Текст книги "Православие и свобода"

Воля человеческая и воля Божия

Основной проблемой свободы является вопрос о взаимоотношении человеческой воли с волей Божией. Если воля Божия состоит в спасении человека, а Сам Бог всемогущ, всеведущ и всеблаг, как совместить с этим человеческую свободу, дающую человеку возможность отвергнуть Бога и совершить зло? Ведь если человек столь трагически свободен в своём самоопределении, вплоть до свободы выбрать смерть и зло, а Бог только вынужден добровольно терпеть и попускать это зло в мире, − где же Его всеблагость и всемогущество? Коль скоро человек «обречён» Богом на свободу, потенциально заключающую в себя возможность творить зло, а Бог не препятствует человеческому безумному выбору, Божественное всемогущество оказывается под вопросом. А если свобода человека относительна и иллюзорна, и Бог Сам творит или позволяет твориться злу, что происходит с Божественной всеблагостью? Здесь человек оказывается пред выбором: либо Бог всемогущ, но не всеблаг, либо Он всеблаг, но не всемогущ.

Рождающееся из этой антиномии противоречие сводится к тому, что свобода Бога ограничена, если не сведена на нет волей человека. Или − наоборот: человек свободен ровно настолько, насколько Бог умаляет по отношению к нему Свою свободу.

«– Если нет Бога, то я − бог… Если Бог есть, то вся воля Его, и без воли Его я не могу. Если нет, то вся воля моя, и я обязан заявить своеволие (говорит Кириллов. − О. Н.).

– Своеволие? А почему обязаны? (спрашивает Пётр Степанович Верховенский. − О. Н.).

– Потому что вся воля стала моя. Неужели никто на всей планете, кончив Бога и уверовав в своеволие, не осмелится заявить своеволие, в самом полном пункте?»[183]183
  Достоевский Ф. ПСС. Т. 10. С. 470.


[Закрыть]

«Всякий, кто хочет главной свободы, тот должен сметь убить себя… Дальше нет свободы… Кто смеет убить себя, тот Бог. Теперь всякий может сделать, что Бога не будет и ничего не будет…»[184]184
  Там же. С. 94.


[Закрыть].

Действительно, самоубийство − предельный случай отрицания Бога с Его всемогуществом и манифестации человеческого своеволия. Но оно же − и свидетельство помрачения человеческого ума. Недаром герой Достоевского обнаруживает перед самоубийством явные признаки безумия.

Противоположная точка зрения сводится к тому, что человеческая воля полностью определена и ограничена необходимостью (объективными обстоятельствами, судьбой), душевным складом самого человека (например: наследственностью, сексуальностью, нажитыми в процессе жизни комплексами, маниями, фобиями) или самой волей Божией.

Действительно, в Священном Писании есть множество свидетельств неограниченного Божественного произвола. Воистину Бог творит всё, что хочет (Пс. 113, 11; 134, 6), и нет Ему ни преград, ни закона, ни необходимости, ни долженствования. В руке Его и мы и слова наши, и всякое разумение и искусство делания (Прём. 7, 16). Я умерщвляю и оживляю, Я поражаю и Я исцеляю, и никто не избавит от руки Моей (Втор. 32, 39). У Меня отмщение и воздаяние (Втор. 32, 35). И даже в человеках Бог производит и хотение и действие (Флп. 2, 13). Даже помилование − и то зависит не от желающего и не от подвизающегося, но от Бога милующего. Кого хочет, милует; а кого хочет, ожесточает. Ты скажешь мне: «за что же ещё обвиняет? Ибо кто противостанет воле Его?» (Рим. 9, 16, 18–19).

Казалось бы, о какой свободе человеческой воли может идти речь, если человек всецело зависит от Бога, имеющего власть жизни и смерти (Прём. 16, 13) и распоряжающегося даже «хотениями и действиями» Своих созданий? А ты кто, человек, что споришь с Богом? Изделие скажет ли сделавшему его: «зачем ты меня сделал?» Не властен ли горшечник над глиною, чтобы из той же смеси сделать один сосуд для почётного употребления, а другой для низкого? (Рим. 9, 20–21).

Это может навести на мысль, что человек всецело пребывает во власти произвола своего Создателя: кого Он захочет спасти, того и спасёт, кого захочет погубить, того и погубит. Вот Бог говорит неоднократно: Я ожесточу сердце фараона (ср.: Исх. 4, 21). И стало быть, фараон, ожесточаясь по воле Божией, вроде бы уже и не властен над самим собой. Сам он вроде бы и не повинен в своём грехе, произошедшем по причине этого ожесточения. Значит, фараон несвободен и в таком случае − невиновен. Или Бог возвещает через пророка Иезекииля: и возьму из плоти их сердце каменное, и дам им сердце плотяное (Иез. 11, 19). Из этого как будто следует, что хранить заповеди Бог даёт Своим избранным, которым жалует это плотяное сердце взамен каменного. Но это означает, что и они, эти избранные, не свободны, а предопределены к спасению. Но в чём же тогда достоинство этой «запрограммированной» праведности?

Подобные вопросы часто бывают камнем преткновения в рассуждениях о свободе человека и Божием Промысле. Однако они свидетельствуют о том, что задающий их смешивает разные планы бытия, исчерпывая действия Промысла исключительно сферой временной и земной. Меж тем человеку дано ещё в земной жизни услышать глаголы вечной жизни (Ин. 6, 68), и судьба его в вечности определяется его жизнью во времени. Благой Промысл Божий состоит в том, чтобы спасти каждого человека. Но в воле самого человека принять или отвергнуть своё спасение: Вот, я сегодня предложил тебе жизнь и добро, смерть и зло…. жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твоё, любил Господа Бога твоего, слушал глас Его и прилеплялся к Нему (Втор. 30, 15, 19–20).

Бог возвещает Своему созданию через пророка Михея: О, человек! сказано тебе, что − добро и чего требует от тебя Господь: действовать справедливо, любить дела милосердия (Мих. 6, 8). Он взывает к Своему народу через пророка Исаию: Если захотите и послушаетесь, то будете вкушать блага земли; если же отречётесь и будете упорствовать, то меч пожрёт вас: ибо уста Господни говорят (Ис. 1, 19–20). Он выводит Израиль из земли рабства, кормит небесной манной, даёт заповеди, возвещает ему Свою волю, наконец, посылает ему Своего Сына и на протяжении всего земного пути человека содействует спасению Своего народа… Однако Он никого не привлекает к Себе насильно, ни на кого не накладывает бремя рабства, не переламывет ничью волю. Человек остаётся свободным: он до последнего издыхания волен принять замысел Божий о себе или отвергнуть. И тогда Бог волен воздать каждому по делам его: тем, которые постоянством в добром деле ищут славы, чести и бессмертия, − жизнь вечную; а тем, которые упорствуют и не покоряются истине, но предаются неправде, − ярость и гнев (Рим. 2, 6–8).

Итак, Господь всё даёт человеку для его спасения, ведёт его к жизни вечной такими путями, на которых всё, что ни случилось бы с ним, содействовало бы этой благой цели. Однако проявления Промысла Божьего далеко не всегда вписываются в земную логику человеческого разумения. Прежде всего, благость Божия ведёт к покаянию (Рим. 2, 4). Это значит, что человек волен обратить любое зло, совершенное им и попущенное Богом, в покаянный плач. Даже и фараон, видя плоды своего ожесточённого сердца, мог бы положить начало своему исправлению[185]185
  См.: Ориген. О началах. Самара, 1993. С. 175.


[Закрыть]. Мог бы, но так и не покаялся.

Порой одно и то же волеизъявление Божие производит в разных людях разные действия, и это зависит уже исключительно от их воли. Земля, пившая многократно сходящий на неё дождь и произращающая злак, полезный тем, для которых и возделывается, получает благословение от Бога; а производящая терния и волчцы негодна и близка к проклятию, которого конец − сожжение (Евр. 6, 7–8). Так, один и тот же дождь вызывает к жизни благие плоды и сорняки.

Порой человек, привыкший жить по своему «плотскому мудрованию», не знает истинной пользы своей. То, что представляется ему крахом его земных попечений, может оказаться величайшим благом для его «внутреннего» человека. И напротив, земная удача может послужить ему соблазном, подталкивающим к гибели. Какая польза человеку, если он приобретёт весь мир, а душе своей повредит? или какой выкуп даст человек за душу свою? (Мф. 16, 26).

Человеческая жизнь исполнена историями губительных соблазнов, которые приступали к человеку под видом житейского благополучия и успеха. Вот маленький абсурдный сюжет на эту тему: «N., директор завода, молодой, со средствами, семейный, счастливый, написал «Исследование Х‑го водяного источника», был расхвален, был приглашён в сотрудники, бросил службу, поехал в Петербург, разошёлся с женой, разорился − и погиб»[186]186
  Чехов А. ПСС: В 30 т. М., 1980. Т. 17. С. 176.


[Закрыть].

Впрочем, об этом же говорится и в евангельской притче: у одного богатого человека был хороший урожай в поле; и он рассуждал сам с собою: что мне делать? некуда мне собрать плодов моих? И сказал: вот что сделаю: сломаю житницы мои и построю большие, и соберу туда весь хлеб мой и всё добро моё, и скажу душе моей: душа! много добра лежит у тебя на многие годы: покойся, ешь, пей, веселись. Но Бог сказал ему: безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил? Так бывает с тем, кто собирает сокровища для себя, а не в Бога богатеет (Лк. 12, 16–21).

Преподобный Исаак Сирин утверждал, что вне искушений человек не может усмотреть Промысл Божий, напротив: Промысл познаётся человеком в том, что Бог непрестанно посылает ему печали[187]187
  См.: Преподобный Исаак Сирин. Слова подвижнические. С. 152.


[Закрыть]. Действительно, ведь Христос обещал Своим ученикам: В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир (Ин. 16, 33).

Мало того, порой Промысл Божий попускает греховные поползновения и помыслы, приводя через них человека к смирению.

«В нашей воле подвизаться в добре и уклоняться от худого… Постыждаемые бесчестием, мы боимся, возбуждаемые же честью, приносим благодарение Богу и простираемся к добродетели. Бог умножил сих пестунов, чтобы ты, освободившись от них… не забыл Господа Бога твоего, не уклонился от Него и не впал в многобожие… <…> Потому-то страданиями и страстями Бог умножил в сердце твоём памятование о Нём… Ибо откуда узнать бы тебе такую Его промыслительность и благопопечительность, если бы не встретилось тебе ничего противного?»[188]188
  Там же. С. 300.


[Закрыть]

Скорби и страдания, посылаемые человеку, имеют промыслительный и спасительный смысл, о котором свидетельствует Священное Писание: Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю (Откр. 3, 19); кого любит Господь, того наказывает (Притч. 3, 12). Это, разумеется, никак не может вместить в себя куцый житейский разум. Именно он принимается роптать на Бога при столкновении с земными печалями и невзгодами. Однако Промысл Божий, даже и проводя человека долиною смертной тени (Пс. 22, 4), не оставляет Своего попечения о душе человека и не даёт ему скорбей, превозмогающих его силы: верен Бог, Который не попустит вам быть искушаемыми сверх сил, но при искушении даст и облегчение, так чтобы вы могли перенести (1 Кор. 10, 13).

Ибо «Бог оставляет в пренебрежении тех, кого признает недостойными исправления… Поэтому нужно думать, что те, которые удостоились бичевания и исправления от Господа, принимаются уже в разряд сынов и удостаиваются любви Божией»[189]189
  Ориген. О началах. С. 210.


[Закрыть].

Даже и богооставленность может иметь для человека промыслительный, «домостроительный», спасительный смысл. Преподобный Максим Исповедник указывает на четыре вида богооставленности. «Первый − домостроительная богооставленность, как это было с Господом, дабы через кажущуюся богооставленность были спасены покинутые. Второй − богооставленность ради испытания, как это случилось с Иовом и Иосифом, дабы явить одного столпом мужества, а другого − столпом целомудрия. Третий − богооставленность ради отеческого назидания, как это произошло с Апостолом, дабы, смиряясь, он сохранил бы изобилие благодати. Четвёртый − богооставленность в силу отпадения [от Бога], как это произошло с иудеями, дабы они, наказываемые, могли бы обратиться к покаянию»[190]190
  Преподобный Максим Исповедник. Творения. Кн. 1. С. 144–145. На это же указывали и другие святые отцы. Богооставленность «проявляет, прежде всего, сокрытую добродетель. А когда эта добродетель находится в небрежении, то богооставленность восстанавливает её через наказание, тем самым являясь причиной спасения других. Когда же добродетель становится выдающейся и из ряда вон выходящей, то богооставленность научает смирению». (Авва Евагрий. См.: Преподобный Максим Исповедник. Творения. Кн. 1. С. 296.)


[Закрыть].

Путь спасения человека лежит через обретение им полного упования на милосердную волю Божию, веру в то, что у него и волосы на голове все сочтены (Мф. 10, 30). Именно поэтому трудно надеющимся на богатство войти в Царствие Божие! (Мк. 10, 24). И Господь порой сокрушает в человеке эти земные надежды: разоряет того, кто уповал на свой земной достаток, лишает земных покровителей того, кто уповал на князей, на сына человеческого (Пс. 145, 3), отнимает талант у того, кто рассчитывал сберечь его, надёжно зарыв в землю. Он низлагает в человеке всё ложное, препятствующее спасению, и призывает его к Себе. Ибо только уповающие на Господа наследуют землю (Пс. 36, 9).

Промысл Божий не есть раз и навсегда застывшее предопределение: он меняется в зависимости от духовного состояния тех, на кого он направлен: Иногда Я скажу о каком-либо народе и царстве, что искореню, сокрушу и погублю его; но если народ этот, на который Я это изрёк, обратится от своих злых дел, Я отлагаю то зло, которое помыслил сделать ему. А иногда скажу о каком-либо народе и царстве, что устрою и утвержу его; но если он будет делать злое пред очами Моими и не слушаться гласа Моего, Я отменю то добро, которым хотел облагодетельствовать его (Иер. 18, 7–10).

Так Бог отверг царя Саула, которого некогда благословил на царство, за то, что тот не послушался Его повелений и избрал Давида, дабы он стал царём Израиля. Господь отнял Своё благословение и у Соломона за грех идолослужения: за то, что так у тебя делается, и ты не сохранил завета Моего и уставов Моих, которые Я заповедал тебе, Я отторгну от тебя царство и отдам его рабу твоему (3 Цар. 11, 11).

И наоборот: Господь простил покаявшихся жителей Ниневии и вернул им Своё благоволение: И увидел Бог дела их, что они обратились от злого пути своего, и пожалел Бог о бедствии, о котором сказал, что наведёт на них, и не навёл (Иона 3, 10).

Очевидно, что антиномия Божьего всемогущества и человеческой свободы не может быть рационально разрешима: она решается лишь в плане вечности, в плане спасительного замысла Бога о человеке. И при этом ни один из полюсов её не может быть упразднён: если в жертву приносится Божие всемогущество, то сама идея Бога ставится под сомнение. Но если ради утверждения идеи Бога попирается богоподобная свобода человека, идея добра и ответственности становится проблематичной.

Однако Священное Писание утверждает реальность сверхрационального синтеза: всемогущий Господь (премудрый, всеведущий, всеблагой), по самому определению Своего всемогущества (премудрости, всеведения, всеблагости), имел полную власть сотворить существо, обладающее непосредственно Ему Самому неподвластной свободой. Создать такой огромный камень, который Он Сам не мог бы поднять.

Всякую мерзость Господь ненавидит, и неприятна она боящимся Его. Он от начала сотворил человека и оставил его в руке произволения его. Если хочешь, соблюдёшь заповеди и сохранишь благоугодную верность. Он предложил тебе огонь и воду: на что хочешь, прострёшь руку твою. Пред человеком жизнь и смерть, и чего он пожелает, то и дастся ему. Велика премудрость Господа, крепок Он могуществом и видит всё. Никому не заповедал Он поступать нечестиво и никому не дал позволения грешить (Сир. 15, 13–18, 20).

Творец вложил в человека свободное произволение, и это означает, что всемогущий Бог свободно ограничил Своё всемогущество ради того, чтобы сотворить свободу, которую Он пожелал даровать человеку. Свобода же лишь тогда и свобода, когда никто не властвует над ней и никто не распоряжается ею, кроме её обладателя. Бог захотел, чтобы эта свобода свободно признала Его власть, свободно припала к Его всеблагости, свободно поклонилась Его Красоте. Сын Мой! отдай сердце твоё Мне, и глаза твои да наблюдают пути Мои (ср.: Притч. 23, 26). И чтобы это произошло не потому, что человек − наёмник у Своего господина или послушный раб на службе у великого инквизитора, то есть не по причине человеческого поражения и слабости в противостоянии Божиему Промыслу и Божией власти, а по любви к Господу, по вольному избранию, по свободному признанию своего богосыновства: Если заповеди Мои соблюдёте, пребудете в любви Моей (Ин. 15, 10).

Однако в вопросе о взаимоотношении Бога и человеческой свободы возникает ещё одна антиномия: Бог хочет, чтобы человек был Его рабом, − и Бог не хочет, чтобы человек был Его рабом, но − возлюбленным чадом (ср.: Еф. 5, 1), сыном (ср.: Мф. 5, 45), другом (ср.: Ин. 15, 14). Бог хочет, чтобы человек всецело доверился и предался Ему, и только Ему одному: Я Господь, Бог твой; да не будет у тебя других богов перед лицем Моим (Втор. 5, 6)[191]191
  Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостию твоею (Мк. 12, 30). Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи (Мф. 4, 10).


[Закрыть].

И при этом Бог не попирает свободной воли человека, оставляя ему до самого последнего вздоха возможность свободного произволения. Поклонение Богу не превращает человека в «автомат добра», в человеке всегда при этом остаётся свобода предпочтения одной ценности перед другими, свобода творческого выбора и решения. В этом есть и определённый риск: даже и подвижники, почти достигавшие пределов совершенства, не были застрахованы от соблазнов произвола − от падений, и падений великих. Это с одной стороны.

С другой стороны − Христос сказал: познаете истину, и истина сделает вас свободными (Ин. 8, 32). Истина дарует человеку свободу, но не уничтожает её. Свобода в добре не есть самоубийство свободы (Фихте), но её высшее осуществление. Человек становится тем более свободным, чем полнее он пребывает в истине. Ибо, где Дух Господень, там свобода (2 Кор. 3, 17). И Господь сказал Своим ученикам: Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его; но Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам всё, что слышал от Отца Моего (Ин. 15, 15). Слышание и следование вечным глаголам освобождает человека, превращает его из раба в друга Христова: Вы друзья Мои (Ин. 15, 14). В конечном счёте Божественная благодать ведёт человека к обожению, в царство свободы из царства необходимости. Если Сын освободит вас, истинно свободны будете (Ин. 8, 36).

Свобода, своеволие, произвол. Антихристова свобода

В человеке живёт смутное сознание собственной свободы как внутренней иррациональной бездны, творческой устремлённости и беспокойства: это − всё незавершённое, потенциально данное человеку, стремящееся к своему осуществлению, но и несущее неудовлетворённость всем временным и конечным: жажда того, что вечно и что не имеет конца (Егоже Царствию не будет конца). Это − область чистых возможностей человека: он может ставить себе самому задачи, находить цели, избирать ценности, определять по собственному произволу направление своей деятельности, начинать новые причинно-следственные ряды… Это неотъемлемый дар, которым Бог удостоил человека, такое его достояние, от которого он не может отказаться, потому что оно совпадает с самим его существом. Это врождённая потребность к неограниченной внутренней свободе. В конце концов, человек стремится жить так, как он считает нужным, «по своей воле», пусть даже и глупой, осуществляя себя по собственному разумению, пусть даже и неразумному, иррациональному и даже бессмысленному. То так, то этак − «как Бог на душу положит».

Эта первичная иррационально-анархичная свобода есть первейший признак человека как существа одухотворённого, и главный импульс и содержание такой непреображенной свободы может быть назван своеволием. Своеволие − это возможность творить по-своему: «так, как я хочу». Этот принцип имеет в своём пределе обоготворение собственного произволения, идолопоклонство. Свобода становится абсолютной ценностью. Такое двусмысленное тавтологическое содержание свободы («я хочу делать так, как я хочу»), однако, оборачивается её бессодержательностью: духовная безграничность потенций, которая, в принципе, могла бы сулить человеку богатство смыслов, на самом деле дезориентирует его, лишает личность внутренней опоры, опустошает и обезволивает её. По словам С. Л. Франка, «из чистой бесформенной потенциальности нет исхода, нет перехода к позитивному принятию решений»[192]192
  О великом инквизиторе: Достоевский и последующие. М., 1991. С. 246.


[Закрыть]. Анархия оборачивается бессилием, абсолютный произвол − саморазрушением личности, её импотентностью. Как только тёмная безосновная свобода возводится человеком в ранг абсолютной ценности − она тут же выказывает свой демонический потенциал небытия и деструктивности.

Безосновная свобода вырождается в ощущение невыносимой пустоты, которую необходимо чем-то заполнить. В героях Достоевского, провозглашающих своеволие как принцип жизни, эта пустота заполняется фантазиями, видениями, тёмными баснословными идеями. Человек становится пленником собственных помыслов, капризов и измышлений. Он подпадает под власть своей мнительности, мается под игом ирреальности, мнимости мира, рождённого его же собственным воображением. Свобода, оборачивающаяся для человека своеволием, напоминает открытый ящик Пандоры, из которого беспрепятственно вырываются наружу все человеческие пороки.

Сама тёмная подкладка свободы свидетельствует о том, что она не может быть самодостаточной абсолютной ценностью: в этом случае в ней обнаруживается какой-то глубинный изъян, бездна. Под ней, говоря словами Тютчева, «тёмный хаос шевелится». Этот хаос способен разрушить личность, помрачить разум, ввергнуть человеческую душу и целый мир в катастрофу. Свобода, понимаемая как абсолютная ценность, может при столкновении безжалостно сокрушить все иные человеческие ценности, опрокинуть всю их иерархию, сделаться тираном. Любой внутренний и общественный либертинаж[193]193
  Либертинизм, также употребителен термин либертинаж (фр. libertinisme, libertinage) – название нигилистической философии, отрицающей общепринятые в обществе нормы (прежде всего моральные).


[Закрыть] в конце концов оборачивается деспотией своеволия, убивающей свободу.

Свобода, таким образом, должна быть вписана в эту иерархию, должна избрать для себя ценность высшую, чем она сама, ценность непререкаемую и абсолютную, ради которой эта свобода и могла бы осуществиться как таковая и воплотить признаваемые ценности в бытии. Однако ценность, признаваемая как Абсолют, должна быть такова, чтобы включать в себя свободу как непреложное условие человеческого существования, как бытийное свойство. В противном случае эта верховная ценность поглотит и уничтожит человеческую свободу, обречёт человека на рабское, идолопоклонское служение. Такой ценностью поэтому не могут быть ни безличная идея, ни рукотворная вещь, ни мертворождённое понятие. Такой ценностью может быть только живая личность, причём личность, не ограниченная в своём бытии конечностью существования и уязвлённая грехом, а Личность абсолютная, стоящая над трагическими полюсами мира, над временем, над пространством, вечная. Такой Личностью является только личный Бог − Творец неба и земли, Искупитель, Утешитель.

Только Ему человек обязан даром своей свободы. Только Он возвестил человеку: познаете истину, и истина сделает вас свободными (Ин. 8, 32). Только Он поставил свободу человека условием его спасения и богосыновства. Только Он избавил человека от её тёмных кошмаров. Только Он наполнил свободу человека смыслом богоподобия, предложив человеку особую этику благодати − этику свободы. Только Он призвал человека к особому пути свободы − к творчеству жизни.

Итак, предельная свобода, которая сопутствует человеческому спасению, есть в то же самое время и почва для искушения свободного духа. В той иррациональной «бездне» несотворённой свободы («Ungrund»), где совершается первично избирающий акт, нет никакого заранее установленного долженствования, авторитета, закона, власти, ибо всякое долженствование, авторитет, закон, власть должны быть сначала свободно установлены, признаны, приняты. Ибо всякому императиву свобода может противопоставить своё «нет». На всякое долженствование, навязанное человеческой воле, произвол может ответить бунтом, на всякий закон − преступлением. Таким образом, спасительная свобода может обернуться для человека бездной погибели.

И в то же время Бог не насилует человеческое произволение, не искореняет его: преображённый произвол участвует в деле спасения человека. Человек должен стремиться к спасению, но он не принуждаем ни к этому стремлению, ни к спасению.

Однако эта негативная свобода − свобода от, то есть произвол, по праву имеет дурную репутацию: её принято оспаривать этически. Философия свободы приходит к отрицанию и уничтожению свободы на высшей ступени добра. Свободна лишь несовершенная воля. Совершенная воля пожертвовала своей свободой ради истины. Выбор сделан раз и навсегда. Таким образом, свобода в добре уже не есть свобода, утверждает Фихте. Ещё раз подчеркнём, что Новый Завет начисто перечёркивает это упрощение проблемы свободы: познаете истину, и истина сделает вас свободными (Ин. 8, 32); если Сын освободит вас, то истинно свободны будете (Ин. 8, 36); к свободе призваны вы, братия (ср.: Гал. 5, 13); стойте в свободе, которую даровал вам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства (Гал. 5, 1). Воистину Господь пришёл отпустить измученных на свободу (Лк. 4, 18).

Действительно, положительная свобода оказывалась бы весьма проблематичной, коль скоро в добре происходило бы её упразднение. Однако весь Новый Завет свидетельствует об обратном: свобода в добре не уничтожается, но обретается и преображается. Ибо всё, что существует в мире, каждое душевное движение, наклонность и способность (даже раздражительность и вожделение), «становится для обладающего ею благом или злом, − по образу употребления»[194]194
  Цит. по: Протоиерей Георгий Флоровский. Восточные отцы IV века. Париж, 1931. С. 68.


[Закрыть].

Свобода, избирающая высшую абсолютную ценность, которой может быть только Единый, Личный, Живой Бог, преображает в себе все низшие стороны − то есть свободу произвола, свободу выбора, отрицательную свободу. Она не уничтожает их, но преобразует, наделяя иным качеством, пригодным для её нового осуществления: где Дух Господень, там свобода (2 Кор. 3, 17). Она, однако, сохраняет и содержит в себе преображённую низшую свободу.

Как гласит основной категориальный закон, сформулированный ещё Аристотелем, а также Гегелем: высшая категория содержит в себе низшую. Аристотель выражает этот закон соотношения иерархических ступеней бытия в понятиях материи и формы: всякая низшая ступень бытия есть материя для высшей, которая есть её новая форма. Таким образом, «произвол есть низший категориальный момент свободы, и он сохраняется в высшем категориальном комплексе творческой свободы, − свободы, самоопределившей себя через признание принципа»[195]195
  Вышеславцев Б. Этика преображённого Эроса. С. 94.


[Закрыть].

По словам великого инквизитора, человек не может вынести своей свободы: «Нет заботы беспрерывнее и мучительнее для человека, как, оставшись свободным, сыскать поскорее того, пред кем преклониться». Взамен страшной Христовой свободы он предлагает человечеству свою собственную − мнимую и ложную, основанную на чуде, тайне и авторитете: «О, мы убедим их, что тогда только они и станут свободными, когда откажутся от свободы своей для нас и нам покорятся. <…>… Эти люди уверены более чем когда-нибудь, что свободны вполне, а между тем сами они принесли нам свободу свою и покорно положили её к ногам нашим. <…> Люди обрадовались, что их вновь повели как стадо и что с сердец их снят наконец столь страшный дар, принёсший им столько муки». Тем самым, утверждает он пред лицом Христа, «я исправил подвиг Твой… Зачем же Ты пришёл нам мешать? <…> Завтра я… сожгу Тебя на костре, как злейшего из еретиков».

Великий инквизитор легенды Ивана Карамазова, «исправивший» подвиг Христов, обвиняет Господа в том, что Он, судивший о людях «слишком высоко» и жаждавший от них «свободной любви, а не рабских восторгов невольника перед могуществом, раз навсегда его ужаснувшим», поступил с ними, «как бы и не любя их вовсе», и по этой логике считает себя, избавившего их от этого непосильного бремени, великим благодетелем человечества. Ибо, повторяем, свобода для него есть то, чего люди, кроме малочисленных отдельных избранных, «не вынесут»[196]196
  Цитаты из главы «Великий инквизитор» романа «Братья Карамазовы» Ф. Достоевского даются по: О великом инквизиторе: Достоевский и последующие. С. 27–33.


[Закрыть]. (Ср. у Бориса Пастернака: «Слишком многим руки для объятья Ты раскинул по концам креста»[197]197
  Пастернак Б. Сочинения: В 5 т. М., 1990. Т. 3. С. 538 (стихотворение «Магдалина»).


[Закрыть].)

Человек, по мнению великого инквизитора, «слаб и подл», а люди − «бунтовщики слабосильные, собственного бунта своего не выдерживающие. Но разве бунтовщики могут быть счастливыми?».

Итак, как полагает великий инквизитор, человек по своей природе приговорён к тому, чтобы быть несчастным. Он не может осуществить в жизни слово Христово, не может пойти за Ним, не может служить Ему. Он обречён, ибо, как известно, кто не собирает со Мною, тот расточает (Лк. 11, 23). Дары, которые принёс Христос, слишком высоки и велики, чтобы человек был способен их принять. Замысел Его неосуществим, подвиг Его непомерен, а призыв к Себе: Придите ко Мне все труждающиеся и обременённые (Мф. 11, 28) − жесток.

Посему − миссия великого инквизитора, как он её видит, состоит в том, чтобы устроить сносное человеческое существование на исторической земле на иных − внехристианских − началах. На началах, предложенных лукавым духом, искушавшим Господа в пустыне: на чуде, тайне и авторитете.

Примечательно, что великий инквизитор отвергает Христа исключительно по гуманистическим соображениям − во имя земного благоденствия человечества. Он хочет дать им «тихое смиренное счастье… слабосильных существ, какими они созданы», разрешить им «хотя бы и грех, но с нашего позволения», «и они будут любить нас как дети за то, что мы им позволили грешить». Тайна этого «человеколюбивого» проекта заключается в том, что его инициаторы и исполнители оказываются не со Христом, а с искусителем: «Мы не с Тобою, а с ним, вот наша тайна!». Христова любовь и свобода оборачиваются антихристовыми подделками.

Впрочем, это признаёт и сам великий инквизитор: «Я не хочу любви Твоей, потому что сам не люблю Тебя», − признаётся он Христу.

«Инквизитор твой не верует в Бога, вот и весь секрет!» − заявляет Ивану Алёша Карамазов[198]198
  О великом инквизиторе: Достоевский и последующие. С. 33–36.


[Закрыть].

Действительно, ключ к позиции великого инквизитора лежит в его фундаментальном неверии во Христа и Искупление. Именно этот факт и давал К. Леонтьеву повод для возмущения этой легендой: «Действительные инквизиторы в Бога и Христа веровали, конечно, посильнее самого Фёдора Михайловича… Крайности религиозного фанатизма объяснять безверием − это уж слишком оригинальное празднословие», − писал он в письме В. В. Розанову[199]199
  Там же. С. 188.


[Закрыть]. С Леонтьевым соглашается и Розанов: «Мы просто не понимаем, что такое «инквизитор», а Достоевский набросал совершенно невероятный портрет инквизитора-атеиста. «Это вы сами, Фед<ор> Мих<айлович>, в Бога не веруете», − мог бы ему ответить инквизитор-испанец, повернувшись спиной»[200]200
  Там же. С. 189.


[Закрыть].

Достоевский, однако, в легенде, сочинённой агностиком Иваном Карамазовым, коснулся основной проблемы человеческой свободы и гуманизма: могут ли они существовать автономно от Христа, не вырождаясь при этом в симулякры антихриста? И даёт на это однозначный ответ, звучащий в словах великого инквизитора, обращённых к Христу: «Мы не с Тобою, а с ним… Я не люблю Тебя… Сожгу Тебя на костре, как злейшего из еретиков». Эта идея изобличает его в том, что он на самом деле не верит во Христа как в Бога.