Текст книги "Сказка о городе Горечанске"

– Так комендант же сказала – нельзя с собаками?

– И ты поверила?! То-то я смотрю, идешь как пыльным мешком трахнутая! Не ссы! На первом этаже всегда с собаками все живут! Тут фишка в чем? Чуть какая проверочья морда сунется, все сразу – зима не зима – окна настежь и собакам своим: «Барьер!» Ну, собаки, натурально, в окно сразу все сигают. Те в комнату входят, видят – никаких собак, все в порядке. Галочку ставят и уходят. Все тогда сразу шепотом: «Ко мне!» – и собаки заскакивают обратно. Тут удобно: невысоко, и окна жилых комнат нигде на вход не выходят, а только на речку и подлесок. Да ты сама сейчас увидишь!

– Да-а? – все еще недоверчиво протянула Аня, которой не так-то легко было сразу перестроиться. – А комендантша не знает, что ли? И эти, которые с проверками ходят?

– Да все знают, конечно! Но всем же пофиг! Всем лишь бы внешний порядок соблюсти, а так-то каждый делай что хочешь. Главное, чтоб в глаза не слишком бросалось и другим не мешало. Потому что тогда это уже будет наглость.

Обернувшись на все еще мрачно молчавшую Аню, Лиза дружески ткнула ее в бок:

– Эх! Да говорю же тебе – не ссы! Бояться вообще последнее дело! Ты ведь по правде же не трусиха! Потому что, это ж кому сказать, за тридевять земель из Москвы заехала, чтоб на ветврача выучиться!

Лиза вздохнула. И неожиданно совсем другим голосом попросила:

– Аня, а расскажи, а как там, в Москве? Ну, куда там люди ходят, что делают? Какую музыку слушают? А то ж я никогда не была. Только в телевизоре видела. Но ведь в телевизоре что Москва, что Америка – и цвета другие, и звуки ненастоящие. А мне интересно, как оно там на самом деле.

– Лиз, если честно, я не очень-то и знаю про всех. В Москве каждый сам по себе. И у каждого своя музыка.

* * *

Комната оказалась довольно большой. Правда, предназначалась она для двоих. Огромное, в полстены, окно выходило на реку. Веселенькие, в цветочек, обои отставали кое-где от стен, но в целом впечатление складывалось благоприятное.

Две кровати, две тумбочки, стенной шкаф. Между кроватями большое зеркало. А посреди комнаты – Аня глазам своим не поверила! – печка. Круглая, выложенная белым кафелем, с уносящейся вверх, в потолок, трубой.

– Ой! – воскликнула Аня. – Она что… настоящая?!

– Да ясный фиг! Дрова для нее будешь в подсобке брать. Потом покажу. Ты растапливать-то умеешь?

– Нет, кажется, не умею. Нет, точно не умею. Ну то есть я никогда не пробовала…

– Да ладно, научишься! Хитрого ничего тут нет.

– Но, Лиза, зачем она здесь? Есть же центральное отопление. Вот же под окном батарея.

– Ага, и ты, небось, думаешь, она греет?

– А разве нет?

– Нет. Хотя батя рассказывал, в первые года батареи немножко грели. Не то чтоб очень, но все-таки. А потом однажды зимой в котельной трубы полопались. Зима, видишь ли, неожиданно суровая выдалась. Можно подумать, здесь другие какие-то зимы бывают. Ну и все. Капец котенку. Денег на ремонт не нашли. Слава богу еще, что строители заранее о таком варианте подумали и печи эти в каждой комнате на всякий случай сложили. На плане-то сперва никаких печей не было.

– А как же это они – если на плане не было? Так разве можно?

– Ну, можно – нельзя. Кто об этом думает, когда речь о детях? Тем более собственных, не чьих-то еще. Мужиков же этих на стройку со всей округи согнали. Вроде субботника, дополнительно к основной работе. Ну так и ребята здесь тоже в основном местные учатся. Мужики сели, выпили, помозговали чуток и сообразили. И теперь мы с тобой зимой не замерзнем. Пусть хоть какая суровая зима будет.

– А ты разве тоже в общежитии живешь? Я думала, ты местная.

– В смысле из Учгородка? Не, я из Третьих Горемычек. Туда проселком не находишься, а через лес вечерами стремно. Автобус раз в три дня. Так что будем вместе с тобой в общежитии припухать. Я домой только на выходные езжу. Оно и хорошо. А то б они меня там совсем заездили. У мамки моей семеро по лавкам, а я, прикинь, старшая, на ком и ездить, как не на мне.

– Лиза, а ты на каком курсе?

– Да на первый поступаю, как и ты. Вместе учиться будем.

– А откуда же ты все так хорошо знаешь?

– А я потому что третий год в каникулы уборщицей здесь. В году-то им уборщицы не нужны – студенты сами прибирают или комендантша, где чего надо, вымоет. А летом-то народ разъезжается, так комендантше одной же не разорваться. Вот и берут со стороны.

– Как третий год?! Сколько же тебе лет?

– Пятнадцать. А на первое лето тринадцать было. В седьмой класс перешла, большая уже. Да раньше б отец и не разрешил самостоятельно по общагам тусить. До этого я при мамке на ферме в каникулы обреталась. Она дояркою у меня. То еще счастье. Никогда с этими дойками не выспишься по-человечески, первая в три утра, третья ночью, в одиннадцать. Фляги эти с молоком таскать – руки напрочь отваливаются. Здесь-то по сравнению с фермой нирвана. Вымыла, где надо, и гуляй – не хочу!

– А много здесь платят?

– Да откуда ж мне знать? Деньги же всегда родителям отдают. Да я и не против, ясно же, что в семье каждая копейка на счету. Вот с этого года начну стипендию получать – может, урву когда для себя рубль-другой. Я, знаешь, на билет копить буду. Москву хочу посмотреть, Петербург. Цирк, театр, площадь Красную, магазины. В гости приеду – не выгонишь?

– Приезжай, конечно! А часто у вас здесь дети работают? По закону вроде бы не положено…

– Я, если честно, про законы не очень знаю. А работают все – и дети, и взрослые. Кто из пеленок вышел – вперед, давай помогай. Малые в детсадике – и те крапиву для свинофермы рвут в прогулку.

– И что, вас прям как взрослых оформляют, трудовая, СНИЛС… и никто не смотрит, что тебе мало лет?

– Как взрослые чтобы, не скажу. Так, после школы или в каникулы. Чтоб не в ущерб учебе, короче. А в Москве у вас разве не так?

– Сравнила! В Москве все совсем не так! В Москве, чтоб подростку на работу устроиться, на голову встать надо! Разве что по знакомству возьмут. Да и то – столько справок надо собрать, столько врачей обойти, что не выдержишь в конце концов и плюнешь на это дело. Некоторые, правда, возраст скрывают и прямо из дома себе удаленку какую-нибудь находят.

– Не, ну у нас, конечно, тоже бывает, что некоторые исключительно на своем личном хозяйстве пуп рвут. Особенно если оно у кого большое. Только это, на мой взгляд, еще хуже. На ферме, уж не говоря про здесь, в другой раз и сачкануть можно. А дома-то ты как сачканешь? Дома-то мы все как на ладони. Так тебе вставят, в другой раз не захочешь!

* * *

Оставшись одна, Аня аккуратно застелила постель. Переложила вещи из рюкзака в шкаф. Вещей, правда, еле хватило на полторы полки. С Аниными вещами внутри огромный шкаф казался еще более пустым, чем прежде.

Раскрыв ноутбук, Аня подключила его к розетке. Интернета, разумеется, по-прежнему не было. В носу у нее защипало. Захотелось плакать. Одна-одинешенька, на краю света! Без всякой связи с внешним миром!

По счастью, несколько любимых фильмов было у Ани скачано. И она до темноты просидела, не отрывая глаз от экрана, полностью погрузившись в вымышленный кем-то мир, стараясь не думать об ужасах окружающей реальности.

Перед сном, набравшись храбрости, Аня сходила в конец коридора и тщательно вычистила зубы. Закрывшись на щеколду в ржавой кабинке, стоически вынесла пять минут ледяного душа. Господи, как люди моются в таких условиях? Неужели здесь совсем-совсем никогда не бывает горячей воды?! А зимой если?! Подумать страшно!

Большая часть комнат на первом этаже были заперты и казались пустыми. В некоторых, однако, горел свет, выбиваясь из-под дверей длинными светлыми полосами. Оттуда слышались голоса и смех. Хотелось постучать, зайти и представиться: «Здравствуйте, это я, Аня! Мы с вами будем вместе учиться!»

Кто знает, прикати она сюда на автобусе, может, так и сделала бы.

Коридор, по которому Аня возвращалась из душевой обратно к себе, был темен и бесконечен. Ни единой лампочки не горело под потолком. Одна лишь луна тускло светила сквозь мутные стекла окон. Идти было очень страшно.

Невдалеке от своей двери Аня с кем-то столкнулась. Она и этот кто-то, абсолютно невидимый в темноте, крепко приложились друг к другу лбами. У Ани аж искры из глаз посыпались. У самого Аниного уха громко клацнули зубы.

– Извините! – пискнула Аня, потирая ушибленное место.

– Опять москвичка с косичками! Глаз у тебя нет, что ли?! Смотреть надо, куда прешь!

– Темно ведь!

– Еще скажи, что в темноте не видишь! Локаторы к своим косичкам прицепи! А то болтаются без толку!

Вконец расстроенная Аня открыла дверь в свою комнату.

Там было тепло, уютно и совсем нестрашно. Над застеленною кроватью горел ночник, освещая наскоро скотчем прилепленный к стенке вышитый бабушкин коврик. На коврике росли, переплетаясь между собой, диковинные цветы и травы.

Арчи свернулся на подушке в клубочек, во все стороны подрагивая усами. Бумс спал на своем матрасе под окном, вытянувшись, положив голову на лапы. Во сне он изредка взрыкивал или, повизгивая, начинал вдруг перебирать лапами, точно бежал куда-то. Интересно, что ему снилось?

Аня села на койку, прижала к подбородку коленки и, жалобно всхлипывая, начала одну за другой расплетать косички. Косичек было так много, что работа эта заняла у нее полночи.

Утром, толком не выспавшись и с трудом расчесав вставшие дыбом волосы, Аня кое-как закрутила их в хвост. Все эти действия сопровождались аккомпанементом из топота многочисленных ног. Но в коридоре, куда она выскочила с изрядным опозданием, Аня уже не встретила никого.

* * *

Со всех сторон к длинному, похожему на московский Манеж зданию главного учебного корпуса подтягивались, плелись и неслись вприпрыжку разномастные фигурки будущих Аниных соучеников. За некоторыми вслед бежали, высунув языки, собаки.

Мимо Ани с гиканьем и свистом пронесся на вороном коне тощенький кучерявый парнишка. Резко осадив коня у самого входа, пацан ловко спешился и привязал своего красавца слева от крыльца к древней коновязи, где уже стояло несколько жалких на его фоне деревенских гнедых коняшек.

Собаки поджидали хозяев справа, прямо на большой потрепанной клумбе посреди сильно примятых стеблей голубых и фиолетовых хризантем. Преобладали дворняжки, впрочем, были и немцы, и колли, и даже один сенбернар.

Не посягая на саму клумбу, где и так уже яблоку упасть было негде, Аня отвела Бумса чуть в сторону, в тенечек, скомандовала ему: «Лежать, ждать!» и, пройдя меж высоких облупленных колонн, храбро вступила в вестибюль нелепого строения.

Внутри все было так же обветшало-древне-величественно, как и снаружи. Поддерживаемый пилястрами потолок уносился куда-то ввысь. Впечатление было, что чуть ли не к самому небу. С потолка, как снег, то и дело сыпалась штукатурка. Огромные, с пола до потолка, французские окна тянулись вдоль стен друг против друга. В окнах справа виднелся лес и река с живописно обрамлявшими ее берега тростниками. В окнах слева по склону вниз сбегали обшарпанные жилые бараки.

«А где ж все-таки Горечанск?» – уже не в первый раз подумалось Ане.

Но думать было некогда. Она села за ближайшую парту. Через проход от нее, оттеснив ближайшие парты к стенам, прямо на полу лежал Костя. При этом торс его изрядно возвышался над всеми. Где-то впереди между незнакомыми затылками полыхнули знакомые рыжие косички.

Аня вынула тетрадку и ручку, достала по привычке планшет и приготовилась записывать.

Учительский стол располагался на небольшом возвышении. Справа от стола стоял скелет лошади, слева – коровы. Над столом, раскинувши крылья, парил на свисающих с потолка веревках скелет какой-то немаленькой с виду птицы – не то гуся, не то индюка.

Затренькал звонок – обычная электрическая тарахтелка, ни тебе гимнов, ни песенок. С последней трелькой в класс незаметно просочился через маленькую боковую дверь директор с неизменной сорокою на плече. Он подождал, пока все встанут и смолкнет болтовня в задних рядах, взмахом руки усадил всех обратно и плавно, без пауз и придыханий, заговорил.

Аня сперва заволновалась было, что на таком расстоянии попросту ничего не услышит. Но боялась она зря – акустика в здании была изумительная.

– Дорогие абитуриенты! – прям-таки громовым раскатом разнеслось над всеми. – Я приветствую вас в старейшем здании нашего учебного заведения – в бывшем генерал-губернаторском манеже, где когда-то обучались верховой езде отпрыски местных дворян и представителей высшего общества города Горечанска. С момента основания нашего сельскохозяйственного училища многие крестьянские дети, и дети мастеровых, и даже дети жителей леса смогли приобщиться здесь к высокому искусству врачевания животных. К слову сказать, и верховой езде мы тоже обучаем.

Считается, что первая ветеринарная школа была открыта в середине восемнадцатого века во Франции, в городе Лионе. Но еще за четверть века до этого, в тысяча семьсот двадцать первом году, по высочайшему указу царя Петра Первого основано было Горечанское училище для всех желающих обучаться скотоводческой и коновальской науке. По легенде, идею основания этого училища подал Петру придворный коновал Ермила Дикой, сам родом из здешних мест, неоднократно спасавший своим искусством от верной смерти любимого царского скакуна. Ермила-то и поведал царю, что еще издавна в наших местах знали, какими травами отпоить траванувшуюся свинью, ловко умели проколоть вздувшийся бок корове и могли гипнозом, или, как в те времена говорили, заговором, снять колики у коня. Из Франций да Англий к нам приезжали учиться да опыт перенимать. Многие знания и навыки здешних коновалов славились по всему свету как уникальные.

На здании Горечанской биржи можно и сегодня еще разглядеть…

– И бла-бла-бла… – За Аниным плечом нарочито громко зевнули, и конец фразы потерялся. – Кто б ее сегодня саму разглядел-то, ту биржу! Лет пятьдесят, небось, уже одно и то же талдычит, будто у него внутри пластинка заезженная.

Аня обернулась. Прямо за ее спиной сидел мальчик. Худенький, смуглый, в модных квадратных очках с затемненными стеклами. В джинсах и серо-зеленом, ладно сидящем хэбэшном свитере. Совершенно обычный мальчик.

И ровно такой же нездешний, как сама Аня.

– Нас сюда каждый год на день открытых дверей сгоняют. Со всех окрестных школ, начиная с седьмого класса. На автобусах специальных привозят, водят повсюду, хвастаются. Показывают общагу, ферму, учебные корпуса. И директор каждый раз одну и ту же речугу слово в слово толкает. Поневоле наизусть выучишь. И пусть бы он ее хоть раз в десять лет слегка перекраивал… ну там адаптировал к изменяющимся обстоятельствам. Нет, чешет по-прежнему одно и то же – на стене Горечанской биржи и сегодня еще…

– Но может быть, и в самом деле еще и сегодня можно… – вступилась за директора Аня. Ей директор с первой встречи понравился – и с Копушей помог, и Арчика погладил. И вообще встретил не официально, а как родную.

Мальчик выразительно крутанул пальцем у виска. На секундочку снял очки, тщательно протер их обшлагом свитера и водрузил обратно на нос.

Заглянув на миг в его глаза без очков, Аня почувствовала, что проваливается в них – вся, совсем, без остатка. У нее даже голова закружилась от этого дикого ощущения и в горле разом пересохло.

Глаза у мальчика были абсолютно бездонные и темные настолько, что, казалось, в них совсем не было зрачков.

– Ты не местная, что ли? Издалека откуда-то приехала? – спросил мальчик, внимательно разглядывая Аню сквозь очки. За очками глаза его казались вполне обычными.

С трудом переведя дух, Аня облизнула пересохшие губы и смогла наконец связно произнести:

– Я… это… не местная, да.

– Да ну? И откуда же ты такая свалилась?

– Из Москвы.

– Не может быть! Из самой Москвы?! Учиться?! Сюда?! Зачем?!

– Ну понимаешь… – Аня запнулась. – Ты, конечно, прав. В Москве полным-полно мест, где можно учиться. Но колики лошадям заговаривать там нигде не учат! Правда-правда, я проверяла.

– Эх! Москва! – Мальчик все не мог успокоиться. – Да если б меня в Москву… уж я бы там… я бы там…

– Ну и что тебе мешает? – не выдержала наконец Аня. – Вроде все дороги открыты. Купил билет – и вперед! Между прочим, от вас до нас все равно что от нас до вас.

– Ты права. Обстоятельства, однако, вынуждают меня не слишком отдаляться от здешних мест. А это заведение, хоть немного ветхое и обшарпанное, тем не менее единственное в округе способно предложить мне более-менее пристойную программу по биофизике.

За разговором оба они пропустили момент, когда все вокруг вдруг начали вставать и двигаться к выходу.

– А! – смекнул многоопытный очкарик. – Это нас сейчас к стеле поведут. Поклониться памяти выпускников сорок первого года, прямо с выпускного ушедших на фронт…

– И не пришедших обратно! – громом раскатилось над их головами.

Все высыпали во двор. Директор, мрачный и непривычно сгорбившийся, шел впереди, с каждым шагом буквально старясь на глазах. Сороки на его плече не было. Тощая носатая тетка – по виду явная секретарша – осторожно поддерживала его под локоть.

Шли они недолго. На небольшой высотке посреди клумбы с яркими осенними цветами стояла стела – серый гранитный прямоугольник, чуть выше человеческого роста, весь, снизу доверху, расписанный профилями лопоухих мальчишек в военных пилотках. Ане показалось, что из-под одной пилотки торчали рожки.

– Вот, – сказал директор, когда они все выстроились полукругом у стелы. – Эти ребята… Почти такие, как вы. Ушли. Сразу, на другой день после выпуска. Некоторые не успели даже забрать диплом. Дипломы эти теперь хранятся у нас в архиве… как память. Эх! Такие конники да собачники, что были в выпуске сорок первого, больше уж не родятся! Саша Масляков, Данилка Громов, Алеша Мохнатский…

Директор перечислял всех по именам, и с каждым именем лицо его все старело и мрачнело, пока под конец голос не дрогнул. Директор осекся и замолчал, не договорив последнего имени…

– Ничего, ничего, – похлопала его по плечу секретарша. – И потом, не все же погибли. Некоторые вернулись. Академик Довгоконь, например, тоже из этого выпуска.

– Да, Серега Довгоконь, из этого тоже, да, – рассеянно подтвердил, словно не до конца очнувшись, директор. И уже совсем невпопад добавил: – Гибнут-то всегда лучшие.

– Он так горюет, будто лично их знал, – шепнула Аня мальчику в очках. Но тот посмотрел на нее как-то странно и ничего не ответил.

* * *

Возвратившись в класс, все опять расселись по местам. Торжественная часть кончилась. Директора за учительским столом сменила завуч – полная крашеная блондинка, велевшая звать ее Марь Иванной. «А вас я еще всех не запомнила. Но, будьте уверены, к концу первой недели запомню всех!» И она погрозила им толстеньким пальчиком с пламенеющим маникюром.

Завуч велела им разбиться на группы по пять человек. Каждую группу, сказала она, сейчас проэкзаменуют учителя-предметники, дабы выявить, у кого какие пробелы в школьной программе, и по возможности в течение оставшихся четырех недель привести всех к общему знаменателю.

С часа до двух их обещали отпустить на перерыв, а во второй половине дня планировалось приступить к практическим занятиям на ферме. Завуч встала, сделала приглашающий жест, и на стул вместо нее тяжело опустилась худощавая, жилистая тетка с потрескавшимися мозолистыми руками, представившаяся Галиной Васильевной – завфермой.

– У нас, – сказала тетка, – спокон веку заведено, что на учебной ферме все делается руками учеников. Это ваша ферма, вы там хозяева. А хозяйничать мы вас научим. – И она улыбнулась крупными лошадиными зубами. Крахмальная блузка неуклюже топорщилась у нее на груди, широкие плечи буквально рвали рукава пиджака, но Ане тетка почему-то сразу понравилась.

Все вскочили, заразбивались на кучки и группки, через головы выкликая друг друга и отчаянно маша обеими руками сразу.

Аня оказалась в одной группе с мальчиком в очках и рыженькой Лизой. Четвертым к ним прибился чернявый парень, что прискакал на занятия верхом, пятым был плечистый блондин в кожаном хайратнике.

– Что ты нынче без косичек пришла? – осклабился он, глядя на Аню. – Побоялась, что дергать будут?

«Господи, и зачем бы человеку такие большие зубы? – ужаснулась Аня, не в силах глаз оторвать от его улыбки. – Кости он ими грызет, что ли?» Но вслух, конечно, ничего не сказала.

Экзамены, как и предполагалось, прошли для нее гладко, и к обеду она оказалась официально освобождена от всех дополнительных занятий. Одновременно с ней чести этой удостоились Костя, мальчик в очках и тощая зеленая мавка – одна из трех, поступавших в этом потоке. Подруги шумно радовались ее успеху. Костин торс, нагнув к себе, горячо обняла приемная мама и, смахнув незаметно слезинку, строго сказала, чтоб Костя не вздумал зазнаваться! Все-таки он учительский сын, а не какой-нибудь деревенский мальчик.

Но глаза ее при этих словах сияли.

За Аню и мальчика в очках радоваться было некому. Поэтому они просто пожали друг другу руки. (Аня почувствовала, как при этом по пальцам у нее пробежала искра.)

– Молодец ты! – искренно порадовался за нее мальчик. – Впрочем, чего другого ждать после Москвы? Тебя как звать, кстати, москвичка? Меня вот лично – Володя, – сказал он, опять снимая очки, чтобы протереть.

– Аня, – ответила она, потупившись.

Ей подумалось, что, может, если не смотреть ему больше в глаза, со временем головокружительное ощущение забудется и пройдет само собой?

У коновязи группа деревенских ребят дразнила чернявого:

– Цыган, цыган, где лошадь надыбал? Украл небось!

– Где ты такого украдешь? – Пацан любовно огладил своего красавца. Тот тыкался мордой хозяину в карман куртки, раз за разом выуживая оттуда хрустящие кусочки морковки. – Сам вырастил. Почему как цыган, так сразу украл?

– А потому, что знаем мы вас!

– Стало быть, плохо знаете!

Чернявый птичкой взлетел на коня, толкнулся пятками – и только его и видели.

Аня растерянно проследила взглядом, как исчезает за горизонтом всадник, свистнула Бумсу и двинулась в сторону столовой. Там уже выстроилась целая очередь с котелками и мисками за объедками. Повариха объявила, что с сегодняшнего дня раздача помоев платная – «возьму недорого, не обижу». Аня подсчитала остатние деньги и пригорюнилась. Выходило, что вполне может не хватить до стипендии. Внимательно изучив все возможности меню, она, дойдя до окошка раздачи, робко произнесла:

– Мне, пожалуйста, два гарнира… без ничего.

Повариха равнодушно бухнула ей на тарелку пару половников пюре. Подумала и сверху еще щедро плеснула на них подливкой.

– А мне, пожалуйста, два ничего. Без гарнира, – произнес Володя, чья очередь была следующей.

«Смеется он надо мной, что ли!» – досадливо передернула Аня плечом, но все-таки не удержалась и обернулась посмотреть.

Повариха все с тем же равнодушным лицом протягивала Володе две плотно закупоренные пробирки. Он, не открывая, сунул одну из них в рот, где, видимо избавившись с помощью зубов от пробки, жадно высосал содержимое. Повторив тот же маневр со второй пробиркой, Володя аккуратно выбросил пустые стекляшки в мусорный контейнер и утер тыльной стороной руки рот. На губах его заиграла сытая и довольная улыбка, и так, улыбаясь, он вышел из столовой.

Аня, которая не успела утром позавтракать, как волк набросилась на свое пюре, не забыв, впрочем, отделить небольшую порцию Арчи. Но пюре было мало, и кончилось оно быстро. А до конца перерыва было еще полным-полно времени. И Аня решила вернуться пока в общежитие. Тоска по интернету по-прежнему снедала ее. Руки чесались в сотый раз открыть комп и опять взглянуть на иконку в углу – а вдруг? Вдруг все-таки? Ну мало ли что? За время, проведенное в этих местах, Аня начала привыкать потихоньку к мысли, что чудеса – бывают. И она побежала, окрыляемая надеждой, по знакомой тропинке к зданию, уже начинающему казаться домом во всех смыслах и с большой буквы, на бегу отыскивая в кармане ключ.

Она несколько раз настойчиво ткнулась им в замочную скважину, пока до нее дошло, что дверь вовсе не заперта и даже совсем наоборот – приоткрыта.

* * *

Очень странно, оставив с утра пространство, которое начала уже обживать и считать своим, вернувшись, обнаружить его захваченным. И кем! С противоположной кровати на Аню смотрело скрюченное, горбатое существо маленького роста с длинными, не по росту, руками. У существа был вздернутый нос в веснушках, золотистые, рассыпающиеся по плечам кудряшки и черные пронзительные глаза, взгляд которых показался Ане смутно знакомым. Такие же точно глаза она где-то видела, причем совсем недавно.

Существо заразительно рассмеялось и протянуло Ане свою несуразную руку:

– Ну, соседка, давай знакомиться! Ковальская Леокадия Анджеевна. Можно просто Лёка.

– Аня, – сказала Аня, от души пожимая протянутую ладонь. Может, даже чересчур от души. Потому что Лёка после их дружеского рукопожатия слегка потрясла кистью и подула на пальцы.

– Ты это, поосторожнее в другой раз. Кости раздробишь. Они у меня, видишь ли, хрупковаты.

– Извини. – Аня искренне расстроилась, что причинила боль. Вот вечно она так, не подумавши, то сделает что-нибудь, то ляпнет.

– Да ладно, ты же не знала! Да и не случилось ведь ничего. Ты мне лучше скажи – я вовремя приехала? Речи уже отгремели и к стеле поплакаться всех сводили?

– Да. Но нас ведь еще тестировали и разбили на группы переподготовки…

– Мне без надобности. Я потому что отличница.

– Да, но, понимаешь, без обид, конечно, но они сказали, что уровень многих деревенских школ…

– Не дотягивает до мировых стандартов. Кто б сомневался! Детка, но штука в том, что я-то не из деревни. Я – из Журавликов. Согласись, это совсем другой коленкор.

Аня озадачилась. Лёка произнесла «Журавлики» с почти той же интонацией, с какой Аня говорила «Москва». Точно само собой разумелось, что, едва заслышав, все должны сразу понять, восхититься и потрястись. Меж тем Аня могла бы поклясться, что на виденной ею перед отъездом в гугле карте Энской области, где все крупные населенные пункты вроде Троегорья или того же загадочного Горечанска были обозначены, никаких таких Журавликов не было.

Пауза несколько затянулась. Лёка явно ждала соответствующей реакции на свои слова. Ничего не поделаешь. Аня собралась с духом, набрала воздух в грудь и выдохнула обреченно:

– Лёка, понимаешь, какое дело. Я – из Москвы. И совсем ничегошеньки не знаю про ваши Журавлики. Это что, какое-нибудь особенно волшебное место?

Казалось, Лёка была потрясена до глубины души.

– Совсем-совсем ничего не знаешь?!

– Совсем-совсем ничего.

– Хм… наверное, это логично. Нас ведь и в самом деле на карте нет. Но я как-то… Сама-то я всю жизнь здесь живу, а здесь про Журавлики каждая собака знает. То есть я, конечно, ездила. И в Москве твоей была, и в Питере, и в Новосибирске. И ноутбук у меня есть, еще покруче твоего, кстати. А Журавлики – это академгородок. Просто он такой… как бы засекреченный. Ну там, военные исследования, оборонка. Поэтому у нас вместо адреса почтовый ящик, а на карте лес один и сплошные елки. Типа государственный заповедник.

Аня не особо вникала в Лёкины объяснения. Из всего сказанного алчущий мозг мгновенно выхватил основное.

– Ноутбук… то есть у вас там есть интернет?!

– Ясное дело!

– Не может быть! Лёкочка, миленькая, родненькая, дорогая! Скажи скорее, отсюда до ваших Журавликов далеко? Автобус к вам ходит? Меня туда вообще пустят?

– Легко! Скажу, что моя подруга, и пустят. Честно говоря, это не близко, хоть и не так далеко, как Москва. Слушай, а давай ты со мной поедешь в выходные? Вымоешься хоть по-человечески, а то здешние душевые я уже видела, в сети повисишь. Как раз папа мой на машине нас заберет.

– Правда, можно? – Перспектива помыться в настоящей ванне казалась Ане сейчас неправдоподобно радужно-лучезарной. Настоящая ванна! С горячей водой и пеной! Интересно, продается ли в Журавликах пена для ванн? Но главное, конечно, вайфай!

– Да ноу проблем! И мне веселее будет! А то я теперь дома все одна да одна. Братья-сестры повыросли и поразъехались кто куда.

– А почему тебя ко мне на первый этаж поселили? У тебя что, тоже собака? А где она?

– Собака? Ну не-ет. У меня не собака. Боюсь, моя скотинка здесь не поместится!

Лёка кивком головы указала на небрежно брошенные за кровать потник, седло и уздечку.

– Мой Дарюха будет жить на конюшне.

– Лошадь? – завистливо уточнила Аня.

– Почти что. Пони. Но все равно он слишком большой, чтоб держать его в комнате. А на первый этаж меня поселили потому…

Она не договорила. Раздался резкий стук в дверь.

– Ань! – прокричал Лизин голос. – Ты на ферму пойдешь? А то давай собирайся. Уже почти два. А туда идти как бы не десять минут.

– А мне так и все двадцать пять, – мрачно пробурчала Лёка, тщательно зашнуровывая на ноге уродский ортопедический ботинок с высокой подошвой. – Потому что я, видишь ли, до кучи еще и хромаю. Из-за этого-то меня на первый этаж и вселили.

* * *

От Учгородка ферму отделяли полтора километра широкой проселочной дороги, вьющейся между полями, на которых что-то желтело, колосилось и отчаянно кололось, если забиралось в обувь или под одежду. «Овсы», – пояснила Лиза, а Костя мечтательно облизнулся.

Пока они шли, он нет-нет да и наклонялся, срывал то справа, то слева колосок, высыпал на ладонь жесткие семена и по одному тщательно перетирал их зубами. Прям как семечки!

– Попробуй! – предложил он Ане и тоже отсыпал ей горсточку.

Она попробовала и в самом деле ощутила какой-то вкус. Определенно, семена овса насыщали, вот только жевать приходилось долго. Лизка вон тоже не удержалась и сорвала колосок.

– Жалко, горох весь уже убрали, – посетовала она. – Вон за тем пригорком гороховое поле как раз. Раньше, как на ферму идешь, обязательно туда хоть на пять минут завернешь, не удержишься.

– Да ну его, горох этот! – Костя сплюнул сквозь зубы шелуху. – Живот от него только пучит.

– Зато сладкий!

Они свернули и с пригорка увидели наконец цель своего путешествия.

Ферма имела форму креста, все четыре перекладины которого представляли собой длинные одноэтажные строения. По сторонам каждого из них тянулись загородки для выгула. В каждое из строений вел свой отдельный вход с широкими воротами.

– Конюшня, свинарня и два коровника, – пояснила Лиза. – Посередине красный уголок и санузел. С умом строили – внутри всегда тепло, скотина своим дыханьем со всех сторон согревает. Зимой только, ночью, когда-никогда обогреватель включишь. Ну, в телятнике над клетьми да где свиноматки, над загончиками с поросятами – там, само собой, красные фонари.

– Красные фонари? – не поняла Аня.

– Лампы инфракрасного излучения, – пояснил Кос-тя. – Обогреватели специальные. Не бери в голову.

– А, – сообразила Аня. – Как в метро, в переходе.