Текст книги "Гаухаршад"

Глава 13

Глава ширинского рода с доброжелательной улыбкой рассматривал девушку. Не улыбались только его глаза – цепкие, пронизывающие насквозь. На ханбике не было привычных для подобающего случая лёгких и многочисленных одеяний. Такие наряды создавались искусными мастерицами для разжигания мужского нетерпения. Как же сладостно было извлекать желанную жемчужину из перламутровой раковины. То была прелюдия, увлекательная игра, полная очарования и всевозрастающего мужского желания. Ханбика была лишена этой оболочки. Испуганные внезапным обмороком прислужницы лишь закутали госпожу в лёгкое покрывало. В него и запахнулась Гаухаршад, когда поднялась с постели навстречу супругу.

Их взгляды скрестились, они придирчиво изучали друг друга. Гаухаршад никогда не присматривалась к главе казанского дивана, сейчас она видела перед собой ещё крепкого мужчину, чей возраст, как ей было известно, приближался к шестому десятку лет. Мужчина, с которым соединила Гаухаршад судьба, был одного возраста с её отцом, но это обстоятельство не пугало ханбику. Он был невысок, но широк и крепок в плечах. Лицо круглое, но не скуластое, нос прямой, благородной формы, седеющую бородку и усы, мягко окаймляющие рот, эмир тщательно подкрашивал хной. Кель-Ахмед казался мирным ремесленником, восседавшим на своём топчане за привычной работой, почтенным мастером, за плечами которого долгие годы, дарованные Аллахом, и мудрость, нажитая в нелёгкой жизни. Гаухаршад даже усмехнулась своему сравнению, внешность грозного ширинского эмира и в самом деле казалась мирной, если бы не его узкие чёрные глаза, словно иглы, пронзавшие её. Сколько гневных молний, безжалостных решений, напрасных смертей крылось за этим взглядом! Но ему не сломить её, с эмиром она поборется, даже если тому вздумается на всю жизнь запереть её в каком-нибудь далёком имении. Он совершил сделку, получил для ширинского рода брак с особой ханской крови, а она покажет, чего стоит кровь повелителей, бурлящая в её жилах!

Гаухаршад улыбнулась, облизнула кончиком языка пересохшие губы. Невольницы не успели подкрасить её бледное лицо румянами, белилами и сурьмой, и эмиру открылись во всей неприглядности чёрные болезненные круги под глазами, слегка впалые щёки и глаза, горевшие лихорадочным блеском. «Тем лучше! – с мстительной радостью подумала ханская дочь. – Созерцай же меня такой, какая я есть! Гляди! Удалась ли твоя сделка?!»

Она болезненно рассмеялась, а эмир внезапно отозвался на её смех. Смеясь, Кель-Ахмед устроился в широком кресле, придвинутом к столику на низких гнутых ножках. Столик был уставлен фруктами, сладостями и напитками, всем тем, что было призвано утолить жажду и голод новобрачных.

– Прошу вас, присаживайтесь, моя дорогая, – с улыбкой пригласил её улу-карачи и указал на место напротив.

Гаухаршад устроилась в кресле с готовностью, она ощутила внезапный голод и потянулась к пирожкам, начинённым персиком и приправленным мускусом. Затем её поманило блюдо с маленькими медовыми пряниками, обсыпанными миндалём. Кель-Ахмед с удивлением взирал на аппетит ханбики.

– Не изводили ли вас голодом во дворце повелителя? – со скрытой насмешкой спросил он.

Но Гаухаршад в ответ улыбнулась, показав белые острые зубки:

– Я чувствую, как велика ваша мужская мощь, эмир, и должна встретить её во всеоружии.

Кель-Ахмед покачал головой недоверчиво. Он боялся ошибиться, не ослышался ли он: эта девчонка в самом деле желает его, или она осмеливается дерзить? Но в случае обмана как искусно она прячет свою неприязнь к нему, какими очаровательными улыбками, каким блеском глаз завораживает при этом!

– И вы готовы даровать меня тем, за чем пришёл ваш муж? – вкрадчиво спросил Кель-Ахмед. Он хотел увидеть замешательство, а может, даже страх в её глазах. Гаухаршад на минуту прекратила трапезничать, с показным удивлением взглянула на старого эмира:

– Господин мой, разве вы не видите, что я сгораю от любви и желания? – И с невозмутимым видом ханбика набила полный рот засахаренным миндалём, а следом кусочками жареного теста, политого мёдом.

– О, пленительная лгунья! – Кель-Ахмед спустил ноги с сиденья, резко наклонился вперёд. – Я слышал, вы не закончили банную церемонию?

– Да, мой муж, мне захотелось передохнуть.

– Вы достаточно отдохнули, и сейчас мы вдвоём отправимся в бани.

Ничто не дрогнуло на лице ханской дочери. Она растопырила липкие пальцы, перемазанные в меду:

– Да, мне следовало бы омыть руки.

– Вот этим мы и займёмся, моя маленькая звёздочка. – Кель-Ахмед стиснул жёсткой ладонью круглое колено жены. – Мне не придётся долго ожидать, ведь на вас не так много одежд для того, чтобы принять баню прямо сейчас, не отдаляя этого мига.

Она улыбнулась ему самой очаровательной из своих улыбок и сжала руку эмира перепачканной в сладостях ладонью.

– Да, мой повелитель.

– Вы испачкали своего господина, ханбика, – с лёгкой угрозой произнёс Кель-Ахмед.

Гаухаршад всплеснула руками, с лёгкостью дикой козочки подскочила с кресла и словно ненароком зацепила край столика. Кувшины качнулись и, не удержавшись, опрокинулись. Сладкие и липкие струи хлынули на ноги улу-карачи.

– Ах, мой господин! – запричитала Гаухаршад. – Аллах Всемогущий! Как могло случиться такое несчастье? – И тут же добавила, с усмешкой взирая на мокрого эмира: – Но это и к лучшему, муж мой, ведь вы желали принять бани, хотя только что вернулись оттуда. Теперь вы не погрешите перед Всевышним, если вновь отправитесь туда!

Ширинский эмир, поджав губы, смотрел на Гаухаршад. Впервые он был поставлен в столь неловкое положение, никогда женщина не осмеливалась так вести себя с ним. Он потушил в себе искру возгоравшегося гнева. «Не время наказывать её сейчас! Я всегда успею проявить своё недовольство и немилость к дочери хана». Кель-Ахмед протянул руку к Гаухаршад, а когда она вложила свои пальцы в ладонь эмира, неожиданно резким и сильным движением притянул ханбику к себе. Он с удовлетворением увидел страх, тенью пробежавший по лицу девушки, и сказал:

– Я хочу, чтобы ты покорилась мне, Гаухаршад, так же, как покоряются все.

Молнии метнулись в глазах девушки, но она поспешно потупила свой взор:

– Я и так вся ваша, мой муж.

Засмеявшись, он легонько оттолкнул её от себя:

– Отправимся помыться, я весь пропах шербетами и вином.

В банном зале, облицованном резным камнем и чёрно-белым мрамором, эмир приказал оставить его наедине с молодой женой. Он сам скинул с себя одежды и укрепил на бёдрах холщовое люнги[47]47
  Люнги – плотная повязка, используемая в банях для прикрывания интимных мест.


[Закрыть]. Взору Гаухаршад открылось крепкое, мускулистое, лишь слегка оплывшее жирком тело, по спине и груди местами вилась седая шерсть. Девушку смутила столь откровенная нагота супруга, и она опустила глаза, поправляя своё покрывало.

– Я желаю, чтобы ты помыла меня. – Эмир опустился на тёплую лежанку, указал пальцем на выставленные кувшинчики. – Я люблю мыло с цветками горького апельсина. Что же ты стоишь? Преклони колени и вымой ноги своего господина!

Глаза ханбики опасно блеснули, но она нашла в себе силы исполнить повеление. Гаухаршад запустила руку в алебастровый кувшинчик с мылом и, стиснув зубы, коснулась ног старого эмира. Кель-Ахмед довольно жмурился и тихонько охал, отдаваясь ласке скользивших по ногам пальцев.

– Почему ты молчишь? – с довольной улыбкой спросил он. – Когда женщины касаются меня, они любят нести всякий вздор.

– О чём же они говорят, мой господин? – вкрадчиво спросила Гаухаршад, запуская руку в кувшинчик за очередной порцией мыла. Теперь её ладони растирали ароматную жидкость по широкой груди мужчины и временами путались в завитках седых волос.

– О, они поражаются, как я смог в свои годы сохранить мощь и силу!

– Мне нелегко судить об этом, мой муж, я бы могла воспеть вашу мощь, но иные слова дразнят мой слух. Я гоню их с упорством, данным мне Всевышним, но они возвращаются вновь и вновь.

– Что же это за слова, маленькая ханбика?

Гаухаршад притворно вздохнула:

– Я услышала их во время нашего бракосочетания, но не осмеливаюсь повторить, мой господин.

– Говори же, – поторопил её эмир.

Она с преувеличенной заботой заставила его перевернуться на лежанке и приступила к растиранию спины мужчины:

– Злые языки, эмир, одинаково больно жалят и простых смертных, и высокородных. Меня жалели и говорили, повторяя слова великого Саади[48]48
  Саади – персидский поэт, писатель и мыслитель XIII века.


[Закрыть]: «Лучше молодой жене стрела в бок, чем старик под боком!»

Кель-Ахмед подскочил с лежанки, но намыленная ступня скользнула по мрамору, и почтенный вельможа грохнулся об пол. Гаухаршад заохала, забегала вокруг него, всплёскивая руками:

– Какая неосторожность, господин, вы же могли убиться и оставить меня вдовой. О, не допусти этого, Всемогущий Аллах! Поднимайтесь же, я помогу вам.

Кель-Ахмед, морщась, приподнялся с пола. Гнев его не находил выхода, ханбика издевалась над ним, но как искусно она это делала. Мог ли он представить, что в лице девчонки, которой едва минуло семнадцать, встретит такую изворотливую соперницу? За час она ухитрилась дважды оскорбить и унизить его, но он, сохраняя своё достоинство, не мог обвинить её в этом.

– Ополосни меня тёплой водой, – попросил эмир, вновь устроившись с помощью Гаухаршад на лежанке и сдерживая болезненные охи. – А потом пришли слуг и отправляйся в свои покои. Можешь быть спокойна, я не потревожу тебя сегодня, маленькая изворотливая оса.

Глава 14

В Кашлыке – сердце Сибирского улуса два года зрел заговор против казанской «русской» партии. Эмир Урак, бежавший из Казани вместе с ханом Мамуком, нашёл на бескрайних просторах Сибири нового претендента на трон великой страны. Солтан Агалак был младшим сыном покойного хана Ибака. Агалак мечтал о власти в сильном, богатом государстве, раскинувшемся на берегах могучего Итиля и полноводного Чулмана. Войско, с помощью которого солтан собирался захватить Казань, он набрал из сибирских удальцов. Их предводителям – мурзам и огланам обещалась раздольная жизнь, богатая добыча, земли и аулы в вечное владение. А пока кочевники проводили время в джигитовке и состязаниях лучников. Каждый спешил выделиться среди своих соратников. Глядишь, солтан Агалак заметит ловкого батыра, да и выдвинет воина в десятники.

Эмир Урак объезжал стан, расположившийся на окраинах Кашлыка. Он посматривал, как воины раскидывали походные шатры, жгли костры, готовили в котелках нехитрое варево из добытой дичи и проса. Кто-то использовал просо на иное: варил густую бузу. Многие воины были из простых степняков. Их деды проживали ещё в вилайете Чимги-Тура[49]49
  Вилайет Чимги-Тура, так называлось Тюменское (Сибирское) ханство до захвата его основателем ханства Хаджи-Мухаммадом (правил примерно в 1420 –1430 годах). Столицей тогда был город Чимга-Тура, позже Тюмень. В описываемый период столицей ханства считался город Кашлык.


[Закрыть], и они испокон веков кочевали по этим землям, пасли многочисленные табуны своих хозяев. А у простого кочевника, как известно, за душой нет ничего, оттого и были так жадны, так захватывающе привлекательны разговоры, какие вели воины у костров. А разговоры шли о Казанской Земле – богатой вотчине. Правил ею короткое время покойный хан Мамук, да выронил из рук, как медовую лепёшку, немного сладости прилипло к рукам, а остальное досталось букашкам, ползающим в траве.

– Солтан Агалак – отважный воин, я с ним не одну битву прошёл, – похвалялся пожилой десятник Алим. – С нашим господином будем сыты, обуты и с добычей!

– То-то я гляжу, – сонным голосом вторил въедливый его сосед, лениво ворошивший палкой раскалённые угли костра, – твои ичиги, добытые в битвах, совсем прохудились. Видно, в них ты всю степь оббежал!

Десятник сердился, норовил спрятать ступни в дырявой обувке от вездесущих глаз соратников по оружию. Молодые воины улыбались, прыскали незаметным смешком в толстый рукав бешмета. Не ровён час, назначат воином к десятнику Алиму, припомнит он и насмешки, и непочтительное отношение. А словам десятника хотелось верить. Все они пришли к солтану Агалаку предложить свою удаль и оружие в обмен на богатую добычу. В затухающих огоньках костров виделось им зарево пылающих городов казанских и аулов богатых. Виделись длинные вереницы возов, гружёных добром; колонны пленённых невольников; женщины в богатых одеяниях, украшенных золотом, серебром и драгоценными каменьями.

Ночь вступила в свои права, и костры сгустили тьму ещё больше. Воины, отогревшись у ласкового тепла, отведав сытного варева и хмельной бузы, довольно жмурились, лениво пересмеивались, затевали разговор за разговором. В походе не удастся посидеть в таком покое, а неумолимое время приближало их к великим делам. Вот ещё один день съело весеннее солнце. Скоро подсохнут дороги, реки, раскинувшие свои воды по лугам, войдут в берега, и войско солтана Агалака двинется в поход.

Старый эмир Урак с недовольством поглядывал на воинов сибирского солтана. По лагерю бек пробирался бесшумно и так же осторожно на почтительном отдалении от него двигались верные нукеры. Наконец Урак приблизился к своим сотням, и потеплело на сердце. На казаков, пришедших с ним из родных земель, и посмотреть приятно: подтянуты, взгляд их сосредоточен, а как одеты и вооружены! Не чета они сброду солтана Агалака, которых и воинами назвать язык не поворачивается.

Только сегодня днём казанский эмир имел неприятную беседу с молодым солтаном. Сибирцы считали Агалака первым в битвах, воином отважным и смелым. Но храбрость на поле битвы должны показывать простые воины, они – острые наконечники копий, которых направляет опытная и мудрая рука. Предводитель похода и должен быть этой мудрой рукой, а солтан Агалак накануне похода пирует и развлекается. Большинство его сибирцев до сих пор не поделены на десятки и сотни. У кочевников, которые явились в войско по своей воле, и надёжного оружия нет, кроме охотничьего лука да старой, ещё дедовской, сабли. И что это за воины, если не имеют они запасной лошади, а единственная, коренастая спутница битв от старости еле ноги передвигает? Солтан Агалак на попрёки казанского эмира внимания не обратил, принял их за обычную стариковскую ворчливость. Посмеиваясь, предводитель сибирцев пригласил его на вечерний пир.

Всё это с обидой вспоминалось сейчас Урак-беку. На пиршество к солтану он не пошёл, но и в походном шатре усидеть не мог. Можно было бы отправиться в город. В Кашлыке, где эмир из рода Аргынов обосновался надолго, он купил дом. Деревянный дом на реке Иртыш мало напоминал роскошный дворец, который остался в Казани, но благодаря усилиям многочисленных прислужников в нём было уютно. На женской половине проживали жёны и наложницы, согревавшие постель бека своим теплом и ласками. А примыкавшие ко двору клети переполнились пушниной – мехами горностая да соболя.

Старый бек развил на сибирских просторах деятельность, достойную его сильной и цепкой натуры, он не пропускал мимо себя наживы. Всю зиму эмир отсылал своих людей в холодные земли, туда, где жили промысловые охотники-тунгусы, юркие и быстрые, легко преодолевавшие таёжные дебри на своих коротких, широких лыжах. В тех землях, по рассказам торговых людей, стояла сильная стужа, и снег лежал на равнинах и в лесах более полугода. Эмир слушал рассказы слуг, вернувшихся с пушным богатством, перебирал меха, опуская руки в искрящиеся, ласковые на ощупь шкурки. Мечталось эмиру Ураку вернуться в Казань и стать первым среди казанских карачи. Станет он не только тем, кому будет обязан новый повелитель властью и могуществом, но ещё и весь пушной базар ханства подомнёт под себя. Сладкие мысли прерывала лишь досада на Агалака, который думал о походе на Казанское ханство, как об обычном набеге. Для солтана это и был быстрый, воровской набег, где набивают обозы, захватывают пленных и возвращаются безнаказанно назад, в свои земли.

Старый эмир в сердцах сплюнул, разглядев среди своих воинов чужаков: «А эти что здесь делают? Не желаю, чтоб всякий сброд мешался с моими казаками!» Он подошёл ближе, сверля неприязненным взглядом местных инородцев. Все сидевшие у костра при виде господина вскочили на ноги, поклонились, с почтением приложили руки к груди. Поднялись и чужаки, переминаясь с ноги на ногу, исподлобья смотрели на старого эмира. Урак-бек, заложив пальцы за богатый, расшитый драгоценными самоцветами пояс, внимательно оглядел их низкорослые, щуплые фигуры и одежды из незнакомых шкур с мелким ворсом.

– Кто такие?

Вперёд выступил сотник, поклонился низко:

– Дозвольте говорить, высокочтимый эмир?

Урак-бек нетерпеливо мотнул головой:

– Говори.

– Это – вогулы[50]50
  Вогулы и манси – местное население Сибири.


[Закрыть], господин. Их погнал воевать мурза Тайбуга, кочевавший на их землях. Тайбуга пригнал вогулов к Кашлыку, показал их солтану Агалаку и бросил на произвол судьбы. Если бы не их навыки охотников, вогулы померли бы с голоду.

– А нам они зачем? – сердито засопел казанский эмир. Злился уже больше не на сотника, приютившего чужаков, а на сибирских мурз, которые относились к походу на казанские земли с такой же беспечностью, как и их солтан Агалак.

– Послушайте меня, господин. – Юзбаши придвинулся ближе, и Урак-бек почувствовал лёгкое движение позади себя. Понял: это его телохранители, словно опасаясь злого умысла, нацелились на сотника. А тот, будто и не замечая враждебного отношения эмирских нукеров, продолжал с горячностью:

– Вогулы – славные охотники! Днём мы устроили с ними лучные состязания, и в меткости их превзойти никто не смог. Если не позволите им идти воинами, пусть будут добытчиками дичи. В долгой дороге их умение всегда пригодится.

У эмира вновь потеплело в груди. Он глянул на сотника уже по-иному, но лишний раз баловать похвалой не стал, лишь обронил скупо:

– Пусть остаются, проследи, чтобы им дали оружие и лошадей из моих запасов.

Через несколько дней в лагере призывно запели карнаи, загудел, забился в судорогах большой барабан, обтянутый воловьей шкурой. Войско покидало ставку, выступало в большой казанский поход[51]51
  Событие 1499 года.


[Закрыть]. Впереди гордо развевались по ветру роскошные конские хвосты бунчука рода Шейбанидов. Стан вскоре опустел, оставив после себя на обширном пространстве выгоревшие круги от костров, вытоптанную молодую траву, обрывки старых шкур и прохудившиеся котелки. Тощая собака, неизвестно откуда явившаяся, поджав хвост и прижимая уши от малейшего шума, перебегала от одного пепелища к другому, пока не нашла, наконец, обглоданную кость. Ухватив добычу и злобно рыча на слетавшихся со всех сторон ворон, собака потрусила к старому приземистому дереву. Оно стояло, раскорячившись, на месте шатров казанских воинов, изогнутые сучья словно взлетали на ветру, трепеща разноцветными тряпицами, усеявшими ветви. То оставили свой дар и жертву языческим богам родные дети северной земли – вогулы.

Глава 15

До Казани слухи о сибирцах долетели в конце весны. Диван под руководством улу-карачи Кель-Ахмеда срочно отправил в Москву гонцов с просьбой о помощи. Сами казанцы принялись готовиться к битве.

А войско солтана Агалака по казанским землям двигалось неспешно. Сибирцы останавливались в каждом богатом ауле, у слабо укреплённых городков. Сопротивления они почти не встречали, ожидали таких же лёгких побед и в Казани. Но эмир Урак на быструю сдачу главной крепости не надеялся, он пытался речами гневными вразумить Агалака, но встречал лишь стену беспечности и неблагоразумия. В одном из городков подвластной казанцам башкирской земли Агалак пожелал взять в жёны юную дочь местного князька. Свадебный пир затеяли на три дня. На четвёртый выяснилось, что солтану понравилась здешняя охота, и он приказал задержаться ещё на несколько дней. Разгневанный бек прорвался в белый войлочный шатёр Агалака, раскинутый на площади перед княжеским домом. Солтан готовился к трапезе. Нукеры внесли столик на коротких ножках, уставленный блюдами с горячей бараниной и кониной. Агалак вгрызался в сочное мясо, то и дело обтирая шёлковым рукавом сбегавший по чёрной бородке жир, жмурился довольно.

– Зачем сердиться, дорогой бек, вы вскипаете, как вода в казане! А воинам нужен роздых. Здесь им привольно, они получили женщин, в их котелках кипит мясо. – Добродушный настрой молодого господина невозможно было вынести, но эмир продолжал слушать его.

А Агалак поглядывал на хмурившегося Урака и думал: «Как же надоел старик своими нравоучениями! Вот если бы его воины не были нужны мне». Ему припомнилось, что старший брат Кутлук[52]52
  По некоторым сведениям, Кутлук, правивший Сибирским ханством, был сыном хана Ибака, по другим, наоборот, хан Ибак был сыном Кутлука.


[Закрыть] просил не затевать свар со старым эмиром. Урак-беку были известны все дороги, ведущие к столице ханства, он знал сильные и слабые стороны казанских карачи. Оттого в этом походе эмир из могущественного рода Аргынов был незаменим.

Солтану Агалаку шёл тридцатый год, ему претило проживать под боком более удачливых старших братьев. Мысль о правлении в Казани в голову сибирскому царевичу заронил этот хитроумный старик. День изо дня на пирах и на охоте, и в личных беседах расписывал Урак несметные богатства Казанского ханства. Солтан по совету повелителя Кутлука бросил клич по степи. Но даже когда пошли воины в его стан, Агалак не мог осознать, что впереди их ожидает не набег, не прогулка лихих джигитов под ханским бунчуком, а тяжёлые кровавые битвы, а может, и смерть. Похоже, и сейчас он этого не понимал.

– Присаживайтесь же, уважаемый эмир, – Агалак рукой радушного хозяина указал на место рядом с собой. – Горячее мясо не любит долгих разговоров.

– Благодарю, сыт, – коротко отвечал Урак-бек.

– Уж не желаешь ли обидеть меня отказом! – До того добродушные, весёлые глаза сибирского солтана превратились в чёрные щёлки, заблестели угрозой.

Старый эмир вздохнул и опустился на кошму из овечьей шерсти. Он взял кусок мяса из рук Агалака, принялся вяло жевать. А успокоившийся солтан за еду принялся с удвоенным усердием. Обглодав дочиста большую кость, он принялся с шумом колотить ею о поверхность столика, выбивая сероватый, тающий во рту мозг.

– Вы, наверно, оттого сердиты, эмир, что никто не греет ваше ложе, – изрёк Агалак. – Сегодня же велю прислать вам красавицу, захваченную в одном из аулов.

– Юные девы давно не волнуют мою кровь, – спокойно отозвался Урак-бек. – Другое дело, звук боевых барабанов! Мои воины не привыкли так долго отдыхать. Дозвольте, светлейший солтан, отправиться мне вперёд. Хочу обложить Казань до того, как к её стенам прибудет помощь. Да и моих людей в столице осталось немало, глядишь, откроют нам ворота.

Агалак засмеялся, резко откинув голову, так что упала меховая шапка, открывая заблестевшую от пота, недавно выбритую макушку. Но смех прервал внезапно, так что от былой беспечности и радушия следа не осталось.

– А ты старый лис, дорогой эмир! Желаешь пойти вперёд и захватить добычу, которая принадлежит моим воинам?

Он вскочил, едва не опрокинув столик, бросился к пологу, призвал нукеров. Те вбежали торопливо, готовые исполнить любое поручение господина:

– Прикажите воинам, пусть собираются, после полуденной молитвы выступаем!

Нукеры поклонились и побежали к войсковому глашатаю. Никто не ожидал столь неожиданного решения от солтана: кто-то из воинов отправился на охоту, а кто-то решил пошарить по окрестным селениям в надежде поживиться каким-нибудь барахлишком. Сотники не досчитывались десятков, тысячники – сотни. Агалак гневался, топал ногами, обутыми в яркие высокие сапоги, хлестал провинившихся плёткой. Но как бы велик ни был гнев сибирского солтана, его войско удалось собрать только к вечеру. Агалак не желал задерживаться более ни часа и приказал двинуться на Казань.

А от северных границ к столице ханства уже спешила русская конная рать под предводительством князя Фёдора Бельского. Пешее войско плыло в насадах по Волге.

Мурзы из рода Аргынов сосредоточили свои отряды в пригородных селениях. Тайные гонцы от Урак-бека уведомили их о приближении к Казани сибирского войска, и они ждали предводителя рода, готовые соединиться с ним для захвата власти в ханстве. Но вперёд сибирцев пришла весть о мощной силе, идущей от русских границ. Собравшись на совет, алпауты[53]53
  Алпауты – здесь: носящие благородное звание, вельможи.


[Закрыть] решили послать старому эмиру человека с предупреждением. Тот встретил войско солтана Агалака в двух днях пути от Казани. Письмо читали на ходу. Ветер рвал из рук свиток, выжимал слезу из глаз. Старый эмир свернул послание, уставился невидящим взором на воду большой реки и прошептал обречённо:

– Ветер крепчает, скоро поднимется ураган.

Агалак, удерживая горячившегося коня, усмехнулся:

– Что же вы, благородный эмир, стремитесь к битвам, а бурь боитесь?

Урак взглянул на молодого царевича, на его скакуна, горделиво перебиравшего копытами. «Мальчишка, – подумал он без злости, – самоуверенный гордец, тебя ещё не била жизнь и не преследовала коварная судьба!» А вслух сказал другое:

– Не будет битвы, светлейший солтан. Мы опоздали. К стенам Казани подходят московиты.

Русские рати отогнали Агалака и вернулись назад в свои владения. Но осенью к Казани подошли отряды во главе с воеводами Курбским и Ряполовским. В самых изысканных и любезных выражениях великий князь Московский сообщал, что отныне это небольшое войско будет находиться в распоряжении казанского хана на случай внезапных вторжений врагов. В военные советники к повелителю назначались опытные воеводы – князья из самых знатных русских семей. Курбскому и Ряполовскому великий князь велел указывать хану Абдул-Латыфу на те ошибки в управлении, которые касались отношений с Московским государством. А особо Иван III ждал доносов из первых рук об опасных задумках казанских вельмож. Такие советники проживали в Казани и при хане Мухаммад-Эмине, но никогда ещё русские воеводы не вводили в Казань воинскую силу.

Хан Абдул-Латыф давно таил недовольство вмешательством Ивана III в дела правления страной, а сейчас он с трудом сдерживал свою ненависть к иноверцам. Во дворце нашлось немало сановников, поддерживающих его в желании переменить политику ханства. В роскошных казанских дворцах, блиставших каменными узорами и расписными потолками, гулял ветер заговора, нагнетая дух подозрений и вражды. Все опасались друг друга, никто из вельмож не говорил прямо, кому он верен и на чьей стороне. И этот отравленный, пропитанный лицемерием воздух вдыхала вся могущественная верхушка, правящая Казанью.