Текст книги "Два талисмана"

В старых платьях, пыльные и чумазые, актрисы походили на поденщиц, что не умаляло восторга Мирвика. Он ни на миг не забывал, что эти женщины умеют превращаться в королев, принцесс, чародеек.

– Как думаешь, – спросил Раушарни Мирвика, вдевая прочную нитку в иглу с большим ушком, – молодой Спрут насчет занавеса… слова на ветер пылью не бросает? Сумеет уговорить тетушку? Ведь кровь есть кровь, и родственные чувства стократ сильней, чем крепостные стены…

Манера Раушарни вставлять в речь фразы из пьес восхищала Мирвика. Он и сам охотно попробовал бы так, но с непривычки не рискнул и отозвался скромно:

– Да вроде не бренчит. Думаю, попросит госпожу супругу Хранителя. А уж как она скажет…

– То-то и оно – как она скажет… Шей, паренек, не отвлекайся. Вон с твоего края бахрома оторвалась, а ты пялишься на эти… эти цветочки с шипами. Погоди, вот повертятся они у тебя перед глазами, так надоедят, что и смотреть на них не захочешь. Как на унылый бесконечный танец струй дождевых по серой мостовой…

– Уж так мы тебе надоели, Раушарни? – кокетливо спросила Барилла.

– Как собаке блохи, – напрямую, без речевых красивостей сообщил старый актер. – Жаль, что не могу разогнать всю вашу шайку бездарей и играть все роли в одиночку!

– Как, и женские? – не удержался Мирвик.

Раушарни, задорно приподняв бровь, покосился на юношу. Ухмыльнулся. Поднялся, подошел к маленькому столику, стоявшему в углу сцены, где над разбросанными листами бумаги и очиненными перьями возвышались стеклянная чернильница и глиняный кувшинчик с крышкой. (Мирвик уже знал, что в кувшинчике разбавленное водой вино – напиток, которым великий артист любил промочить горло.)

Откинув крышку кувшинчика, Раушарни сделал несколько глотков. Обернулся к собеседникам, которые вдруг превратились в зрителей. И начал мягко, задумчиво:

 
Подернут пеленою лунный лик…
То облачко ль на миг его затмило?
Или мои печали отразились
В небесном зеркале – и замутили
Его холодный, чистый, строгий свет?
О милый, где ты? Приходи скорее!
Будь за окошком белый день – смогла бы
Я распахнуть окно и крикнуть ветру,
Чтоб он ко мне привел тебя, любимый!
Но ночь глуха, и даже ветер спит…
 

Казалось бы, седовласый господин с резкими чертами лица, читающий стихотворное девичье признание в любви, должен выглядеть глупо. А Раушарни – не выглядел! Он не пытался сделать свой голос тонким, как у юной девушки. Женственными были только интонации. В них звучали и нежность, и тревога, и грусть. Лицо старого актера смягчилось, глаза засветились.

У Мирвика перехватило горло от волнения. Он обернулся к Барилле и Джалене, чтобы поделиться своим восхищением. Но восторженные слова застряли на языке, едва юноша взглянул на поджатые губки красавиц.

До сих пор актрисы бросали друг на друга ядовитые взоры. Отвернись только Раушарни, они охотно возобновили бы недавнюю драку. Но сейчас, забыв на мгновение распри, они объединились перед лицом общего противника.

– Да, – вздохнула Барилла, – смотрю я на тебя, Раушарни, и вспоминаю: как же хорош ты был в «Принце-изгнаннике!»

– Конечно, – подхватила Джалена соболезнующе, – мужчине не дано передать в игре всю сложность женской натуры…

Мирвик поспешно склонился над пыльной тканью и заработал иглой, пряча усмешку, которая могла бы ему дорого обойтись, ибо во взглядах двух красивых злючек он прочел: «Да если еще мужчины женские роли играть начнут!..»

– Куры! – отозвался уязвленный Раушарни. – Прачками вам быть, а не актрисами! Что вы понимаете в искусстве декламации!

– Ну что ты, Раушарни, – пропела Барилла, – ты так страстно призывал возлюбленного, что у тебя под рубашкой женские грудки обрисовались…

– И нам стало страшно за твою невинность, – добавила Джалена.

– Козье стадо! – хмыкнул Раушарни. – Научились вертеть задами и трясти грудями – и уже считают, что им под силу передать тот чувств наплыв, что автор вдохновенный из-под пера волшебного излил…

Наступило короткое молчание. Мирвик подумал: должно быть, обе женщины лихорадочно ищут подходящие строки из какой-нибудь пьесы, чтобы побить противника его же оружием.

И эту паузу, словно удар клинка, срезали слова Раушарни:

– Лучшая на моей памяти женская роль была сыграна мужчиной.

Обе актрисы разом ахнули.

– Это когда ж такое было? – ревниво и недоверчиво поинтересовалась Барилла.

– То ли шесть, то ли семь лет назад. Вас обеих еще в труппе не было. Мы ставили «Верность Эсталины»…

Мирвик опустил на колени недоштопанную ткань. Раушарни собирался вспомнить что-то интересное, а все, что имело отношение к театру, занимало юношу неимоверно.

– Как вы знаете, в пьесе всего две женские роли: верная служанка властителя замка и коварная предательница. Когда я объявил труппе, что будем ставить «Верность Эсталины», и назвал имена актрис, которые будут играть, все прочее бабьё обиженно распищалось…

– А хорошо бы вновь поставить эту пьесу, – мечтательно прервала рассказ Барилла. – Роль Эсталины как раз по мне: трагическая такая, возвышенная… А на вторую роль… – Она быстро глянула на Джалену, презрительно скривила губки. – Ну, если поискать среди труппы, может, кто-то найдется…

– Не думаю, дорогая, что роль Эсталины – это твоё, – не осталась в долгу ее соперница. – Я читала пьесу. Эсталина, если не ошибаюсь, была совсем молоденькая.

– А ну, цыц, вы, обе! – поспешил Раушарни предотвратить новую вспышку свары. – Так вот, в день премьеры все актрисы труппы, кроме тех двух, ушли из театра. Мол, такая пьеса дурацкая, что глаза бы не глядели… Ну, ушли и ушли, зрителям дело до этого, как до наррабанского урожая кактусов… или что там произрастает, в Наррабане. Хуже другое: верной служанке и подлой предательнице, обеим этим идиоткам, показалось, что я с ними одинаково ласков. Ну, не дуры, а? Если бы я обходился с ними одинаково скверно, они стали бы лучшими подругами. А мое доброе отношение заставило их соперницами злобными сойтись, как сходятся волчицы из-за дичи голодною порой, во Вьюжный месяц…

Мирвик прикусил губу, чтобы не рассмеяться. Не было секретом, что чем хуже Раушарни обращается с актрисами, тем азартнее они рвутся в его объятия. И старость, бодрая и красивая, ничего в этом не изменила.

– Именно перед спектаклем эти дурищи принялись выяснять отношения. Ободрали друг друга, как рысь обдирает козу. Живого места на них не было! Предательницу кое-как загримировали, хотя пришлось ей играть старуху, мерзкую такую… еще и лучше вышло. А вот Эсталина захромала, на каждом шагу за колено хватается. Как тут играть?

– И впрямь дуры, – кивнула Барилла. – Не могли подождать, пока представление окончится…

– Вот именно. Где мне было взять другую актрису? Оглядываюсь. Вижу молодого безусого парня – он у нас на мелких ролях пробавлялся. Хватаю его за плечо и ору: «Платье ему!» Что роль знает, в том я не сомневался. Он хоть и был Отребье портовое, а память… всякому бы актеру такую память! Как парень ни отбивался, а выпихнули мы его на сцену. И как же он сыграл! Боги, как же он сыграл! Вам, гусыням, так не суметь, хоть в узел завяжитесь под платьями. А как он вопил в сцене пытки! Я боялся, что зрители ринутся на сцену – отбивать страдалицу у палача…

– Ой, да я же смотрел! – не удержался Мирвик. – Так это был мужчина?! А где он сейчас, этот актер?

Раушарни не успел ответить: из боковой дверцы на сцену выпорхнул человечек весьма примечательной внешности. Невысокий, с блестящей лысиной и овальной, как яйцо, макушкой, он не ходил, а словно приплясывал. С безволосой головой странно контрастировали пышные, кустистые брови, которые, не зная покоя, плясали вверх-вниз. Да и все лицо было удивительно подвижным: человечек то ухмылялся, то напускал на себя почтительный вид, то изображал трепет перед великим и грозным Раушарни, то залихватски подмигивал актрисам.

В руках у человечка были два крыла из обтянутых холстиной реек. По холстине было наклеено множество перьев.

Мирвик уже встречал этого человечка за кулисами и знал, что звали того Бики Жалящее Дерево. Бики был одним из самых ценных людей в театре, хотя ни разу не сыграл ни одной роли. Зато умел многое: шил из крашеной мешковины королевские наряды, воздвигал на сцене дворцы из всего, что подвернется под руку, клеил бумажные короны, мастерил из корявых палок посохи чародеев, лепил из глины морды чудовищ и нацеплял их на туловища из коряг – потом с этими тварями сражались пред очами зрителей бесстрашные воины.

Не таким уж мастером был Бики, не золотые у него были руки, зато и брал он за работу сущие гроши…

– Что ты приволок? – спросил Раушарни, заинтересованно подойдя ближе.

– Ты когда прикажешь подновить декорации? – вместо ответа вопросил Бики. – Купи краски, я сделаю.

– Обойдешься. Мне деньги не корзинами выдают, – отрезал Раушарни. – Так что принес-то?

Мирвик сдержал смешок. Он уже слышал, что великий актер был изрядно скуповат. Хоть и не был он владельцем театра, а лишь распределял деньги, которые выдавал ему Хранитель города, но каждый медяк очень неохотно выпускал из пальцев…

– Вот! – воскликнул Бики, размахивая холщовыми крыльями. – Мы всё гадали, во что королева превратит соперницу. В огромную белую птицу, вот! Джалена, мы наденем эти крылья тебе за плечи, а сверху накинем плащ. Так, в плаще, и будешь с королевой разговаривать. Когда она плеснет тебе в лицо колдовское зелье, ты упадешь, побьешься в судорогах и незаметно расстегнешь плащ. А потом поднимешься и расправишь крылья.

Джалена выронила иглу, вскочила, с ужасом глянула на ткань, усеянную взъерошенными, поломанными серо-белыми перьями:

– Я… вот это… мне надеть?..

Барилла тоже поднялась на ноги, встала рядом с Раушарни. Но если тот деловито оценивал взглядом новую задумку изобретательного Бики, то первая дама театра разгоралась злым восхищением.

Мирвик остался сидеть в волнах тусклой ткани. Его душевное состояние точнее всего можно было передать восклицанием: «Ух ты!» На его глазах творилось одно из тех театральных чудес, что не постигнешь даже с самой удобной скамьи в зрительном зале.

– Ой, какая прелесть! – низким, красиво вибрирующим голосом простонала Барилла. – Это куриные, да? Сколько курятников ты подмел, Бики? Как славно придумано! Королева плеснет в лицо сопернице зелье, та будет трепыхаться на полу, путаясь в складках плаща… и из груды ткани на глазах у зрителей поднимется большая курица! Великолепно! Джалена, ты умеешь кудахтать?

– Надо будет – у тебя научусь! – огрызнулась Джалена, не глядя на соперницу. Взор ее был прикован к грязно-белому оперению.

– Нет, – изрек свое веское мнение Раушарни, – не пойдет. Не комедию ставим. Не будет смотреться.

– Конечно, не будет смотреться! – очнулась Джалена от созерцания кошмара. – А кому нравится, пускай сам цепляет на себя этот… этот привет из курятника. – Она бросила быстрый взгляд на Бариллу. – Некоторым пойдет.

– Издали это будет выглядеть просто роскошно! – попытался Бики отстоять свое творение.

– Слышишь, Джалена? – промурлыкала Барилла. – Издали это будет выглядеть роскошно. Мой тебе совет: надень! Может, тебе повезет снова приманить Лейфати? Он в последнее время смотрит на тебя только издали…

– Ой, нужен мне твой Лейфати! – фыркнула Джалена. – Хоть скажи, правда ли, что его Раушарни подобрал в бродячем цирке? И как ты жалким фокусником не брезгуешь?

Барилла вскинула перед собой руки, явно собираясь вцепиться ногтями в лицо насмешнице.

– Красавицы, красавицы, – зачастил Бики, отважно встав меж двумя рассвирепевшими женщинами, – вы посмотрите, как это можно красиво обыграть!

Он замахал крыльями, вихрем взметнув пыль над старым занавесом.

Ответом ему было чихание Мирвика и три гневных голоса:

– Бики, уйди!

– Бики, унеси эту пакость!

– Бики, я же сказал: не пойдет! Проваливай!

Мирвик, хоть и отчаянно чихал, все же наслаждался разыгрывающейся сценой.

Бедняга Бики, пятясь под ураганом ярости, исчез за кулисами.

Барилла небрежно бросила:

– Оно и к лучшему. Курицу играть – не придворную даму изображать, тут мало смазливой мордашки. Для курицы мастерство нужно, а где ж его Джалене взять?

– Поживу с твое – наберусь мастерства! – отрезала молодая актриса.

Вроде безобидная фраза. Барилла ловила на лету куда более злые оскорбления и швыряла колкие ответы. Но именно в это мгновение она пожелала исполнить свой коронный номер, которым время от времени уснащала скандалы.

Красивое, ухоженное лицо зрелой женщины вдруг стало растерянным и беспомощным, как у маленькой избалованной девочки, которую впервые в жизни обидели. Белая рука метнулась к горлу, словно Барилле стало трудно дышать. Темные глаза, кипящие болью, скользнули по всем, кто был рядом, и остановились на Раушарни.

– Ты… ты слышал это? – неверяще произнесла она. – Ты видишь, как она обращается со мной?

Раушарни не кинулся утешать страдалицу. Джалена не сгорела на месте от стыда и раскаяния. А вот Мирвик…

Юноша бросил иголку и вскочил на ноги. На его глазах мучили и оскорбляли королеву его грез, которой он привык восхищаться из зрительного зала. Нужно было что-то делать… защитить ее…

– Воды… – негромко выдохнула Барилла. – Мне плохо… воды…

Мирвик метнулся к столу, схватил кувшинчик, из которого только что пил Раушарни (попутно смахнул на пол стеклянную чернильницу, но даже не заметил этого). Быстро заглянул под крышечку – пусто! – и рванулся было бежать за водой. Но рука Раушарни твердо ухватила парнишку за плечо.

– Куда, дурень? Представление пропустишь!

Барилла коротко всхлипнула, жалобно глядя на мужчин. Но Раушарни не растрогался. Он обернулся к Джалене:

– Смотри! В оба глаза смотри и учись! Тут тебе и надрыв, и поруганное величие, и горе в глазах! Вроде и страдает, а как красиво! Тебе так не суметь. Поэтому не ты у нас ходишь в первых актрисах. Публика ценит Бариллу!

Джалена от таких слов побледнела, а ее маститая товарка перестала судорожно вздыхать. Она все еще глядела оскорбленно и гневно, но умирать на этом самом месте явно передумала. И воды ей уже не требовалось.

– Если на представлении выдашь такой же накал страстей, – адресовался Раушарни уже к Барилле, – я тебя, глядишь, и зауважаю.

– Мне, конечно, твое уважение – что ведро бриллиантов, а только лучше б ты мне жалованье увеличил, – отозвалась знаменитая актриса голосом отнюдь не страдальческим, а очень даже деловым.

Мирвик глазами захлопал при виде такой перемены. Он чувствовал себя идиотом.

– Я тебе, чародейка ты наша, и без того плачу больше, чем любому другому в труппе, – вздохнул Раушарни. – Вот разве что Джалена захочет с тобой поделиться. – Он кивнул в сторону молодой актрисы.

– Жмот ты, Раушарни, – сообщила Барилла. – Не ценишь мое сценическое мастерство. А зритель как раз оценил. Вон как за водой дернул! – И она приятельски ухмыльнулась ошарашенному Мирвику.

Раушарни оглянулся.

– Это верно, еще как дернул, даже чернильницу раскокал… Заметешь осколки. И учти, утешитель обиженных красавиц: за чернильницу будет вычтено из твоего жалованья. А вы, краса театра, кончайте шитье, все равно за болтовней работы не видно. Приведите себя в порядок, чтобы на репетиции на вас глядеть было не противно.

Чумазые и злые дамы с достоинством удалились, оставив занавес валяться на сцене: таскать неподъемную материю – работа не для их ручек.

– Сейчас кликну актеров, чтоб помогли убрать эту проклятую тряпку, – хмуро сказал Раушарни. (По лицу видно: вспомнил обещания молодого господина Ларша насчет нового занавеса.) – А для тебя есть срочное дело. Бегом за чернильным порошком, нам сегодня много писать придется. Будем править монологи прямо на репетиции… Знаешь лавку «Что душе угодно»? У меня там кредит.

– Лавку знаю, а куда порошок сыпать?

Раушарни на миг задумался, потом откинул крышку глиняного кувшинчика: пусто!

– Сыпь прямо сюда. Не отмоется, ну да и ладно. Не жалко, не хрусталь…

* * *

Авита Чистая Земля, неестественно выпрямившись, сидела на табурете у кровати и глядела в лицо лежащей на постели старой женщины.

Мертвой старой женщины.

Авита мысленно говорила себе, что эта старуха, глядящая застывшим взором в потолок, – ее родственница, хоть и дальняя. Почему же совсем не тянет на слезы? Лезет в голову кощунственный вздор: как можно было бы написать картину – эта комната, мертвая женщина в постели, хозяйка дома что-то негромко говорит молодому темноволосому стражнику…

Что, кстати, говорит?.. Ах да, расхваливает тетушкины таланты к рукоделию.

– Вот эти занавесочки на окнах – госпожа Афнара их сама расшила! Правда, прелестный рисунок? – Тут Прешрина спохватилась и поспешно уточнила: – Занавесочки она подарила мне. И льняную скатерть, расшитую кленовыми листьями. Была бы здесь служанка госпожи Афнары, подтвердила бы, что это моё…

Авита небрежным кивком дала понять, что не претендует ни на занавесочки, ни на скатерть.

– А остальные родственники не будут против? – опасливо уточнила Прешрина.

– Что нам до них? – невесело усмехнулась Авита. – Мне двенадцать лет было, когда тетушка завещание составила и в храме заверила. Я – единственная наследница.

С явным облегчением хозяйка вновь затараторила:

– Уж такие золотые руки дали ей Безымянные! Вот, гляньте! – Нагнулась, достала из-под стола берестяной короб, вытряхнула на стол груду женских украшений и свернутых вышивок.

– Вот! Госпожа изволила всё аккуратно складывать.

Из учтивости Авита поднялась, подошла к столу, тронула кончиками пальцев действительно красивое бисерное колье – яркое, нарядное сочетание красного, оранжевого и желтого.

Прешрина закивала:

– Верно, барышня, из бисера она особенно любила плести. И разбиралась в нем. С первого взгляда могла сказать, которые бусины наррабанские, а которые силуранские. А уж до чего упорная была! Разбирали мы как-то втроем корзину с вещами, что госпожа принесла с собой… ну, втроем – это госпожа Афнара, ее служанка Гортензия и я. И среди всякой всячины нашли браслет из бисера. На кожаной основе, синий с голубым, узор вроде танцующих змеек… ну, очень сложная работа. Госпожа говорит: «Ну, не помню, откуда он взялся и как в корзину угодил! И не понимаю, как оно сплетено!» И с того дня она потеряла покой, все бисер нижет, голубой да синий. Обед ей соберут – еда остыть успевает, а она не идет кушать. На ночь ей стакан молока ставили, так она выпить забывала, служанка рассказывала…

Хозяйка, словно желая подтвердить свои слова, повела рукой в сторону маленькой резной полочки, прибитой у изголовья кровати… и вдруг осеклась.

На столике стоял высокий стакан, полный молока.

– Надо же, – озадаченно пробормотала хозяйка, – не выпила она вчера… А я и не заметила, пока с телом хлопотала…

Несколько мгновений Прешрина колебалась, а затем в глазах блеснуло упрямство мелочной скопидомки: «Не пропадать же добру!» Подняв стакан, женщина большими глотками выпила молоко.

– А то прокиснет, – извиняющимся тоном объяснила Прешрина барышне, вытирая молочные «усы». – Так я о чем… ах да, браслет… Исхитрилась-таки госпожа, сплела точь-в-точь такой же. Говорила – в каждую бисеринку нить трижды пришлось пропускать! Зато и не отличишь, какой новый, а какой давно в корзине валялся… Да вот я сейчас покажу…

Хозяйка вернулась к столу, разворошила поделки покойной Афнары:

– Да где же… что же это такое… нету! Ни одного браслета нету!

– И ладно, – с легким раздражением отозвалась Авита, которой надо было обсудить с Прешриной куда более важные вопросы, чем талант покойной рукодельницы Афнары.

– Да что «ладно»? – взвизгнула хозяйка. – Не «ладно», а Гортензия своровала! Некому больше!.. Ну, служанка, – пояснила она на вопросительный взгляд барышни. – Обоих браслетов нету… и еще что-то пропало, не вспомню сразу… – Шершавые, с крепкими короткими пальцами руки яростно рылись в груде украшений.

– Остальное прошу принять на память о жилице, – поспешно сказала Авита, чтобы прекратить эту неприятную сцену.

Вопли и сетования оборвались. Ладони хозяйки плотно легли на столешницу. Глаза Прешрины стали маслеными: хоть каждая вещица не была сокровищем, вся груда – недурной подарок!

Женщине захотелось достойно ответить на щедрость барышни.

– За проживание госпожи Афнары вперед заплачено, деньги не все вышли. Как раз хватит на погребальный костер. Пригляжу, чтоб все было как положено. Барышне только и надо будет поднести к костру факел и сказать: мол, спасибо, тетушка, что жила на свете.

– Вот славно! – обрадовалась Авита, на которую наводила тоску мысль о предстоящих хлопотах.

Ларш, про которого женщины успели забыть, встрял в разговор:

– Мне про смерть госпожи надо докладывать, а я толком не понял, отчего она умерла. Ушиблась обо что-то, верно?

Прешрина смерила наглого «краба» недовольным взглядом.

– Чем порядочных женщин перебивать, лучше бы мерзавку Гортензию ловил за кражу. А госпожа Афнара с того померла, что головой ударилась. На сундук полезла, оступилась – да о край сундука головой и…

– На сундук? – хором удивились «краб» и барышня.

– Ну да. Вон полочка приколочена, высоковато малость. Чтоб с нее что-то снять, надо на сундук забраться.

Прешрина, чуть подобрав подол, хотела привычно вспрыгнуть на сундук, чтобы показать, как добираются до полочки. Но побледнела, выпустила подол из пальцев:

– Я… ох… голова что-то кружится…

Авита поспешно подхватила женщину под руку, помогла дойти до стула.

Ларш нахмурился: «Пьяна она, что ли? До сих пор не было заметно… Нет, просто переволновалась. Шутка ли – в своем доме труп найти…»

– Что бы могло среди ночи понадобиться старой женщине на высокой полке? – спросил он.

– На полке-то ладно, – отозвалась Авита, – а вот чем она себе светила? В подсвечнике две свечи, новенькие совсем… Их сегодня меняли? – спросила девушка хозяйку.

Та отрицательно покачала головой, и Авита с тревогой заметила, что глаза у женщины странные – мутные, бессмысленные.

– Ага, – прикинул Ларш, – стало быть, упала хоть и вечером, но засветло еще… Госпожа обычно ложилась рано? – обернулся он к хозяйке.

Ответом было мирное сопение. Прешрина спала, прильнув к высокой резной спинке стула. На губах поднимался и опадал пузырь слюны.

– Понервничала, измаялась, – заботливо шепнула Авита. – Пусть спит, я потом еще зайду. А нам пора…

– Сейчас, – отозвался Ларш. Вспрыгнул на сундук, глянул на полку и сказал недоуменно: – Ни ночью, ни вчера ничего тут не было. Такая пылища, что таракан пробежит – борозду оставит…

* * *

За чернильным порошком Мирвик смотался бегом: боялся опоздать на репетицию. Ведь это же с ума сойти: ему, вчерашнему бродяге и мелкому воришке, предстоит увидеть то, на что дозволяется смотреть только тем из знатных и богатых господ, кто дружит с артистами! Да еще смотреть на игру актеров не из зала, а прямо со сцены! Мало того – указывать им, что говорить! Ох, Мирвик, воробушек с припортовой улицы, до чего же ты высоко залетел – выше и не надо! Предлагайте теперь Мирвику хоть должность городского советника – откажется!..

Должность городского советника ему никто предлагать не стал, а вот за водой сгоняли. Афтан, которого парнишка много раз видел в ролях доблестных воинов, поймал Мирвика в коридоре и брюзгливо сообщил, что кувшин на полке пуст. Тоном сварливой бабы он пообещал пожаловаться Раушарни на нерадивость и нерасторопность портового прохвоста, прибившегося к театру.

«Портовый прохвост» не стал доказывать, что совсем недавно приносил воду. Молча схватил кувшинчик и помчался на соседнюю улицу.

На улочке этой был не колодец, а маленький фонтанчик: заключенный в трубу ручеек, бегущий из расселины скалы. Как ни странно, возле круглой гранитной чаши, полной воды, не было болтливых девиц с кувшинами, парню не пришлось ждать очереди. Он сунул под тонкую струю один из кувшинчиков, что держал в руках, и нырнул в сладкие раздумья: как бы красивее изложить стихами угрозы королевы юной сопернице?

Кувшинчик наполнился. Мирвик хотел накрыть его крышкой – и обомлел: вода была угольно-черной.

Да провались в трясину Многоликая со всеми ее кознями! Как это Мирвик ухитрился забыть про чернильный порошок! Он же его и разводить-то правильно не умеет… можно ли писать тем, что колыхается сейчас в кувшинчике?

Огорченный парень наполнил водой второй кувшин и поспешил вернуться в театр. В душе его не звучали строки будущих стихов, а стыло ожидание нахлобучки.

В полутемном коридоре Мирвик поставил на полочку кувшин с водой и хотел было идти на сцену – но в недоумении остановился. По коридору на него надвигалось некое… э-э… некое сооружение: внушительного размера конус из ткани, натянутый на твердую основу и богато украшенный цветами и бантами.

Мирвик ойкнул и шарахнулся к стене.

Сооружение нырком ушло в сторону, из-за него возникла физиономия бутафора.

– Что, впечатляет?

– А то! – осторожно отозвался Мирвик. – Впечатляет. А что это такое?

– Головной убор королевы из «Двух наследников».

– Ничего себе… королевы когда-то носили такое?

– История не сохранила… – смутился Бики. – Я домыслил… опыт и фантазия… – И закончил обиженно: – А Барилла оказывается даже примерить!

Мирвик представил себе прекрасную Бариллу, увенчанную нелепым убором. Все равно что лебедю нацепить на голову кочан капусты!

– Поговорю с нею перед репетицией, – озабоченно сказал бутафор. – Может, передумает. А заодно гляну, как на Лейфати будет выглядеть вот это…

На локте бутафора висела цепь из плоских глиняных звеньев, выкрашенных золотой краской. Самое крупное звено украшал гигантский рубин, явно родом из стеклодувной мастерской.

– Этот рубин украшал золотой трон короля Джайката, – объяснил Бики. – Трон-то актеры по пьяни разломали в щепки три года назад, а рубин я спас. Хорош?

– А то! А уж как из зала будет смотреться! – отозвался Мирвик подцепленной сегодня фразой.

– Правда? – просиял Бики.

Тут Мирвик сообразил, что опаздывает на репетицию, и помчался по коридору, а Бики замешкался позади – возился со злосчастным убором, отвергнутым Бариллой.

Ну и зря парень торопился – все равно пришел первым!

По-хозяйски окинул взглядом сцену. Отметил, что с нее убрали занавес. Уселся за стол, поставил перед собою кувшинчик. Глянул на разбросанные листы бумаги, с важным видом взял перо (можно подумать, что он писать умеет!). И тут накатил страх: а вдруг он опять перепутал кувшинчики? Они же одинаковые, такие у любого гончара десятками продаются! Вдруг сейчас кто-то из актеров захочет пить – и глотнет чернил? Может, сам Раушарни…

Ух, спасибо Безымянным! Не перепутал! Вот она, блестящая черная жидкость! Мирвик макнул в нее перо и изобразил на бумаге все четыре известные ему буквы. Отлично пишет!

Потом парень вспомнил предупреждение торговца: «Осторожнее с чернилами! Порошок потому и дешевый, что едкий. Заляпаешься – кожа красными пятнами пойдет, чесаться будет. И отмываться замучаешься, несколько дней пятна держатся…»

Аккуратно прикрыл кувшинчик крышкой и поставил поближе к локтю – так, чтоб никто невзначай из него не отхлебнул.

Тут вошли Барилла и Джалена с веселой, говорливой свитой: четверо знатных молодых людей и Лейфати, первый любовник, в огненно-красном плаще, длинном и просторном, обвивавшем хозяина, словно пламя костра.

Барилла на Мирвика и взгляда не бросила. Капризно обратилась к Лейфати:

– Ой, я забыла кувшинчик с «зельем», которое буду плескать в лицо этой… разлучнице. Ступай, принеси!

Не говоря ни слова, роскошный красавец Лейфати повернулся и покинул сцену.

Джалена прикусила пухленькую губку.

Даже Мирвик, не искушенный в закулисных интригах, понял: эта сценка сыграна, чтобы унизить Джалену. Первая актриса театра словно сказала сопернице: «Тебя Лейфати бросил, а я ему приказываю, словно невольнику!»

Могла бы начаться очередная ссора, но тут вошел Афтан. Даже без кольчуги или картонного доспеха актер выглядел воином, а руки его казались неестественно пустыми без меча или лука.

«Это сколько же он портному платит? – подумал Мирвик. – Рубахи какие-то особые – так тело облегают, что каждую мышцу видно… И без плаща, этому плащ не нужен… этому нужно, чтоб одежда к телу льнула, тогда всем видно, какой он роскошный зверь – идет, мускулами поигрывает…»

Афтан заметил взгляд Мирвика. Ухмыльнулся, подошел к столу – и вдруг сделал стойку на руках на краю столешницы, ровно и прямо вытянув над собою ноги в дорогих мягких сапогах.

– Гимнаст балаганный, – вздернула носик Барилла. А Джалена презрительно фыркнула. Иногда противницы объединялись, как по сигналу боевого рога. Мирвик отметил про себя, что Афтан не ходит в фаворитах у двух злючек.

– Давайте, ехидничайте, – отозвался актер. – Я не стыжусь своего циркового прошлого, не то что ваш любимчик Лейфати.

И красиво спрыгнул со стола, вызвав аплодисменты молодых людей, что явились поглазеть на репетицию.

Глядя на жесткое, с правильными чертами лицо Афтана, Мирвик понял: на фырканье девиц тому и впрямь наплевать, а вот аплодисменты волнуют.

Джалена раздраженно обернулась к своим спутникам:

– А почему посторонние на сцене?

Барилла всплеснула руками:

– И верно! В зал, господа, в зал! На скамейки! На сцене место лишь людям театра!

Гости с хохотом попрыгали в зал и устроились на первой скамье.

Мирвик, приосанившись, сверху вниз (в прямом смысле слова) глянул на зрителей. Пусть все четверо были нарядно и богато одеты, пусть один был даже Сыном Клана, зато Мирвик только что был причислен к людям театра! И произнесли эти удивительные слова уста несравненной Бариллы!

Тут на пороге появился бутафор Бики, впереди него вплыл головной убор королевы.

Барилла, не дав Бики и слова сказать, обругала его за то, что он преследует ее с этим кошмаром в бантиках. Мол, наверченная из лоскутов жуть способна погубить репутацию женщины любого возраста и происхождения. И если действительно такое уродство когда-то носили королевы, то она, Барилла, в те времена лучше стала бы прачкой!

И все это – красивым, хорошо поставленным голосом, со скупыми изящными жестами, с постукиванием в такт словам носком изящной туфельки…

Эффект от ее выступления был смазан появлением первого любовника труппы. Лейфати нес кувшинчик, за которым его послала Барилла. Но отдать его женщине не успел: бутафор Бики, приунывший было от полученной отповеди, ожил и бросился наперерез актеру с воплем:

– А цепь примерить!..

Лейфати отнесся к примерке снисходительнее, чем Барилла: поставил свою ношу на пол рядом с «королевским убором» и позволил бутафору надеть себе на шею глиняную цепь, сверкающую золотой краской. Прошелся по сцене (зрители из зала бурно одобрили «драгоценность»), поднял на ладони звено с «рубином» и сказал с болью в голосе:

 
Что жалкий блеск мишурных украшений
Пред теплым светом милых серых глаз?
Что тяжесть драгоценного металла
Пред легким, мягким уст прикосновеньем?
Хотел бы я богатство, власть и славу
Швырнуть во прах к твоим прелестным ножкам!
Но в этом отказала мне судьба…
 

Небрежно поклонился на аплодисменты из зала, поднял кувшинчик и, подойдя к столу, уселся на него – поза вроде бы небрежная, даже вызывающая, но до чего изящная!