Текст книги "Капля света"

Представить это было практически невозможно, может быть, он просто щадил себя, ограждался от Ритиных страданий, считая, что и своих собственных для него вполне достаточно. Да, Рита будет страдать. Рита будет ужасно страдать, и если бы только Павел мог ей помочь, если бы хоть чем-то он мог помочь своей Рите. Он бы сделал все, он бы отдал все на свете за то, чтобы хоть немного смягчить ее страдания.

Все на свете, кроме самого главного. Кроме Валерии.

Просыпаясь по утрам, он обнаруживал себя в той же позе, на том же самом месте – почти на самом краю кровати, как можно дальше от Риты, спиной к Рите. Не видеть ее лица, не чувствовать дыхания, не прикасаться – ни в коем случае. Даже во сне он об этом помнил. Конечно, сейчас Рите тяжело. Но потом, когда все выяснится, она поймет и будет благодарна ему за это. За то, что он не стал оскорблять ее своими прикосновениями. За то, что не стал ломать перед ней недостойную комедию.

Она будет ему благодарна…

Он даже усмехнулся собственным мыслям. Еще немного – и можно будет разрыдаться от умиления. Вот ведь какой он заботливый, какой благородный. В такой ситуации еще умудряется думать о жене. Заранее старается смягчить боль от удара. Только на самом деле это всего лишь хорошая мина при плохой игре. Потому что мужик, бросающий жену и сына ради любовницы, в любом случае поступает подло. Подло, низко… Но это в том случае, если ради любовницы. А когда ради любви?

«Разница, скажи, в чем здесь разница?» – спрашивал он себя, чувствуя интуитивно, что она на самом деле есть, эта разница, и в ней вся соль, в ней все его оправдание. Любовница – женщина, которая диктует свои законы. Любовь – чувство, которое повелевает и которому не подчиниться невозможно. Любовница зовет. Ты можешь пойти, а можешь не пойти. Любовь – другое. Любовь – вихрь, ураган, который налетает и, не спрашивая тебя о твоем согласии, просто подхватывает, отрывает от земли и уносит с собой. И ты летишь. И начинаешь верить в то, что у тебя на самом деле выросли крылья. А когда в это веришь – уже ничего не страшно. Птицы ведь не боятся упасть на землю и разбиться. Так и человек…

Впрочем; о Чем это ей? Какая любовница. Ведь до сих пор он ни разу не прикоснулся к Валерии. Даже не поцеловал – ни разу. Она так и остается для него по-прежнему недосягаемой. Далекой и оттого безумно, безумно желанной. Точно так же, как в тот вечер. Вечер, перевернувший всю его жизнь…

В тот вечер он читал лекцию студентам-вечерникам как-то рассеянно. Виной тому, возможно, была усталость, навалившаяся еще накануне, после суматошного дня. Проснувшись утром, Павел сразу понял, что усталость не исчезла. Шести с половиной часов сна оказалось мало. «Возраст», – констатировал он равнодушно, вспоминая молодость, когда тело не знало еще, что такое усталость. Холодный душ и чашка кофе немного взбодрили его. Однако мысль, что впереди целый рабочий день, заполненный до отказа лекциями, плюс заседание кафедры, плюс еще спецкурс, заранее заставили его затосковать о том, когда же этот день закончится…

Павел преподавал в университете историю современной зарубежной литературы. В тот вечер он читал лекцию о жизни и творчестве Габриэля Гарсиа Маркеса. Читал рассеянно, не испытывая привычного чувства погружения в мир героев великого писателя. А такое случалось с ним всегда или почти всегда. Эти параллельные миры буквально затягивали его, заставляли раздваиваться, присутствуя чисто физически в аудитории, но духовно – где-то далеко, совсем далеко от старого здания четвертого корпуса университета. Возможно, именно эта странная его особенность подарила ему славу и заслуженное признание в стенах университета. Лекции его считались самыми интересными не только на кафедре зарубежной литературы, но и вообще на всем факультете.

В тот вечер пыльная аудитория, косые лучи клонящегося к западу солнца и гомон птиц за окном почему-то были более реальны, чем захолустный колумбийский городишко Аркатак, банановая лихорадка, давние войны между либералами и консерваторами… Хотя Павел очень любил Маркеса. Обожал, почти боготворил его, но в тот вечер усталость оказалась сильнее всего остального.

Он то и дело поглядывал на часы, ожидая, когда же закончится пара. Время текло медленно, и он подбадривал себя мыслью о том, что эта пара последняя, все лекции, и заседание кафедры, и спецкурс на дневном отделении – все это позади. Оставалось совсем немного, и можно будет сдаться на милость собственной усталости. Доехать до дома – пятнадцать минут, потом прохладный душ и, наконец, растянуться на диване, включить телевизор и задремать, положившись на то, что Рита накроет его пледом и выключит ненужный телевизор.

Наконец пара закончилась. Аудитория зашевелилась, студенты поднимались с мест и проходили к выходу, изредка на ходу кивая в его сторону и бросая невнятное: «Досвидань, Пал Сеич». Он кивал в ответ, сосредоточившись в гораздо большей степени не на прощании, а на складывании бумаг и тетрадей в портфель. Потом сел, терпеливо дожидаясь, пока все студенты уйдут. Поскольку это была последняя пара, он должен был закрыть аудиторию и сдать ключ на вахту.

Студенты тянулись нестройным потоком к выходу. Поток заметно редел – под конец остались самые медлительные, меланхоличные или просто те, которым некуда было спешить. Но вот, наконец, вышли все. Павел уже поднялся со своего места и тоже направился к выходу, как вдруг заметил, что в дальнем ряду за последним столом, кажется, кто-то сидит. Он присмотрелся.

Какая-то девушка со светлыми волосами на самом деле сидела за последним столом в дальнем ряду. Ее лица не было видно – она сидела, опустив голову на сложенные на столе руки. «Спит, что ли?» – подумал Павел с раздражением. Совсем не хотелось тратить на нее свое время. Даже лишние пять минут было жалко, потому что проснувшаяся усталость во весь голос теперь требовала своего.

– Девушка, – окликнул он ее и сам удивился, поняв сразу, почему его голос прозвучал так тихо.

Потом догадался: ему просто жалко было ее будить. Не смотря на то что спать во время лекции было неприлично и даже оскорбительно в какой-то степени для самого Павла, поскольку он эту лекцию долго готовил и читал в расчете на то, что его будут слушать. Все же жалко было ее будить, как жалко порой бывает будить по утрам Сережку – взрослого уже парня, который ходил на работу к восьми часам. По утрам спящий сын почему-то всегда кажется ему маленьким ребенком» спит всегда так трогательно, словно нарочно в расчете на что сердце родителя дрогнет и он не посмеет нарушь его сон. Павел и правда порой не выдерживал трогательности, выходил из комнаты и просил жег чтобы она сама разбудила сына.

Так и теперь… Только ведь эта девчонка, на парте, как на подушке, не дочка ему. Тогда отчего же.

Он подошел ближе, чтобы попытаться разбудить не повышая голоса. Постоял некоторое время рядом, мая о сыне, потом тихонько прикоснулся к ее плечу снова позвал:

– Девушка! Просыпайтесь, лекция уже закончилась.

Она не реагировала, продолжала спать, неслышно. Он почему-то уже не ощущал раздражения, забыл свою усталость. Руки снова прикоснулась к ее плечу, мгновение ощутив под собою тяжелый шелк ее волос. На этот раз она почувствовала, Вздрогнула, встрепенулась и подняла лицо…

На щеке отпечаталась складка от манжеты блузки. Глаза были синими, сонными, немного припухшими.

– Лекция уже закончилась. Жалко было прерывать ваш сон, госпожа, но увы – мне нужно закрыть аудиторию…

Уже в тот момент он почувствовал, что с ним что-то происходит. Что его реакция на ее сонные глаза, на подрагивающие ресницы, на эту складку на щеке… Какая-то не такая реакция. Не совсем обычная. Не должен был он, по логике вещей, стоять возле нее, не отводя взгляда, и уже тем более странным было то, что уходить ему совсем не хотелось.

Она закинула руки за голову, потянулась. Совершенно невозмутимо, сладко потянулась, как будто и не на парте спала, а в мягкой, теплой постели.

Он молча наблюдал за тем, как постепенно бледнеет складка на ее щеке. Она тряхнула волосами, и волосы рассыпались по плечам, полыхнув отраженным светом вечернего солнца.

– Извините. Это не оттого, что ваша лекция была скучной. Просто я очень устала…

– Да, я вас понимаю, – ответил он и почему-то добавил: – Я сам настолько устал, что едва не заснул на собственной лекции.

На парте, рядом с ее тетрадью и шариковой ручкой, он заметил тонкую рекламную брошюру. На обложке была фотография какого-то средства для снятия лака. «Без ацетона», – прочитал он крупные буквы и остановил взгляд на тонком стебельке с двумя зелеными листочками и крошечным набухающим бутоном. Стебелек с листочками произрастал из той самой баночки, успешно питаясь жидкостью для снятия лака.

– Глупость какая, – усмехнулся он вслух собственным мыслям. – Цветы не могут питаться жидкостью снятия лака, даже если она без ацетона…

– Что? – Она подняла брови и смотрела на него как на ненормального. – Вы о чем?

– Я – об этом цветке, который расцвел в банке жидкостью.

Он хотел указать ей на брошюру взглядом, но взгляд почему-то не слушался, не двигался с места, остановившись по-прежнему на ее лице.

Она, наконец догадалась. Посмотрела на картинку, улыбнулась.

– Вы не поняли. Этот цветок расцвел в совершенно другом месте, а в банку с жидкостью просто добавили экстракт. Видите, здесь написано: «С экстрактом эдельвейса». Вот что означает эта картинка…

Он улыбнулся в ответ, немного растерявшись от собственной недогадливости. Она снова потянулась, потом извлекла из-под стола джинсовый рюкзачок, забросила в него тетрадь, ручку и брошюру. Откинула плеч волосы, дунула на длинную челку, которая и не думала пошевелиться от этого ее дуновения. Поднялась и сказала немного грустно:

– Что ж, придется идти домой, раз уж вы разбудили.

– Вам не хочется идти домой?

– Не хочется, – ответила она. – А вас это удивляет?

– Нет, не удивляет. Но лично мне это несвойствен но. Мне всегда хочется домой…

– Не знаю. – Она пожала плечами. – Наверное, вы не поругались с родителями, как я. Вас никто не считает законченным эгоистом и не учит жизни.

– Да, – согласился Павел. – У меня этот этап жизни остался в далеком прошлом. И знаете, я даже сожалею об этом немного.

– О чем здесь можно жалеть?

– Иногда хочется, чтобы кто-нибудь научил жизни. Дал совет.

– Зачем? Для чего?

– Не знаю, – рассмеялся он. – Наверное, для того чтобы снова почувствовать себя молодым…

– Вы не старый, – отрезала она и вдруг добавила: – Меня зовут Валерия.

– А меня, – пробормотал он, не в силах справиться с замешательством, – меня зовут…

– Вас зовут Павел Алексеевич, – напомнила она без иронии, как будто и вправду решила, что он забыл свое имя. – Я, конечно, злостная прогульщица, но все же знаю имена преподавателей. Некоторых.

– Да, по-видимому, вы и правда злостная прогульщица. Ваше лицо мне абсолютно незнакомо, несмотря на то, что это уже пятая или шестая лекция с начала семестра.

– Для меня она вторая, – честно призналась она и замолчала.

Он уже запер аудиторию. Теперь они вместе шли к вахте, где он должен был отдать ключ.

«Бред какой-то, – промелькнула мысль. – Почему я иду так медленно? Как будто на самом деле не хочу с ней расставаться…»

– Конечно, очень жаль, что я заснула. Честное слово, хотелось послушать, как вы рассказываете про Маркеса. «Сто лет одиночества» – моя любимая книга.

– Я читала ее шесть раз. Каждый из бесконечных Хосе Аркадио и Аурелиано мне по-своему дорог.

– Мне это знакомо, – улыбнулся он. – Я, когда молодым, тоже читал любимые книги по несколько раз.

– Вы не старый, – снова напомнила она. – почему теперь не читаете?

– Не знаю, – признался он откровенно, – Просто не читаю, и все.

Они уже вышли из здания. Теперь оставалось только повернуть направо, за угол. Там, за углом, стояла его машина. Он не знал, что сказать. Как остановить убегающее время, как продлить его, хоть ненадолго. был растерян и смущен этим странным чувством, К рому еще не мог дать названия. «Вероятно, – подумалось в тот момент, – это просто ностальгия. Ностальгия по ушедшей молодости…» И вдруг предложил ей, не ожидая от себя этих слов:

– Если вам так сильно не хочется идти домой… если вы правда жалеете о том, что не прослушали мою лекцию, я мог бы рассказать вам…

Она закивала в ответ. Обрадовалась, как ему показалось, и совсем не удивилась. Но, в самом деле, ведь ничего удивительного в том, что преподаватель предлагает заснувшей на лекции студентке прослушать эту лекцию, которую она проспала, в индивидуальном, сказать, порядке…

Просто этот преподаватель влюблен в литературу, ему доставляет удовольствие говорить о литературе со студенткой, оскорбительно заснувшей на его лекции. Особенно с заснувшей студенткой. Почему? Пойди разберись. Ни к чему копаться в себе. Просто усталость испарилась, и ему захотелось поговорить о литературе… «Царство счастливой бессознательности», – промелькнула в голове фраза. Кажется, из Маркеса. Из «Ста лет одиночества»… Из ста лет одиночества – в царство счастливой бессознательности, Только ведь он не был одинок, никогда, ни разу в жизни? У него была Рита, Рита… Тогда отчего же…

–..В то время, когда Габриэль жил в Сипакире, в этом чуждом для него городе, он спасался от одиночества чтением. Позже начал сочинять стихи…

Они медленно гили по аллее, разгребая под ногами желтые листья, спаленные жарким августом и опавшие раньше времени. Август того лета был настолько жестоким, что к сентябрю почти не оставил свежей зеленой листвы на деревьях. Он рассказывал ей про Маркеса. Она слушала, не перебивая вопросами, изредка тихонько улыбалась, хмурила брови, кивала головой. Кажется, ей и в самом деле было интересно.

Незнакомое, никогда прежде не изведанное чувство разрасталось внутри. Ощущая приближение окончания своего рассказа, он начинал тосковать. Смотрел на листья, шуршащие под ногами, и почему-то чувствовал свое родство с ними. Старался не думать о том, что будет с ним дальше. Пытался изо всех сил оказаться снова в параллельном мире. И снова у него ничего не получалось. Слишком определенным, слишком явно выраженным было желание остаться здесь.

Череда полуфантастических персонажей постепенно вытеснила биографические картины. Теперь он рассказывал ей о старом, больном ангеле, упавшем с неба, о призраке лайнера, ежегодно появляющегося у берега какого-то Богом забытого селения. Об утопленнике – необычайном красивом юноше. О бедной Эрендире…

– Я читала все это, – тихо сказала она. – Только воспринимала немного по-другому…

Чем дольше она была рядом, тем настойчивее отказывалось сознание принимать реальность ее существования. Он чувствовал: с каждой минутой все меньше и меньше верится в то, что эта девушка – настоящая, материально существующая в том же мире, в котором существует он. Что они идут вместе по аллее, усыпанной листьями. Что он знает ее имя и может обращаться к ней, называя ее – Валерия…

Они расстались в начале одиннадцатого, когда на улице стало почти совсем темно.

Он предложил подбросить ее до дома на машине. Она отказалась. А потом тихо произнесла:

– Жаль, что этот вечер закончился. Было очень приятно…

– Мне тоже. Тоже было очень приятно. И поверьте, жаль с вами расставаться…

И в этот момент она сказала какую-то совершенно немыслимую вещь. Произнесла несколько слов, которых он от нее никак не ожидал. Представить себе не мог даже, что она скажет вдруг ему такое.

– Тогда давайте встретимся завтра. Здесь, на этом же месте. Мне нравится здесь. Так тихо, и воздух такой прозрачный…

– Да, конечно, – ответил он оторопело, успев подумать о том, что же он скажет Рите. Но, впрочем, это было не важно. Важным теперь было только дождаться завтрашнего вечера.

Он дождался его с трудом. Каждая лекция казалась длиной не в полтора, а по крайней мере в три с лишним часа. Перемены вообще были адом кромешным, потому что во время перемен нечем было себя занять. Когда начались занятия у вечерников, он нервничал, во время перемен бродил по коридорам, надеясь разглядеть в толпе ее глаза, ее волосы. А уж последняя лекция у первокурсников вообще тянулась непонятно сколько времени.

Но когда и она наконец закончилась, эта нескончаемая лекция, когда опустела аудитория и он вышел из корпуса с сознанием того, что сейчас, совсем скоро там, за углом, в аллее, усыпанной желтыми листьями… Внезапно заговорила в нем совесть. «Зацвел, старый пень! Распустился буйным цветом! Опомнись, тебе почти пятьдесят. Ты смешон рядом с этой девчонкой, которая наверняка просто захотела получить халявный зачет по зарубежке. Ты поставишь ей этот зачет, и она испарится, исчезнет из твоей жизни. Ее уведет за руку какой-нибудь двадцатипятилетний стиляга в модном прикиде или длинноволосый хиппи в засаленных джинсах. И она уйдет от тебя, не сопротивляясь, с этим хиппи. Хотя бы потому, что ему двадцать пять. Опомнись, подумай о жене, о Рите! Подумай о Рите!»

На самом деле, ведь сколько таких историй довелось ему пережить за двадцать с лишним лет работы на факультете! Он не был их действующим лицом, но был очевидцем. Причем с каждым годом эти истории происходили все чаще и чаще. Прошлое поколение студентов – тех, которым сейчас было за тридцать, – было поскромнее. И если случалось получить какой-нибудь студент зачет или пятерку на халяву, то это была инициатива исключительно со стороны преподавателя. Теперь же нередко случается, что студентки сами, не стесняясь выражениях, не краснея даже, предлагают «за зачет» от чего иные стареющие маразматики отказаться не в силах. Только за последние два года таких случаев добрый десяток. И это истории, известные на факультете. А ведь далеко не каждый «пень» станет афишировать свои приключения. У некоторых капля рассудка все еще остается…

«Нет, – отмахнулся он от назойливых мыслей. Не про нее все это… Она не такая». Она ни на чем не настаивала, никаких сомнительных тем в разговоре не затрагивала. Просто так случилось: она спала, он разбудил ее, и они немного погуляли в парке. Поговорили о литературе. И слушала она его внимательно, и по глазам ее было видно, что она ему благодарна…

Он еще постоял некоторое время возле корпуса, закурил сигарету, что случалось с ним не часто. А после взглянув на часы, уже больше и не думал ни о чем. Потому что стрелка минутная уже начала опускаться вниз, пошел девятый час, а они договорились встретиться в семь. А ведь она может его не дождаться, если он кается еще хоть на минуту.

Он пошел, почти побежал, стараясь не задумываться о том, что со стороны смотрится, возможно, нелепо. Выскочил из-за угла – теперь вход в аллею был перед ним, и увидел, что там никого нет. Вздохнул облегченно: значит, успел. Она еще не пришла. И вспомнил почему-то вдруг тот цветок, который распустился в банке с жидкостью для снятия лака…

Он ждал ее сорок минут. Прождал бы, наверное, и дольше, без конца повторяя себе, что транспорт ходит плохо, что на дорогах – постоянные пробки, что женщина должна опаздывать, на то она и женщина, бормоча про себя еще какие-то оправдания…

Глупые, ничего не значащие оправдания. Он стоял бы и бормотал их еще, наверное, часа два, глядя на небо, усыпанное звездами. Но пошел сильный дождь, обжег его холодными струями, залез под воротник, и он вдруг увидел себя со стороны – жалкий, нелепый старик, мокнущий под дождем в ожидании промелькнувшей и сразу же скрывшейся за поворотом молодости. Разве она может вернуться? Разве она когда-нибудь к кому-нибудь возвращалась?

Наклонив голову, стараясь спрятать лицо от колючих брызг, он быстро вернулся к университетскому корпусу, завернул за угол и сел в машину. Повернул ключ зажигания, посидел некоторое время, ожидая, когда двигатель разогреется, и уехал домой, запретив себе даже вспоминать о случившемся.

Но не вспоминать не получилось. Весь следующий день, весь вечер он только и делал, что искал ее лицо в толпе студентов. И снова не нашел, не заметил. Наверное, и в самом деле она была прогульщицей, появлялась на занятиях редко. Потом пришли выходные – тоскливые выходные, даже Рита заметила, что с ним что-то не так. «Кажется, температура», – отмахнулся он, а Рита уложила его в постель, заставила поставить градусник, заварила чай с малиной, когда выяснилось, что температура у него и правда повышенная. «Это все дождь, – вздохнула она. – Не понимаю, как могло тебе прийти в голову гулять под дождем?» «Не знаю», – ответил искренне, потому что на самом деле не знал. Не знал и не мог понять, как ни пытался…

В понедельник его отправили в командировку. В Москву, на семинар. Он согласился с радостью, надеясь найти, наконец в этой поездке забвение. И в самом деле, вернувшись через неделю, он почувствовал, что история с Валерией постепенно начинает становиться лишь воспоминанием…

А на следующий день она внезапно появилась.

Да, наверное, именно тогда, в тот день, он понял насколько все серьезно.

Она возникла перед ним совершенно внезапно, словно из воздуха. Он не заметил, не почувствовал ее приближения. Да и время было не ее – только закончилась первая пара у студентов дневного отделения. Он складывал в папку исписанные листки с какими-то заметками. Аудитория была, почти пуста, последние студенты уже подтягивались к выходу, вдруг он услышал:

– Здравствуйте, Павел Алексеевич…

Едва не выронил из рук и папку, и листки, и собственные очки от дальнозоркости, которые надевал во время занятий. Перед ним стояла она.

– Здравствуйте, Валерия.

Голос был неузнаваем. А может быть, ему вообще покидалось, что он что-то сказал?

– Вы меня извините, я в тот вечер не смогла прийти. И предупредить вас не смогла, что не приду. Так нехорошо получилось. Вы меня, наверное, ждали?

– Ждал, – ответил он, несмотря на то что собирался только пожать плечами в ответ и произнести равнодушно: «Нет, к счастью, в тот вечер у меня были неотложные дела, и мне не пришлось мокнуть под дождем, ожидая вас, Валерия».

И еще добавил:

– Долго ждал. Под дождь попал даже, промок весь…

– Ну вот. Нехорошо получилось, вы меня извините. Но сегодня я совершенно свободна. Если вы не против, мы могли бы встретиться с вами. В той же аллее. Или в другом месте, если вы хотите…

– Да, пожалуй, – ответил он. – Давайте встретимся. В аллее…

Так они начали встречаться.

Поначалу эти встречи можно было назвать «литературными вечерами». Разговаривали исключительно на темы современной зарубежной прозы. Как выяснилось, она почти ничего не читала, кроме Маркеса и нескольких писателей, которых просто обязана была знать как студентка-пятикурсница. Однако с упоением слушала его рассказы про мистификации Ромена Гари, про трагическую судьбу японца Юкио Месимы, а однажды он дошел до того, что принялся читать ей стихи. А она все слушала и слушала.

Из аллеи они переместились в тихое и уютное кафе, которое она сама выбрала. Валерия сидела напротив, пила кофе, с детским аппетитом ела то пирожное, то шоколадку. Потом брала сигарету и закуривала, выпуская дым длинной струйкой, иногда попадая Павлу в лицо. Он отмахивался, она смеялась. Они по-прежнему обращались друг к другу на вы, он называл ее Валерией, она его – Павлом Алексеевичем.

Так прошел месяц. В начале этого месяца он уверял себя, что ему нужно просто видеть ее, хоть иногда, пусть редко, но видеть, и все. И ничего больше…

На исходе первого месяца встреч он уже знал, что ему этого мало. Потому что она с первого дня, с первой минуты их знакомства всегда была женщиной. Желанной женщиной…

Об этом кричал каждый ее жест. Поворот головы, изгиб шеи, движения губ, походка. Он даже открыл на досуге «Лолиту», но почти сразу захлопнул, испугавшись, что за этим занятием застанет его жена. Как будто было что-то криминальное в чтении Набокова… Редко теперь оживающая ирония подсказала, что нужен ему теперь не Набоков, а справочник и психиатрии. Если в алфавитном порядке, то на букву «П» смотреть нужно…

Но ирония уже не помогала. И здравый смысл, и присущая всегда критичность к самому себе и окружающим людям – все исчезло, растворилось в этом блаженном чувстве, которому он до сих пор не придумал имени.

Однажды он решился и пригласил ее поехать вместе в лес, на природу. Погода выдалась прекрасная, Рита еще накануне уехала вместе с сыном на дачу, и он мог не беспокоиться о том, что они будут ждать его дома. Валерия согласилась, и он повез ее на то самое место, где часто отдыхал с семьей. С женой, сыном и иногда вместе с его подружкой Кнопкой. Теперь он привез туда Валерию.

Он знал, чувствовал, что это будет не простая встреча. Что-то произойдет, непременно должно произойти, и он ужасно волновался в ожидании этого «чего-то». Они вместе с Валерией насобирали сухих дров, он разложил костер, как полагается, насадил мясо на шампуры, расстелил пляжную подстилку на траве.

Валерия сидела, низко наклонив голову, и чистила вареную картошку. Она сама наварила эту картошку, яиц наварила на целый батальон, и даже бутербродов нарезала.

– Как ловко у вас получается, – сказал он, присаживаясь рядом с Ней. – Вашему будущему мужу повезет, вы прекрасная хозяйка.

– Моему будущему мужу? – Она подняла голову, откинула волосы с лица. – О чем это бы?

Она спросила как-то странно. Ему показалось, что впервые за всё время их встреч он различил в ее голосе настоящую, неподдельную злость.

– Вы ведь когда-нибудь выйдете замуж…

– Да, вероятно. – Она снова наклонила голову и снова принялась чистить картошку. А он вдруг почувствовал, что обидел ее.

И долго не мог понять, откуда взялось это чувство, Что же он ей такого обидного сказал…

Но она видано обиделась. Отвечала на его вопросы односложно, чистила картошку слишком сосредоточенно, как будто в этом занятии и заключался весь смысл ее жизни.

– Валерия, я вас чем-то обидел?

– Нет, что вы… Ничем вы меня не обидели.

– И все же я вижу, что обидел. У вас обиженное лицо.

Она на него не смотрела. Он, даже зажмурившись от страха, медленно поднял свою ладонь и накрыл сверху ее тонкие пальцы.

Она ничего не сказала. Сидела не шевелясь, не глядя на него, но руки не убирала. Он слегка сжал ее потом погладил их, не веря в то, что кожа человека быть такой гладкой. Снова сжал пальцы, а потом, окончательно потеряв контроль над собой, прижал её руки к губам и стал покрывать поцелуями.

До сих пор, вспоминая об этом, он чувствует, как выскакивает из груди сердце. Потому что этот эпизод был единственным в истории их с Валерией отношение, потому что с тех пор она ни разу не позволила ему к себе прикоснуться. Даже дотронуться до руки…

– Прошу вас. – Она отдернула руку. – Не нужно, ни к чему все это.

– Но почему? Скажи, почему… Мы здесь одни. На никто не видит. Мы знакомы уже не первый день. Скажи, почему?

Она отшатнулась:

– Вы считаете, что этого достаточно?

Резко встала, отошла на несколько шагов, обернулась и стала смотреть на него.

Он не выдержал ее взгляда. Не выдержал негодования в голосе. У него вообще уже ни на что не оставалось сил. Он поднялся, подошел к ней, а потом рухнул на землю, прямо на колени. Поверженный рыцарь…

– Скажи, что я должен сделать, Валерия. Только скажи – я сделаю все. Все, что ты хочешь.

– Встань прежде всего…

Она впервые обратилась к нему на ты, и в другой ситуации уже только это могло бы сделать его счастливым. Но теперь этого было мало. Он встал, послушавшись ее приказания, и стоял теперь напротив нее, не отводя взгляда.

– У тебя глаза горят как у сумасшедшего, – сказала она. – Я тебя боюсь.

– Не бойся, я не сделаю ничего против твоей воли. Только скажи почему?

Валерия долго смотрела на него. Пристально, не мигая. Как будто ждала, что он сможет расшифровать этот ее взгляд и понять все без слов. Без ненужных, лишних слов…

– Потому что я люблю тебя. С первого дня, с того самого момента, когда заснула на лекции, а потом проснулась и увидела тебя… Неужели ты этого не понимаешь?

Ему не хватало воздуха. «Вот ведь, – промелькнула мысль, – обидно будет получить инфаркт в такой момент. Только говорят, что от счастья не умирают?»

Он хотел ответить ей, что тоже любит. Любит ее с того самого момента, с первого взгляда. Но она вдруг сорвалась с места и побежала куда-то. Мелькнула между деревьями – и скрылась, а он помчался за ней, по звуку пытаясь определить ее маршрут и тысячи раз проклиная свою одышку.

– Валерия! – окликнул он, поняв наконец, что потерял ее среди густой и по-осеннему разноцветной листвы. – Валерия!

И вдруг услышал, как она плачет…

Он пошел на звук ее плача и почти сразу отыскал Она сидела на земле, прислонившись к толстому стволу дерева, и смеялась…

– Черт возьми, я думал, что ты плачешь, – обиделся он почти всерьез.

– Ты не ошибался. Я действительно плачу.

– Валерия, я люблю тебя.

– Вот как? Почему же раньше молчал? Ждал, скажу первая?

– Ты мне не веришь?

– Не верю.

– Но почему?

– Потому что я никогда и никому не верю. Потому что я сама очень часто обманываю.

– А сейчас? Сейчас тоже обманула?

– Нет, только не сейчас. Я люблю тебя. Это правда. Нет, не подходи, прошу тебя…

Она метнулась в сторону, почувствовав его приближение.

– Что сдобой? Я не понимаю тебя». Я тебя люблю Я хочу тебя…

– Нет, не двигайся. Я скажу тебе, сейчас скажу только наберусь смелости и скажу. Понимаешь, Павел… Я никогда не смогу быть с тобой, пока ты не свободен.

– То есть? – Он опешил от удивления; Мысль том, чтобы расстаться с женой, ему никогда в жизни не приходила в голову. – Как это?

– Не начинай. Ты и так все испортил. Поверь, это блажь. Я не ханжа, не моралистка. Причина в другом, она гораздо глубже. Поверь, я люблю тебя. Но не смог быть с тобой, пока ты спишь в постели с другой женщиной… Наверное, я ненормальная. Но по-другому у нас с тобой ничего не получится.

– Ты сошла с ума, – выдохнул он устало. Опустился на землю и тоже откинул голову назад, прислонившись к толстому стволу. – Я прожил с женой тридцать лет. Я не могу ее бросить. Как бы сильно я ни любил тебя, Валерия, но… Пойми, тридцать лет. Их невозможно просто так вычеркнуть из жизни.

– Я понимаю, – тихо сказала она в ответ. – И ни в чем тебя не виню. Я, честно говоря, и не рассчитывала на другой ответ. Я просто так сказала, чтобы ты знал. Хотя нет, не просто так…

Она помолчала некоторое время, а потом добавила совсем тихо:

– Я все-таки немного надеялась. Совсем немного. Да ладно, что об этом говорить. Пойдем обратно, наше мясо уже, наверное, сгорело…

Он поплелся вслед за ней, все еще не веря в то, что произошло. Невозможно было поверить в случившееся.

– Валерия, ты правда любишь меня?

– Правда, – ответила она, не оборачиваясь. – А ты думаешь, мне просто зачет поставить нужно?