Текст книги "Крылья распахнуть!"

3

 
А в заплеванных тавернах
От заката до утра
Мечут ряд колод неверных
Завитые шулера.
 

Н. Гумилев

Несколько дней команда несуществующего корабля жила случайными заработками и надеждами неведомо на что. Леташи и сами не понимали, почему их злость на юного хвастуна сменилась смутным ожиданием чего-то необычного, яркого, радостного. Уж корабль-то этот парень им должен раздобыть!

А тем временем Хаанс и Райсул носили грузы в порту, Лита вязала, Отец и Мара с песнями и байками обходили кабаки, илв работал в мастерской. (Мара все же выторговала для него у столяра делер в день.) С каждым днем Филин становился все более настороженным и нервным, словно постоянно ожидал опасности.

Как и в первый день, больше всего денег в «корабельную кассу» приносил капитан. Никто этому не удивлялся. А Райсул однажды, похохатывая, рассказал леташам о случайной встрече со старым знакомцем – Рико Полукровкой, что работал вышибалой в игорном доме «Улыбка удачи».

Вот что поведал ему, белозубо улыбаясь и покачивая медной серьгой, темнокожий вышибала.

* * *

– Это твой, что ли, капитан – Бенц-франусиец? Слушай, где вы такое нашли? Отнесите туда, где взяли, и положите на место. Он вас хорошему не научит.

Ты бы видел, как он впервые заявился в «Улыбку удачи», весь из себя робкий да наивный. Шнура капитанского на нем не было, и не то что наши завсегдатаи – даже старый пес Блошиный Приют, что вечно дрыхнет у крыльца, и тот увидел в нем богатенького юнца в поисках приключений. Такой еще неопытный, не научился строить из себя всеобщего господина и орать: «Я на свои деньги вас всех куплю!»

Хозяину он с ходу доверчиво поведал, что родом он из Ульдамера – маленький городок, захолустный, там ни одного игорного дома нет. Но он все равно карты не впервые в руках держит: по вечерам со своим дядюшкой частенько играл в «двух грифонов» и в «красотку Лилли».

Хозяин даже умилился: ну, котенок забрел на пустырь, где хозяйничает свора бродячих псов!

Сел юный провинциал за стол. Его тут же взяли в оборот Рыжий Альбинец и Помело. Как всегда, пару кругов они сыграли на проигрыш – чтобы простак освоился, чужое серебро в руках подержал, в азарт вошел. Они с третьего круга всерьез за дело берутся.

Мне-то от дверей не шибко видно, как идет игра, а только замечаю, что и третий круг, и четвертый уже – а юнец делеры к себе по столу придвигает. Рыжий Альбинец потирает левой рукой бровь: верный признак – злится. А Помело на весь дом закричал хозяину:

«Эй, Пузан, нашему новому другу везет! Это дело надо обмыть. Каррасинского нам! За мой счет!..»

Я не забуду, Райсул, как ты меня вытащил из заварушки в «Охапке дров» и три проулка на себе тащил, чтоб меня со сломанной ногой стража не сцапала. Так я тебе по дружбе говорю: будешь в «Улыбке удачи» – поосторожнее с каррасинским, особенно если тебе его кто-нибудь ставит. Как бы с того винца у тебя голова не закружилась да в глазах не зарябило!..

Рыбья Кость – помнишь нашу подавальщицу? – мигом обернулась, кубки не перепутала, кому какой подносить. Помело и Альбинец выпили за здоровье и удачу Дика Бенца. А сам он сделал маленький глоточек, поставил кубок на край стола и говорит, улыбаясь до ушей:

«Хорошее какое вино… Играем дальше, господа, пока моя заступница ко мне добра. Она капризница, привередница. Миг – и передумает мне помогать».

«А кто у тебя в заступницах?» – поинтересовался Джек-Левша из-за соседнего стола.

Бенц с готовностью расстегнул камзол…

Ну, ты видел, наверное, – в лавчонках кипами лежат кожаные лоскуты с изображениями Младших богов. Ты-то, халфатиец, можешь не знать, но мы часто нашиваем лики своих заступников на куртки и камзолы – с изнанки, чтоб к сердцу ближе. Во, гляди: у меня Больд Могучий, даритель крепости и силы…

Так вот, распахивает Бенц свой камзол – и глядит на нас Риэли Насмешница, божественная циркачка. Красивая, веселая, в шутовском пестром наряде – и шариками жонглирует, богов потешает. А каждый шарик – судьба человеческая…

Все притихли: где и почитать богиню удачи, как не в игорном доме! А Бенц принялся камзол застегивать – да локтем кубок зацепил, на пол опрокинул. Так огорчился, бедняга, охнул даже!

Рыбья Кость тихонько спросила хозяина: не принести ли гостю другой кубок? А я рядом стою и слышу, как умный и тертый наш Пузан так же тихо отвечает подавальщице:

«Незачем добро переводить. Все равно на полу окажется».

А простак из захолустья продолжает потрошить Альбинца и Помело, как хозяйка потрошит гусей перед копчением. Рыжий Альбинец от злости себе бровь чуть до дырки не протер.

Тут Помело сорвался, начал волну гнать: мол, у франусийца такие пышные манжеты, что полколоды упрятать можно.

Бенц не обиделся. Даже заулыбался польщенно:

«Вы приняли меня за шулера? Ух ты! Дома расскажу – не поверят. Но вы поглядите мои манжеты, обязательно поглядите!»

Но подошел почему-то к Рыжему Альбинцу, ему и руки протянул: мол, проверь!

Альбинец без охоты прощупал манжеты – и продолжилась игра. К концу круга я ближе подошел. Гляжу: Помело кладет поверх расклада двух дам – франусийку и виктийку. Рыжий чуть помедлил и выложил джермийского лучника. А Бенц поверх этой роскоши аккуратненько так примостил вожака грифонов. Все, расклад побит!

Рыжий перестал тереть бровь. Глянул на Бенца. На карту с грифоном. Снова на Бенца. И говорит этак учтиво, но твердо:

«Пожалуй, с меня на сегодня хватит. Вы оба как хотите, а я кладу карты».

Помело если и удивился, то виду не показал, тоже прекратил игру. Эти двое давно в паре работают.

А у меня возникло подозрение: пока Рыжий проверял манжеты франусийца, не пропало ли у него самого что-нибудь из рукава или из-за отворота куртки? И не была ли это карта – вожак грифонов?

«Даже отыграться не хотите? – удивился Бенц, сгребая серебро. – Как это благородно, как по-дворянски… вы ведь оба дворяне, правда? Я это с первого взгляда понял».

Не знаком ты, Райсул, с Помелом и Рыжим, не то понял бы, почему весь игорный дом ржать начал, даже мы с Пузаном не удержались. У этой парочки словно малярной кистью на рожах написано, что родились они в придорожной канаве, а росли на каторге.

Ну, это им как нож в глотку – и деньги упустить, и посмешищем оказаться.

Переглянулись и кинулись нового друга провожать. Альбинец ему дверь отворяет, а Помело позади держится, поближе к кошельку.

Тут Бенц шляпу уронил, нагнулся поднять – да головой Альбинцу в живот угодил. Тот от боли пополам сложился. Бенц ойкнул, шагнул назад – Помело как раз ему под каблук ногой попал, до сих пор хромает. Я сунулся вмешаться, – а Бенц пошатнулся, на дверь оперся, так мне дверью в лоб прилетело.

Альбинец за брюхо держится, Помело воет и на одной ноге прыгает, у меня в глазах круги плывут, игроки от смеха на столы повалились.

А твой капитан говорит этаким несчастным голосом:

«Ой, какой я неуклюжий! Не надо мне было пить каррасийское вино. Пойду, может, на свежем воздухе полегче станет… Но мне здесь понравилось. Я завтра снова приду, можно? Вдруг опять повезет?..»

Не сомневайся, и назавтра ему повезло, и послезавтра. А потом он перебрался к Джакомо Ньето – по слухам, тамошних стервятников ощипывает.

А наши завсегдатаи хором клянут захолустный городишко Ульдамер, где по вечерам мальчики играют в карты со своими дядюшками…

4

 
Я врагов крупнее жажду,
По зубам и по уму,
Мне из них понятен каждый,
Я не ясен никому.
Я за ними наблюдаю,
Изучаю каждый шаг.
Вы, друзья, мне много дали,
Вдвое больше дал мне враг.
 

А. Дольский

Далеко не все деньги, добытые в игорных домах, Дик Бенц вносил в «корабельную казну». И не все время тратил на карты. Он шастал по городу, заводил знакомства (иногда весьма странные), сыпал налево и направо монетами, держал ушки на макушке, а язык на привязи.

Команда узнавала о похождениях своего капитана со стороны. Однажды Райсул и Хаанс принесли из порта рассказ о том, что Бенца на задворках старого склада попытались взять на клинки люди эдона Манвела – «за то, что сует свой острый нос куда не просят». Тут выяснилось, что Дик Бенц умеет драться не только шваброй. Портовый люд злорадно перешептывался: шайка манвеловских прихвостней расползлась латать шкуры, а молодой франусиец и царапины не получил.

Встревоженный погонщик попробовал урезонить бретера:

– Эдон Манвел опасен, как змея на солнцепеке. Оставили бы вы, сударь, его в покое.

– В покое? Не дождется. Я его издали видел – и узнал. Встречались мы, давно, я тогда был еще мальчуганом. Тогда он за дерзкое словцо попытался меня убить. Всерьез… Ничего, ничего, посчитаемся…

– Не просчитаться бы вам, сударь. Сталь – она сталь и есть, а тех головорезов, говорят, было восемь морд…

– Мой дядя, Рейнард Бенц, – хладнокровно откликнулся капитан, – обучая меня фехтованию, говаривал: «Запомни, племяш: одновременно тебя могут атаковать лишь четверо, а остальные крутятся вокруг и мешают этим четверым».

– А четверых, вам, сударь, неужели мало?! – возмутился старик.

– А четверо – это самое оно, – убежденно ответил достойный племянник Рейнарда Бенца.

Воспоминания о дядюшке навели его на мысль о другом Рейнарде.

– Юнга! Где юнга? Рейни, поди сюда! Где наши покрытые славой боевые палки? Учиться будем или нет?

Какое там «нет»! Юнга уже стоял перед ним, держа в руках две длинные палки (пусть и не покрытые славой, но вполне боевые) и глядел на капитана влюбленными глазами. Как бы ни был Бенц занят своими таинственными делами, перед сном он выкраивал время, чтобы позаниматься с мальчишкой фехтованием.

– Не стой на месте, колода! Двигайся! Остановился – ты покойник! Не пялься на мои руки! В лицо гляди, в лицо, тогда всего противника будешь видеть – и руки, и ноги… Опять встал?!

– Сударь, оставили б вы Олуха в покое, – посмела заметить капитану дерзкая пастушка. – Он и так умаялся, как каторжник в руднике. Весь день прачкам воду таскал.

– Мара, не лезь в наши с ним дела. Шпага – это не твой складной ножичек…

– У меня не ножичек, у меня наваха!

– Вот я и говорю: не твой складной ножичек! И хорошо, что умаялся! Меня дядя нарочно заставлял и воду таскать, и дрова колоть. Новичок обычно зажат, плечи и руки словно каменные. А устанут руки, так зажиматься перестанут… Рейни, куда повернулся?! Всегда помни, что противник может быть и за спиной. Перед глазами одно чучело маячит, а сзади, может, другое подбирается! Вон стена сарая – к ней постарайся спиной встать, она уж точно на тебя не набросится! А ты, Мара, чем людям под руку бубнить, ужин собери!

Мара ворчала, но невольно любовалась украдкой легкими движениями капитана. Если обычно Дик Бенц смахивал на востроносую птаху, веселую и любопытную, то с оружием в руках – даже с палкой! – он если и походил на птицу, то на опасную, способную заклевать противника…

А юнга заметно изменился с того дня, как получил имя. Чужому человеку он и сейчас показался бы забитым недоумком, но леташи удивлялись: ай да Олух! И держится прямее, и не шарахается от каждого резкого движения, и даже иногда в глаза глядит. Набрался смелости бегать по соседям и спрашивать: не надо ли воды натаскать или дров нарубить? И каждую заработанную полушку гордо несет в «корабельную казну».

Однажды юнга расхрабрился настолько, что задал вопрос халфатийцу:

– Райсул, а почему вас дразнят «корноухими»?

Тут же прикрыл голову руками, ожидая удара… но ведь спросил же, спросил о том, что разжигало его любопытство!

Леташ не обиделся. Он откинул длинные черные волосы и показал мальчику ушную раковину, край которой был косо срезан, так что ухо казалось заостренным. И обстоятельно объяснил:

– Мои предки родом из Агриана, с материка, который вы называете Эссейди, «владения Эссеи», а мы называем Вайя-ах, что означает «широкая земля». Когда четыре сотни лет назад в Агриан пришел пророк Халфа и провозгласил заветы Единого, некий правитель города, имя которого мои предки не сочли нужным запомнить, приказал страже схватить пророка и отрезать ему часть уха – так в Аргиане метили мошенников и злонамеренных лжецов. В тот же день Единый покарал правителя страшной болезнью: нечестивец гнил заживо, мясо отваливалось от костей… А пророк увел истинно верующих сюда, на Антарэйди, и на восточном побережье милостью Единого дал им возможность основать свою страну – Халфат…

Будь на месте наивного и невежественного мальчишки человек постарше, хоть немного знающий историю Антарэйди, он непременно уточнил бы, что на земле, куда нагрянули последователи Халфы, с древних времен жил народ, которому вовсе не показалось божественным промыслом появление с моря иноземной саранчи. И что халфатийцы огнем и сталью поработили этот народ, вытеснив непокорных за хребет, названный позже горами Пророка.

Но юнга глядел доверчиво и восхищенно. И Райсул без помех закончил:

– С тех пор последователи пророка в день совершеннолетия отсекают себе часть уха в знак того, что для истинного верующего никакое поношение не в позор.

* * *

Однажды ранним вечером, когда все уже собрались в своем временном жилище, капитан взволнованно сообщил, что пришла пора действовать.

– Эдон Манвел ду Венчуэрра покупает шхуну. Новенькую, только со стапелей. Уже и деньги за нее внес старому эдону Диого ду Квинтано. И эта шхуна должна быть моей!

Старый погонщик тревожно глянул на капитана, но промолчал. Остальные притихли, выжидая. И только дерзкая Мара не удержалась:

– Перекупить хотите шхуну, сударь? Неужто клад откопали? Так все равно не уступит вам ее ду Венчуэрра!

– А хоть бы и были у меня деньги, я бы этой барракуде и полушки не дал! – твердо отозвался Бенц. – Он за «Облачного коня» не расплатился. И еще мне… у меня… ну, давняя история, я вам уже рассказывал…

Капитан обвел команду жестким взглядом.

– Говорю сразу: я затеял мошенничество. Наглое. Может, попаду в рудник. Если доведется угодить под суд, постараюсь взять всю вину на себя. Но и тем, кто будет мне помогать, тоже может крепко перепасть поперек судьбы. Кто не хочет связываться с опасным делом – неволить не стану. Верну клятву, что дана в «Попутном ветре», и расстанемся по-хорошему. Даже если останусь один – от своей затеи не откажусь.

Воцарилось напряженное молчание, все замерли: каждый ждал, кто ответит первым.

И тут раздался спокойный голос Отца:

– А что за шхуна-то?

Все разом вздохнули. Никто не поднялся на ноги и не пошел к двери – и каждый в глубине души почувствовал гордость за сплоченность команды.

– Шхуны я не видел, – ответил капитан погонщику. – Маленькая, говорят. Всего два леската. Не «Облачный конь», конечно. Но уж очень удобный случай подвернулся, другого такого не будет.

– Что ж, сударь, рассказывайте, что вы затеяли. Как бы дело ни обернулось, я с вами.

Леташи дружно закивали.

– Эдон Манвел уже заплатил за шхуну, – начал Бенц. – Но документы на продажу еще не составлены: ду Венчуэрра не решил, на чье имя делать покупку. Сами понимаете: налоги.

Тут леташам не пришлось ничего растолковывать. Они и так знали: чем больше кораблей у человека во владении, тем больший налог с каждого корабля ему приходится платить в казну. Не только в Порт-о-Ранго – на всей Антарэйди так. И не один ду Венчуэрра покупает для своей эскадрильи корабли на подставных лиц, чтобы сэкономить на налогах…

Оказалось, что капитан не зря сыпал серебро в чужие ладони. Ему удалось узнать то, что было известно не всем даже манвеловским прихвостням. Доверенных людей ду Венчуэрры, которые обычно держали рот на замке, удалось угостить вином с капелькой зелья илвов. Того самого зелья, которое приготовил Филин. Упрямые языки развязались самым отличным образом.

Выяснилось, что ду Венчуэрра колебался, кого сделать хозяином шхуны: Хозе Сончеса, прозванного Порченым (да-да, того самого, что сжег «Облачного коня»), или некоего Ференандо-Без-Промаха (про которого Бенц толком ничего не узнал, ну и демоны с ним!). Оба для ду Венчуэрры – люди верные, исполнители самых подлых дел. Вот эдон Манвел и раздумывал: кого из них шхуной наделить? Это хороший подарок: проценты с прибыли каждого рейса. А если ду Венчуэрра умрет, подставной владелец станет владельцем настоящим…

И тут пришла весть: в Порт-о-Бонито – бунт на верфях. Разрушения и пожары… а верфи-то наполовину принадлежат ду Венчуэрре!

Понятно, эдон Манвел со своими головорезами помчался в Порт-о-Бонито. А Хозе Порченому написал бумагу для эдона Диого ду Квинтано – чтоб на Хозе, стало быть, шхуну записал.

Уехал ду Венчуэрра утром. Но сегодня эдон Диого в своем загородном доме празднует помолвку внучки, вернется поздно вечером. Значит, завтра Хозе Сончес явится к нему с письмом от своего хозяина.

– План-то у меня простенький… – развел руками Бенц, словно извиняясь перед командой за то, что не сумел измыслить нечто хитроумное и запутанное. И принялся излагать свою идею.

Когда он закончил, Отец задумчиво сказал:

– Может получиться… Только в самом начале, сударь, вы собираетесь заманить Порченого выпить вина. Это не получится. Я про этого негодяя слыхал кое-что.

– А кто бы мог задержать его по дороге?

– Если верить слухам… Женщина. Красивая женщина. Да не шлюха и не простушка с бедняцкой окраины.

– Да, – кивнул Бенц. – Мне тоже говорили: Порченый млеет при виде знатных барышень. Простолюдинки для него – не то…

– Ну и дурак, – прогудел боцман. – Нашу Мару принарядить, так все эти барышни толпой побегут топиться. Из зависти.

– Нашу Мару принарядить, – тихо повторил погонщик. – Хаанс, сынок, ты умница!

– Мару? – удивился капитан. – Мара, конечно, красавица… но там ведь не только красота нужна, но и хитрость!

– Хитрость?! – взвилась Мара. – Ну да, конечно, я же дурочка из деревни на болоте, в хлеву росла, с лягушками беседовала, в рогожу рядилась – так, думаете? Да я с детства воровкой была! Случайно лет пять назад узнала, что у меня дар – слушать лескатов… не то искали бы вы сейчас свои кошельки!

– А ну, цыц! – прикрикнул на нее старик. – Нашла чем хвастаться, дуреха! – И обернулся к Бенцу. – Сударь, она сумеет. Может, не столичную барышню, но приезжую, из захолустья, точно изобразит. Только ей слуга нужен, знатные барышни редко ходят по улицам в одиночку. Слугой буду я: старик не вызовет подозрения.

– Надо сразу, сейчас снять комнату в гостинице, – тихонько подсказала Лита.

– Правильно, – кивнул Отец. – Пойду и сделаю, пока ночь не настала.

Капитан вытащил кошелек, погонял монеты по ладони:

– Эх, мало осталось. На комнату хватит. На вино для Сончеса. И… и все, пожалуй. Я крепко потратился.

– А платье для Мары?! – вскинула Лита ладони к щекам. – Разве может она в таком виде… в мужских штанах, в рубахе леташа… И Отца надо переодеть. Разве он похож на слугу?

– Со мной просто, – отозвался Отец. – На соседней улице лавка старьевщика, он нас не разорит. А вот Мара… такого платья в той лавочке не найдется. Купить новое – не хватит денег. Занять у кого-нибудь на денек? Так у нас нет знакомой эдоны или эдонеты… Эх, задачка! Правильно говорил король Бенетус Мудрый: человек видит путь до самого горизонта, а споткнется о камень у самых ног…

Бенц закинул руки за голову, откинулся спиной к стене сарая, вытянул длинные ноги и усмехнулся:

– А полководец Гуриандеу Эрревилль сказал как-то: «Колесо, которое скрипит на каждом ухабе, далеко не уедет». Эту задачку я решу… Слыхали, о чем кричат на улицах зазывалы? В Порт-о-Ранго приехал театр Джоша Борхи. На Галечной улице пустует особняк, театр его снял. Будут давать «Прекрасную таумекланку», «Кинжал и фиалку», «Любимца богов»…

Команда во все глаза глядела на капитана, круто повернувшего разговор на другой галс.

– Ну и что нам за дело до этого балагана? – выразил общее недоумение боцман.

– Что б вы понимали в искусстве, бродяги, – мягко ответил Дик Бенц. Улыбка его стала мечтательной, нежной. – Это не балаган, а очень хорошая труппа. Когда-то в ней играла моя мать.

5

 
Чем дольше я странствую по свету,
Тем горше душевный неуют:
На сцене мне подают карету,
А в жизни руки не подают…
 

Л. Филатов

– Ах, Дик, таких актрис, как мы с твоей мамой, больше нет. Эти нахальные девчонки, которые сейчас крутят на сцене юбками, не актрисы. Они стреляют глазками в зрителей и подыскивают себе содержателя побогаче. Вот хотя бы Златокудрая Розабелла, которой отдали почти все мои роли, – я предсказываю, что она кончит свои дни в храмовой больнице для нищих! А сейчас ходит королевой, трясет желтыми кудельками… Вы кушайте печенье, милая девушка, кушайте! Давайте я повешу платок на окно: ставни рассохлись, сквозит… Ну, для меня-то и это дворец. Все-таки не в фургоне застрять посреди поля в грозу… Ах, кому я говорю про грозу? Вы же оба – небоходы! Как там в «Бесстрашном сердце»?.. «Мне вызов буре бросить не впервые! Со смехом правлю верный мой корабль сквозь ярких молний бешеную ярость!..»

Ни Дик, ни Мара не сказали Сибилле Крэй, что ни один капитан не поведет летучий корабль «сквозь молний бешеную ярость», а переждет непогоду в безопасном месте. А смеется над бурей небоход лишь в одном случае – если он спятил от ужаса и тупо хихикает за миг до крушения.

Не хотелось спорить с доброй хозяйкой. Так славно было сидеть в уютном полумраке и слушать, как по ставням хлещет дождь и как внизу стучат молотки (несмотря на поздний час, плотники сколачивали в просторном холле сцену и ряды скамей для зрителей).

Сибилла и ее гости устроились в крошечной каморке наверху. Должно быть, когда-то это была комнатушка служанки. Но Сибилла гордилась тем, что Джош Борха, тиран и деспот, все-таки выделил ей отдельную комнату, а значит, она, Сибилла Лебедушка, все еще одна из звезд труппы. И пусть Борха всячески ее притесняет, пусть Златокудрая Розабелла зацапала лучшие роли Сибиллы и посягает на оставшиеся – все-таки отдельная комната кое-что значит!..

Немногочисленную мебель, которую актеры обнаружили в пустующем особняке, они поделили по комнатам. Сибилле достался соломенный матрас, вроде тех, что служили постелями леташам Дика Бенца в их сарае. На матрасе рядышком сидели Сибилла и Мара, Дику вместо стула предложили бутафорский рыцарский щит, который откуда-то притащила гостеприимная хозяйка, а столом служил дорожный сундучок.

Это бы еще ладно: театр прибыл в город недавно, актеры не успели обустроиться. Но цепкий глаз Бенца заметил другую примету того, что положение Сибиллы в труппе стало шатким: свечи. Миранда Бенц не раз говорила, что скупердяй Борха экономит на всякой ерунде. Например, свечи и дрова выдает чуть ли не с истерикой – и только самым видным актерам труппы, а остальные уж как хотят…

Хорошо, что Дик догадался по пути на Галечную улицу заскочить в закрывающуюся уже лавчонку и купить пару свечей, не то беседовать бы им в темноте.

Но Сибилла держалась бодро. Когда она встретила гостей на пороге своей комнатушки и заахала, восторженно всплескивая руками, Дик поразился тому, как мало она изменилась. Возможно, яркий свет предательски выдал бы ее возраст, но сейчас, в мерцании свечи, Сибилла была той же прекрасной волшебницей, в которую когда-то был наивно и горячо влюблен маленький Дик. Осанистая, статная, белокожая, через плечо переброшена темная коса. А походка плавная – и впрямь лебедушка, правильно ее в театре прозвали.

Бенц умиленно обвел взглядом комнату. Платья и шали развешаны по стенам на гвоздиках, туфли аккуратно стоят в уголке, на двери красуется старая афиша – в полумраке ее нельзя прочесть, но Дик помнит торжественный текст о выступлении несравненной Сибиллы Лебедушки, любимицы четырех королевских дворов, в роли принцессы Кларентины в пьесе «Холодный бриллиант сердца».

Пахло гримом и духами. Дику был знаком этот запах – «Долина цветов». Мама тоже его любила.

Да и вся эта комнатка была – словно для мамы. Как будто здесь всегда ждут Миранду Бенц… нет, Миранду Ветерок, так именовали ее на афишах…

Вот сейчас откроется дверь, войдет она – легкая, веселая, действительно ветерок! – сбросит мокрую шаль и засмеется: «Ох, и дождь на улице! Подвиньтесь, девочки, я рядышком сяду…»

Бенц тихонько вздохнул и погрузился в воспоминания…

* * *

Невелика была у Дика семья – всего-то три человека. И как же мальчик любил всех троих!

Дедушка, без всякого сомнения, был самым мудрым человеком на свете. Во-первых, он был смотрителем книгохранилища, принадлежащего городу Ульдамеру. (Маленький Дик был уверен, что эта должность по важности вторая после королевского сана.) Во-вторых, дедушка был обладателем черной трости с бронзовым набалдашником в виде львиной головы. (Какое отношение эта дивная вещь имела к уму, Дик не знал, но твердо считал трость одним из доказательств превосходства Бенетуса Бенца над прочими горожанами.) В-третьих, дедушка рассказывал о древних героях, правителях и мудрецах так, словно они были его старыми знакомыми. И мальчик не сомневался, что, услышь эти герои и правители речи Бенетуса Бенца, они были бы польщены похвалой или глубоко огорчены порицанием.

Как и подобает мудрецу, дедушка не понимал самых простых вещей: почему тайком пробираться в сумерках на заваленный старыми вещами чердак гораздо заманчивее, чем идти туда же днем вместе со взрослыми; почему романы Неведомого Странника о похождениях отчаянного Бертрана Острой Шпаги (да, насквозь вымышленного, ну и что?) читать интереснее, чем «Жизнеописание девяти великих королей»; почему умение пройти по перилам моста от одного берега реки до другого ценится среди мальчишек куда выше, чем красивый почерк…

Но главное, Бенетус Бенц не понимал, что у настоящего мужчины может быть в жизни лишь одна заветная цель – стать капитаном летучего корабля…

Впрочем, некоторые разногласия не мешали мальчику любить деда. Когда Дик видел, как старик идет по улице в книгохранилище – невысокий, щуплый, в старомодном сером камзоле, какой-то трогательно беспомощный, – внук клялся себе, что никому не даст его в обиду.

А вот дядя – о, дядя в защите не нуждался! Потрепанный бойцовый петух в потертой кожаной куртке и в берете со сломанным пером, ужас тихого провинциального городка. «Головорез, бродяга, разбойник…» – шептались за его спиной добропорядочные обыватели, сроду не державшие в руках ничего опаснее хлебного ножа.

Рейнарда Бенца не одобряли, но втайне восхищались им. Бывший наемник тревожил куцее воображение городка, воплощал в себе иную жизнь – бурную, жестокую, опасную. Сам дух авантюризма упругой походкой шел по булыжным чистеньким улочкам – жилистый, одноглазый, со сломанной переносицей и шрамом через все лицо.

Наемник, вернувшийся в родной город, зарабатывал уроками фехтования. Когда Бенетус Бенц узнал о затее сына – предсказал ей полный крах. Какое фехтование в Ульдамере? Немногочисленные дворяне с грехом пополам научились у городских стражников держать в руках шпагу. А всем прочим эта забава и вовсе ни к чему.

Но мудрый старик ошибся (как это с ним частенько случалось в житейских делах).

К Рейнарду пошли учиться не только дворяне, которым сами боги велели уметь фехтовать, но и горожане без «деу» перед фамилией – были бы в кошельке деньги на эту причуду. За шпагу брались те, кто и не думал становиться бретером. Зачем? А затем!.. А чтобы!.. И вообще, вам сейчас не времена короля Гуиберта, когда только дворянам дозволялось носить оружие!

Отчасти дело было в желании пофорсить перед соседями. А отчасти играла роль притягательность грубого наемника, который так лихо поминал демонов, так грозно топорщил усы и так сверкал единственным глазом, что любой робкий и законопослушный лавочник сам себе казался разбойником под командой неустрашимого атамана.

Отблеск дядиной славы падал и на Дика – и мальчишка всей душой гордился отчаянным родственником. Лишь один недостаток видел мальчик в дядюшке: Рейнард Бенц не уважал небоходов и считал, что человек должен твердо стоять на земле, а не порхать под небесами…

Понимала мальчика только мать. Дик обожал ее.

Да, слышал он, слышал пересуды соседей: мол, нагуляла ребенка и бросила на руках у старика-отца… На такую чушь мальчуган даже не обижался. Как же бросила, если приезжает в гости?

Каждое ее появление было праздником. Старый дом оживал, даже половицы скрипели не сварливо, как обычно, а весело, музыкально. Все шло кувырком, летели к демонам уроки чистописания, откладывались занятия фехтованием. День превращался в длинную прогулку, и восхищенный Дик раскрывал перед своей королевой тайны морского берега и леса. А вечерами Миранда пела, танцевала, читала забавные и трогательные монологи из пьес. Она затаскивала в игру восторженно вопящего Дика, на скорую руку сооружая смешные костюмы из всего, что находилось в чулане и на чердаке.

Повзрослев, Дик понял, что актрисе Миранде Ветерок требовалось мужество, чтобы возвращаться в город, где ее помнили Мирандой Бенц. Ульдамерцы твердо знали, что родить без мужа – позор, а ремесло актрисы не приличествует уважающей себя женщине.

Но Миранда не пряталась в доме и не опускала глаза при встрече с добропорядочными горожанками. Голову держала высоко, улыбалась весело, с приветливостью, за которой скрывалась дерзость.

Мужчины не смели оскорбить сестру Рейнарда Бенца. А если встреченная соседка что-то зло шипела вместо приветствия, то получала в ответ сочувственное: «Соседушка, дорогая, что-то у тебя с голосом не то… да и цвет лица с моего прошлого приезда хуже стал. То ли желчь разлилась, то ли с мужем собачишься… Надо, надо себя беречь!»

Однажды маленький Дик азартно предложил:

«А хочешь, я им окна разобью? Чтоб тебя не обижали!»

Ответ прозвучал с неожиданной серьезностью:

«Они меня не обидят. Даже если очень-очень постараются – не смогут, не получится. Для меня не имеет значения, что они обо мне думают. А злятся они так потешно… Меня могут обидеть только семь человек».

«Кто?!» – сжал кулачки сын.

«Те, кого я люблю. Мой отец. Ты. Рейнард. Сибилла. Еще три человека, ты с ними не знаком. Из всех людей на Антарэйди меня могут ранить только семеро. Вот какая я у тебя сильная и неуязвимая!»

Только семеро?

Дик припомнил кое-что. Как на его расспросы о том, кто его отец, мама отвечала ворохом шуток и тащила его на берег собирать ракушки. Как дед пытался наставлять свою дочку на путь истинный – а та бросалась ему на шею, целовала и приговаривала: «У умного отца дурочка родилась!..» Как однажды дядя рявкнул на маму: «Уж мне-то не свисти свои ля-ля, я-то знаю, что вы за птахи – актрисы!» А мама схватила дедушкину трость, весело крикнула: «Ах, так?! Вызываю на дуэль!» – и атаковала брата. Тот расхохотался и принялся отбиваться подушкой с кресла.

Теперь мальчик видел эти случаи в новом свете. Мама боялась обиды от тех, кого любила, и защищалась так, чтобы самой не обидеть их. А на прочих она и сил не тратила.

Дику тоже захотелось стать неуязвимым. Постепенно, не сразу, но научился он не принимать близко к сердцу обидные слова. Не притворяться (это как раз было легко!), а действительно относиться к чужой злости, как к птичьему чириканью.