Текст книги "«Долоховский текст» творчества Л.Н. Толстого: истоки, семантика, функции, контекст"

§ 3. Герой/персонаж

Как уже говорилось во Введении, большинство отечественных исследователей определяли позицию Долохова в романе Толстого как позицию персонажа второстепенного. Однако некоторые учёные всё же отмечают значимость второстепенных героев для романа-эпопеи, например, А.А. Сабуров: «Применительно к второстепенным героям из “Войны и мира” может быть выделена целая серия романов, главными героями которых были бы Багратион, Денисов, Анатоль, Долохов, княгиня Друбецкая и др. В этом – существенная особенность “Войны и мира”. Каждый второстепенный герой, кроме того, совершенно законченно выражает определённый идейный замысел, как если бы он был самостоятельным героем произведения»; «второстепенный герой в “Войне и мире” – своеобразный прообраз, в котором воплощены мотивы главных героев»4848
  Сабуров А.А. «Война и мир» Л.Н. Толстого. Проблематика и поэтика. М., 1959. С. 358, 375.


[Закрыть].

Образ Фёдора Долохова подчёркнуто выделяется в толстовском романе: он не только в поведенческом смысле само-отстраняется ото всех персонажей, но и объективно не полностью вписывается в принятые в науке о Толстом характерологические классификации (например, он не соответствует дихотомии главных героев и героев фона), исключён из типовых романных хронотопов (семейного, усадебного). Эта особая дистанцированность предполагает какие-то причины и условия, которые легче понять, обратившись к истокам образа.

О.М. Фрейденберг не раз подчёркивала связанность сюжета с персонажем, который в нём действует:

«В сущности, говоря о персонаже, тем самым пришлось говорить и о мотивах, которые в нём получили стабилизацию; вся морфология персонажа предполагает морфологию сюжетных мотивов»4949
  Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. М., 1997. С. 221–222.


[Закрыть]. «И персонаж, и сюжет одинаково представляют собой метафоры, и потому они не только связаны друг с другом, но семантически совершенно тождественны»5050
  Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. С. 223.


[Закрыть].

Ю.М. Лотман подтверждает эту мысль: «поэтика сюжета в романе – это в значительной мере поэтика героя, поскольку определённый тип героя связан с определёнными же сюжетами»5151
  Лотман Ю.М. Сюжетное пространство русского романа XIX столетия // Лот-ман Ю.М. О русской литературе. СПб., 2012. С. 714.


[Закрыть].

Долоховский сюжет «Войны и мира» неизменно связан с острыми поворотами, хаосом военных действий (даже в мирное время); при этом, как заметила Наташа Ростова, у Долохова «все назначено» [IX. С. 44], поэтому его сюжет всегда будет связан с достижением чётко поставленных целей. Но, как подчеркнула Донна Оливер, у Долохова не всё и не всегда получается5252
  Oliver D. Dolokhov as Romantic Parody: Ambiguity and Incongruity in Tolstoy’s Pre-Byronic Hero // Tolstoy Studies Journal. 2003. Vol. XV. P. 58.


[Закрыть]. На протяжении сюжетного действия Долохов неоднократно становится разжалованным, быстро теряет все приобретённое, и ему приходится снова и снова методично добиваться места в жизни. Социальный статус Долохова постоянно изменяется: семёновский офицер на первых страницах романа, он оказывается разжалованным за случай с квартальным и медведем, вновь приобретая звание офицера в первом томе, а во втором дослуживается до советника персидского шаха во время своих таинственных восточных похождений. Далее он вновь разжалован до рядового ополченеца перед Бородинской битвой, позже становится командиром отряда партизан.

Об особом интересе Толстого ко всякого рода разжалованным людям писал Б.М. Эйхенбаум:

«Экспериментаторское отношение Толстого к людям особенно сказывается в том, что он больше всего заинтересовывается людьми с недостатками, со странностями… потерявшими равновесие. <…> Он потом даже строит новую теорию, интересно освещающую самый характер его персонажей, с их парадоксальным сочетанием достоинств и недостатков – то, что называют “свободным героем” в противоположность “типам” с их душевным единством, положительным или отрицательным»5353
  Эйхенбаум Б.М. Лев Толстой. Книга первая. Пятидесятые годы // Эйхенбаум Б.М. Лев Толстой: исследования. Статьи. СПб., 2009. C. 204.


[Закрыть].

В толстовском космосе есть и черта, которую Долохову не удаётся пересечь, – жизнь семейная может удаться ему только в роли «самого нежного сына и брата», создать свою семью герою не суждено – а это значит, что в мире Толстого о Долохове остались лишь воспоминания и легенды, в потомстве он не воплотился.

В.И. Тюпа в работе «Анализ художественного текста» обобщает представления о стадиях сюжета в следующую схему: фаза обособления, фаза партнёрства, лиминальная (пороговая) фаза и фаза преображения5454
  Тюпа В.И. Анализ художественного текста. М., 2009. С. 39–40.


[Закрыть]. Долохов успешно проходит все фазы, кроме последней. В качестве примера исследователь анализирует «сюжет Вулича», персонажа «Героя нашего времени», отмечая, что Вуличу не удаётся преодолеть лиминальную фазу смерти, поэтому закономерно фаза преображения отсутствует, что «как правило, означает художественную дискредитацию жизненной позиции персонажа»5555
  Там же. С. 40.


[Закрыть]. С Долоховым ситуация сложнее: он несколько раз успешно проходит через лиминальную фазу, но о фазе преображения в его случае мы говорить не можем, что приводит многих учёных к выводу о том, что Толстой таким образом пытается дискредитировать Долохова как представителя наполеоновской философии и т.д. Замечания о неизменности Долохова, отсутствии духовного роста при наличии остросюжетных поворотов в его биографии стали общим местом в работах русских и зарубежных исследователей.

Показательно суждение Д. Оливер:

«Важно подчеркнуть тем не менее, что его приключения вместе с сопровождающими их этическими вызовами и обогащением жизненного опыта не производят в Долохове никаких перемен, за исключением новой причёски и экзотического гардероба»5656
  Oliver D. Dolokhov as Romantic Parody: Ambiguity and Incongruity in Tolstoy’s Pre-Byronic Hero. P. 59–60.


[Закрыть]; «Неслучайно его (Толстого. – О.Г.) герой, Пьер, “перерастает” такой тип поведения, пока его пародия, Долохов, кажется запертым в этой роли, неспособным или нежелающим оставить свой “бытовой романтизм”»5757
  Ibid. P. 55.


[Закрыть].

Очень любопытным является замечание Д. Оливер о неудачливости Долохова в романтических поступках: ни дуэль, ни сватовство к Соне, ни так и не случившееся похищение Наташи Ростовой не увенчались успехом.

Чтобы далее говорить об образе Долохова, необходимо определиться, каким литературоведческим термином легитимно обозначать его в рамках образной системы романа «Война и мир». Под образной системой, или системой персонажей романа, мы вслед за Н.Д. Тамарченко будем понимать

«…художественно целенаправленную соотнесённость всех “ведущих” героев и всех так называемых второстепенных действующих лиц в литературном произведении. Через систему персонажей выражается единое авторское представление о человеке в его взаимоотношениях с природой, обществом и историей, а также о типах человека – в связи с различиями рас, национальностей, сословий, профессий, темпераментов, характеров, социальных ролей, психологических установок и идеологических позиций»5858
  Тамарченко Н.Д. Система персонажей // Литературоведческие термины: Материалы к словарю. Коломна, 1997. С. 36.


[Закрыть].

В научном дискурсе, связанном с Долоховым, литературоведы пользуются разнообразными терминами: герой, второстепенный герой, персонаж, образ, характер, даже тип (говоря о наполеоновском типе героев Толстого). Обратимся к определению понятия герой:

«Безусловно, любой герой в литературном произведении является персонажем, но не всякого персонажа признают “героем”. <…> Герой может быть отличим от иных персонажей в первую очередь по своей значимости для развития сюжета: без его участия не могут состояться основные сюжетные события (курсив наш. – О.Г.). Так, в волшебной сказке только главному действующему лицу дано достигнуть цели (находящейся в ином мире) и вернуться живым; так же и в эпопее, где без Ахилла невозможна победа в войне или без Одиссея – решение судьбы Пенелопы и одновременно Итаки. Все ведущие персонажи, т.е. герои, “Войны и мира” принимают прямое участие либо в Бородинской битве, либо в последовавшем за ней оставлении Москвы… (курсив наш. – О.Г.)»5959
  Теория литературы: В 2 т. / под ред. Н.Д. Тамарченко. Т. 1. Н.Д. Тамарченко, В.И. Тюпа, С.Н. Бройтман. Теория художественного дискурса. Теоретическая поэтика. М., 2004. С. 249–250.


[Закрыть].

Данные замечания позволяют нам отнести Долохова к сюжетно значимым (хоть и, безусловно, второстепенным) героям романа «Война и мир». Стоит отметить, что сюжетная значимость образа Фёдора Долохова доказывается довольно просто: без деятельного участия Долохова многие сюжетные линии остались бы незавершёнными, а то и вовсе не начатыми: развод Пьера с Элен, расставание Наташи с Андреем, освобождение Пьера из французского плена и т.д. Участие героя в Бородинской битве ещё раз подтверждает его значимость.

Н.Д. Тамарченко отмечает:

«Сколько бы персонажей ни принимало участия в сюжете, на предельной, поистине “тектонической” глубине литературного произведения мы имеем дело только с одним таким центром. Генерализацию этого рода нередко именуют “человек Толстого” или “человек Достоевского”, “чеховская концепция личности” и т.п. Имеется в виду присущий самому творению художественный концепт “я – в – мире”, который не следует отождествлять ни с личностью самого автора, ни с той или иной рациональной концепцией, усвоенной или выработанной его мышлением. Что касается сюжетных персонажей, то все они оказываются либо актантно-речевыми обликами, вариациями этого единого концепта, либо элементами фона – художественного мира, эстетически уплотнённого»6060
  Там же. С. 248.


[Закрыть].

Человек Толстого – человек изменяющийся, но и Долохова никак нельзя исключить из толстовского понимания человека, ведь и в нём заложены совершенно противоположные свойства: «Долохов, этот буян, бретёр-Долохов… был самый нежный сын и брат» [X. C. 27]. Долохов также меняется, но перемены эти – замкнутого оборотного цикла: «то и умён, и учён, и добр. А то зверь» [IX. C. 145].

Учитывая, что жанр «Войны и мира» часто определяют как роман-эпопея6161
  Эйхенбаум Б.М. Лев Толстой. Л., 1930. С. 375–376. Гриффитс Ф.Т., Рабинович С. Дж. Третий Рим. Классический эпос и русский роман (от Гоголя до Пастернака). СПб., 2005. С. 213–266.


[Закрыть] (отметим: М.М. Бахтин указывал, что для эпоса необходима временная дистанция6262
  Тамарченко Н.Д. «Эстетика словесного творчества» М.М. Бахтина и русская философско-филологическая традиция. М., 2011. С. 85.


[Закрыть], однако у Толстого в данном случае эта дистанция была), Долохова можно отнести и к эпическим героям – тогда не будет странной его ярко выраженная скульптурность (безусловно, самый скульптурный персонаж Толстого – Элен, но и физическая красота Долохова также может быть отнесена к красоте и соразмерности скульптуры). Соотнесение героев эпопеи Толстого с героями эпоса Гомера, осуществлённое Ф.Т. Гриффитсом и С. Дж. Рабиновичем, может быть приложено и к образу Долохова, который во многом созвучен образу Ахиллеса в его страсти к войне и социальной маргинализации.

М.М. Бахтин также формулирует принципиальные различия между образами героев в различных жанрах. Герой эпопеи «завершён на высоком героическом уровне, но он завершён и безнадёжно готов, он весь здесь от начала до конца, он совпадает с самим собою, абсолютно равен себе самому… он сплошь овнешнен…»6363
  Бахтин М.М. Эпос и роман (о методологии исследования романа) // Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. М., 1975. С. 475.


[Закрыть].

Долохов именно «абсолютно равен себе самому». Исследователи часто «обвиняют» его в отсутствии духовного роста. Ср., например, такие характеристики: «замкнутый в своей роли»6464
  Oliver D. Dolokhov as Romantic Parody: Ambiguity and Incongruity in Tolstoy’s Pre-Byronic Hero. P. 55.


[Закрыть], «статичная природа типа, который он представляет»6565
  Ibid. P. 59–50.


[Закрыть].

Здесь хотелось бы привести высказывание Дж. Бейли, отметившего, что Долохов «чувствовал бы себя как дома в романах Достоевского»6666
  Bayley J. Tolstoy and the Novel. New York, 1966. P. 109.


[Закрыть] (основанное, определённо, на том хаотическом хронотопе, который присутствует в «долоховских» эпизодах романа «Война и мир»). Принципиальным станет вопрос: «свой» ли Долохов в толстовском тексте (а следовательно, эпичен ли)? Либо как выразитель диалогической поэтики Достоевского он скорее идея, неоконченный сюжет, нежели монументальный эпический герой. Ответ на этот вопрос, как нам кажется, кроется в особенной взаимосвязи этого персонажа с творчеством и личностью автора, которую возможно раскрыть, только используя эпистолярий Толстого и весь массив его творчества. Причисление же Долохова к героям эпическим обосновано во многом как чередой его исторических прототипов, так и его особой ролью в романе.

§ 4. Долохов в перспективе толстовских дневников и эпистолярия

Значение эпистолярия Толстого в изучении его творчества трудно переоценить. Исследованию этого вопроса посвящены фундаментальные исследования Б.М. Эйхенбаума6767
  Эйхенбаум Б.М. Лев Толстой: исследования. Статьи. СПб., 2009.


[Закрыть], но работы в этой области ведутся до сих пор: стоит отметить недавно опубликованный курс лекций В.В. Бибихина6868
  Бибихин В.В. Дневники Толстого. М., 2012.


[Закрыть], рассматривающего дневники Толстого в качестве опыта философствования, а также статью И. Паперно6969
  Паперно И. «Если б можно было рассказать себя…». Дневники Л.Н. Толстого // Новое лит. обозрение. 2003. №. 61 (3). С. 296–317.


[Закрыть], увидевшей в эпистолярии Толстого руссоистскую попытку «рассказать себя», написать себя как книгу.

Л.Н. Толстой вёл дневники в течение почти всей своей жизни. Он начал их в 1847 году 18-летним юношей (студентом Казанского университета) и закончил в 1910 году 82-летним всемирно известным писателем. В содержательном и историко-хронологическом отношениях это, вероятно, одни из самых обширных писательских дневников.

В дневниках и письмах Толстого можно найти мотивы и черты, сближающие писателя как биографического автора с каждым из его важных персонажей. Общим местом стало сравнение деталей из дневников Толстого с образом Левина. Не менее очевидно и воздействие дневникового нарратива на автобиографическую трилогию. Вместе с тем проецирование духовно-биографического опыта графа Л.Н. Толстого на его произведения приводило к некоторым упрощениям.

К творчеству Л.Н. Толстого в советском литературоведении неоднократно применялось определение Н.Г. Чернышевского «диалектика души». Любопытно, что родившиеся в один год Толстой и Чернышевский почти одновременно начинают вести дневники, оба «регистрируют» жизнь, особенно жизнь внутреннюю7070
  Паперно И. Семиотика поведения: Николай Чернышевский – человек эпохи реализма. М., 1995. С. 38–46.


[Закрыть].

Впервые о «диалектике души» Чернышевский пишет в рецензии на повести Л.Н. Толстого «Детство» и «Отрочество» и «Военные рассказы». Критик отмечает, что «занимает… графа Толстого всего более – сам психологический процесс, его формы, его законы, диалектика души, чтобы выразиться определённым термином…»7171
  Чернышевский Н.Г. Детство и отрочество: (Сочинение графа Л.Н. Толстого. СПб., 1856); Военные рассказы: (Графа Л. Н. Толстого. СПб., 1856) // Л.Н. Толстой в русской критике. 2-е изд., доп. М., 1952. С. 91–105.


[Закрыть]. В большей степени, возможно, это диалектика души самого писателя – он будто расщепил её на множество слагаемых, осветив каждого важного героя своими идеями, чертами характера.

На определённом этапе все главные и некоторые второстепенные мужские персонажи романа-эпопеи Л.Н. Толстого оказываются сопряжёнными с Долоховым, созвучными ему. Взаимосвязь образа Долохова с образами Пьера Безухова и Николая Ростова очевидна и на уровне сюжета, тогда как с образом Андрея Болконского образ Долохова «рифмуется» на идейном уровне. Неоднозначный персонаж, несомненно, привлекал внимание автора «Войны и мира».

Долохов – образ амбивалентный (связано это может быть и с наличием нескольких прототипов в основе образа, о чём см. далее): в толстовском тексте он и бестия, и хладнокровный игрок-бретёр, но при этом и чистая ангельская душа. Этой амбивалентностью он созвучен суждениям о человеке, данным в толстовских романах «от автора».

«Люди как реки: вода во всех одинаковая и везде одна и та же, но каждая река бывает то узкая, то быстрая, то широкая, то тихая, то чистая, то холодная, то мутная, то тёплая. Каждый человек носит в себе зачатки всех свойств людских и иногда проявляет одни, иногда другие…» [XXXII. С. 194],

– писал Л.Н. Толстой в романе «Воскресение».

Сам он, его взгляды и художественный мир произведений менялись со временем столь же сильно. В письме к А.А. Толстой от 17 октября 1863 г. Толстой отметил:

«Доказывает это слабость характера или силу – я иногда думаю и то и другое, – но я должен признаться, что взгляд мой на жизнь, на народ и на общество теперь совсем другой, чем тот, к[отор]ый у меня был последний раз, как мы с вами виделись» [LXI. C. 23], «мне трудно понять себя таким, каким я был год тому назад» [LXI. С. 24].

Лев Толстой в возрасте 21 года. 1849 г. Санкт-Петербург

Отметим, что, согласно дневниковым записям, молодой Лев Николаевич хотел «быть сколь можно холоднее и никакого впечатления не выказывать» [XLVI. С. 40]. В концептосфере образа Долохова концепт холода – один из ключевых (глаза-взгляды: «холодные», манера речи, даже корень фамилии – инверсия слова «холод»: «Долохов» – ^*«Холодов»). «Ни малейшей неприятности или колкости не пропускать никому, не отплативши вдвое» – писал далее в дневнике Толстой [XLVI. С. 41]; «Где её взять – любви и самопожертвования, когда нет в душе ничего, кроме себялюбия и гордости? Как ни подделывайся под самоотвержение, вся та же холодность и расчёт на дне» [LX. С. 112]. Легко вспоминается бескомпромиссность Долохова, его (вызванная ревностью) месть Николаю Ростову под видом карточного выигрыша. Деятельная, активная ревность вообще была для Толстого крайне значимым мотивом: общеизвестно, что трагедии «Анны Карениной» и «Крейцеровой сонаты» связаны именно с чувством ревности, очень значимо оно и в сюжете ранней повести «Семейное счастье».

Писатель не раз отмечал «толстовскую дикость» как особенную семейную черту, ярче всего проявившуюся в легендарном Толстом-Американце (главном прототипе Долохова), но свойственную в разной степени всем представителям этой фамилии. «Дикость» в образе Долохова проявляется очень ярко и в военных эпизодах, и в эпизодах мирных (которые он «взрывает» своим присутствием).

Важным связующим звеном между Толстым и созданным им образом Долохова служит карточная игра (в юности писатель был одержим ею, даже как-то проиграл в карты яснополянский дом – Долохов, впрочем, постоянно выигрывает). Л.Н. Толстой недаром смолоду составлял длинные списки правил поведения в жизни, чтобы усмирить в себе эту «семейную дикость», поставить её сначала в рамки важного для него в юности понятия «комильфо», а потом в другие, более серьёзные нравственные рамки-ограничения7272
  О родственности стратегий этического самоограничения молодого Толстого и Жуковского см.: Янушкевич А.С. В.А. Жуковский и ранний Толстой // Лев Толстой и время: Сб. статей / ред. Э.М. Жилякова, И.Ф. Гнюсова. Томск, 2010. С. 51–61.


[Закрыть]. Л.Н. Толстой, говоря словами Ю.М. Лот-мана, «сотворил»7373
  Лотман Ю.М. Сотворение Карамзина. М., 1987.


[Закрыть] свою биографию, вытеснив из неё всё нежелательное, но вытесняя в текст – в том числе в образ Долохова.

Если обратить внимание на соотнесённость записей в дневниках писателя о Долохове и об охоте (и упоминание героя о своём «костромском медвежатнике»), то можно добавить ещё одну важную параллель. В ранних редакциях романа «Война и мир» дискурс охоты внедряется именно в описания Долохова:

«Долохову вдруг показалось так легко иметь дело, вместо этой грозной, таинственной массы, с румяным офицером и его солдатом, так охватило его это охотничье чувство, которое говорит так сильно о том, как бы убить зверя, что заглушает всякое чувство опасности, что он не испытывал другого волнения, кроме радости. <…> Зверь его был румяный офицер» [XIII. С. 401].

Характерно, что символика охоты не только никуда впоследствии не исчезла, но была преобразована в эпический символ «охоты» русского народа, победившего Наполеона и превратившего его в «раненое животное»:

«Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперёд, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперёд на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперёд, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу» [XII. С. 91–92].

В своих дневниках Толстой часто пишет о Долохове одновременно с упоминанием об охоте:

«15 октября. Желчь, злился на охотника. Охота скверная. Две главы совсем обдумал. Брыков и Долохов не выходят. Мало работаю»; «17 октября. До обеда на неудачной охоте. Писать не хотелось очень. <…> Для Дол[охова] видел на охоте местность и ясно»; «20 окт[ября] Я истощаю силы охотой. Перечитывал, переправлял. Идёт дело. Долох[ова] сцену набросал» [XLVIII. С. 65].

Сам Толстой впоследствии охотиться перестанет, поставив себе очередную моральную рамку-ограничение. Долохов же весь – выход за любые рамки (пересечение «границ» – постоянный мотив, связанный с этим образом; об этом см. далее). Он словно с избытком проявляет в себе то, что сам писатель старался в своей личности подавить.

Парадоксальна и показательна не-семейственность или неудачливость семейной жизни каждого из прототипов Долохова, исключительно ярко отразившаяся в анализируемом литературном образе. Возможно, именно поэтому Толстой вытеснял из своей жизни эту «дикость» (из жизни – в текст, в образы, подобные образу Фёдора Долохова), но потом всё же и сам ушёл от своей большой семьи. М.Н. Громов отмечает:

«Нечто архаическое, первобытное, полузвериное может почудиться в уходе некогда могучего, но одряхлевшего старца из обжитого жилища в глухое место. Так ослабевшие животные, почуяв приближающуюся кончину и следуя заложенному инстинкту, покидают тех, с кем были вместе, и в одиночестве предают неумолимой конечной судьбе всего живого… Тут есть следование одному из природных инстинктов, которые в жизни Толстого, с его мощным, стихийным, оргическим началом, играли огромную роль… Толстой не мог тихо почить в уютной постели своего обжитого дома. Драма его бурной жизни не могла не закончиться трагической сценой ухода из неё. Подобный финал вполне закономерен для мятежной натуры бунтаря, восставшего против мира сего»7474
  Громов М.Н. Драма жизни и мысли Л.Н. Толстого // Л.Н. Толстой в движении эпох: философские и религиозно-нравственные аспекты наследия мыслителя и художника. Материалы международного Толстовского форума, посвящённого столетию со дня смерти Л.Н. Толстого (пос. Лев Толстой Липецкой обл. – Тула, Ясная Поляна Тульской обл. – Москва, 20–25 ноября 2010 г.): В 2 ч. Ч. 2. – М., 2011. С. 120–121.


[Закрыть].

Толстому, поклоннику Руссо, образ «естественного человека», нарушающего своим поведением общественные конвенции, всегда был очень близок. Во многом Долохов созвучен этому «естественному» человеку, но не миролюбивой модели Руссо, а как «зверь», «хищник», для которого война, «охота» и есть естественное состояние жизни (здесь заметно проявление «романтического» в герое: то, чего не могло быть у Руссо).

Отношения притяжения и отталкивания всё время возникали между биографической ипостасью авторской инстанции Толстого и Долоховым как воплощением символико-поведенческих сфер «война» и «охота».

Намеченные и проанализированные мотивные соответствия дают нам право считать образ Долохова в определённой мере автобиографическим – соответственно, самого Толстого в биографическом измерении авторской личности можно причислять к его прототипам.