Текст книги "Колдун"

ГЛАВА 6

Киев поразил Егошу шумом и суетой. Казалось, нет здесь места для спокойных раздумий – все бежали куда-то, толкались и кричали на разные голоса. Даже на просторном княжьем дворе толпился люд – нарочитые с длинными мечами, пышно разодетые бояре, важные чужеземцы. Тут и там мелькали румяные безусые лица дружинников. По ним сразу можно было распознать, кто в почете у Ярополка, кто в опале, а кто просто по делу пришел. Пробегая мимо дорогого гостя, уный сиял радушием, а встречаясь с простым просителем, не выражал ничего, кроме горделивого презрения. На Волхва уные поглядывали с растерянностью – видать, никак не могли решить: что за человек пожаловал и как его привечать? А тот на молодых и внимания не обратил – взял Егошу за локоток и повел к небольшой ватажке просто одетых парней. Они послушно потеснились, давая место новому товарищу.

– Погодь здесь, – тихо сказал Волхв и скрылся в пестрой гомонящей толпе.

Егоша огляделся. Парни вокруг оказались примерно его лет. Один, с ярко рыжей копной волос на круглой голове, заметил растерянный взгляд болотника, протиснулся к нему:

– Тебя, паря, как звать? Егоша привычно соврал:

– Онохом.

– А меня Изотом, – обрадованно отозвался парень. – Я из эстов, тех, что живут у Варяжского моря. Пришел Киев поглядеть, а тут такая удача выпала – Ярополк младшую дружину набирает! Мне бы хоть уным к князю прилепиться, а уж там! – Он взмахнул длинными руками и чуть не ударил ладонью в лицо Волхва. Тот чудом увернулся и, схватив Егошу за рукав, поволок болотника куда-то через двор.

– Эй, ты куда? – удивленно выкрикнул сзади рыжий Изот. – Воевода Блуд велел всем, кто в дружину хочет, тут ждать!

Егоша было приостановился, но Волхв бесцеремонно пихнул его в спину:

– Ступай вперед. Чай, не на посиделках.

И Егоша послушно поплелся за ним, стараясь не потерять из виду его узкую спину. За время пути к Киеву он убедился – Волхва лучше слушаться. Новый знакомец не лгал, предупреждая: «Я знаю то, о чем ты и помыслить не решишься». Порой Егоша задумывался – а есть ли на свете хоть что-нибудь, чего Волхв не ведал бы? Он был везде, как в своем дому, со всеми умел столковаться, на все вопросы ответы знал… Только не любил никого и никому не верил. Сам как-то раз признался:

– Ты у меня единственный друг. – А потом добавил: – Запомни – если хочешь средь людей возвыситься, никому не доверяй!

– Как же… – заикнулся было Егоша, но Волхв перебил:

– И лгать научись так, чтобы всем угодным быть. Егошу сперва покоробило от его слов, но, пораскинув умишком, осознал – Волхв прав. Ведь солги Егоша родичам, не понадейся на их справедливость – не пришлось бы воровски убегать из родного печища. А не доверился бы в ночи людским голосам – сохранил бы сестру…

– Эй, лапотник, рот не разевай! – сильно толкнул его плечом высокий рыжеусый мужик в богатой одежде.

Егоша его не разглядел, выплюнул сгоряча:

– Сам его прикрой, покуда кулаком не заткнули!

Оказавшиеся рядом люди, заслышав яростный выкрик болотника, ахнули, подались в стороны, только верный Волхв не отошел – остался стоять рядом, плечом к плечу. Рыжеусый насупился, положил ладонь на рукоять длинного меча:

– Ты кто такой?

Теперь уже Егоша увидел и меч, и богатую одежду, и пояс с варяжскими подвесками. В голове зашумело от страха. Не уного облаял – кого-то из нарочитых!

– Он мой брат. – Прикрывая остолбеневшего болотника плечом, перед нарочитым вырос Волхв. – Пришел в дружину наниматься. Возьми его, воевода. Он сильный, ловкий, а уж смелый какой – ты сам видел!

Воевода?! У Егоши отнялся язык, даже если бы и захотел извиниться – не сумел бы. Стоял и тупо глядел в землю, думая об одном: уж коли решит воевода наказать его, так пусть пощадит хоть Волхва!

– Откуда явились? – внимательно оглядывая Волхва, поинтересовался воевода.

– Из Приболотья.

Вокруг оживились. О Приболотье и в Новгороде немногие слышали, а уж до Киева слухи о нем доходили только в байках да песнях. Егоша затравленно заозирался, скользнул глазами по вытянутому лицу подоспевшего на шум рябого Изота. Тот мигом отвернулся. «Боится показать, что со мной знаком, – догадался Егоша. – Прав Волхв – нельзя людям верить!» От презрительного гнева заклокотало что-то в горле, и страх отпустил. Не было больше перед Егошей грозного воеводы, а стоял обыкновенный мужик в дорогой одежде, хмурился, прикидывал – наказать парня или добром отпустить, – и был он, как все люди, доступен лести.

Егоша встряхнулся – зря, что ли, проводя с Волхвом долгие дни он вслушивался в каждое его слово? Сейчас самое время припомнить Волхвову науку. Отодвинув друга, болотник выступил вперед:

– Я наниматься пришел, со мной и говори!

– Ах так? – притворно удивился воевода. – И как же мне величать тебя?

– Все Онохом зовут, но для знаменитого воеводы так назовусь, как он пожелает!

Польщенный словами болотника, воевода пощипал длинный ус и, смирив загоревшуюся было ярость, сердито спросил:

– Приболотье к Новгороду ближе, чего ж тебя в Киев понесло? Почему к Владимиру на службу не пошел?

Егоша хитро улыбнулся:

– К киевскому князю даже эсты служить приходят. Чего же словену желать?

– Умен, – хмыкнул воевода и добавил: – К тому же хитер…

Поняв, что гроза миновала, любопытные стали расходиться. Отважившийся протолкаться поближе, чтоб помаячить на глазах у нарочитого, Изот делал болотнику непонятные знаки, но теперь настала Егошина очередь не признавать его. А еще пришло вдруг понимание, что сейчас все зависит от одного лишь слова. Сыщет то слово вовремя – станет дружинником, не сыщет – пойдет безродным скитальцем по свету. «Рыжий Блуд», – вспомнились слова Волхва. О ком он так говорил? Не о киевском ли воеводе? Егоша скосил глаза на друга. Словно прочитав его мысли, Волхв едва кивнул. Собравшись с духом, болотник выпалил:

– Велика честь служить Ярополку, а еще большая честь быть принятым в дружину самим Блудом!

Попал! Голубые глаза воеводы загорелись гордыней, под усами мелькнула довольная улыбка. Могучая рука легла на Егошино плечо:

– Коли так, ступай в дружинную избу. Отыщи там хромого Лаготу и скажи, чтоб сыскал он тебе дело. Будешь уным!

Толпа расступилась перед воеводой и с шумом сомкнулась за его спиной. Только тогда Егоша почувствовал, как устал. Никогда раньше он не громоздил столько лести, не носил в душе столько притворства.

– Молодец! – обнял его Волхв. – Я-то боялся: сморозишь какую-нибудь глупость – оба пропадем.

– Оба? – не поверил Егоша. Черные глаза Волхва налились обидой:

– Ты что, думаешь – я тебя оставил бы? Егоша вспомнил, как маленький служитель богов закрыл его собой, как назвал братом, как, не дрогнув, выстоял под гневным взором Блуда. Раскаяние обдало жаркой волной.

– Нет, что ты! – покаянно произнес он и, оправдываясь, забормотал: – Очень я испугался… Сам не ведаю, что говорю.

– Оно понятно. – Волхв легко шлепнул его по спине, засиял улыбкой. – Я сам страху натерпелся. Блуд крутостью своей всем известен. А уж хитер как! Ты нынче самого хитрого перехитрил.

От похвалы друга у Егоши потеплело на сердце. И на душе полегчало. Действительно, чего он худого сделал? Ну, польстил немного воеводе, так от этого никому хуже не стало. Вот Изоту впрямь трусости своей стыдиться надо!

– Пойдем, – потянул он Волхва. – Блуд велел Лаготу отыскать.

Неожиданно друг уперся и, словно затаив в душе что-то скверное, потемнел лицом. Не понимая, Егоша упрямо тащил его за собой.

– Погоди. – Волхв вырвался и замер перед болотником с потупленной головой. – Я с тобой не пойду.

– Как это «не пойду»?!

– Так. Ты уным стал, а я обещание свое выполнил – привел тебя в Киев и, как сумел, помог устроиться. Теперь у тебя своя дорога, а у меня своя.

Егоша не верил. Смотрел на приятеля, слышал его слова, понимал его правоту, а поверить не хотел. Прирос он к Волхву всем сердцем, прикипел душой, не мыслил себя в шумном Киеве без верного друга.

– Как же я? – жалобно спросил он. Волхв пожал плечами:

– Тебе теперь все дороги открыты. Коли будешь таким же умным, как нынче, – скоро нарочитым станешь.

– А ты? – глупо прошептал Егоша.

– Я в леса подамся. Мне без простора и воли – не жизнь, а мука.

Откуда-то повеяло легким ветерком, донесло знакомый с детства дурманящий запах хвои. Боль ткнулась в сердце каленой стрелой. Не выдержав, Егоша едва слышно простонал:

– Может, и я с тобой?

– Ты вроде хотел вновь жить начать? – заглядывая болотнику в глаза, удивился Волхв. – Я ведь все знаю. И как ты мучился, убив Оноха, и как болел, когда сестру потерял. И имя Оноха ты взял неспроста: долг убитому отдать решил – за него жизнь прожить. А коли я прав, то подумай – чего бы он пожелал? Разве ушел бы с княжьего двора? А Настена? Как о ней узнаешь, если пойдешь со мной?

Егоша дрогнул, ткнулся лбом в узкое плечо Волхва. Чародей вытащил самое тайное из его души, взял на свои плечи половину его беды… Никогда уже не будет у него такого друга. Станет он как старый дуб, встреченный на реке Припяти, на камышовой косе, как раз там, где Припять впадает в великую Непру. Стоял дуб, тянулся через реку к зеленым полям, а с места сойти не мог…

– Ты не грусти, – ласково пригладил его волосы Волхв. – Я приходить к тебе буду. Думаешь, мне без тебя легко будет? Ты мне уже не другом – братом стал! – И пошутил сквозь слезы: – Младшим…

– Эй, Онох!

Егоша повернулся на окрик. Сквозь толчею к нему пробирался рыжий эст. Дойдя, просительно скривил веселое веснушчатое лицо:

– Онох! Тебя воевода приметил. Может, замолвишь и обо мне словечко?

От негодования Егоша задохнулся. Развернулся к рыжему всем телом, еле сдерживаясь, чтоб не ударить, а потом вспомнил, как Волхв учил его таить в себе и гнев, и радость, как твердил, что чувства человеческие – открытая брешь в кольчуге, и, понизив голос, тепло откликнулся:

– Погоди, друг. Дай с братом попрощаться.

– С братом? – Изот завертел головой, вылупил и без того круглые глаза: – А где он?

Похолодев, Егоша оглянулся. Волхва рядом не было. Ушел! Избегая тягостного прощания, растворился средь людей… Где теперь искать его, как звать?! Егоша всхлипнул, оттолкнул эста и, едва различая плывущие навстречу лица, пошел прочь. Ничем не рознясь, они сливались в сплошное размытое пятно. «А ведь теперь всегда так будет, – внезапно уразумел Егоша. – Ведь во множестве человеческих лиц я буду искать лишь два – Волхва и Настенино. А остальные протекут мимо сплошной полосой, растянувшейся от рождения до смерти».

ГЛАВА 7

Седой тощий знахарь ворожил над Настеной: водил над ее склоненной головой длинными руками и что-то бессвязно напевал. Раньше Варяжко казалось – прикидываясь, будто лечит, старик попросту дурачит его и Настена неизлечима, но теперь нарочитый поверил знахарю. Весь березозол тот лечил девчонку, а едва позеленил поля травень – Настена очухалась. Может, и не совсем излечилась, но начала говорить и даже изредка улыбаться. На радостях Варяжко решил захватить ее с собой в Киев, но знахарь заупирался:

– Исполох из человеческого сердца надобно с корнем драть. Иначе вновь вырастет. Оставь девку в Полоцке – присмотрю за ней, а в червень месяц приедешь с князем, тогда ее и заберешь.

– Я за ней не хуже тебя присмотреть могу, – понимая его правоту, огрызался Варяжко.

В ответ знахарь лишь смеялся, скаля ровные, крепкие зубы:

– Ох, зацепила тебя девка! Ох, зацепила! Самому лечиться впору! А подумал ли о том, что делать станешь, коли не захочет она ждать тебя, коли запросится домой, в свое болотное печище? Она ведь с виду лишь хрупкая, а внутри крепче кремня – ничем ее не уломаешь, если чего не захочет. А ты ее хворобой попользоваться решил, умыкнуть надумал… Стыдно!

От этих слов Варяжко становилось не по себе. Он не хотел вспоминать, что у исполошной девки есть родичи. Своей ее считал. Вез ее в Полоцк, словно бесценную, случайно доставшуюся ему в дар вещицу, и помыслить не желал, что однажды она станет жить сама по себе. От этих мыслей ныла душа, словно старая рана перед грозой… Чуял нарочитый – изменилось в нем что-то с той ночи, когда впервые охранял Настенин сон, надломилось, эта надломленная часть утонула в ее озерных глазах.

– Ты не печалься, – утешала Варяжко прозорливая Рогнеда. – Мне девочка твоя по нраву. Привечу ее, будто подругу, сберегу до твоего приезда… Вместе ждать будем: я – Ярополка, она – тебя…

Варяжко ведал – княжна не бросается словами попусту, но все же с отъездом тянул. Ждал чего-то…

– Все. – Знахарь встряхнул пальцами, словно освобождая их от тяжкого груза, и Настена медленно открыла большие чистые глаза. Увидела Варяжко, его задумчивое лицо и светло улыбнулась:

– Ох, как я рада тебе, хоробр! – А потом углядела высокие сапоги, походный наряд и потухла, дрогнула голосом: – Уходить собрался?

– Да… – тихо ответил Варяжко и, сам не зная почему, принялся оправдываться: – Меня Ярополк ждет. Загостился я в Полоцке. Сама небось ведаешь, времена нынче не те, чтобы надолго князя одного оставлять: Владимир возле его невесты крутится, воевода Блуд в первые киевские бояре лезет, князю советовать норовит… А с его советов добра ждать не след… Надобно за Ярополком приглядывать.

Настена засмеялась:

– Говоришь так, будто Ярополк не князь, а дитя неразумное.

Варяжко ее смех обидел. Хотелось, чтобы из-за скорого расставания пролила она хоть одну слезу, а она шутила беспечно. Обида сдавила горло, злые слова выплеснулись помимо воли:

– Я подле князя и в беде, и в горести буду! Не оставлю его меж чужими людьми, как твой братец тебя оставил!

Голубые девичьи глаза округлились, потемнели.

– Нет! Егоша не таков! – обиженно выкрикнула она и вдруг осеклась, зажала рот ладонью, испуганно глядя на Варяжко.

Тот замер. Впервые Настена назвала брата по имени. До того и говорить, и вспоминать о нем не желала. Едва принимались расспрашивать ее о родичах – сразу замолкала и, делая вид, будто ничего не слышит, прятала глаза. Сперва Варяжко думал: не помнит она, болезнь стерла родные лики, а потом неожиданно уразумел – таится девка. Не желает открывать своего рода-племени. «Брата опасается, – решил тогда, – думает, что сыщем и вновь к нему отправим. А он ее опять бросит. Коли сумел оставить ее средь чужих, знать, не видела она от него ни любви, ни ласки. Вот и боится». Варяжко хорошо помнил черноглазого брата Настены – его узкое, будто мордочка хищного зверька, лицо, щуплую фигуру, странную одежду. Нарочитый поклялся – коли доведется встретиться, поквитается с ним за все Настенины печали…

Девушка наконец оторвала руки от лица и сипло вымолвила:

– Уходи!

Будто плетью хлестнула. Сказал бы так Варяжко кто-нибудь другой – поплатился бы за грубость головой, но перед Настеной ему стало стыдно за себя. Зачем оскорбил девочку, растревожил ей душу?!

– Прости, – попросил он робко.

Неумолимые глаза-льдинки твердо смотрели мимо него.

– Уходи, – повторила она.

Привлекая внимание нарочитого, в углу негромко кашлянул знахарь. Варяжко взглянул на старика. Тот едва заметно качнул головой в сторону двери, подмигнул. Ведуну нравился верный и смелый посланник киевского князя. И госпоже Рогнеде он был по душе. А приглянувшаяся киевскому нарочитому девчонка, хоть вышла из бедного болотного рода, оказалась на редкость умна и мила. Знахарь видел, как вспыхивали ее щеки, если рядом появлялся могучий нарочитый, потому и не хотел меж ними ссоры. «Уйди пока, – мысленно приказал он Варяжко, – я с ней потолкую. Сама к тебе придет. Дай ей время отойти от обиды».

Варяжко вздрогнул, словно старик молвил не про себя, а гаркнул прямо ему в ухо, но, уразумев, быстро вышел и громко хлопнул дверью.

Изба знахаря, любимца Рогнеды, стояла прямо у реки. Поскольку ведун был известен на все кривичские земли, люди проторили к его двору ровную, наезженную дорогу. Огибая княжий двор, она лениво втягивала свое пыльное тело прямо в знахаревы ворота. По ней и зашагал Варяжко к княжьим хоромам. Но не успел ступить и трех шагов, как налетел на выскочившего из-за поворота мальчишку.

– Ой, нарочитый! – сгибаясь и упирая руки в ходящие ходуном от быстрого бега бока, обрадованно выдохнул тот. – Послы из Нового Города от князя Владимира приехали. Княжну требуют. Рогволд велел тебя с киевской дружиной кликать. Так сказал: «Владимир нахрапист, и новгородцы ему под стать. Неровен час – полезут в драку. Зови киевлян…»

Варяжко смел паренька в сторону, бросился бегом к высоким княжьим хоромам. На просторном дворе Рогволда и впрямь толпились пришлые. По дубинам в руках и простой одежде сразу было видно – новгородцы. Не приглашая их в избу, Рогнеда стояла на крыльце и презрительно хмурила собольи брови. Варяжко она заметила сразу и, едва приподняв в улыбке уголки губ, гортанно заговорила:

– Что привело на мой двор славных послов новгородского князя? Беда иль радость?

Варяжко протиснулся к своим стоящим чуть в сторонке дружинникам, быстро оглядел всех. Ратники, видать, сообразили – все были при оружии. Да и замершие по правую руку княжны кривичи выглядели отнюдь не безобидно. Затертые меж двумя дружинами новгородцы казались просто жалкой ватагой оробевших мужиков. Только речи у них были совсем не робкие.

– Просит тебя, княжна, князь Владимир пожаловать к нему в гости. Город наш тебе подарки дорогие готовит. Примем с почетом великим, как и положено будущую нашу княгиню принимать!

Наглец! Варяжко хватился за меч, но на его ладонь неожиданно опустились чьи-то тонкие пальцы. Не повернув головы, он уже знал, кто это. Но все-таки повернулся, глянул. Настена ласково улыбнулась ему, не отнимая руки. Сердце нарочитого подпрыгнуло, окатило душу жаркой волной. Едва сдержался, чтоб не прижать девчонку к себе, не стиснуть жадным ртом ее мягкие улыбающиеся губы.

– Княгиню будущую принимать желаете? – усмехнулась с крыльца Рогнеда. – Так ее и зовите. А мне в Новом Городе делать нечего. Я с хоробрами Ярополка пойду. В Киеве меня княгиней назовут!

– Не прогадай, княжна! – выступил вперед один из новгородцев – тяжелый, коренастый мужик с окладистой кудрявой бородой до пояса. Варяжко хорошо знал его – встречаться доводилось частенько…

– Иди за Владимира, покуда зовет. Добром не пойдешь, силой возьмем!

От ярости Варяжко сжал зубы. Он не мог отомстить новгородцу за обидные слова – быть битыми наглым пришельцам иль нет, на этом дворе решала Рогнеда. По красным лицам стоящих напротив кривичей он понял – они тоже ждут только знака княжны, а затем изрубят нахальных новгородцев, как капусту! Но, словно не расслышав угрозы, Рогнеда беспечно улыбнулась:

– Я с Владимиром, сыном презренной рабы, и за стол один сесть погнушаюсь! А у жениха моего, светлого киевского князя, дружина побольше, чем у вашего князька. Так что, коли он хочет силой мериться, – пусть грозит не мне, а Киеву. – И, отворачиваясь от послов, небрежно добавила: – А вы, гости дорогие, ехали бы домой, покуда не стемнело. Путь-то не близкий.

Опешившие новгородцы завертели головами. Кто-то из Варяжкиных ратников восхищенно ахнул, на лицах кривичей появились довольные улыбки. Даже отец Рогнеды Рогволд не сумел бы ответить лучше. Он тоже стоял рядом с красавицей дочерью, улыбался в усы. Прежде чем скрыться в избе, Рогнеда чуть приподняла узкую руку, махнула ею Варяжко. Поняв приказание, тот стряхнул с руки Настенины пальчики и выступил к новгородцам:

– Ступайте отсюда. Княжна дала ответ. Теперь несите его вашему безродному князю.

Один из молодых новгородцев прыгнул к нему, оскалился:

– Наш князь вашему брат!

– По отцу брат, – невозмутимо поправил Варяжко. – А по матери – безродный он!

Новгородцы взроптали, сдвинулись, плотно обступив нарочитого. Он только теперь заметил, что Настена так и не отошла, осталась рядом, взирая на обозленных новгородцев ясными глазами. Стараясь придвинуться поближе к ней – на случай схватки, – Варяжко сдавленно произнес:

– Я драться не Хочу. Ступайте, как княжна велела. – А коли не пойдем без Рогнеды? – блестя злыми глазами, спросил круглолицый молодой новгородец.

– Тогда силой выкинем.

За спинами пришлых забренчали оружием Варяжкины молодцы и кривичи. Однако, оказавшиеся не такими уж трусливыми, новгородцы даже голов не повернули. Давно приученным загодя чуять запах крови чутьем Варяжко понял – ссоры не миновать – и опустил руку на меч.

– Вы смелые хоробры, новгородцы, – неожиданно зазвучал из-за его спины звонкий девичий голос. – Ради князя своего жизни не щадите. – Выскользнув вперед, Настена встала перед пришлыми. – Многое я слышала о вашем князе. Люди говорят, будто разумен он на редкость и смел необычайно. А что мать его ключницей была, так на то разве можно обижаться? Бабкой-то ему сама великая княгиня Ольга приходилась!

Длиннобородый новгородец, оторопело глядя на Настену, задумчиво нахмурился и наконец выдавил:

– Ты-то, возгря, кто такова, чтобы вмешиваться?

Желая закрыть неразумную девчонку, Варяжко было повернулся, но она вытянула руку и мягко коснулась ладонью груди стоящего напротив новгородца:

– Я – люд русский. Слуги Ярополка своего князя славят, слуги Рогволда – своего, а я ни под каким князем не хожу, вот правду и сказываю. Ничем Владимир их не хуже. Потому и спорить не о чем. А из-за слов пустых кровь лить не достойно. Не слова обидные вашего князя позорить будут, а дела ваши неразумные, коли их допустите!

Она замолчала и, покорно склонив перед новгородцами голову, тихо шагнула за спину Варяжко. Чего-чего, а таких речей он от Настены не ждал. И пришлые не ждали. Длиннобородый озадаченно теребил пальцами пояс и силился заглянуть за Варяжкину спину – узреть еще разок пигалицу, осмелившуюся назвать себя людом русским. А Варяжко, хоть и было обидно за своего князя, но чуял в словах Настены правду, потому и не сказывал ничего против.

Длиннобородый немного подумал и признал:

– Не ведаю, что это за девка, но она дело говорит. Бросай оружие! – И он опустил свою палицу на землю.

Услышав его слова, остальные новгородцы нехотя побросали оружие. Варяжкины дружинники расступились. Длиннобородый первым прошел меж ними к своему жеребцу, вскочил в седло и, прежде чем хлестнуть лошадь плетью, пронзил Настену синими глазами:

– Запомню, как ты нас почтила и надоумила. Будешь в Новом Городе, спроси Добрыню – привечу как дорогую гостью! Поехали!

Он ухнул, дернул поводья. Взметнулась пыль за лошадьми, и пропали новгородцы, словно и не были.

– Добрыню? – раздался за спиной Варяжко шепот Настены.

Он обернулся, поглядел в ее удивленные глаза:

– Это дядька Владимира. А ты не знала?

Она покачала головой. Варяжко усмехнулся. Вот почему была она столь смела – не ведала, с кем дело имеет, не знала, что говорит с самим боярином Добрыней! Опасливо опустив ладонь на ее склоненную голову, Варяжко пригладил выбившийся из-под кокошника светлый локон:

– Ничего… Ты его не бойся. Он слово держать умеет.

Коли сказал, что всегда тебя приветит, значит, так и сделает, что бы ни случилось.

Он не успел договорить – кто-то бесцеремонно пихнул его сзади. Варяжко дернулся было осадить нахала, но осекся, раскрыв рот. Рогволд не часто выходил из терема, и уж коли выходил, то дрожали все – от нищего лапотника до любого нарочитого. О полоцком князе болтали многое. Судачили, будто он без меры суров и силен, но сам Рогволд был темен, словно бездонный колодец. Ни с кем не дружил, ни с кем не ссорился и говорил редко – больше слушал да запоминал. И любви в нем было, что в старом полене. Варяжко знал: отдавая Ярополку дочь, Рогволд заботился лишь о своей выгоде. А нынче, нависая над Настеной, полоцкий князь походил на медведя-шатуна, разве что не рычал. «Убьет девку, – мелькнуло в голове Варяжко, – не простит, что сына ключницы с ним равняла!» Невольно он прикрыл Настену плечом.

– Тебя Настеной кличут? – неспешно спросил Рогволд. Совсем не испугавшись, она кивнула. Верно, знахарь заранее заговорил ее от всех исполохов!

– Будешь мне гостьей, а дочери моей – подругой верной и помощницей.

Она вновь склонила голову. Выскочившее из-за облаков солнце пробежало лучом по непослушной светлой прядке ее волос, закипело на них золотыми бликами. Варяжко будто иглой кольнуло в сердце – стало вдруг ясно, что Настена вовсе не нуждается в его опеке, что знахарь был прав – она птица вольная, и, как ни старайся, этой воли у нее не отнять. А он-то размечтался! Мнил стоять за нее стеной, от бед оборонять. Не думал, что болотница проживет и без него… Не хотел верить!

– А за то, что склоку позорную отвела, тебе особый почет, – улыбнулся Настене Рогволд. – Хоть и обидела меня, с Владимиром равняя.

– Я не равняла, князь, – тихо ответила девушка. – Я правду сказывала.

Рогволд выпрямился и, скользнув острыми глазами по бледному девичьему лицу, просветлел:

– Смела ты. И честна. Давно о такой подруге для дочери мечтаю.

Повернулся и пошел в терем. Тихо переговариваясь, разошлись по своим делам и киевские дружинники. Только Варяжко остался стоять посреди двора, мучаясь доселе неведомой болью.

– Прости меня, – Настена робко коснулась его руки. – Не хотела я в спор влезать. За тебя испугалась. Никого у меня не осталось, кроме тебя. Похоронила я свое прошлое…

Раньше она никогда так не говорила. Варяжко насторожился, замер в предчувствии чего-то важного.

– Не знаю, кто тебя в Киеве ждет, и ждет ли, – стискивая на его запястье почти прозрачные пальцы, – продолжала она. – Только помни: я здесь буду жить до осени. Коли не вернешься – по первому снегу уйду в Приболотье. Навсегда.

Варяжко подавил готовый вырваться радостный крик. Настена сама решила ждать его, без просьб, без уговоров, без пустых признаний!

– К родичам? – силясь казаться равнодушным, спросил он.

– Не знаю. – Она покачала головой. – К добрым людям…

– Эй, нарочитый! – высовываясь из дверей дружинной избы, громко выкликнул Потам. – Сколь звать-то тебя? Пора в путь собираться!

Варяжко и сам знал, что нет у него нынче времени на долгие прощания. Назавтра, едва рассветет, следовало отправляться в Киев, а до того еще надобно собраться, перечесть да записать дары кривичей киевской земле, чтобы все было верно и нигде не закралась ошибка…

Взяв Настену за плечи, он уверенно пообещал:

– Приеду по осени. Жди. – И пошел прочь, еле удерживаясь от желания оглянуться, посмотреть еще разок на хрупкую девичью фигурку. Но не обернулся. И на рассвете ее не увидел – не вышла Настена из избы. Может, и верно сделала, что не вышла у всех на виду лить слезы и кричать на весь свет лишь двоим предназначенные слова. Но Варяжко все-таки было жаль, что не увидел ее, хоть и без глядения помнил так, словно она неотступно шла рядом. В долгой дороге до Киева каждую ночь ему мерещилось, будто, как тогда, в сечене, Настена прижимается к нему теплым комочком.

Киев встретил дружину веселым шумом. Скрипели под колесами телег дощатые мостовые, глазели на молодцов девки, бежали следом озорные мальчишки и низко кланялся княжьему обозу лапотный люд. На реке, ткнувшись носами в береговой песок, стояли рано пришедшие чужие ладьи. Зато в княжьей горнице было тихо. Не долетал сюда ни уличный шум, ни гомон со двора. Ярополк сидел на короткой лавке, читал какие-то грамоты.

– Входи, входи, – радостно приветствовал он Варяжко, даже вышел навстречу. – Как Рогнеда? Ждет ли?

Варяжко вспомнил Настену, ее чистые глаза, тихий голос и, думая о своем, ответил:

– Ждет, князь.

Ярополк довольно улыбнулся и, опустившись на лавку, жестом велел Варяжко сесть напротив. Темные глаза князя устремились на нарочитого. Ждал рассказа. Варяжко замялся. Следовало ли болтать о речах неожиданно нагрянувших в Полоцк новгородцев? Хотя все одно князь об этом прознает! Отбросив сомнения, он принялся негромко рассказывать. Только умолчал о странной встрече в лесу и об отвезенной к знахарю девушке. По его словам, выходило, будто ссору остановила сама Рогнеда.

За повествованием он не заметил, как вошел в горницу один из уных, поставил на стол угощение и замер у стола, вслушиваясь в рассказ. Слушал он не хуже Ярополка – внимательно, вбирая в себя каждое слово. Но, в отличие от князя, не вскочил при упоминании о появившихся у Рогнеды слугах Владимира. Зато Ярополк диким зверем заметался по горнице:

– Как он посмел?! У брата решился украсть невесту! Грозить вздумал!

Варяжко молча ждал, когда князь выплеснет гнев. Ведал: Ярополк вспыльчив, но не злопамятен – быстро забывает обиды. Неожиданно прислуживающий князю молодой дружинник сказал:

– Ты, князь, раз и навсегда должен показать брату, кто Русью правит.

Варяжко охнул, а Ярополк замолчал и устремил на нахального парня злой взгляд. Тот потупился, но не бросился князю в ноги, не попросил прощения за дерзость: Стоял перед Ярополком, высокий, статный, с темными зелеными, будто морские водоросли, глазами и светлым, нависающим над ними чубом. Варяжко постарался вспомнить его имя и не смог…

– Что посмел сказать?! – двинулся к парню князь.

Вскинув голову, тот спокойно произнес:

– А то сказал, о чем всем в Киеве ведомо. Налезает на тебя брат, а ты молчишь, терпишь. Ты – великий князь, всей Руси защитник, а себя защитить не можешь. Все знают, что новгородские земли наособицу живут, твоей воли не слушают. А скоро сами указывать тебе начнут. Почему же не хочешь брату свою силу показать, почему сносишь его наглость?

– Да ты!.. – вскочил Варяжко. Видел он наглецов, но такого впервые встретил! Князю советовать нарочитые не осмеливались, а этот безродный сопляк решился молвить такие обидные речи! Да как посмел рот открыть, если его не спрашивали?!

Заметив угрожающее движение Варяжко, парень ловко отскочил к стене, засверкал оттуда шалыми глазами:

– Не тронь меня, нарочитый! Я правду сказываю. «Я правду сказываю», – повторил где-то в голове у Варяжко тихий Настенин голос. Занесенная для удара рука воя опустилась. Он обернулся к Ярополку.

– Оставь его, – холодно сказал князь. – Парень наглый, но поведал, о чем все по дворам шепчутся… Его правда.

Скрипнув дверью, уный быстро выскользнул. Ярополк проводил его внимательным взором, велел Варяжко:

– Ступай за ним, выясни: кто таков, откуда, как в дружине моей очутился? Парень не прост – и коли верен будет, может сгодиться.

Варяжко кивнул, выскочил следом. Уный не спеша шел через двор. Варяжко одним махом догнал его, заступил путь:

– Ты откуда? Кто таков?

Зеленые глаза окатили Варяжко холодом, ровные брови парня сползлись на переносице:

– Тебе-то какое дело?

Неужели еще и оправдываться перед ним – мол, князь велел о тебе узнать?! Варяжко разозлился.

– Отвечай, когда спрашиваю!

Пожав плечами, парень нехотя вымолвил:

– Я болотник. Онохом зови, коли потребуюсь.

И обогнув нарочитого, неспешно двинулся дальше. К остолбеневшему от ярости Варяжко подошел Потам, опустил на плечо друга тяжелую ладонь: