Текст книги "Сказка о городе Горечанске"

У ворот фермы их встречала Галина Васильевна и большая черная свинья.

– О! Кого я вижу! Смотрите, кто к нам пожаловал! Свежая, наивная, нежноглазая абитура! – радостно заговорила свинья по мере их приближения. – Ну, сейчас-сейчас мы вас тут всех приспособим к делу. Как говорится, не умеешь – научим, не хочешь – заставим!

Аня украдкой протерла глаза, слегка запорошив их при этом овсяной трухой. Глаза сразу зачесались и заслезились.

Свинья между тем продолжала разглагольствовать:

– Галин Васильна, не возражаете, я ими займусь?

– Займись, Васисуалий, займись! – с энтузиазмом кивнула ему завфермой. – Введи их, как говорится, в курс дела! – И, обращаясь уже непосредственно к ним, представила: – Ребятки, это Васисуалий, заслуженный племенной хряк, гордость нашей фермы. Он здесь у нас… уф, я даже и не помню, сколько лет…

– Столько не живут, – скромно ввернул Васисуалий.

– Короче, со всеми вопросами будете обращаться к нему. А он уж вам…

– Покажу, расскажу и дам попробовать, – заверила черная свинья, от нетерпения пританцовывая на тонких острых копытцах, обнажая в улыбке два больших загнутых клыка…

Аня зажмурилась и изо всех сил ущипнула себя за руку. Конечно, ей все это только снится. Вот сейчас она откроет глаза и окажется возле своего дома, где-нибудь в подземном переходе под шоссе Энтузиастов…

Аня открыла глаза. Она по-прежнему стояла у входа на ферму. И свинья тоже никуда не ушла. Наоборот, свинья грозно смотрела на Аню маленькими, утонувшими в заплывших жиром щеках карими глазками.

– Ну а ты чего стала? Тебе что-нибудь не ясно? Особое приглашение требуется?

Аня сделала над собой усилие, шагнула и вместе со всеми двинулась вслед за говорящей свиньей.

* * *

На ферме Аню ошеломили запахи. Они прям-таки с ног сбивали силой, резкостью, новизной. Кислый запах силоса мешался с запахами сена, молока, опилок и мокрой шерсти, но, конечно, царил над всем запах навоза. Вот когда Аня поняла, что такое настоящая ферма! Да к тому же еще и многопрофильная.

Сперва Васисуалий повел их туда, где стояли дойные коровы. Здесь все напоминало заводской цех. Только вместо станков двумя длинными рядами стояли буренки. Каждая была прикована цепью к своему столбику. Спереди вровень с коровьими мордами из конца в конец ряда тянулись бетонные ясли-кормушки. Позади, под коровьими хвостами, пролегал желоб навозного транспортера, уносивший по нажатию кнопки отходы, так сказать, производства куда-то во двор, в общий навозосборник. Сверху, над коровами, протянулись прозрачные трубы молокопровода и непрозрачные металлические воздуховоды, по которым, несмотря на название, поступал, однако, вовсе не воздух, а, наоборот, абсолютный вакуум.

– В качестве доярок работа ваша будет заключаться в том, чтобы, придя, засыпать в кормушки корм: сено, комбикорм, витаминно-минеральные добавки. Нормы на каждую корову висят вон там, на стене. Потом надо граблями согнать в транспортер из-под коров навоз. Насыпать чистые опилки. И только после этого приступать к дойке.

Перво-наперво следует обмыть вымя теплой водой. Обязательно теплой, высокая температура стимулирует молокоотдачу, а низкая – наоборот. Так что не ленитесь лишний раз сходить с ведром в бойлерную и не вздумайте украдкой подливать воду из поилок. (Железные миски-поилки располагались на полу перед каждой коровой и включались простым нажатием морды на рычаг.)

После этого простимулируйте корове соски путем сдаивания вручную по нескольку струй молока из каждого. Делать это необходимо нежно-ласково, не травмируя сосок! Не дергайте сосок, не пытайтесь играть с ним в перетягивание каната! Лучше всего при этом приговаривайте что-нибудь, умеете – спойте, не умеете – хоть помычите. Затем на каждый сосок надевают стакан молокоотсоса.

– Лиза, – спросила шепотом Аня, – они что, всю жизнь на цепи? Топчутся вокруг одного и того же столба?!

– Что ты, их ведь летом пасут! Да и зимой в леваду погулять выпускают, – успокоила ее Лиза.

– И кто-нибудь действительно поет им во время дойки?

– Это уж как повезет! Кто споет, а кто и матом обложит. Но вообще-то он прав, коровы, они ласку любят. Известно, если на коров ругаться да ногами их пинать, молока много не надоишь.

– Да кто ж их станет пинать?! Зачем?!

– Ну как «зачем»? Надо же на ком-то душу сорвать.

– А по-моему, если не любишь животных, зачем тогда работать на ферме.

– Тю! Сказала! При чем здесь любовь? Ты что ж думаешь, в доярки по призванию идут, что ли? Прям кто-то мечтает каждое утро в три часа вставать и в десять ложиться? Да щаз! Самая что ни на есть скотская работа.

– А почему в три? Это же еще ночь!

– Ну кому ночь, а кому самое что ни на есть утро. Хорошо, мы тут только со второй половины дня будем. Одну только дойку и захватим – вечернюю. Хотя как бы они нам утреннюю до кучи не подбросили. Под предлогом, что она кончается задолго до начала занятий. Ну, жизнь покажет.

(Жизнь показала, что Лиза точно в воду глядела.)

– А зачем тогда ложатся в десять, раз в такую темень вставать?

– А вечерняя дойка раньше девяти не кончается. Летом даже еще позже. Пока их с выпаса пригонят, пока расставят.

– Это что же – рабочий день такой? С трех до двадцати одного?! Это ж сколько часов получается?! А законы на что?

– Не знаю, как уж оно там с законами, а рабочий день у нас дробный. Пришла, покормила, почистила, выдоила – и свободна. Три дойки – в три тридцать, в одиннадцать и в семь с половиной. Между ними хоть угуляйся!

– Кошмар! – посочувствовала незнакомым дояркам Аня. – А выходные-то хоть бывают?

– Ну как выходные? Договариваться надо, чтоб подменили тебя. Скотине ж не объяснишь, что у тебя выходной.

– Жесть! – выдохнула Аня. – Рабство какое-то. Как так жить вообще можно!

– А что? Многие живут. Вон мамка моя. Тридцать лет на ферме – и ничего. Шустрая, бодрая, скачет себе, как коза, и все, как говорится, при ней. Еще и телевизор смотреть успевает, и с отцом под ручку перед сном на речку гулять. Она, правда, днем всегда хоть чуточку, да прихватит, с полчасика, да поспит. Ну а как без этого?

– Без этого – смерть, – согласилась Аня.

– Шланг молокоотсоса вставляется в клапан воздуховода, – вещал между тем Васисуалий. И вдруг заозирался: – А ну, есть тут кто с руками, чтоб показать?

Остановил взгляд на Лизе.

– А, так у нас же здесь Смелякова! Ты ж у нас с подойником, можно сказать, родилась. Тебе, значит, и карты в руки. Пожалте, фройлейн, окажите нам честь, покажите этим профанам, как надо доить коров.

Слегка поеживаясь под множеством устремленных на нее взглядов, Лиза взяла ведро и двинулась к ближайшей корове. Подойдя, похлопала ее по шее, шепнула что-то на ушко. Корова чуть посторонилась, дав ей место возле себя. Наклонившись, Лиза извлекла из ведра с водой полотенце, тщательно выжала его и обтерла соски. Потом захватила ближайший сосок в кулак, потянула вниз и чуть в сторону.

И внезапно струя молока ударила Васисуалию в клыкастую пасть. От неожиданности хряк зажмурился. Вокруг зазвучали сдавленные смешки. С белыми брызгами на бровях и щеках хряк смотрелся чрезвычайно комично.

Аня ожидала, что Васисуалий рассердится, ну хоть возмутится. Но он ничего такого. Фыркнул только и облизнулся.

Постепенно шепот и смешки стихли. Лиза молча и невозмутимо продолжала делать свое дело. Сдоив понемножку молока с каждого соска, на сей раз просто на пол («Сколько же добра зазря пропадает», – проворчал за Аниным плечом блондин в хайратнике), она показала ребятам, как правильно подсоединять молокоотсос к молокопроводу, как надеть на сосок черный резиновый стаканчик, как повернуть вакуумный кран и как аккуратно снять стаканчики после дойки, отключив сперва молокоотсос.

– А то вакуум будет тянуть в себя, ты к себе – так и сосок оторвать недолго, – пояснила она снисходительно.

Володя привстал на цыпочки, повернул кран и приложился к отверстию губами.

– Так тут же нет никакого вакуума! – разочарованно сказал он.

– Это потому, что система выключена, – объяснил Васисуалий. – На ферме сейчас перерыв. Иначе шум стоял бы такой, что невозможно вести занятие. Во время дойки из-за мотора, бывает, сам себя еле слышишь.

Из коровника они двинулись в свинарник, где Васисуалий сразу оживился. Да и ему там, судя по всему, были рады. Многие свиньи при виде него вскакивали, подбегали к дверцам своих загонов, ставили копытца на бортики и терлись, нежно похрюкивая, о решетку.

– Потом, девочки мои, потом, красавицы, – весело говорил, проходя мимо них, Васисуалий. – Вы ж видите, я занят.

Некоторые матки сидели в своих загонах одни. Загоны других делились на два отсека – к общей территории примыкала маленькая детская, куда вел специальный лаз, при необходимости перекрываемый заслонкой. Подросшие поросятки резвились целыми группами в отдельных больших загонах, подобранные там по возрасту, как в детсаду.

В свинарнике пахло еще резче, чем в коровнике. Но оказалось, к любому запаху можно со временем притерпеться.

Они шагали по проходу между загонами, разглядывая их обитателей, вполуха слушая длинные и пространные объяснения Васисуалия. Как запаривается мешанка, сколько комбикорма кладется в чан и сколько доливается воды. Как сварить кашу для поросят, тщательно помыв перед этим руки и не перепутав пропорции.

– А то поросята начнут болеть, поносить. Даже возможны случаи падежа.

Васисуалий сделал паузу, чтобы они осознали значимость сказанного, а сам в это время отошел к ближайшей поилке. Нажал рылом на рычаг и с хлюпаньем втянул в себя изрядную порцию воды. Похоже было, что от нескончаемых разговоров в горле у него пересохло.

Остановившись перед очередным загоном, Аня невольно умилилась, глядя на новорожденных поросят, сладко спящих под теплою инфракрасною лампой. Мимишность каждого из них зашкаливала.

– Можно мне одного погладить? – спросила Аня у Васисуалия.

– Погладь.

Перегнувшись через решетку, Аня коснулась упругого бело-розового лобика. Малыш приоткрыл серо-голубые молочные глазки и удивленно уставился на нее.

– Можно взять на ручки?

– Возьми.

Аня осторожно извлекла малыша из загона и прижала его к груди. Поросенок открыл рот и с неожиданной силой ухватил Аню губами за палец. Засосал, зачмокал, жмурясь от удовольствия. Подняв глаза, Аня увидела, с какой нежностью смотрит на поросенка Васисуалий.

И только тогда до нее дошло.

И, обведя взглядом все эти загончики и загоны со всем их хрюкающим, визжащим и чавкающим населением, Аня, не в силах удержаться, выпалила изумленно:

– Они здесь что, все… ваши?!

– Почти. – Васисуалий скромно потупился.

* * *

– Ну а что, собственно, тебя так удивляет?

Они сидели в леваде напротив конюшни на низенькой загородке. Точнее, сидели Аня и Лёка, а Костя и Васисуалий растянулись рядом на траве.

– Мы, свиньи, известное дело, животные умные. Вообще, скажу я тебе, у людей да свиней много общего. Недаром же в сердцах у многих, страдавших ранее пороком сердца, ныне свиной клапан стучит. А попробовали б они собачий или там овечий приспособить? – И Васисуалий разразился хриплым смехом.

– Хорошо, а тогда почему собаки не разговаривают? А кошки?

– А оно им надо? Твоя собака тебя и так понимает, а чтоб еще и ты ее понимала – такого у нее и в мыслях нет. У них, собак, для этого самолюбия маловато. А кошкам оно и вовсе ни к чему. Кошка же она вся в себе.

Повернув к Ане длинную морду с торчащими изо рта загнутыми клыками, Васисуалий внимательно посмотрел ей в глаза своими – маленькими, карими.

– Ты небось думаешь, что уметь выражаться членораздельно – бог весть какое достижение эволюции. По-твоему, получается, что мысли и слова суть одно. А это же вовсе не так! Большинство населения Земли мыслит чувствами и образами. И люди, между прочим, глухонемые до поры до времени мыслят без слов. Слова ведь, если вдуматься, только оболочка мысли – так, сор, шелуха. Вот попробуй как-нибудь на досуге помедитировать. Сядь спокойно, закрой глаза и отпусти из своей головы все слова… Увидишь, какие мысли к тебе придут.

– Какой же ты философ, Васисуалий! – фыркнул Костя. – Проще надо быть, проще!

Васисуалий молча пожал плечами. Дескать, какой есть.

– Но ведь без слов, – протянула Лёка, – мысли эти, которые придут, невозможно будет ни записать, ни даже запомнить! Они так и уйдут себе, как пришли.

– А тебе жалко? Ничего, потом другие какие-нибудь придут.

– Но ведь тогда, когда мы умрем, от нас же совсем ничего не останется! А так хоть записи какие-нибудь сохранятся.

– А тебе не все равно? Что за страсть пытаться сцапать за хвост мгновение? Поверь мне, девочка, когда умрешь, все станет неважно. Неважно даже, человеком ты был при жизни или свиньей.

– Неправда! Помним же мы тех ребят, что на войне погибли! И нам же не все равно…

– Так это нам с тобою не все равно! А им это, поверь, безразлично. Да и помним мы о них не из-за слов, а опять же из-за поступков. Поступки – это объективная реальность, тогда как слова…

– Перерыв, между прочим, давно уже кончился. И вас, уважаемый Васисуалий, все ждут в красном уголке. – Володя, как всегда, возник ниоткуда. Вот вроде еще мгновение назад в этом углу левады никого, кроме них, не было…

В красном уголке все уже сидели на стульях – ну кто успел захватить себе стул. Потому что на всех стульев не хватило. Последний буквально вырвал у Лёки из рук блондин в хайратнике:

– А ты, уродина, и так постоишь! На ручищи свои длинные сядь!

Не помня себя Аня решительно шагнула вперед. Сама она вовсе была не против постоять, на перемене насиделась. Но Лёка с ее больной ногой в тяжелом ортопедическом ботинке, да как вообще этот гад может…

– Спокойно! – Володя резко дернул ее назад. – Она сама за себя постоит. Увидишь сейчас, что будет. – Он приложил палец к губам.

«Что за на фиг…» – хотела возмутиться Аня, но осеклась.

Блондин, поставив стул на пол, попытался на него сесть. Однако стул, как живой, вывернулся у него из-под задницы, и блондин со всего размаху шлепнулся на пол. Выругался непечатно, вскочил. Схватил стул обеими руками и под общий смех сделал новую попытку на него взгромоздиться. С тем же результатом. Смех вокруг сделался громче. Окончательно озверев, блондин вскочил, наклонился к стулу – тот с готовностью подскочил вверх и дал ему по зубам.

Зубы лязгнули на весь класс.

А поделом тебе, не расти такие большие!

Свист, хохот, улюлюканье. Конечно, Аня, смеялась вместе со всеми, ей даже потом казалось, что громче всех. Так и надо блондину, сам виноват!

Не смеялись только блондин и Васисуалий, с каждой минутой все сильнее мрачневший.

Блондин больше не пытался приблизиться к стулу. Посреди хохочущих ребят блондин высился, как утес средь бурного моря, и волны смеха обдавали его со всех сторон. Внезапная дрожь пробежала по спине блондина, его начало мелко-мелко трясти. Фигура его стала мерцать, расплываться, на глазах теряя очертания…

– Сероволков! – отчаянно воззвал к нему Васисуалий. – Соберись! Возьми себя в руки! Ведь ты же сейчас…

Но похоже было, что блондин ничего сейчас не слышит и не воспринимает. Тогда кто-то из стоящих рядом ребят в банданах влепил ему с размаху пощечину. Смех прекратился. Воцарилась гнетущая тишина. Блондин сразу перестал дрожать и мерцать. Схватившись за щеку и сквозь зубы невнятно процедив, что он еще всех здесь уроет, блондин распахнул рывком дверь и выбежал в коридор.

Кое-кто дернулся бежать за ним.

– Не надо, – остановил добровольцев Васисуалий. – Дайте человеку прийти в себя. – Спасибо, – сказал он парню в бандане. – Метод безотказный, но я, к сожалению, не имел возможности его применить.

Лёка уселась на отвоеванный стул. Аня, подобно многим другим, молча сползла по стенке и устроилась прямо на полу. Ничего, кстати, вполне удобно. Уж пол-то у тебя из-под попы никто точно не выдернет!

Все раскрыли тетради и приготовились записывать.

– Лекция номер один по технике безопасности. Прежде чем войти к лошади, следует окликнуть ее по имени или сказать: «Прими!» Непременно дождитесь со стороны лошади какого-либо знака, что она вас заметила. Лошади чрезвычайно не любят неожиданностей и сюрпризов.

– Да у нас в школе все в курсе, что с Ковальской связываться – себе дороже. Она ж суперхироу, мутант-телекинщик. Теперь и здесь будут знать. С другой стороны, должна же она как-то себя защищать? При ее-то тщедушном тельце без сверхсилы не обойтись! По мне, это только справедливо.

– Да, но как?! – закатив глаза, простонала Аня. – Просто в голове не укладывается!

– А это уж ты у нее у самой спроси.

– Володя, но ты уверен, что это она?

– Стопудово. Я такое не в первый раз наблюдаю.

– Ничего себе! Постой, Володь, ты что, тоже из Журавликов?

– Да. Нет. Не совсем. Тебя какой ответ больше устраивает?

– Загадочный ты!

– Да не то слово!

– Так вы с Лёкой из одной школы?

– Однозначно. В Журавликах одна только школа и есть. Но я, на самом деле, все-таки не совсем из Журавликов.

– А откуда?

– А тебе не все ли равно? Ну допустим, конкретно сейчас из Журавликов. Но вот если копнуть поглубже…

– То?

– А вот не скажу!

– Володька, зачем ты дразнишься?

– Кто, я? Даже и не начинал еще!

Они лежали на сеновале под потолком конюшни. Туда вела маленькая лестница за последним из денников. Володя молча указал на нее, когда все выходили. Они немного поотстали от всех, дождались, пока ребята отойдут подальше, быстро вскарабкались наверх и затихли.

У Ани отчаянно колотилось сердце. Она никогда еще не оставалась наедине с парнем, который ей так сильно нравился. От которого кружилась голова и сладко ныло в груди, стоило ему только снять очки. Славка не в счет. Со Славкой она была знакома всю жизнь, и в нем не было ровно ничего загадочного.

Они с Володей лежали на сене на расстоянии вытянутой руки и болтали обо всем, что в голову придет.

Арчи вылез у Ани из-за пазухи, отыскал сухой колосок и безостановочно щелкал зубами, обрабатывая одно за другим крупные желтые семена.

– Смешной какой. На тебя чем-то похож. – Володя потянулся, чтобы погладить. Но крыс почему-то заартачился – отскочил и цыкнул на него зубом.

– Интересно, с чего это он? Может, думает, колосок у него отберешь?

– Да на фиг он мне! Не, я вообще с животными не очень-то лажу. Боятся они меня, что ли?

– Боятся? Тебя? Почему?

– Ну… наверное, чувствуют во мне великую силу. А ты меня не боишься?

– Нет. А должна?

– Э… ну… как тебе сказать…

– Ай! Не надо! Перестань сейчас же!

– А… боишься! Боишься!

– Да! Ужасно боюсь щекотки!

И Аня, прихватив бесцеремонно крысу за хвост, чуть ли не кубарем скатилась по лесенке с сеновала. Ей показалось, что, когда Володя коснулся ее ступни, по пятке реально шибануло током. Не сильно, но вполне чувствительно.

* * *

– Не, я этим не управляю. Оно как-то само приходит, когда я чего-то очень хочу. И само делает так, чтоб стало как мне хочется.

– Ну то есть это не силой мысли, а как бы силой желания?

– Ну да. Желание ведь само по себе очень большая сила. Вот попробуй как-нибудь чего-то очень сильно захотеть. Увидишь, что будет. Только не удивляйся потом, если результат окажется далек от задуманного. Ты ж сама так захотела!

– Ой, Лёка, ты меня совсем запутала! Почему далек, если как захотела?

– Потому! Ты ж пока причинно-следственные связи продумывать не умеешь.

– А ты умеешь?

– Я… Ну как тебе сказать… Скажем, я над этим работаю. Эх! Об чем говорить! Мне б хоть эмоциями своими научиться владеть! Ну типа, как бы «желать по желанию». И не желать, когда не надо. На самом деле, все это страшно осложняет жизнь.

– Но у тебя хоть чуточку получается?

– Не-а.

Из-за Лёкиной больной ноги они шли не торопясь, пощипывая по краю дороги травинки, сравнивая – «петух» или «курочка»? Аня перебирала в уме подробности своего краткого свидания на сеновале, и еще у нее непрерывно сосало под ложечкой. Два гарнира без ничего не слишком сытный обед. Хотя ничего без гарнира…

– А почему тебя назвали Леокадия? Какая-то местная традиция? Потому что я тут уже познакомилась с одной Ядвигой Леокадьевной, она…

– Она моя двоюродная бабушка! – перебила ее Лёка. – Но она ж черт-те где живет и из дому почти не выходит! Как же тебя к ней занесло?

– Понимаешь, – и Аня принялась рассказывать о своем незабываемом путешествии в Учгородок. Про поезд, про бабу Ягу, про встречу с Костей. Как ее совсем затравили мавки, чуть не утопил водяной и до смерти напугала кикимора. Которая, если б не храбрый Арчи…

– Да ладно, кикимора ничего другого и не может, кроме как поцарапать или напугать. Другое дело, что у нас тут в лесу медведи настоящие есть. Это да! И волки. Слопают – и косточек не оставят.

Аня вслух, конечно, поужасалась. А сама подумала, что в ее понимании медведи и волки ни в какое сравнение не идут с кикиморой. Именно потому, что настоящие.

– А насчет Леокадии… Прадед наш, ну бабы Яги и моей родной бабушки Матильды отец, он поляк был. – Лёка сделала непривычное для Ани ударение на «о». – Его при Сталине еще сюда, за тридевять земель, сослали. Тогда как раз на поляков наезжали, ну и на других некоторых нацменов. Такая типа дружба народов. Потому у нас у всех в семье и имена такие. Сестры Эльжбета и Малгожата, братья – Тадеуш, Казимир. Ну и я сама – Леокадия. В честь того самого прадеда. Родаки небось думали, что последним у них сын-богатырь родится. Прадед-то, рассказывают, подковы руками гнул. Но, как говорится, фиг попали. Слушай, – ткнула она Аню в бок, – а с водяным-то тебе как свезло, что Костя рядом случился! Считай – заново родилась. А если б ты еще в ту воду окунуться успела – вообще хрен знает что б с тобой стало! При случае надо у папы моего спросить. По идее, он должен знать. Папина-то лаборатория как раз над искусственным синтезом мертвой воды работает.

Тут она спохватилась. Замолчала, заозиралась по сторонам. Но рядом с ними никого не было. Лишь вдалеке, по ту сторону поля, шагали в лучах закатного солнца зеленоватые мавки и красиво, на два голоса, пели песню.

– Ань, ты только не рассказывай никому, хорошо? Потому как, ясное дело, все это военная тайна. Мавки-то ладно. Кому они расскажут, кроме своих осин?

– Могила! – клятвенно пообещала Аня, одновременно представляя себе, как где-то, над какой-то дальней страной, взрываются не водородные, а простые водяные бомбы. Наполненные мертвой водою.

* * *

Не успели они с Лёкой прийти, как в дверь жизнерадостно забарабанила Лиза.

– Девки! Кто со мной в магаз? А то его скоро закроют! А одной идти ску-учно!

Уставшая Лёка только рукой махнула. Но Аня, в очередной раз пересчитав свои медяки, решила все же пойти. Конечно, маловероятно, но вдруг там все же отыщется что-нибудь махонькое, ей по деньгам. Неважно что. Лишь бы съедобное.

Они пошли к боковому выходу мимо кухни. Лиза уверяла, что так к магазину ближе.

В кухне кто-то, стоя к ним спиной, стругал луковицу. На краю стола лежал и оглушительно вкусно пах толстый ломоть черного хлеба. Аня поймала себя на том, что едва сдерживается, чтоб не войти и не попросить. Да какое попросить! Схватить, убежать, впиться зубами и съесть прямо на бегу по дороге.

Странно. Дома она терпеть не могла лук и не прикасалась к черному хлебу. Бабушка и мама всегда ей покупали белый.

Под ложечкой ныло просто уже совершенно невыносимо.

Магазинчик был крохотный, чуть больше их комнаты в общежитии, и весь заставлен стеллажами, бочками, ящиками. Они едва протиснулись к прилавку. Одуряюще пахло хлебом, дегтем и солеными огурцами.

За прилавком стояла толстая неопрятная тетка.

– Вам чего, девчоночки? Давайте скорее, а то я уж закрываюсь.

Лиза стала перечислять, Аня же опять погрузилась в сложные математические вычисления. Вот если хлеба взять совсем-совсем мало, то хватит еще и на чуть-чуть масла или даже мармелада… Но может, взять все-таки побольше хлеба?

Закончив с Лизой, продавщица нетерпеливо повернулась к Ане:

– Ну? Надумала что-нибудь?

– Мне… – запинаясь, выдавила из себя Аня. – Восьмушку черного и пятьдесят грамм масла.

Ничуть не удивившись такому заказу, продавщица принялась отмерять и взвешивать.

Когда они вышли из магазина, Лиза спросила:

– Чегой-то ты прям как украла. У нас студенты так перед стипухой отовариваются.

– Да вот деньги кончаются. Пытаюсь как-то растянуть.

Лиза немного помолчала, обдумывая что-то про себя.

– Ань, а ты не хотела бы за меня поработать? Ну в смысле полы в колледже помыть. А то я ж теперь по утрам учиться буду. А у тебя ж как раз утра свободные. Комендантша спрашивала, не знаю ли я кого, кто б заместо меня согласился. С первого-то сентября, когда все подтянутся, дежурства начнутся. А в эти остатние две недели никого еще нет. Ты как? И людей выручишь, и самой тебе подмога. А то ты уже, я гляжу, с голодухи лицом сбледнула, и глаза при виде любой жратвы загораются, как у волка. Ну чего, согласна? Сейчас тогда к тетке Зойке зайдем, обрадуем.

– Я… не знаю. А что, разве можно так сразу?

– А чего тянуть-то? Пойдем, вон у нее свет горит, заодно я тебе покажу, где у нас тут ведра и тряпки.

Комендантша ужасно обрадовалась. Даже не спросила, умеет ли Аня мыть пол.

* * *

Воду приходилось таскать с этажа на этаж, без конца выжимать тряпку, изо всех сил налегать на швабру, а в особо грязных местах Аня становилась на коленки и оттирала руками.

За этим занятием ее и застала пришедшая на обеденный перерыв Лизка.

– Ух ты! Ничего себе! Так ты до завтра провозишься! Смотри, как надо!

Лиза опустила тряпку в ведро и, не выжимая, с льющимися во все стороны ручьями воды, намотала на швабру.

– И вот так! И вот так! – В такт словам Лиза быстро и ловко разогнала ручейки воды по всему коридору. – Ну вот. А теперь выжимай и быстренько сухой тряпкой по второму разу пройдись.

– Лиза, но ведь грязь же останется!

– Да ладно, кто ее здесь увидит, ту грязь! Не дома же. Зато сразу видно – помыто! А так ты и до ночи не закончишь. Колледж же большой!

Аня с сомнением оглядела плоды их трудов. Видно, что мыли. И видно, что не вымыли. Впрочем, Лизе виднее. У нее опыт. И так, конечно, гораздо быстрей получается.

Проведя все утро наедине с полами и наскоро пообедав – последней, в пустой столовой, Аня рада была вернуться на ферму, повидать всех, по кому уже успела соскучиться.

Васисуалий разделил их на группы. Каждая группа должна была под руководством кого-то поопытней обслуживать свой участок. Их группа во главе с Костей забрасывала на конюшне вилами сено в ясли. Со стороны просто: накалываешь порцию и швыряешь. Аня попробовала. Сено неожиданно оказалось тяжелым. А казалось бы, сухая трава! Деревянная ручка вил, как живая, выворачивалась из рук, кожа от нее на ладонях горела.

– Ты не так держишь! Дай я тебе покажу.

Костины руки перехватили Анины сверху, показывая, как ловчей взяться за рукоятку. Под Костиным руководством Ане удалось-таки донести до яслей малюсенький клочок сена, не уронив его по дороге.

– Ничего, научишься! Потренируйся еще!

В конце дня, отставив вилы в сторонку, Аля украдкой разглядывала свои ладошки. Красные, все в цыпках после утреннего общения с ледяной водой. А это что? Огромные прозрачные волдыри у основания пальцев. Если нажать на них, становится больно.

– Что? Мозоли уже натерла? Быстро ты! Мы еще и работать толком не начали! Ничего, скоро они у тебя затвердеют, и станет зашибись! – утешил ее один из деревенских парней, ловко закидывая в денник очередную охапку. Ладони у парня были широкие, мозоли на них отливали на солнце перламутром, как камешки.

«Неужто и у меня скоро станут такие лапы?» – ужаснулась Аня.

Они раздали лошадям овес, украдкой наполнив зерном собственные карманы – будет чего жевать по дороге и перед сном. Напоили лошадей водой, которую для этого пришлось сперва натаскать из колодца. Вымели чисто-начисто двор. Короче, когда со всем управились, солнце уже клонилось к закату.

Плечи и спина у Ани отчаянно ныли. Горели и саднили ладони. Перед глазами плыли от усталости круги. Казалось, вот-вот ноги у нее подломятся, и она упадет и уснет прямо здесь и сейчас.

– Ань, – догнал ее у ворот Костя, – ты не хочешь с нами в ночное? Лошадей ночью у реки пасти? А то давай! Знаешь, как будет здорово! Картошки напечем, байки всю ночь травить будем! Соглашайся, короче. Тебе ведь, как и мне, на уроки с утра не надо? А полы, в случае чего, можно и попозже помыть.

Неожиданно Аня почувствовала, как плечи ее сами собой расправляются, потихоньку начинает разгибаться спина. И сна ни в одном глазу! В ночное! Сколько Аня об этом мечтала, листая старые книжки! Скакать верхом, не спать всю ночь, глядя слезящимися глазами в пламя костра. А что может быть вкусней горячей картошки? Особенно когда так хочется весь день есть!

– Прекрасная идея, – прозвучал у Ани над ухом знакомый голос.

Аня и не заметила, что Володя стоял все время рядом. Когда, интересно, он подошел? Работали-то они сегодня в разных группах, даже словом перемолвиться не успели.

– Так когда выезжаем? – спросил Володя, поправляя дужку очков.

С высоты своего роста Костя смерил его мрачным взглядом:

– Вообще-то, я не тебя имел в виду.

– Понимаю. – Володю, похоже, трудно было смутить. – Но, если помнишь, Васисуалий объяснял, что любое добровольное участие в работе фермы со стороны абитуриентов будет всячески приветствоваться. Я полагаю, ночное – это рабочий момент?

– Допустим. Но… послушай, да ты верхом хотя бы ездить умеешь?

– Не волнуйся. У нас в Журавликах неплохая конно-спортивная секция. Конечно, не всем везет, чтоб так прямо верхом и родиться.

У Кости на скулах заходили желваки. Он так сильно сжал кулаки, что слышно было, как хрустнули костяшки пальцев. У Ани горло перехватило от волнения. Неужели подерутся?! Но Костя только скрипнул зубами, тяжело перевел дух и отвернулся.

Ане он сказал:

– Короче, если ты с нами, не позже полдевятого тут. Ждать никто никого не будет. Выехать надо засветло. И возьми с собой что-то теплое. Под утро холодно будет – жуть!

На Володю он подчеркнуто не смотрел.

* * *

Когда в восемь пятнадцать Аня, запыхавшись, влетела в ворота фермы, на дворе стоял лишь один конь – но какой!

Огромный, богатырского сложения тяжеловоз. Желтовато-песочный, с тусклым золотом отливающей гривой, он нетерпеливо переступал с ноги на ногу. Движенья его, несмотря на рост и массивность, были удивительно плавными, как бы перетекающими одно в другое. Будто не конь, а большая кошка, пантера.

К коню прилагался высокий нескладный парень с непропорционально длинными, как у щенка крупной породы, конечностями, льняными кудрями, голубыми глазами и нежным девичьим румянцем во всю щеку. Как и его конь, парень был полон нетерпения. Он то и дело привставал в седле, раздраженно поглядывая вокруг.

– Иванушка! – вслух, не сдержавшись, ахнула Аня, имея в виду дурачка из сказки, и тут же сама себе обеими руками зажала рот.