Текст книги "Колыбельная для жандарма"

Глава 3
О том, что риск – благородное дело

Кройстдорф появился у Кореневой хмурый, как ноябрь. Следовало сообщить решение императора: могу помиловать; если настаивает – сканируйте, но за последствия никто не отвечает. Даже Генеральный прокурор, подписывая по настоятельной просьбе царя разрешение, качал головой: «Ну вы же понимаете, Карл Вильгельмович…» Словом, шеф безопасности шел сказать Елене, что та будет едва ли не подопытным кроликом и лучше бы…

За неделю они худо-бедно познакомились. Теперь Кройстдорф понимал, что подкупало Варьку. Профессорша была милой… пока никто не пытался ограничить ее свободу.

– За всеми не уследить, – возмущалась она, – и все давно не дети!

– Эти все поминутно совершают идиотские поступки, – пылил посетитель, – и даже не задумываются о последствиях. Вы – ярчайший пример, простите за прямоту. Куда вас понесло в Лондон? Вот теперь сидите здесь и ждете сканера, как гильотины.

Она едва сдержала закипевшие слезы. А собеседник прикусил язык. Дураку ясно, зачем молодая дама стремится увидеть жениха! Дорогие нам люди иногда выкидывают… После визита к Юлии он сам второй день не мог оправиться. И, вероятно, еще долго…

– Карл Вильгельмович, – Елена не была уверена в уместности своего вопроса, – что-то случилось?

– Пустое. Мелочи. По службе.

Арестантка как-то сразу не поверила.

– Нет, что-то личное, плохое, я же вижу.

Ну да, обычно он улыбался, шутил. После первого настороженного разговора расслабился, его посещения уже не носили характера служебных. Починил заветное «окно», отказался установить безнадежный лунный пейзаж с кратерами. Депрессивно. Пусть будет берег Средиземного моря.

– Я в блок для прогулок боюсь заходить, – помялась Елена.

Едва заглянув, Кройстдорф понял почему. В идеале заключенный не нуждался в хождении кругами по двору тюрьмы. Голограммы обеспечивали ему променад на фоне любого ландшафта. У Елены навечно застыло озеро Лох-Несс. Свинцовая гладь. Низкое небо. На холме руины. Гость сам чуть в штаны не наделал, оказавшись по пояс в воображаемой воде.

– Мне все время кажется, что по дну, под лодкой, скользит тень, – пояснила профессорша.

Пришлось звать монтера.

– А где бы вы хотели плавать?

– Песчаные пляжи за Керчью.

– Ничего подобного нет в базе, – заворчал электрик, которому вовсе не хотелось возиться с оборудованием. – Картинки не загружены.

– Загрузите.

– Никто такую даль даже не снимал. – Наглость из парня так и перла. Пятый час, домой пора! – Одно грязевое озеро, и то из космоса.

Кройстдорф терпеть не мог, когда ему хамили. Он же вежливо разговаривает. Хотя мог бы приказывать. «Драли вас мало! Ничего, я лично не постесняюсь вытянуть вожжами поперек хребта». Словесными, конечно, но тоже больно.

– Вы сделаете так, как я велел. И, если надо, останетесь монтировать до утра, – тоном, не допускающим возражений, отрезал шеф безопасности. – Профсоюза для служащих военных учреждений нет.

Электрик притих и выдал Елене шлем.

– Постарайтесь вспомнить все в подробностях, – посоветовал ей Карл Вильгельмович.

Молодая дама натянула пластиковое яйцо на голову и для верности закрыла глаза. Минут за пять она навспоминала достаточно, чтобы создать целую панораму. Мастер беззвучно чертыхался, загружая ее полновесные картинки. Говорил, что места не хватает.

– Где пешком гулять будете? – осведомился Кройстдорф. – Осмелюсь предложить старую Ригу. – Он не сказал: «Мой родной город». Вышло бы сентиментально. Просто отработанная программа. Можно заходить в дома и лавочки. Сидеть в кафе напротив Домского собора, пить латте, измазаться пеной.

Коренева не отвергла, хотя предпочла бы сосновый бор. Надо о многом подумать. Но шеф безопасности как раз хотел ее отвлечь: нельзя сейчас зацикливаться на своем. Уйдет в лес, увидит кривую осину…

– Вы сами сегодня похожи на человека, который просто не нашел сук. Но еще поищет.

«Сук я как раз нашел, – зло огрызнулся Карл Вильгельмович. – Вернее, суку».

Ее пальцы легли на его согнутую в кулак руку. Ах, зря снял перчатки! Они бы защитили от неуместной человеческой близости.

– Карл Вильгельмович…

– Алекс.

– ??? – Она подняла брови, всем лицом выражая непонимание.

– Мое имя Константин Александр Вильгельм Карл Христофор, – пояснил он.

– Тогда почему русское… такое немецкое?

Кройстдорф рассмеялся.

– Первые два ушли старшим братьям. Мне выбирать было не из чего. Сам зову себя Алекс.

– Хорошо, – она кивнула, продолжая хихикать, – так почему сегодня вы не просто в воду опущены, а как будто в ртуть. Государь был немилостив?

Ах, как ему хотелось поговорить с ней о Государе! Облегчить душу. Нельзя. Неуместно.

Карл Вильгельмович покачал головой.

– С его Величеством как раз все отлично. Он стоически перенес историю с телепортом. И даже, как видите, не сердится на вас.

– Тогда что-то другое, – вслух рассуждала Елена. – Варя опять напакостила? Ее надо прощать. Возраст…

– Варька молодец. Ей нравится работать с Ландау. Он умный, она таких еще не встречала.

– Тогда остаетесь только вы сами, – кивнула своим мыслям Коренева.

«Вот ведь неотвязная». Почему он должен?

– Вы утешали меня насчет моего жениха. Чуть не слезы мне вытирали. – Она действительно беспокоилась. – Судя по вашему выражению лица, вы ни с кем не делились. Носите в себе. Терпите. Это кончится срывом.

Срывом – взрывом! Дорого бы он дал за то, чтобы кончилось. Хоть как. Но ползти к Юлии с «Япетом» в зубах не станет.

– Елена Николаевна, вас когда-нибудь унижали? – Вопрос был похож на те, что она задала ему при первой встрече. – Обманывали так, чтобы весь свет знал, кроме вас самой? Использовали служебное положение?

Елена молчала.

– Вряд ли вам знакомы эти чувства, и вряд ли вы можете помочь.

– Я могу послушать, – отозвалась она. – Вы ведь еще ничего не сказали, только начали ныть.

Ныть! Да он вовсе не ноет – молчит, хотя мог бы вокруг стены разносить! И тут Кройстдорфа прорвало.

Он последними словами, не стесняясь присутствия дамы, полил Юлию. Сообщил, что это уже не в первый раз. Что та пользуется его связями и именем, даже не говоря ему. А он рад закрывать глаза. Потому что один. И такую красавицу поди поищи. Хотя стерва, конечно, первостатейная! Сколько можно его унижать? Он не мальчик для битья, а государственный человек…

– Вы начальник, – прервала Елена. – В обычной жизни все время командуете, решаете за других. Устаете от этого. Значит, нужна сфера для себя, где вами кто-то будет помыкать.

Кройстдорф скривился.

– Вы что же, полагаете, будто я в свободное от службы время вишу в цепях и наморднике?

– А пробовали? – не смутилась Елена.

– Не понравилось, – отрезал он. – Мои запросы скромнее: банка пива вечером и убить с полсотни монстров на экране. Расслабляет.

Коренева пожала плечами.

– Видимо, это не все.

– Но я же не монах, – возмутился он. – Не давал обета безбрачия. Вы взрослый человек, должны понимать.

Собеседница кивнула: все она понимает, но думать же надо, с кем связываешься! Сколько раз он сам себе это говорил. Думать головой, а не, простите…

– У женщин есть хороший способ понять, что нужно на самом деле, – проговорила Елена. – Но я не знаю, работает ли он для мужчин. Меня бабушка учила: вообрази, хочешь ли ты от этого человека детей?

Кройстдорф фыркнул.

– У меня и так трое. Зачем еще? Тем более от Ливен.

«И что это будет за ребенок? Капризный, в мать. Ведь она сама его нарочно испортит – назло врагу, то есть мне».

– А хотели бы вы, чтобы эта дама стала матерью для уже имеющихся детей? – Коренева твердо держалась своего метода.

Кройстдорф решительно помотал головой. Во-первых, зачем приводить в дом мачеху? Во-вторых, при Юлии сироты останутся сиротами. Как он остался вдовцом, хотя классно проводил с ней время.

– Значит, вы только развлекаетесь, – констатировала Елена, – но большего не хотите.

«Упаси бог».

– Следовательно, ваша болезненная реакция на случившееся – только следствие личной эмоциональности. Никак не серьезного чувства. Уберите нервные всплески, что останется?

Холодная, жадная стерва, которая его мучает. Не более. А Елена права! Алекса задели, обидели, и он встал на дыбы. В их паре с Юлией нет двоих. Только его голод и бесприютность. Стучи не стучи, нет ответа. Может, и не стоит? Мало ли на свете гламурных баб?

Карл Вильгельмович повел шеей. Нет в жизни справедливости! Вот сидит перед ним душевная хорошая женщина, так жених – скотина. Между тем ей бы выспаться, поуспокоиться…

– За вами студенты ухаживают?

Елена захохотала.

– А не студенты?

– Набиваетесь?

Они уже оба посмеивались, хотя Кройстдорф через силу. Он действительно чувствовал себя получше. По крайней мере вешаться расхотелось.

* * *

Московский институт неврологии располагался на Каширском шоссе, в новом комплексе, напоминавшем колесо, врытое в землю. С его верхних этажей свисали зеленые бороды марсианского плюща. Длинные волокна поглощали ядовитые газы и вырабатывали кислород в таких катастрофических объемах, что вокруг здания кружили пожарные модули, готовые в любую минуту дать по зеленому врагу струю пены.

«Пора бы выполоть, – подумал шеф безопасности. – Прошлый директор завез, не подумавши, теперь вся Каширка в ужасе».

К зданию то и дело подлетали антигравы, высаживали людей на выносные платформы и, стараясь не потревожить опасных насаждений, отчаливали восвояси.

Новый директор института Лев Ефимович Блехер уверил шефа безопасности в том, что аппарат сканирования показал чудесные результаты… на мышах, собаках и высших приматах. Но явно занервничал, когда ему предъявили согласие Генерального прокурора.

– Я бы не дал гарантий, я не подпишусь под результатами, идет доводка. – Это был апатичный толстяк с остатками румянца на щеках. Ему требовалось поминутно промакивать лоб, и Кройстдорф готов был держать пари, что руки у него мокрые. «Тоже мне, светило!»

Полной противоположностью был его коллега из Всероссийского института сна. Там повторно тестировали камеру.

– Я зову ее «боб», – энергично сообщил он и потряс руку Карла Вильгельмовича. – Мы, конечно, ожидали от вас высокое начальство, но никак не думали, что вы лично…

– У меня личный интерес, – отрезал Кройстдорф. – К делу. Что скажете о «бобе»?

– Он готов. – Доктор Фунт, такова была фамилия сомнолога, чувствовал себя увереннее коллеги. Может быть, потому, что не ему отвечать? – Мы крутили и так, и эдак. Я предлагаю проникнуть в скрытые воспоминания пациента через быструю фазу сна. У меня своя система…

– Это шарлатанство, – без особой агрессии сообщил нейролог. – Как и вся ваша дикая наука. Можно гадать на кофейной гуще, можно на картах, а можно по соннику Мартына Задеки.

Доктор Фунт обиделся.

– Мы работаем уже полтора века. Откуда это недоверие? Нами накоплен колоссальный материал. – Он обернулся к Кройстдорфу. – Я просто говорю, что через сон будет мягче. Безопаснее, понимаете? Во сне человек открывается. Мозг дает совершенно другие импульсы.

– А что там про быструю фазу? – уточнил Карл Вильгельмович.

– Четвертую часть времени человек как бы разбирается со своими впечатлениями. Сортирует их. Что-то отбрасывает за ненадобностью, а что-то считает долгом хранить. Обычно это происходит под утро. Именно тогда мы и видим сны…

– И получится мягче?

– Люди – непредсказуемый материал, – пожал плечами Фунт. – Будем надеяться. Только сначала надо выяснить мелодию, чтобы настроить сканер.

– Мелодию чего? – не понял Кройстдорф.

– Мозга, конечно.

Тут оба медицинских светила кинулись наперегонки объяснять ему – невежде, – что мозг поет, как серый кит в океане.

– У каждого человека мелодия своя, – вещал нейролог, – как отпечатки пальцев, если так понятнее. Она состоит из нервных волн. Если запись пропустить через синтезатор, четко прослеживается главная тема, такт. Хотите посмотреть?

Естественно. Такого не пропускают.

Пятью этажами ниже располагался «музыкальный салон», как сотрудники именовали свою лабораторию. В мягких силиконовых креслах, паривших над полом, дремали пациенты в наушниках. Рядом пульсировали голограммы переведенных сначала в цифру, а потом в картинку мелодий. Расцветали райские розы, росли и вращались кристаллы, взмахивали плавниками огненные рыбы. Ни у кого не было болотной трясины или воронки осыпающейся земли.

Царила полная тишина. Две ассистентки в салатовых халатах подошли к одному из кресел и мягко, касанием рук, разбудили клиента.

– Ваша программа готова.

Блехер не без гордости за свое детище глянул на гостя.

– Попробуете?

«А то». Вон дядька старый и толстый, а притащил сюда свою задницу. Шеф безопасности уселся в кресло и надел наушники. Через пару минут успокоился, задышал ровнее. Не то чтобы расслабился полностью, тем более что оба светила вращались поблизости.

– Закройте глаза, – посоветовала девушка-ассистентка. – Артериальное давление в норме, дыхание ровное…

От ее голоса сразу захотелось дремать. Может, с недосыпу? Он не позволял себе больше шести часов. А надо! Поэтому и спать мог, хоть зацепившись ногами за притолоку.

– Есть, – тихо сообщила девушка светилам. – Пошла мелодия.

Сам Кройсдорф ее не услышал. Перед ним переливающиеся импульсы преобразились в огненно-красный цветок, похожий на тигровую лилию с длинными, острыми, колеблющимися, как пламя, лепестками. Они были покрыты ржавчиной веснушек и тянулись к небу, повинуясь внутреннему, им одним слышному танцу.

Вот, оказывается, как выглядит его душа! А он-то ожидал полупрозрачного человека с крыльями.

– Готово, – произнесла ассистентка, – можно снять наушники.

Карл Вильгельмович даже удивился, что так быстро.

– Послушаете?

Нет, он так просто зашел – посмотреть, мягкие ли кресла!

Кройсдорф думал, что сейчас прозвучит что-то в стиле «Шумел камыш, деревья гнулись…» Но из наушников полились звуки, напоминавшие «Весенний квартет» Моцарта. Очень грустная, но светлая музыка. Перед глазами встали голые мокрые ветки. Взъерошенный воробей вылезает из-под снега. Флейта жалуется. Скрипка ее утешает: «Будет лето, будет».

Светила переглянулись. Кажется, они тоже не ожидали подобной музыки.

– Завтра в это же время я привезу сюда подследственную, – веско сказал шеф безопасности. – Постарайтесь, чтобы в коридорах не было людей. И подготовьте «боб».

* * *

Елена провела в «музыкальном салоне» не более десяти минут. За последние дни она измучилась бессонницей. Все вспоминала, думала, ловила себя на нежелании замечать очевидное: как жених смотрел на нее, вручая фотографии; как они с Павлом вечно понижали голос в ее присутствии, хотя это неприлично, а оба хорошо воспитанные люди; как появлялись в офисе Осендовского какие-то мутные субъекты, что-то привозили-увозили, был даже один, передавший Яну кредитную карточку. Тому пришлось пояснять, мол, это за сессию фотографий. Почему просто не перевести деньги?

Словом, Коренева устала, и когда ее глаза закрылись, а голова коснулась кожаной подушки кресла, молодая дама заснула сразу, выпустив в мир мелодию своих сердечных ритмов, как по весне выпускают птичек на волю.

После сеанса Елена вышла в холл 27-го этажа, сжимая в кулаке серебряный стержень. Кройстдорф ждал ее на диване.

– Сейчас подстраивают аппарат, – сказал доктор Фунт. – Посидите минут пять.

– Мы не торопимся. – Карл Вильгельмович опекал арестантку, в глубине души считая, что без него все пойдет не так, мир рухнет людям на головы, ослабь контроль – и поехало!

При виде профессорши он тут же встал.

– Вам страшно?

– Нет. – Наверное, нужно было сыграть испуг, легкую робость, неуверенность. Мужчинам это приятно. Но Елену мучило другое. – Все время думаю, как можно было не заметить очевидного? Ведь они врали. Почему я не обратила внимания?

– Мы сами закрываем глаза на многие несообразности, – проронил Кройстдорф, – раз их делают близкие люди. Не хотим видеть.

– Но наш мозг помимо желания прилежно фиксирует все раздражающие мелочи, – заметил, подходя к ним, доктор Фунт. – Простите, я услышал последнюю фразу. Аппарат ждет. Пойдемте.

«Боб» любовно готовил Блехер.

– Ничего не бойтесь. Будет как в невесомости, – сказал он. – Внутри соляной раствор. Придется опустить голову так, чтобы над поверхностью оставалось одно лицо. Вообразите, что плаваете по озеру Баскунчак, на худой конец, в Мертвом море.

Мужчины вышли. Еленой занялась вчерашняя девушка-ассистентка: курносая, смеющаяся, рыженькая. Она сразу расположила к себе гостью, точно вступила с ней в сговор.

– Купальник красивый?

– От-кутюр.

Обе захихикали.

Елена взялась за поручни и погрузилась в ванну, по форме действительно напоминавшую боб. Ассистентка наложила повязку с электродами на лоб, потом подсоединила датчики к рукам и ногам.

– Будет темно, – предупредила она. – Как в утробе матери. Если что не так, жмите на эту кнопку, под пальцами справа.

Елена уже не могла вертеть головой, не потревожив проводов.

– Если поняли, закройте глаза.

Коренева моргнула.

На нее опустился колпак. Можно было почувствовать себя горошиной в стручке. Или ядрышком ореха. Скорлупа прочно защищала от внешних воздействий. Но самое главное действие должно было развернуться внутри ее самой.

– Вы должны кое-что знать, – сказал шефу безопасности доктор Фунт. – Мы все трое наденем шлемы и тоже подсоединим электроды, чтобы видеть ее воспоминания.

Светила плюс Кройстдорф находились в соседней комнате, буквально нашпигованной электроникой. Подъехала и бригада технической поддержки – Варька с Ландау в первых рядах. Кроме них еще один признанный только службой безопасности «гений» – длинный парень по прозвищу Штифт – системщик от бога, в остальном перекати-поле. Хорошо, что Карлу Вильгельмовичу удалось забить этот мяч в свои ворота!

Обещал вот-вот появиться Леонтий Васильевич Другий, начальник контрразведки, подчиненный Кройсдорфу и уже дважды отзвонившийся: мол, лечу, но пробки… Шеф безопасности недовольно скривился. После случая с Государем в телепорте все боялись. Начали снова пользоваться обычным транспортом, отчего движение над столицей сделалось нерегулируемым. ДТП за ДТП. В сети возобновились дискуссии, а собирает ли портал вместе с телом душу? Просто крестьяне перед паровозом!

«Одним терактом отправили нас в каменный век», – злился Карл Вильгельмович. Он сам продолжал скакать туда-сюда через портативный телепорт. Времени жалко. Но, что греха таить, каждый раз сжимался перед полыньей перехода. Поэтому сначала воспринял слова доктора Фунта как чрезмерную заботу о своей высокой персоне.

– Мы сможем наблюдать, но не участвовать в ее воспоминаниях. Однако вам лично стоило бы воздержаться. Посадите кого-то из своих.

– Это почему? – буркнул Кройсдорф. Ему было любопытно, что у Елены в голове.

Вместо ответа сомнолог протянул шефу безопасности наушники и воткнул в разъем серебряный стержень Кореневой.

– Мы подстраивали «боб» и вот что услышали.

До слуха Алекса донеслась знакомая мелодия «Весеннего квартета».

– Это ошибка, – уверенно сказал он. – Вы просто перепутали.

Доктор Фунт покачал головой.

– Это ее. А это ваше. – Он заменил стержни.

– Вы же говорили, как отпечатки пальцев! – возмутился Кройстдорф.

– Так и есть, – засуетился Блехер. – И на самом деле у вас музыка разная. Мы проигрываем на четыре канала, а можно на шестнадцать и на тридцать два. Но тогда мелодия невероятно усложняется. Наши биоритмы…

– Включайте, – потребовал шеф безопасности. – Должны же мы чем-то отличаться.

– Вы не родственники? – прямо спросил сомнолог. Он вообще был бестактнее коллеги. – Это объяснило бы вашу заботу.

– Разве что родственные души. – В наушниках Кройстдорфа зазвучала усложненная мелодия. В разговор флейты и скрипки вплелся рожок, предвещавший охоту в мартовском лесу. Всадники несутся по еще не осевшему снегу, заливается свора, волки скалят зубы. Нечего вам, серым, с голодухи шариться по крестьянским хлевам. Барам забава, селянам польза. Так веками жили его предки, и было бы странно, если бы что-то не отложилось на дне души.

Вступили литавры и медные трубы. Да, это он на параде. Высоко вскидывает голову, так, чтобы кончик носа упирался в горизонт – бабушка учила. Очень приятное событие: немцы любят маршировать.

А вот ее запись. Чардаш. Первые две октавы. Даже странно, что у него нет. Он тоже любит именно это место в обработке Брамса. Кажется, что ты несешься, пригнув голову к лошадиной гриве, и время скользит мимо тебя, как разрезанный воздух.

Потом полонез. Хорошо. Даже очень хорошо. Пары выступают в длинном зале, под дубовым резным потолком с закопченными балками.

«Кто же ты? Никогда не поверю, что подобные ритмы – наследство простонародной бабушки». Ах, нет. Пошли песни девок на лугу у реки. И опять нежно и грустно залился рожок. Его рожок.

– Пора входить в систему, – строго проговорил нейролог. – Вы решили?

Кройсдорф кивнул.

– Пойду сам. Ничего менять не будем.

– Рискуете, – предупредил Блехер. – Из-за схожести ритмов вас может утянуть в ее воспоминания.

Алекс надел шлем.

* * *

Первое, что они увидели, был горный ручей под водопадом. Елена купалась в нем. «А ничего так фигурка», – отметил про себя Кройстдорф и тут же шикнул на светил:

– Не пялиться!

Возле Кореневой появились две здоровенные змеи. «Гады к гадостям», – шеф безопасности до сих пор доверял народным толкованиям.

Одна из рептилий – белая с черными пятнами – решила уползать вверх по склону, втягивая свое грузное длинное тело в расщелину. Другая – фиолетово-пурпурная с переливами – резвилась возле Елены в воде и даже заползла в капюшон неведомо откуда взявшейся спортивной курточки.

– Змеям вы тоже прикажете не пялиться? – ядовито осведомился доктор Фунт. – Или сами досадуете, что молния застегнута?

Этот наглец уже раздражал шефа безопасности.

– Змеи олицетворяют собой первичные энергии, – продолжал тот. – Ваша не родственница отсекает от себя ровно половину того, что ей дано, и пользуется только одной стороной личности.

– Змеи – это ее брат и жених, – буднично отрезал Кройстдорф. Сомнолог посмотрел на собеседника с жалостью: какая нищета толкований! – Где мы? – требовательно спросил тот. – Что-то ни Биг-Бена, ни Виндзора не видно, а лужа не тянет на Темзу.

– Мы вошли через быструю фазу сна, – сообщил Фунт. – Кстати, у нашей пациентки вообще нет медленной.

– Как это нет? – возмутился Карл Вильгельмович. – У всех есть…

– Мозг человека – очень сложная штука, – попытался вмешаться Блехер. – Мы знаем всего несколько процентов. Идем на ощупь, и можно сказать, что все наши сведения…

– Короче, – пояснил сомнолог, – у нее сейчас рваный сон. Правда, с картинками. Так не может быть всегда, но, очевидно, в последнее время у нее избыток информации, стрессы. Чтобы она не погрузилась в депрессию от пережитого, ее мозг вертится как белка в колесе. Чистит воспоминания от шлака. Цензурирует, если вам так понятнее. – Фунт неодобрительно поморщился.

«Цензуры двести лет как нет, – разозлился Кройстдорф. – А они все не прощают. Мое ведомство вообще создали через полтора века после отмены…» Не важно, что ты есть сейчас, важно – чем можешь стать при удобных обстоятельствах. Общество не любит вожжей, личность – контроля.

– Итак мы вошли через сон, – вслух уточнил шеф безопасности, – но нам надо глубже, не в образы, а прямо в память.

– Я говорил, прямо в память, – чуть не запрыгал нейролог. – Куда теперь нас уведут ее грезы? Испарения Морфея, так сказать?

Долговязый Фунт глянул на коллегу сверху вниз и снова обратился к Кройстдорфу:

– Вы видите что-нибудь подозрительное вокруг?

Тот повертел головой и пожал плечами. Горы как горы. Водопад как водопад.

– Давайте пойдем за той змеей, в расщелину, – предложил он. – Единственное, что скрыто и не может быть осмотрено с нашей позиции.

Светила закивали, хотя обоим очень не хотелось лезть в дыру. Втроем они поднялись по склону, перешагивая через сухие ошметки сброшенной прошлогодней шкуры монстра. И, нагнув головы, полезли в темноту, ожидая, что в нос вот-вот ударит запах серпентария.

Вместо этого впереди замаячил свет, причем шедший из окна с витражом. На каменный сланцевый пол ложились цветные блики. Потом они вдруг запрыгали по дубовому паркету, по толстенному ковру с ворсом выше щиколотки, и Кройстдорф со спутниками вступили в библиотеку старинного лондонского дома. О том, что дело происходит в Англии, говорили не только ожидания, но и особый переплет оконных рам, где нижние стекла вдвигались наверх.

Теперь Елена сидела у стола, в кресле с высокой готической спинкой, вырезанной в виде церковной розы. Напротив нее брат Павел – шеф безопасности знал его по фотографиям, он держал сестру за обе руки и, улыбаясь, внушал что-то, как маленькой:

– Цивилизация всегда побеждает дикость и невежество. Поколения наших оппозиционеров находили здесь дом. – Хозяин обвел глазами стены, на которых в темных рамах висели портреты Герцена, Бакунина, Кропоткина и Засулич.

– Разве ты не помнишь, чем обернулись их усилия? – устало возразила Елена. – Здесь они были респектабельны, а что предлагали нам? Горы трупов. Диктатуру. Лагеря.

– Они же не знали. Не думали, что так все обернется. – Павел досадливо поморщился. – Идея-то прекрасная: справедливость, равенство, свобода. Но в России всегда… во все века людей кидали в топку. Мы собой только испачкали великое. Теперь из-за нашего национального варварства на светлых ризах грязь и кровь! Но сам-то рецепт верен.

– Почему бы кому-нибудь другому не попробовать на себе? – иронично бросила Коренева. – А мы посмотрим со стороны. Да брось ты, Паша. Все революции имеют одно правило: четверть населения минус, на двадцать лет задержка в развитии.

– Я бы тут поспорил. – В распахнувшуюся дверь вступил Иван Осендовский, высокий белокурый молодой человек, прямо-таки лучившийся радостью навстречу невесте.

– Да не хочу я с тобой спорить. – Елена встала и повернулась к нему. – Дома наспорились. Пойдем гулять!

Тут Кройстдорф ощутил первый укол. Он как будто не просто увидел, а почувствовал то, что ощущала Коренева. Молодая дама хотела немедленно сцепиться с женихом руками, всей кожей ощутить его тепло, обонять давно забытый родной запах, клониться головой к плечу…

«Стой! Не надо!» – едва не закричал Алекс.

– Они нас не слышат, – насмешливо бросил Фунт.

Парочка шла по улице к Вестминстерскому аббатству. Елена явно намеревалась осмотреть все могилы знаменитостей, чтобы потом хвастаться на лекции.

– Ну и чем ты тут зарабатываешь? – не без нотки превосходства в голосе спросила она жениха.

– Ты же видела, у нас с Павлом фотоателье, – отозвался Осендовский.

«Такой дом на доходы от мастерской не арендуешь», – подумал Кройстдорф.

– Что-то больно роскошно с отцифровки селфи в нужном разрешении, – усомнилась Елена.

Спутник дернул плечом.

– Мы пишем статьи. Выступаем в печати. Тут хорошо платят.

– Если писать то, что заказывают.

– Не цепляйся. Везде так. Работа есть работа. Да и мастерская не так уж плоха. Отечественные идеи движущихся голограмм на их технике – очень высокое качество. Никто не умеет так доводить технологию до ума, как англичане.

«А немцы?» – возмутился Кройстдорф.

– А немцы? – точно за ним повторила Коренева и сама удивилась своим словам: явно не ожидала их. Молодая дама с подозрением огляделась вокруг, но никого не увидела.

– Тебе стоит остаться тут, – настаивал жених.

Они уже блуждали между надгробий, и происходящее показалось Кройстдорфу святочной страшилкой для невест.

– А мои дети, то есть студенты? – опешила Елена. – Нет, я не хочу. Мне нравится преподавать. Что я тут стану делать? Фотографировать голых девочек вокруг пожилых знаменитостей? Я же видела, чем вы в реальности занимаетесь.

На Осендовского ее слова не произвели впечатления.

– За это просто лучше всего платят. – Он пожал плечами.

– Как и за выдумки про нашу невеселую жизнь…

– Ты сама признаешь, что жизнь «невеселая».

– Но ведь и не такая, как в вашем «Набате», – помянула профессорша сайт жениха.

Ресурс был запрещен в России, но все равно желающие вылезали и либо пугались, либо оставляли язвительные комментарии. Например: «От хребта Менделеева движется прибой с трупами нефтяников, которые погибли от угарного газа на глубине 200 тысяч метров. Прометей». Отзывы: «Купаюсь в Норденшельде, зомбяков не вижу»; «Я нефтяник. На 200 тысяч метров бурить нельзя»; «Хватит врать! Думайте, что грузите»; «Нет, это наше правительство врет и скрывает. Не подписываюсь. За мной следят».

Кому ты нужен? Хрен собачий!

– Даже если мы не всегда пишем то, что реально происходит, – попытался объяснить Осендовский, – то может происходить. При нашем взяточничестве, бюрократии, режиме единоличной власти, бесправии и забитости народа…

– Ты Герцена начитался? – фыркнула Елена.

– А тебе промыли мозги, – огрызнулся Ян. – И теперь ты сама промываешь их собственным учащимся. Ты часть системы.

От возмущения у Кореневой волосы встали дыбом, а по спине побежал электрический разряд.

– Меня в жизни так не оскорбляли! Я всегда говорю то, что думаю. – Одна действительно разозлилась. Карл Вильгельмович почувствовал, как у нее кровь стучит в висках.

– Тебе промыли мозги, – повторил жених. К нему из дальнего угла между надгробиями двух Уильямов Питтов, старшего и младшего, приблизился какой-то человек.

«Вот сейчас». – Кройстдорф подобрался. Он мог видеть незнакомца только глазами Кореневой. А та сердилась и смотрела в пол. «Ну, подними же взгляд», – потребовал шеф безопасности, и Елена, точно услышав его, немедленно повиновалась. «Подойди ближе». – Он уже проверял свои возможности. Коренева постояла и нерешительно двинулась вперед. Потом уставилась на незнакомца почти в упор.

– Вы кто? – Такой прыти Алекс не ожидал.

– Этого нет у нее в воспоминаниях, – зашипел доктор Фунт. – Вы заставляете пациентку менять память. Результат непредсказуем.

Карл Вильгельмович унялся. Кроме того, и незнакомец не ответил, точно не слышал ее. А Осендовский даже не обратил внимания на странную выходку невесты. Похоже, они действовали именно так, как в тот момент. А вот модель поведения Елены была расшатана. Теперь она могла позволить себе неожиданные шаги.

Незнакомец передал Яну пластиковую карточку, которую тот спрятал в портмоне. А потом развернулся вполоборота, и Кройстдорф смог рассмотреть его.

– Фиксируйте сканером! Рожа знакомая! – закричал он, как будто собственные сотрудники, торчавшие в комнате, могли его услышать.

Оказалось, могли.

– Уже, – послышался у него в ухе голос генерала Другого. «Приехал-таки!» – Проверяем по базам. Есть. МИ-6. Чарльз Поджетти. Псевдоним. Выкидывается с дюжиной вымышленных имен.

«Меня зовут Бонд. Джеймс Бонд», – рассмеялся Алекс.

– Леонтий Васильевич, пожалуйста, всю информацию на него. У нас был? Не был? Зачем? Миссии в сопредельных странах. В зонах интересов. На шельфе. На Марсе. Давно курирует Коренева с Осендовским? В чем интерес? Да что я вас учу!