Текст книги "Колыбельная для жандарма"

Начальник контрразведки тоже не понимал, зачем ему перечисляют самые элементарные вопросы.

– Вы еще долго там пробудете? – спросил он.

– Нет, ключевое мы вытащили, – отозвался Карл Вильгельмович. – Вместе в контору поедем. Выудим девушку из грез и отчалим.

* * *

Дальнейшие события показали, что не стоит зарекаться. Елена взяла жениха под руку, и оба двинулись к боковой двери, за которой скрывалась винтовая лестница. По ней можно было подняться на башню, обозреть Лондон и, встав под часами, поцеловаться на счастье.

– Останься, – просил Ян. – Здесь не по-русски хорошо. Даже воздух щек не коробит. Среда не агрессивная.

«А ведь правду, шельмец, говорит». Когда Карл Вильгельмович сам был в Лондоне, в свите Его Величества, и гулял по городу, тоже обратил на это внимание. Люди не злые. Не измученные. Не бросаются друг на друга. Не рычат. Что же у нас-то такое дома делается? Перерабатываем? Климат? Или земля такая – тяжелее грехи носить? Наружу прут.

– Останься.

Тут минутная стрелка сровнялась с 12, послышался бой. Елена встала на цыпочки. Ян наклонил голову. Их губы встретились. И… картинка застыла. Ни тпру, ни ну. Ни вперед, ни назад.

– Выходим! Скорее выходим! – Доктор Фунт дернул Кройстдорфа за рукав.

Оба светила подхватили шефа безопасности под локти и ринулись со своих мест. Не тут-то было. Воспоминание остановилось, как заевшая пленка в проекторе. Впору было орать: «Сапожник!» Жаль, что механик не услышит, да и нет тут механика.

К счастью, остававшиеся в комнате ассистенты поняли по слабому подергиванию трех путешественников, что дело неладно, и сорвали с них шлемы, довольно грубо выведя из погружения. Кройстдорфу показалось, что он врезался на игрушечном электромобиле в луна-парке – так его тряхнуло.

– Пап, ты в порядке? – Над ним нависло лицо Варвары.

«А ты разве не в машинке?» – хотел спросить он, воображая их на аттракционе. Но вовремя спохватился.

– В чем дело?

Вся честная компания уже ворвалась в соседнюю комнату. Рыженькая ассистентка дрожащими от испуга руками откинула крышку «боба». Елена лежала в растворе спокойно, без подергиваний и признаков жизни. Точно мертвая. Только по ее лицу разлилась блаженная улыбка.

«Не досталась никому, только гробу одному», – всплыло в голове у шефа безопасности. По эту сторону реальности не было ничего, что могло бы разбудить Спящую Красавицу. А по ту – милый уже целовал ее, и самой Елене вовсе не хотелось покидать тот миг.

– Три кубика адреналина ей прямо в сердце, – командовал Блехер.

«Слоновья доза».

– Вынимайте. Нельзя дать ей впасть в летаргию. Щеки бледные, пульса нет, дыхание на нуле…

– Подождите! – возопил Кройстдорф. – Я вернусь. Позову ее. Она меня слушается.

Светила переглянулись.

– Опасно. Вы же видели, что мы увязаем, как пчелы в варенье.

– Мы, – подал голос доктор Фунт. – А не он. Некоторое совпадение биоритмов позволяло ему двигаться. И тащить его было трудно. Пространство держало. Так что вас, – обратился он к шефу безопасности, – воспоминания госпожи Кореневой не выкинут.

– Но могут и не выпустить, – возмутился нейролог. – Думайте, что предлагаете.

– Пап, не надо. – Карл Вильгельмович впервые видел, чтобы Варька так испугалась за него.

– Не ссы, – сообщил он дочери. – Тебе же самой нравилась Елена.

Девушка закусила губу и уставилась на безмятежное лицо профессорши.

– По-моему, она счастлива.

– Так будет несчастлива. Как все, – бросил шеф безопасности.

Он удалился в соседнюю комнату, надел шлем и по понятной только создателям «боба» червоточине, кроличьей норе, кротовой дыре, змеиному лазу выскользнул в остановившийся мир Елениного счастья.

Картинка застывшего города позабавила Кройстдорфа: «Заскочить бы в МИ-6, нарыть их секретов». Но путешественник мог двигаться только по тому же маршруту, по которому до этого уже прошел за Еленой к Вестминстерскому аббатству. Шаг влево, шаг вправо – он залипал в пространстве.

Хорошо, что на колокольню удалось буквально взлететь, без одышки и отдыха. Елена и Ян продолжали стоять под часами, не разжимая губ и душа дыханием друг друга.

– Госпожа Коренева, – позвал Карл Вильгельмович.

Явно не то, что могло ее пробудить.

– Елена!

Без ответа.

– Нам нужно уходить!

Она не слышала. Да и не могла услышать. С каждой минутой ее внутренняя реальность все больше поглощала Кройстдорфа, встраивая в толпу туристов, рассматривавших с башни панораму города.

– Верните моего папку! – билась Варвара, как обычно, не смущаясь присутствия высоких чинов. – Клянусь, вам влетит от Государя, если вы его так оставите! Ну что он сидит, как морковка в грядке? Дерните хорошенько!

Она так распсиховалась, что наилучший способ помочь пришел в голову не ей, а Ландау. Васе мешали думать крики. Он пошел в коридор, косолапо походил от окна к окну. Свистнул Штифта, посоветовался. Тот закивал, спер два серебряных штырька, потом оба скрылись в «Музыкальном салоне». Им помогала курносая девушка-ассистентка, строившая длинному Штифту глазки.

Она сумела включить мелодии на самую большую сложность – 32 дорожки – и в таком виде наложить их друг на друга. Сначала возникла невообразимая какофония, а потом звуки начали поглощать друг друга, превращаясь в подобие единой музыкальной темы. Там, где затихал чардаш и флейта начинала особенно грустить, в дело вступал охотничий рожок. Пара мчалась по заснеженному полю с высокой стерней. Стремя к стремени. Иногда звонко задевая ими друг о друга.

Потом шла в полонезе. Там, где маршевые литавры слишком отдавались в ушах, начиналась плясовая на берегу.

Кройстдорф сам не понял, что кричит. Мир вокруг терял враждебную липкость, становясь и для него своим. Новая мелодия была запущена. «Боб» перестраивался.

– Елена!

Коренева оторвала взгляд, а потом и губы от жениха. Увидела Алекса, невероятно удивилась.

– Уходим?

Интересно, как?

Теперь Ян залип в пространстве, но все еще тянулся к невесте.

– Руку. – Кройстдорф перешагнул за перила. – Прыгаем.

Елена не испугалась и не отступила. Судя по всему, ей пришло в голову то же самое: смерть во сне – не в зачет. После нее просыпаются, и, по народным приметам, живут долго.

А в воспоминаниях?

– Можешь заснуть на лету?

Может. Только глаза закрыть. И он тоже. Хронический недосып занятого человека. Алекс крепко сжал руку Елены и… чардаш! Они полетели вниз. Их выкинуло из системы спящих.

– Хорошая работа, – похвалил доктор Фунт. – Но сами видите, аппарат придется еще доводить до ума.

– Только не со мной в роли подопытного, – выдавил Кройстдорф. Ему все еще казалось, что он сжимает пальцы Елены.

Коренева очнулась и тоже удивленно смотрела себе на руку.

– Вы ничего помнить не должны, – предупредил Блехер.

– А мы помним, – ворчливо сообщил Кройстдорф. – Во всяком случае, я.

– Это сбой. – Фунт покачал головой. – Может аукнуться.

Тем временем Варвара обнимала вовсе не отца. Она кинулась Васе на шею и чмокнула его в нос картошкой.

– Топтыгин, ты солнышко! Ты всех спас! Какая у тебя голова светлая. – Девушка запустила пальцы в его вихры. – Хочешь со мной дружить? Ну, так серьезно дружить, как положено?

Ландау смутился.

– Положено сначала спросить моего согласия, – буркнул Кройстдорф.

Вася догнал его в коридоре.

– Карл Вильгельмович, я понимаю, вы можете быть против. Варя, она такая тургеневская девушка…

Кем угодно шеф безопасности считал свою дочь, но только не «тургеневской девушкой». Оказывается, влюбленные глаза могут заметить и такое!

– Ладно, – бросил он, – только с самыми серьезными намерениями.

Испуганный системщик закивал.

Теперь предстояло увидеть Елену. Честно говоря, Кройстдорф не знал, как она его встретит. Кинется на шею? Или начнет изображать амнезию: что было там, то там и осталось.

Ни то, ни другое.

– Что же нам делать? – растерянно спросила она.

– Ничего, – пожал плечами шеф безопасности. – Материала более чем достаточно. Завтра вас освободят. Мы начинаем разработку Поджетти.

– Я сказала: нам. – Елена хмуро уставилась ему в лицо. Ей уже сообщили о наложении мелодий, и она не знала, как к этому относиться. – Хотите разъединить?

Он покачал головой.

– Говорят, с этим лучше думается. Возьму себе. Буду включать в наушниках на совещаниях. Или по утрам, когда жить не хочется. А вы?

На ее лице было написано недоверие.

– Не знаю.

Вольному воля.

– Карл Вильгельмович…

– Алекс.

– Вы не могли бы завтра отвезти меня к проходной университета? Мои коллеги… Нет, некоторые очень за меня волновались. Но есть и те, кто…

«…рад, что чересчур популярную профессоршу загребли в безопасность», – мысленно закончил он.

– Отвезу. «И еще до кафедры провожу. Если кто не понял». Вот случай, когда он готов был посверкать погонами.

Глава 4
О том, чем грозит возвращение

Патриаршее подворье в Даниловом монастыре разрослось вокруг красных кирпичных стен. Выплеснулось за них садами и многокупольными оранжереями. Перекинуло через реку белокаменные мосты, а берега, как встарь, обрастило кустами черной смородины. Подчиненные келарю иноки водили над водой летучие платформы и поторговывали с жителями близлежащих домов ранней клубникой, малиной, боярышником и орешками в газетных кульках.

Патриарх собирался в лавру. На сутки, не меньше – отключить все девайсы и молиться у мощей Святителя Сергия об императорской семье. Дело срочное. И дело трудное. Потому Божий человек и пребывал в тихом, но отнюдь не благом возмущении духа, когда его дергали перед отъездом.

Но над столом поминутно включалась то та, то другая голограмма. Местоблюститель – должность, нарочно введенная, чтобы заменять вечно катавшегося по стране Алексия, – настаивал на встрече с проповедниками среди «чубак». Было решено, что раз они мыслят на детском уровне, то и взять на первый случай те книжки, которые предлагают малышам.

– Библия в картинках, – методично перечислял патриарх, – стихи для первоклашек, «Моя первая исповедь», не забудьте: для мальчиков и девочек раздельно.

Батюшки кивали. У каждого имелись свой опыт и свои, опробованные еще на Марсе приемы.

– Побыстрее надо, – торопил Алексий. – Туда минут сорок лета. А в телепорт, небось, никто из вас не полезет. – Патриарх лукаво сощурился. Он не одобрял дикости, а еще больше страха. – Если Богу угодно, он вас и без всякой «дудки» распылит на атомы. А потому бояться нечего – дело благое.

– Почему не полезет? – выступил вперед дюжий протоиерей – борода лопатой. – Я, скажем, в молодости с Марса телепортировался, и ничего.

Остальные протестующе загомонили.

– Отцы мои, – взмолился Протопотап. – Надо бы побыстрее крестить этих болезных, пока зверушками не признали.

Патриарх справился по электронному настольному календарю об имени настырного батюшки.

– И не жалко вам оставлять такой хлебный приход?

– Жалко, – помялся Протопотап, – очень жалко. Но что делать?

– Хотите стать «просветителем «чубак»? – съязвил Алексий. – Ну-ну, благослови бог. – Он поспешно перекрестил собравшихся и отключился, решив больше не реагировать.

Не тут-то было. Патриарха добивался министр здравоохранения Шалый. «Этому-то что затребовалось?»

Владыка был, что называется, человеком активной жизненной позиции. Лез куда звали и куда не звали. Не имелось такого вопроса, по которому Церковь в его лице не сформулировала бы четкой позиции. Прежде студент-естественник, он, осознав, что родители-врачи толкают его по своей стезе, а ему туда не надо, перевелся на философию, потом на психологию. Получил три степени, одна из которых – доктор философии в Оксфорде. Преподавал, бросил, окончил Семинарию, проповедовал среди колонистов на Марсе и Япете, потом окормлял заключенных на рудниках Менделеева. Увенчал образование Духовной академией, подвизался в Валаамском монастыре, продолжил строительство Северной Фиваиды далеко за пределами шельфа.

Добился канонизации Гурия Марсианского, просветителя зеленых человечков, брата его невежды Гелия и всех мучеников, на Красной планете воссиявших, – 30 членов русской колонии, полгода защищавшихся от местных жителей и перед падением форта принявших крещение. Впечатленные их мужеством дикари захотели узнать слово Божие и стали пускать к себе проповедников, почему земли вокруг Тихой теперь именовались нашей канонической территорией.

Стал архиепископом Ломоносовским и, как говорили, именно с этой «уголовной» кафедры принес на патриаршество свой крутой нрав.

Из всего сказанного следовало, что Алексий был очень образованным человеком, что не мешало ему порой напускать на себя вид простачка и высказываться с прямотой полуграмотного крестьянина, требуя: «да» или «нет», «а что сверх того, то от лукавого». Алексий не любил министра здравоохранения Шалого – мутный мужичок, с идеями напускной толстовщины, а на поверку – крохобор и циник.

– Едва ли у меня сейчас есть время.

Голограмма над столом мигнула, но никуда не убралась.

– Ваше святейшество, вы обещали дать ответ насчет клонирования.

Алексий скривился.

– Позиция прописана ясно. Если удается клонировать орган: руку, ногу, почки, кожу, даже фрагмент головы, нос там или ухо для замены больному, мы благословляем. И всей душой «за». Если целого человека, которого нужно убить и отнять у него часть тела, – анафема.

Шалый заерзал.

– Но ведь Церковь еще не решила, есть у клонов душа или нет.

Алексию очень захотелось влепить в глаз голограммы ручкой.

– Это уж как Богу угодно. Мы в его прерогативы вмешиваться не смеем. Для нас важно убийство. Грех. Что же выходит, раз нет души, то и убивать можно? У нас-то самих есть душа. Ей повредить боимся.

Патриарх с сомнением уставился на Шалого, будто размышляя, а наделен ли министр частичкой Божьего дыхания?

– Но есть люди, которым мнение Церкви вовсе не важно, они готовы платить за развитие подобной технологии.

– А наше мнение – только наше, – парировал Алексий, – и касается только членов Церкви. Остальные – сами по себе. «Пусть мертвые хоронят своих мертвецов». Ко мне-то вы зачем обратились?

Министр замялся. Ему хотелось намекнуть, что Государь сам не знает и все поглядывает в сторону Соборной площади. Если бы Церковь высказалась положительно…

– Я говорил с обоими муфтиями, – наступал Алексий, – они тоже против.

– А вот московский раввин… – начал ныть Шалый.

– Ничего не могу ему приказать.

– Даже римский папа очень обтекаемо дал понять…

«Да, нагнули папу!»

– Вот пусть в Ватикане и кромсают бедных «лягушат», чтобы они без рук, без ног, без кожи по собору Святого Петра во время литургии бегали и стращали прихожан. Я папе не указ, – Алексий подмигнул министру, – он мне тоже.

Зато далай-лама всячески был против убийства клонов, потому что так они изымались из Колеса Сансары и не могли двигаться к просветлению. Да и вообще этот «желтый» жизни не портил, сидел себе в Улан-Удэ или разъезжал по свету с лекциями: «Ребята, давайте жить дружно!»

– Я чай, твои кредиторы тебя за хомут держат? – напустил на себя простонародный вид патриарх. – Думаешь, никто не знает, сколько денег ты с французских медицинских корпораций получил? Дамочки хотят вместо линз настоящие глаза другого цвета? Или задницу, как у себя же в двадцать лет?

Шалый фыркнул и, даже не дожидаясь, пока патриарх его отпустит, прервал связь первым. Крайне невоспитанно.

Задетый поведением министра, Алексий сам набрал на коммуникаторе нужный номер и увидел перед собой кабинет шефа безопасности. Не то чтобы они не ладили, но у Кройстдорфа своя епархия, у Божьего человека – своя. Однако приспело дело.

– Ты знаешь, откуда на Марсе «местные жители»? – без всякого приветствия осведомился Алексий.

– А? – Карл Вильгельмович не выглядел внимательным. Даже наоборот. Расстроенным и не расположенным к разговору. – Зеленые человечки?

– Никакие они не зеленые, – озлился патриарх. – Не зеленее нас с тобой. Так знаешь?

Кройстдорф кивнул. Лет 30 назад французы держали в своем секторе тайную лабораторию по клонированию, растили дубликаты людей на органы. А те возьми и разбегись. Обхитрили как-то охрану. Коды доступов достали, тоже не дураки. За пару поколений совсем одичали, расплодились – а что им, клонам, не рожать? Стали группами перебираться в чужие государственные зоны, нападать на колонистов, те стрелять. Чистый вестерн!

Наши с ними кое-как замирились. Разрешили оставаться на месте, если ведут себя мирно. Французы возбухли, мол, верните. Последовал отказ императора, что весьма расположило «местных» в пользу российского флага. Но вопрос о принятии их в подданство до сих пор был открыт.

– Чего мне Шалый-то звонил? – напрямую спросил патриарх. – Не понял я.

Кройстдорф помялся, а потом решил говорить открыто.

– Ваше Святейшество, Государь нетвердо выразил по данному вопросу свое мнение.

Старик обомлел. Этого еще не хватало!

– Совещание было вечером, – веско добавил шеф безопасности.

Патриарх понял. Максим Максимович изо всех сил старался вести себя подобающе. Но все еще заплетался в мыслях. Каждую ночь он ездил в Данилов монастырь, где слушал мужской хор на заутрене. После Херувимской песни ему легчало. Настолько, что аж голова просветлялась. Царь возвращался в кабинет и работал, решая дела с точки зрения себя прежнего. Но с течением дня благодать слабела, и к вечеру он становился сам не свой. Может, и брякнул что-то не то про клонов.

– Плохи дела, – честно признался Карл Вильгельмович. – Минутами вроде тот человек, а минутами…

– Ты что-то надумал, по лицу вижу. – Патриарх цепко всматривался в собеседника.

Кройстдорф помолчал да и вывалил на старика всю историю про биоритмы, мозги и музыку.

– Та-ак, – протянул Алексий, – путано объясняешь. Медицинского образования не хватает. Позови-ка ко мне этих врачей. Послушаем. Кстати, как там у тебя с покушавшейся девкой?

* * *

Кройстдорф и сам не знал. Между ними все стало сложнее некуда. На следующий день после эксперимента он заехал за Еленой на черном правительственном антиграве. Распугал бабушек у подъезда.

Замшевые кресла цвета слоновой кости, управление голосом. Приборная панель на лобовом стекле. Все как в Европе. Только вот у них снега нет, а у нас, сколько роботы-дворники ни мети… Вот, например, тот с совковой лопатой застрял в сугробе и целым каскадом новогодних лампочек над головой сигнализирует товарищам о несчастье: выручайте, мол, сейчас заряд кончится!

Карл Вильгельмович усмехнулся, потребовал у антиграва откинуть подножку и протянул Елене руку. У них там, в Лондонах, если сугроб по щиколотку, то уже катастрофа, а у нас и по пояс наметает. Поэтому антигравы скользят на уровне человеческого колена, и влезать без посторонней помощи трудновато.

Елена опасливо глянула на него и забилась в противоположный угол. Спрашивается, чего так? Ну да, он надел шинель, зима все-таки. Кройстдорф не сразу понял, что спутницу смущает не голубоватый жандармский цвет формы. От него исходил аромат дорогого парфюма: один тюбик крема после бритья – ее годовое жалованье – ощущение иной, более благополучной, гладкой жизни. О котором кричали машина, белые лайковые перчатки с заячьим подбоем, офицерский шарф зимнего образца из шерсти марсианской овцы – вдвое теплее альпаки.

«Даже не собираюсь оправдываться!» Но, глянув на Елену внимательнее, Карл Вильгельмович устыдился своего торжествующего великолепия. Куда ей спрятать лицо со следами недосыпа? Шапку из белого, а не из голубого полярного песца? Тощие подметки на модных с виду сапогах – как раз по доступной профессорскому карману цене?

Почему в следственном изоляторе это не имело значения? Наверное, потому что не имело и смысла.

Она никогда не носила ничего дороже серебра и кристаллов. А он даже Варьке на совершеннолетие подарил золотые сережки с жемчугом – не выращенным на подводной ферме, а добытым последними косоглазыми ныряльщиками со дна Японского моря. Его семья ела настоящие продукты – «с земли», а Мут[2]2
  Мут – мутационный трансформер, позволявший из простых материалов сделать продукты питания.


[Закрыть] стоял в кухне для блезиру. Алекс мог пригласить девушку в настоящий ресторан с поваром – таких всего на земле осталось человек двести – и заказать шато-нуар 1826 года разлива из подвалов князя Голицына, словно революции и войны пронеслись где-то высоко-высоко над головой.

А его дама… Он открыл дверцу машины и измерил ногой глубину бирюзовой лужи, в которую превращали снег реагенты. Хороший яловый сапог был испорчен. «Зря Государь помиловал мэра Собакина. Я бы ему этих реагентов…»

– Я по поводу музыкальных стержней, – как можно более независимым тоном произнесла Елена. – Вы могли бы мне пообещать не слушать?

Да она из него веревки вьет!

– Я, со своей стороны, возьму обязательство не прикасаться…

– Почему? – Кройстдорф насупился. – Они же вытянули нас из большой беды. И было бы логично…

– Биологические ритмы – дело глубоко частное. Интимное. Слушая эту мелодию, мы легко можем увлечься друг другом.

«Ну и на здоровье», – чуть не сказал Алекс.

Елена подняла на него умоляющий взгляд.

– Мы принадлежим к разным этажам жизни. Если бы не экстремальные обстоятельства, мы бы не встретились. Теперь все закончилось, и я хочу остаться там, где есть. – Она помедлила. – Мне не нравится ваш мир.

– А я вам нравлюсь? – прямо спросил он, глядя в ее несчастное растерянное лицо.

– Да, очень. – Честно. Минуты не колебалась. – Но все, с чем вы живете, кроме Варвары, конечно, мне не по душе.

«Да кому ж по душе? – возразил Карл Вильгельмович. – Государь сколько раз жаловался. Ни одного живого лица нет».

– Забудем, – попросила Елена. – Меня устраивает моя жизнь.

«А меня моя нет!» – чуть не заорал Алекс, но сдержался. Он не любил складывать оружие: мало ли что она сегодня сказала! Поэтому, досадуя на упрямство госпожи Кореневой, Кройстдорф проводил ее до кафедры, где поверг присутствующих в трепет одним своим явлением и грозным видом. На прощание пожал, а не поцеловал, как хотелось бы, ей руку. Что вовсе не было лишним, если учесть факт увоза лекторши прямо из университета двумя жандармскими чинами в голубых мундирах. Теперь он возвращал краденое и подтверждал полную благонадежность.

После чего Карл Вильгельмович посчитал своим долгом засвидетельствовать почтение ректору университета, депутату Думы и члену Государственного Совета, лицу знакомому, хотя вовсе не приятному.

Гаррик Шалович Леденец принадлежал к числу встревоженных, обеспокоенных граждан, печальников о судьбе России, вразумляющих царя на реформы. Что раздражало и царя, и тех, кто стоял рядом. Ближний круг тесен. Лишнего тут не надо. Гаррик же Шалович ловил на лету каждый взгляд самодержца и преданно ненавидел тех, с кем император обменивался этими взглядами. Он вечно писал письма, выражал негодование по поводу недавно принятых законов и горой стоял за пресловутое разделение властей.

Кройстдорф ничего не понимал в философской сути всеобщего голосования через голову парламента, но считал его удобным.

«Нет, нет и нет!» Карл Вильгельмович помнил то заседание Государственного Совета, на котором решался вопрос. Леденец примкнул к тем, кто сгрудился против «голосов снизу». «Нас сметут, как волной, мнениями этого быдла!»

Хорошо, что он говорил в кулуарах. Государь польского слова не терпел и к своему народу не применял, хотя и считал любое заигрывание с толпой опасным. «Это на улице они сбиваются в массы, – пояснял Максим Максимович. – Людей не видать. И управляются все спинным мозгом. Бери их голыми руками и бросай хоть на штурм Зимнего, хоть под танки, хоть в космос без скафандров. – Царь долго сморкался, основательностью этого занятия подтверждая свои мысли. – А у себя дома каждый человек отделен. Десять раз отмеряет, а потом отрежет. Потому и не страшно опрашивать».

«Вы сметаете тонкий слой образованных, по-европейски мыслящих людей, готовых давать советы по управлению страной, – вещал Леденец, – голосами из низов, которые понятное дело что поддерживают».

Что? Это пока оставалось загадкой. Никто – ни Дума, ни министерства, ни Государь – не знали, чего именно хотят подданные. Темная неповоротливая толща, из которой, по ощущениям многих, всегда исходила угроза.

«Наши советники полагают, что там сидит Пугачев на Разине и Нестором Махно погоняют, – возмущался Макс. – Что понятно, если вспомнить революцию. Но у нас третье поколение с высшим образованием. И совершенно естественно, что они хотят участвовать в законодательстве напрямую! – Царь ходил по кабинету и ораторствовал перед другом совершенно спокойно, зная, что лишние слова не попадут за дверь. – Вот где у меня думцы, – он провел ребром ладони по горлу. – Чванятся не пойми почему. Удавка!»

Уже поэтому никакой близости между Государем и Леденцом быть не могло. Но, как видно, Гаррику Шаловичу очень хотелось. Он бы дорого дал, чтобы лить императору в уши то, что молол на заседаниях Совета. Такие, как Кройстдорф, не давали. Визит вежливости шефа безопасности не мог вызвать у Леденца большой радости. Но Алекс еще лет десять назад усилием воли разучился смущаться, как и замечать чужое недовольство на счет собственной персоны. Что ему, человеку впечатлительному и горячему, далось нелегко.

– Гаррик Шалович, – приветствовал он Леденца с самым дружеским видом. – Мы тут похитили у вас одну достойную лекторшу, так вот, я сегодня имел честь ее вернуть.

Ректор поморщился. Манера безопасности действовать, никого не предупреждая, давно стояла у всех чинов министерского ранга поперек горла.

– Надеюсь, что вы оформили все надлежащие документы?

«Еще бы!» Кройстдорф открыл персональник. Перевел пачку с требуемыми бланками на адрес ректора и приложил палец к экрану, подтверждая свою подпись.

– Мне очень жаль.

«Вообще не жаль. Даже напротив».

– Надеюсь, наше невольное вмешательство в мирный процесс обучения юношества не имело катастрофических последствий?

Ректор сглотнул.

– Вряд ли это возможно. У нас множество первоклассных лекторов, которым можно поручить вести занятия за госпожу Кореневу. Ее часы уже перераспределены. Деканат изменил расписание. Думаю, в услугах этого специалиста университет больше не нуждается.

Карл Вильгельмович опешил.

– Вы удивлены? – со скрытым торжеством заявил Леденец. – Странно. Мы не можем держать на должности человека, причастного к покушению на императора. Ее родственные связи тоже…

Алекс вскипел. Каждый будет корчить из себя законоведа и на свой лад гнуть правовые нормы! Ведь не Государь, не Генеральный прокурор, не он, многогрешный, а чинуша без должных полномочий рвется закручивать гайки.

– Это самодеятельность, – вслух произнес Кройстдорф. – Ни у высочайшего лица, ни у безопасности больше нет к госпоже Кореневой вопросов. Она должна немедленно вернуться к исполнению своих служебных обязанностей.

Леденец откинулся в кресле и скрестил пальцы.

– А вот это уже решать мне. В моем учреждении я остаюсь главой. И у меня есть вопросы.

Леденец повернул к Карлу Вильгельмовичу экран своего персональника, открыл одну из папок и вывел содержимое на голографическую панель перед носом у шефа безопасности.

– Это письма, которые мне пришли, когда вы держали Кореневу в тюрьме.

– В следственном изоляторе, – поправил Кройстдорф, всей ладонью проматывая нарочито увеличенные перед ним файлы.

Связи с братом и женихом в Лондоне. Резкие высказывания в адрес администрации университета. Критика политики информационных фильтров. «Ну это зря». Поддержка прав «чубак». Ни одной подписи.

– Как видите, нам есть чем быть недовольными. Сигналы с мест…

Кройстдорф аккуратно перенес всю папку к себе в персональник и язвительно осведомился:

– Анонимками балуетесь?

Леденец слишком поздно осознал свой промах.

– Я только сохранил поступившие письма. Разве это преступление?

Шеф безопасности надел самую холодную из своих масок.

– Не только принимать, но и хранить неподписанные доносы, по нашему кодексу, уголовно наказуемое деяние. – Кройстдорф был горд тем, что именно его ведомство еще в начале XIX века прекратило принимать от граждан подметные письма. Прошло сто лет, и после революции практика восстановилась. Только с падением советского режима… – Сомневаетесь в моей способности донести информацию до Государя?

Леденец подскочил в кресле.

– Конечно, я мог бы закрыть глаза. – Карл Вильгельмович вальяжно потянулся, а потом резко выпрямился. – Но вы немедленно восстановите госпожу Кореневу.

Ректор покатал желваки. Да плевать ему на Кореневу. Не удалось окоротить шефа безопасности!

– Я подпишу приказ о восстановлении, – раздумчиво молвил Гаррик Шалович, – но вы, в свою очередь, по всей форме извинитесь перед факультетом за то, что ваше ведомство осмелилось задержать одного из лучших лекторов. Университетскую автономию еще никто не отменял. Самоуправляемая преподавательская община требует уважения…

Карл Вильгельмович хмыкнул, но поднял обе ладони кверху.

– Согласен. – Он быстро набрал извинение в персональнике и бросил на голографическую панель ректору.

Леденец с удовольствием потер пухлые ладошки. Ему таки удалось подчеркнуть статус своего заведения и унизить выскочку Кройстдорфа. Пусть помнит! Что до Кореневой, то бог с ней, слишком мелкая сошка. Гаррик Шалович даже не заметил, как холодно и цепко блеснули глаза шефа безопасности. Алекс не любил гадить людям, но некоторые так и нарываются.

* * *

На кафедре Елена узнала новости. Ее отстранили от чтения лекций. Часы, а с ними и жалованье, распределили между другими преподавателями. Чего и следовало ожидать.

Обидно, но предсказуемо.

Явление шефа безопасности, конечно, на минуту всколыхнуло сонный мирок научного центра. Но круги на воде быстро изгладились, загашенные зеленой ряской. Только муть поднялась и осела.

«Что же делать?» – Коренева намеревалась идти в ректорат, пробиваться к Леденцу, требовать своего кровного. Уже было пошла, хлопнув дверью. Как вдруг в коридоре первого административного корпуса столкнулась с человеком, болезненно знакомым по заново пережитым лондонским воспоминаниям.

Ей навстречу шел невысокий подтянутый джентльмен с подвижным лицом и неприятной манерой поминутно растягивать рот, обнажая все 32 зуба неестественной фарфоровой белизны. Назвать эту гримасу улыбкой язык не поворачивался, потому что в улыбке участвует все лицо. А у встреченного типа нижняя челюсть жила своей отдельной жизнью, как бывает с куклами на веревочках.

Незнакомец тоже узнал Кореневу и отчего-то заулыбался еще шире.

– Елена Николаевна, – начал он по-английски. – Позвольте представиться. Вы меня не знаете, но я близкий друг вашего брата. Ну и жениха, разумеется.

Елена напряглась. Вот где она видела это лицо! Он подходил к Осендовскому в Вестминстере.

– Чарльз Поджетти, креативный менеджер и лектор. Моя задача – мотивация людей, в данном случае студентов, к достижению целей. Все хотят преуспеть в жизни. Я этому учу.

Коренева продолжала в упор рассматривать Вестминстерское привидение. Оно, видимо, решило, что его плохо слышат или понимают.