детство, издевались надо мной, заставляя работать с раннего утра и до поздней ночи. Били за любую провинность, отбирали одежду и забывали покормить. Я думал тогда: вот приедет мама и все изменится. В моей тёмной жизни появится светлая полоса. Конечно, с её приездом многое изменилось. Только вот лучше и радостнее моя жизнь не стала.

Людвиг поднялся с кресла, подошёл к шкафу в углу комнаты. Открыв стеклянные дверки, достал большой альбом. Посмотрел на меня и впервые за время нашей встречи улыбнулся.

Сев рядом со мной на диван, ласково погладил бархатную обложку и открыл, показывая старенькие черно-белые снимки. Вот мама – маленькая, худенькая и невероятно красивая. Она редко улыбалась ему – маленькому мальчику. Зато всегда расплывалась в улыбке в ответ на любой мужской взгляд. Вот супруга Тильда – такая же худенькая и темноглазая. В этом платье она так похожа на маму в молодости. Вот их свадьба – весёлая и счастливая.

Людвиг помнил каждую дату своих маленьких радостей. Только вот только чем больше счастья было в его жизни, тем меньше становилось маминого.

Я смотрела на него и удивлялась: в этом мальчишке, который живёт в нем, нет злобы и затаённых обид. Он пережил их все, похоронив вместе с самым дорогим человеком своей жизни. Так и не простил мать, но каждый её снимок разглядывал с беззаветной любовью. Как влюблённый юноша, он берёг эту тайну от посторонних глаз, напуская небрежность и безразличие на повзрослевшее лицо.

Мама была для него единственной женщиной, которую он ждал. Ждал мальчишкой, когда томился в холодной и тёмной монастырской келье. Ждал прыщавым юнцом, тайком провожая на очередное свидание. Ждал взрослым и уверенным в себе мужчиной, пытаясь привлечь её внимание своей свадьбой. Но так и не дождался.

И какой бы ни была горечь утраты, Людвиг понимал, что время вспять не повернуть. Единственное, о чём жалеет: так и не узнал своего отца. Но каждый день, когда видит своё отражение в зеркале, про себя здоровается с ним, внимательно разглядывая черты лица, невероятно похожие на человека, которому досталась капелька любви его матери.

Трон для королевы

– Так ты. Значит, Валеркина жена? – Наталья Петровна прищурилась, рассматривая меня прицельным взглядом опытного снайпера.

– Жена, – я сглотнула и замерла, как на экзамене. Ощущение то же самое: выбрала билет, а что отвечать – не знаю. Замужем я была всего месяц. Потому, вороша в памяти «проверочные» ответы, ждала наводящие вопросы.

Наталья Петровна вдруг улыбнулась, уменьшая тревогу в моей застывшей от неизвестности душе.

– Дай я тебя обниму! – она встала из-за стола, пробираясь ко мне среди расставленных на полу горшков с цветами. – Наконец-то женили парня! Такой хлопец пропадал в одиночестве! Будешь мне как дочь. Ведь Валерка мне как сын. Как третий сын. Очень рада за него. И за тебя, молодуха, рада.

Моя новая знакомая щёлкнула кнопкой, и в чайнике, который уцепился за старенький подоконник, забурлила вода. Коменда достала два бокала, печеньки, пару залежавшихся конфет. Раздвигая бумаги на столе, пригласила меня погреться кипяточком среди холодных взглядов и стен.

…Наталью Петровну в их трудовом коллективе не любили. За характер поистине мужской и прямой настолько, что мужики, её подчинённые мрачнели, не в силах перепрыгнуть установленную начальницей высокую планку. За острый язык. Такой, что каждое брошенное в лицо слово щипало и жгло перцовыми крошками. Не любили и за настойчивость, которой она сдвигала горы, управляя этим огромным зданием, добиваясь у вышестоящего руководства всего того, что необходимо было. По списку.

Маленькая ростом, она обладала пронзительным голосом. Если совершала ежедневный обход, то слышны были не её тяжёлые шаги, а визгливое недовольство, усиленное эхом от высоких стен. Красная помада, слишком кричащая на красиво стареющем женском лице, была одним из её главных орудий. Широко раскрывая рот, чётко очерченный алой линией, она говорила так громко, что хотелось сразу прижаться к холодному мраморному полу, иначе оглохнешь от словесной кононады. Кстати, говорила Наталья Петровна много, долго и так быстро, что человек, не знавший эту женщину близко, терялся, не успевая за стремительностью её мыслей.

Мне, тоже говорившей быстро, она была понятна. Понятна в её боли за родное предприятие и вверенное ей многоэтажное здание. Понятна стремлением множить добро для каждого, кто хоть как-то искренне ответил добрым словом или согрел тёплым взглядом. А таких в этом женском коллективе (иначе как змеиным клубком Наталья Петровна назвать его не могла) было немного. Тех, кто осмелился дружить с комендой в открытую, «сжигали» заживо, презрительно обходя молчанием. Потому, не желая активных боевых действий со стороны соседей, многие дружили с ней тайно. Точно так же начала дружить и я. Вскоре муж, работавший в другом здании, вмешался в рабочий процесс, нарушив наши тихие условности.

Так получилось: придя в новый коллектив, я оказалась без рабочего места. Стола и стула у меня не было. И всё, что требовалось для «эффективной» работы, приходилось записывать на коленках. Отсидев неделю чуть ли не в коридоре, поделилась с мужем своими опасениями. План продаж был выставлен. Испытательный срок шёл. А условий для работы не создавали.

Утром муж-инженер приехал с «инспекторской проверкой». Переполохом были подняты все. Мой начальник – паренёк намного младше меня, считающий себя кем-то вроде бога, вытянулся, как на плацу, увидев рядом с комендой двухметрового солидного мужчину. Втроём они притащили для меня стол из пустующего соседнего кабинета. Прикатили тумбочку для бумаг.

Получив от Натальи Петровны все нужные канцелярские принадлежности, я замерла, увидев её главный подарок – кресло. Вертящееся. С мягким тканевым сиденьем и высокой спинкой. В нашем отделе продаж таких не было ни у кого – все сидели на обычных стульях. Уходили в конце дня с ноющими поясницами.

Гром грянул. Коллеги посчитали меня «блатной». Обвинив в порочных «связях» с комендой, они устроили заговор, высмеивали мою дружелюбную манеру общения с клиентами. Всё, что я делала и к чему прикасалась, бурно обсуждалось и осуждалось. Я попала в чёрный список людей, приближенных к этой маленькой вредной женщине. В список с несмываемым клеймом, которое Наталья Петровна носила много лет, работая во благо развития «цивилизации».

Новый год подарил перемены. Я забеременела. А Наталью Петровну, которой до пенсии оставалось два года, вдруг разжаловали, выслав на работу завскладом за край географии. Прощаясь, она не сдержала слёз. В тот день я впервые увидела, как плачет «железная» женщина, приучившая огромное здание и всех, кто в нём работал, к армейской дисциплине.

Мы созванивались, обменивались новостями. У меня рос живот. У неё – депрессия. Чтобы хоть как-то поддержать Наталью Петровну, просила мужа «навестить» её на складе, если окажется в той стороне по делам. Ведь и в новом коллективе её тоже не взлюбили. За характер. За острый язык. За настойчивость…

Когда я уходила в декрет, за кресло началась ожесточённая борьба одиночек, желающих всего, чего оказалось больше у меня: счастливого замужества и детей-двойняшек. Считалось, что кресло, подаренное мне комендой, заговорено на удачу и счастье. Так говорили в тесных коридорах, завидуя мне, моим планам продаж и дружелюбным клиентам. А о том, что каждый сам кузнец своего счастья, почему-то никто из коллег не думал, снова «рисуя» клеймо (теперь уже клеймо удачи) на моём плече.

Наталья Петровна вышла на пенсию, но работу не оставила. Она была замечена руководством, наведя идеальный порядок на вверенных ей складах. Пользуясь особым положением, смогла влиять, образно говоря, на политику правящей «партии», подбрасывая дров в пылающий костер. Отсиживаясь за кулисами, эта женщина свергала всех, кто играл на главной сцене. Всех, кто, желая расправы с комендой, упрятал её «за решётку» самого дальнего склада.

Когда спектакль был сорван (тут же начались поиски другого актёрского состава), Наталья Петровна вдруг уволилась, исчезнув из нашей жизни. Устала от сплетен и интриг. Ушла, как королева. Отбелив своё доброе имя в истории предприятия.

Когда декретный отпуск закончился, я решила не возвращаться на прежнее трудовое место. Не потому, что там не было моей тайной защитницы. Просто решила: буду работать на себя, украшая тяжёлую поступь чужих текстов лёгкой походкой красивого слога. О коллегах и заговорах рассказывала друзьям как о неудавшейся жизненной шутке. А вот Наталью Петровну всегда вспоминала добрым словом.

Муж, выйдя на работу из очередного отпуска, примчался на обед, спеша сообщить последние новости. Угадайте, кого он увидел первой, когда приехал с проверкой в наше здание? Наталью Петровну! Выучившись на охранника, она заняла важный рубеж на вахте. Пугала настойчивостью чудом удержавшихся на своих местах бывших коллег.

– Это её третье пришествие… – шёпотом жаловались электрики, надевая каски и готовя «оружие» к бою. Пересчитывая оставшиеся патроны, они тяжело вздыхали: предстоящий бой уже проигран заранее. Ведь Наталья Петровна, несколько раз свергнутая с престола, всегда возвращалась и отвоёвывала корону. А вместе с короной брала и власть, вводя в маленьком государстве чрезвычайное положение.

Очень надеюсь, что королева, отсидев в фаворитках несколько лет, снова поднимется на балкон, победоносно улыбаясь притихшей толпе. Её третье правление будет самым долгим в её истории, самым мудрым и самым продуктивным в истории предприятия.

Удачи вам, Наталья Петровна! Пушки к бою! Держать оборону! Переходить в наступление!

Догоняя рассветы

Жених опоздал на полчаса. Не обратив внимания на красоту невесты в белом платье, он пожал гостям руки. Потом посадил свою избранницу в машину, прижав молочное кружево дверью, и повёз в новую жизнь. Эта дорога казалась Катюхе нескончаемой. Отвернувшись к окну, она разглядывала город, привычно сдерживая обиду и слёзы.

Когда родители развелись, Катя ещё училась в школе. Мать, обычно весёлая и острая на язык, вдруг сникла, похудела и с головой ушла в работу, перестав обращать на дочерей внимание. Они с сестрой Ленкой росли сами по себе, как сорняки в запущенном огороде за домом. Вместе плакали по ночам, укрывшись с головой стареньким одеялом. Вместе ходили в магазин за хлебом, гордо подняв головы в ответ на осуждающие взгляды деревенских баб. Когда Ленка огорошила радостной новостью («Поступила и уезжаю в большой город!»), Катька закусила губу. Она оставалась с матерью и её бесконечными проблемами. С домом, который скрипел и сыпался в каждом углу. С деревней, где сплетни и интриги были почётнее, чем добрые дела.

Удрав в город сразу после выпускного, Катюха надеялась на Ленкину поддержку. Но сестра, выйдя замуж и родив дочь, не спешила помогать. Она создавала собственный, пусть и маленький, но уютный мир. И так уставала, что до Катьки и её хлопот руки уже не доходили.

Обидевшись на сестру, Катюха нажаловалась матери. Та примчалась первым же рейсом пыльного от деревенских дорог автобуса и устроила скандал. Размахивая руками перед бледным лицом не спавшей ночи Ленки, высказывала накопившиеся за одинокую жизнь обиды.

Молча выслушав часовой монолог, Ленка вежливо попрощалась с роднёй. Закрыла перед Катькой и матерью двери своей дорогой квартиры и дверцы своей души.

Приехав на лето в деревню, Катька встретила Серёгу. Такого же, как и мать до развода, весельчака и балагура. Он был тамадой на свадьбе её знакомых. И очень гордился тем, что уже владеет старенькой иномаркой, двумя колонками, микрофоном и неунывающим характером.

Катька, которой явно не хватало праздника и мишуры, пошла за ним. Таскаясь с милым по чужим шалашам и свадьбам. И каждый раз, наблюдая за новобрачными, мечтала о такой же пышной и весёлой свадьбе, где будет исполнять главную роль.

Серёга, оценив Катькин скромный нрав, решил, что такая подруга – лучший тыл для устающего от частых праздников мужчины. Предложив руку и сердце, позвал её с собой в большой, смеющийся и ждущий развлечений город. Она, слушая, как радостно бьётся сердце, согласилась. И вскоре, погрузив в машину скромное приданое, понеслась вдаль, догоняя красные от стыда рассветы своей жизни.

Этой свадьбы Катюха ждала пять лет. Она закрывала глаза на Серёгины измены, пьянки и пустую квартирку, которую снимали вдвоём. Как и мать, уходя с головой в работу, старалась не замечать пропасти, которая разделяла её с женихом. Главное, что он всегда возвращался домой.

Неважно, ночь это была или просыпалось раннее утро, Катька встречала суженого у дверей с накрашенными ресницами и в красивом платье. Помня о том, какой злой и раздражительной была мать после развода, она, как ученица, отлично выучившая урок, старалась удержать Серёгу. Молча проглатывала недоваренные куски обиды.

Наряд невесты выбрала самый пышный и очень дорогой. Как маленькая девочка, которая так и не наелась сладкого, она носилась по магазинам. Примеряла всё пёстрое и блестящее, что видела на витринах свадебных салонов. И туфли у неё были на непривычно высоком каблуке. И фата, расшитая золотистыми нитками. И платье, утопающее в рюшах и кружевах.

Мать, приехавшая помочь дочери с выбором, любовалась ею, вытирая платочком слёзы. Она простила Катькиного отца. И даже пригласила его на свадьбу, не спрашивая разрешения у невесты. А когда тот вошёл в комнату, украшая седину волос ярким букетом, Катька и мать на минуту лишились дара речи. Первая – потому, что уже не помнила этого человека и забыла, как сильно на него похожа. А вторая – потому, что поняла, как сильно любила этого мужчину и не смогла удержать.

Разглядывая мелькающий зелёный город, веселившийся за окном машины, Катюха улыбалась, но почему-то не ощущала себя королевой на этом празднике. Трогала рукой немного испорченное платье, ласково, как промокшего под дождём котёнка, поглаживала рукой грязный подол. И не замечала, как тихими ручейками бегут слёзы по щекам. Она так привыкла сдерживать в себе бушующие океаны, что, расслабившись лишь на секунду, нечаянно выпустила на волю живущие внутри неё волны.

Свадебный кортеж застрял в городской пробке. Изнывая от жары в багажнике, таяли конфеты и грелось поначалу холодное шампанское.

– Это знак, – шепнул ей кто-то из гостей, когда вышли подышать свежим воздухом вне машины.

– Ты счастлива, доченька? – заглянул в глаза отец, неумело вытирая шершавыми пальцами тёмные дорожки слез на лице своей Катеньки.

Посмотрев на Серёгу, который уже хлебнул из бутылки для храбрости, Катюха вдруг поняла, что совершает страшную ошибку в своей нерадостной жизни. Она прислушалась к себе и не уловила ликующего счастья, которое обычно пляшет на столе. Такой восторг наблюдался у невест на чужих свадьбах. Оно было всюду: в сияющих глазах, на губах, уставших от поцелуев и криков «Горько!», в ногах, томящихся в тесных туфлях, в волосах, несущих пышные локоны и хрупкую фату.

Её счастье либо заблудилось, напившись вместе с женихом по дороге. Либо вовсе не планировало побывать на свадьбе самым дорогим гостем.

Хлопнув дверцей машины, Катерина, подобрав пышные рюши, пошла вдоль визжащих от восторга авто. Она не слышала, как кричали ей вслед мать и гости. Просто шла в новую жизнь, догоняя красные от счастья рассветы…