Текст книги "Великая сила молитвы"
Автор книги: Ольга Иженякова
Жанр: Религия: прочее, Религия
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Перо журавля
Вот уже почти семьдесят лет она вечером шепчет одну и ту же молитву за здравие близких людей, за согласие в семьях детей и внуков и за то, чтобы никогда-никогда больше на свете не было войны…
Она – в прошлом радистка воздушно-десантной дивизии Первого гвардейского артполка. Он – участник прорыва Ленинградской блокады, награжден двумя медалями «За боевые заслуги», медалью «За оборону Ленинграда» и тремя орденами: Красного Знамени, Красной Звезды и Великой Отечественной войны.
Впрочем, все по порядку. 18-летней Ольга попала на войну. Их было три подруги. И в первый же артобстрел одной оторвало пятку, другой – вывернуло внутренности наизнанку… «Я не понимаю, – признается Ольга, – как тогда я с ума не сошла. Это такой ужас – видеть, как погибает подруга. Женщина! На войне! Мне, между прочим, это до сих пор снится…»
Она рассказывает подробности, а мне представляются те бои 1942-го и вчерашние школьницы в холодных землянках. Что было у Ольги до войны? Детство, школа. И все.
– От переживаний, – говорит она, – у человека в теле появляются вши. Не веришь? Я тоже не верила. Пока не убедилась на собственном опыте. И при стирке одежды с ними ничего не случалось. Казалось, костяные. Чтобы от них избавиться, приходилось тщательно гладить белье. Утюгом проводишь по рубашке, а под ней потрескивает, до сих пор этот треск вспоминаю…
Она закрывает глаза и продолжает: – Мы тогда такие глупые были, девчонки, мы всего стеснялись…
Потом вспоминает случай, как ели коров, убитых пять дней назад. И так не хотелось ждать, пока мясо закипит. И не ждали.
Женщине очень трудно было пережить это. Хотелось есть, выспаться, хотелось наряжаться, любить и быть любимой.
А в сорок третьем она встретила Его. Молодого капитана. Влюбилась сразу. С тех пор она вместе со своим Сашенькой. Он о войне рассказывать не любит, говорит: «Тогда всем было трудно. А особенно – женщинам. Потому что женщина на войне – это противоестественно. Женщина прежде всего мать. Ну какой из Оли боец? Рост метр с кепкой, автомат двумя руками носила… как ребенка. Представляете? Я когда ее встретил, вспомнил свою мать, родных, наш дом, сад. Наверное, такое бывает у многих. В том же сорок третьем году тринадцатого июня я был назначен командиром первого артдивизиона Первого гвардейского артполка Четвертой гвардейской ВДД на Курской дуге. Имел задачу обеспечить бой Двенадцатому гвардейскому стрелковому полку по взятию поселка Поныри. В последующем – обеспечивать преследование противника.
Потом был глубокий рейд по тылам гитлеровских войск артдивизионом совместных действий с партизанским отрядом генерала Сабурова. Нами был освобожден город Обруч. В последующем – поддержание боя пехоты и танков в Румынии, Венгрии, Чехословакии – города Прага.
Девятого мая теперь легендарного сорок пятого года, командуя Первым гвардейским артполком, получил задачу уничтожить гитлеровскую группировку в районе Праги, которая пыталась прорваться на Запад. Задача была выполнена. Участники боя были представлены к правительственным наградам»…
А потом она начинает рассказывать, как они вместе принимали участие в прорыве Ленинградской блокады. Шли пешком через Ладогу по тридцать-тридцать пять километров в день. Она вспоминает о коротких перестрелках и сигнальных ракетах. Тогда ее Сашенька получил осколочное ранение. А он, он совсем не выносит ран… Как она намучилась с ним тогда!
Но его хранил Бог. Дважды пули у виска пролетали, пол-уха как не бывало, а он – жив! А еще немец в него в окопе стрелял в упор, он как-то удачно повернулся. Немец промазал.
В их жизни было одно прекрасное утро. Цвели сады. Их дивизия как раз проходила по Западной Украине. И такое хорошее, весеннее настроение было у всех. Яблоньки в цвету и симпатичные радистки… Александр говорит с придыханием. Видимо, для него это важно. Война подходила к концу. И тут кто-то из ребят крикнул: «Смотрите-смотрите, журавли летят!» Все подняли головы к небу и начали радостно что-то кричать далеким птицам. А спустя какое-то время Александр на том месте нашел большое белое перо. Тогда считалось, что такие перья непременно приносят удачу. Он смеется. С того дня ему начало улыбаться счастье. Закончилась война. Они с Олей поженились.
Вырастили троих детей, у них четверо внуков. Вот уже и четыре правнука имеются. После войны работали не покладая рук. Так вся жизнь и прошла. Как мечталось когда-то.
– Для счастья нужно совсем немного – чтобы тебя любили, – признается мне Ольга и заботливо поправляет мужу рубашку.
…Каждый вечер я их вижу прогуливающимися возле нашего дома. Рука об руку. Неспешно… Я вижу, как они угадывают желания друг друга, и думаю: откуда эта таинственная нежность? Да-да, я знаю, так должно быть. У всех. Нужно просто очень-очень любить.
Крикни, и небо услышит
Если к этой могиле подходить через кладбищенские ворота, то идти предстоит довольно долго – в самую глубь старого деревенского кладбища, а если их обойти и пройти метров сто пятьдесят вдоль забора, то можно разглядеть, что не хватает двух штакетин. И сколько сторож ни прибивает, все равно в этом месте «зубы» забора выламывают. Регулярно.
С четырех лет Соня росла без мамы. Та умерла от распространенного тогда воспаления легких, а через пару месяцев отец привел в дом новую жену с двумя детьми, маленькая девочка и ее двухлетний брат Василий по-настоящему ощутили сиротство. Дети быстро смирились с тем, что Кате с Ваней можно есть черешневый компот сколько угодно, а им нет. Они подолгу играли во дворе, и мачехе было безразлично, тепло им или холодно, она думала только о своих. Папа же много работал, чтобы прокормить большую семью.
Во взрослую жизнь сиротки вошли с хроническими заболеваниями, но узнали они об этом спустя годы. А тогда… Соня рано ушла из дома, жила в интернате, потом в заводском общежитии. Брат поступил так же. И долго, очень долго они не поддерживали с домом связи, а между собой всегда были, что называется, на короткой ноге.
Как-то уже после армии Вася пожаловал к своей сестре со своим другом Мишей. Особенность Михаила заключалась в том, что еще в детстве к нему прочно пристало прозвище Косолапый. И, надо признать, оно ему соответствовало на все сто.
Начинался апрель. На тихих улочках уютного городка в одночасье распустились красные, желтые и даже белые тюльпаны, и стало казаться, что земля вот-вот убежит из-под ног. Именины случились у природы. Васька, надо отдать ему должное, был рубаха-парнем. Играл на гитаре, любил и умел танцевать. Но при этом не пропускал ни одной драки и вечно кому-то был должен. Кстати, Косолапый был его полной противоположностью – потасовок избегал, копеечку берег. Парочка впечатляла. Идут рядышком, Васька играет и поет, Мишаня кое-где звуки вставляет и не всегда в такт, но какой с него спрос? Про Мишу шутили, мол, дальний родственник в детстве на оба уха наступил по очереди…
Соня же, как и брат, отлично танцевала. Это были настоящие живые танцы. Движения, жесты – всегда в такт. Вальс так вальс. Фокстрот так фокстрот. Легко, изящно, воздушно. Михаил как-то, стесняясь, пригласил ее на танец и, изрядно краснея, сделал предложение.
Васька на свадьбу подарил молодоженам детский горшок, пожелав при этом племянников и племянниц не меньше десятка. А после традиционного «Горько» беспокойный брат расцеловал по очереди молодых, чем здорово повеселил гостей. Такой веселой свадьбы даже старожилы не смогли припомнить. Казалось бы, какое может быть веселье: голь повенчалась с рванью, а все одно счастье!
Первенца без всяких колебаний решено было назвать Василием. Мальчик выдался полной копией дядьки. Рос веселым, бесшабашным, а главное – унаследовал музыкальный слух, и родители его рано отдали в музыкальную школу. Инструмент предложили выбрать самому, ребенок потянулся к свирели… И побежали дни, наполненные божественными звуками. Соседка приносила музыканту груши со своего сада и, вытирая слезы, просила: «Играй, Вася, я страсть как люблю соловьиные трели».
Надвигалась осень. Вася нарисовал огромного сома и подписал «Сентябрь». Рядом маленькие рыбешки, водоросли размером с песчинки, а сом такой большой, что в пруду еле вмещается, макушка из воды торчит. Из деревни пришла телеграмма – заболел отец. Соня с Михаилом отдали с трудом накопленное на лечение. Конечно, они знали, что у мачехи имеются сбережения, казначеем в семье была она, хотя сама не работала, но кто станет выяснять отношения, когда человек в беде? С трудом отца подняли, но, как оказалось, болезнь стала первой предвестницей надвигающейся беды, так, мелкой рыбешкой, нарисованной Васей. В самой атмосфере дома поселилась тревога, словно невидимые частицы зла сновали туда-сюда, подыскивая, на чем или на ком можно сконцентрироваться. Странно, но даже птицы улетели в теплые края позже обычного, как бы желая непонятно с кем навсегда проститься…
Софья смотрела на движущийся в небе клин и не понимала, откуда в ней растет обида на пернатых. «Вот они, – думала она, – счастливые, захотели и улетели. Их ждут весна, цветы, теплое море, а я… тут, как привязанная». По привычке запела, но получилось грустно. В ее интонацию основательно легла печаль, сбив весь ритм. А когда клин в небе растворился, вспомнила, что уже около недели ей снятся тревожные сны. То жалит двухголовая змея, то она проваливается в подземелье. Некоторые видения не помнит, просыпается с чувством страха и смотрит в окно до рассвета. Но вчерашний сон не похож ни на какой другой. Два голубя дерутся, один черный, другой белый. И тот, который черный, очень злой, он царапает белому когтями грудь, клюет в глаза, неистово бьет крыльями. А белый только защищается, но в какой-то миг, понимая, что ему не спастись, начинает кричать, громко-громко, как человек, которого дикари должны положить на алтарь, чтобы принести в жертву. Черный голубь побеждает белого, выклевывая его сердце, и улетает.
Ближе к вечеру, когда вся семья уехала в гости в соседнюю деревню, дом сгорел. Дотла. Когда они примчались, увидели остывающие угли и скулящего Рекса, которому удалось сорваться с привязи или отвязал кто, поди теперь, разберись. В полубреду Соня с Михаилом, взяв детей, а кроме Васьки была десятимесячная Маша, пошли проситься в вагончик военчасти. Руки и ноги у молодой женщины окаменели, она что-то поддакивала рыдающим соседкам, что-то брала у них и не могла ни о чем думать. В глазах сплошное пепелище. Утром Васька без спросу убежал на полигон играть и подорвался на мине… Когда его нашли, жизнь давно ушла из тела…
Первым о новой беде узнал Михаил и завыл. Соседки невольно отпрянули, испугавшись его страшного лица. Боль, казалось, намертво сковала его. Он обмяк и лег на пол, обращаясь в потолок со словами: «Забери меня вместо него!»
В ту же осень непонятно от чего скончалась Маша.
– Надо ли жить? – думала Софья, лежа в больничной палате. За окном твердым горохом стучал по подоконнику град. Град в ноябре? Ну да, чего только не бывает. Беспомощно летали потерявшие цвет и сок листья. Никому не нужные, сброшенные с деревьев, как остриженные волосы. Ныло сердце, пусто было в голове. Врачи, тщательно обследовав пациентку, нашли много хронических болячек. Вот он, подарок детства!
– Вы лечили гайморит?
– Никогда.
– Вы лечили описторхоз?
– Никогда.
– Вы лечили анемию?
– Никогда…
«Неужели, – размышляла женщина, – моей маме было хуже, чем мне, раз она так рано ушла? А что меня здесь держит? Кому-нибудь бывает хуже?» Нет, она не плакала, потому что не было сил, просто не знала, как это делается. Да и когда ей было плакать? Плачу надо учиться, для этого нужны время и любящее материнское сердце, а Софья с детства просто выживала.
Невеселые раздумья прервал брат. Он непривычно тихо вошел в палату, кашлянул в кулак и как бы между прочим начал разговор:
– Ты Юльку-то Капицу помнишь? Ну рыжая такая, с веснушками? Вспомнила? Так вот: я на ней решил жениться.
Софья округлила глаза. Она не осуждала Василия, нет, даже не думала, просто не понимала, как в этой жизни, сотканной исключительно из страдания и горя, так вдруг взять и жениться? А главное – зачем? Она давно ничего общего с людьми не имела, лечащему врачу отвечала коротко – да или нет. Мужа видеть не хотела, передачки молчаливая санитарка ставила на тумбочку, записки летели в мусорную корзину. Вася пояснил:
– Беременная она. Ну и родители настаивают, чтобы все было как у людей, понимаешь?
– Понимаю, – кивнула Софья и уткнулась в плечо брату.
Свадьба запомнилась проливным дождем и повсеместным отключением электричества. Пришлось доставать из чулана керосинки, просить у бабулек свечи. Не прерывать же веселье из-за этого. Соня, глядя на Юлькин округлившийся живот, заплакала.
После свадьбы все мало-помалу пошло на лад. Софья изменилась, стала ходить в церковь, развела огромный сад. Муж с трудом построил новый дом, но потом, будто что-то сломалось внутри, пристрастился к спиртному, и жена, прочитав гору литературы, вылечила его пчелами. А вскоре о ее таланте целительницы пошли легенды. Чего только не говорят про нее: и ногу, проткнутую ржавым гвоздем, вернула в первозданный вид сырой нефтью, бородавки вывела лошадиной костью, тики у ребенка прошли после того, как Софья прописала ему порошок из яичной скорлупы.
Один за другим она стала рожать детей. Так появились на свет шестеро братьев и сестер. Пренебрегли приметами и старшего снова назвали Васей. Бог привычно наградил его тонким слухом, но музыкой он заниматься не стал, говорит: «Там и без меня хватает. Я мать-природу люблю», пошел в лесники.
У брата родились одна за другой четыре девочки, старшую назвали Соней. Одно время стало казаться, что беда насовсем ушла, но не тут-то было, у Сони – дочери Василия – погиб старший сын… как она выжила, одному Богу известно и еще родной тете.
…Я сижу в добротном кирпичном доме Михаила и Софьи, слушаю рассказ ее дочери, как мать вылечила ее от ишемической болезни мухоморами. Размышляем о человеческой жизни, добре и зле. Дочь рассказывает про нежные всегда ухоженные руки целительницы, мягкую улыбку, казалось, ей всегда светило солнце и не было несчастья. На окне распускается орхидея утонченно желтого цвета, на лепестках капельки росы, похожие на слезы.
После чаепития идем на сельское кладбище. Михаил с Соней умерли, перешагнув восьмидесятилетний рубеж, друг за дружкой с разницей в несколько месяцев. С тех пор, а прошло около двух лет, могила Софьи стала местом паломничества больных и несчастных. Для своих детей же она навсегда осталась образцом терпения и трудолюбия. «Чувство от беседы с матерью, – делится дочь, – такое, будто прикоснулся к древней истине». И это правильно, все остальное просто слова, которые быстро пропадают, как роса на орхидее. А цветок останется, даже когда опадут все лепестки. Если корень жив, все вырастет новое.
Прасковья Луполова – героиня и святая
«Эта история о дочерней любви – сенсация на века».
Ишим в старые времена, подобно всем сибирским городам за Уральским хребтом, был местом ссылки провинившихся людей Российской империи.
В 1797 году по Рождеству Христову прибыл в город разжалованный дворянин Григорий Луполов с женой и четырнадцатилетней дочерью Прасковьей, поселились они в деревне Жиляковка, что неподалеку от городка.
Отец поступил на службу в канцелярию земского суда. Местность вокруг была суровой. Домой тянуло нестерпимо. Мать с дочерью – в страхе о дальнейшем. И тут Прасковья решается идти пешком к императору и просить его за батюшку.
Григорий Луполов, понятное дело, долго не соглашался отпустить единственную дочь в долгое странствование. Но помолился, как и подобает православному, ожил душой и уступил-таки ее просьбам. И вот восьмого сентября, в праздник Рождества Богородицы, Прасковья пустилась в дальний путь, надеясь лишь на Божию помощь, добрых людей и наивно полагая, что дорога из Ишима в Петербург лежит через Киев – город-святыню русского Православия. Чья православная душа туда не рвалась? О, сколько молитв в те места вложено! Отправилась, как писали в те времена, «с одним рублем, с образом Божией Матери и с родительским благословением». Путь в три тысячи верст продолжался почти год. От Ишима до Камышлова Прасковья шла пешком, в постоянной опасности погибнуть от диких зверей или осенней стужи, утешая себя лишь словами: «Жив Бог, жива душа моя».
До Екатеринбурга она добиралась на подводах с обозом. Тогда просто так брали пеших, без всякой платы. В наступившую зиму ее приютили добрые люди – Татьяна Дмитриевна Метелина и Агафья Федоровна Горбунова, которые дали ей рекомендательные письма. У них же она обучилась грамоте. А весной путешественница Прасковья на баржах по воде добралась до Вятки, оттуда снова пешком – до Казани. Останавливалась лишь на месяц в Нижегородском Крестовоздвиженском женском монастыре и на две недели в Москве – у госпожи Стрекаловой.
И вот, преодолев все опасности, она накануне праздника Преображения Господня достигла столицы. Здесь Луполова, хотя и не сразу, сумела при помощи Бога и добрых людей из высшего света подать прошение самому батюшке-императору Александру Первому.
Император был растроган подвигом юной сибирячки и поручил рассмотреть дело ее отца сенатору Осипу Петровичу Козодавлеву, члену Комиссии по пересмотру прежних уголовных дел.
В конце концов Григорий Луполов получил разрешение вернуться в родные края, в горячо любимую Малороссию. Прасковья же, удостоенная приема у императрицы, обласканная высшим светом, быстро стала завидной невестой, как это бывает во все времена при таких делах.
Но она осталась верна данному в дороге обету и решила удалиться в Божию обитель.
Так бывает. Бог труженикам дает такую благодать, которая заслоняет все временное. Остается главной душа, но и та в небеса все время метит. Чистое оно ведь и прилепляется к чистому, светлому. Так в Писании сказано: «С преподобным преподобен будеши, и с мужем неповинным неповинен будеши, и со избранным избран будеши, и со строптивым развратишися».
В 1806 году, совершив паломничество в Киев, Прасковья ушла в знакомый ей Крестовоздвиженский монастырь.
К тому времени здоровье ее было сильно подорвано долгим и трудным путешествием. Девятого года ей разрешили перейти в Десятинный монастырь в Великий Новгород, где климат более мягкий. Там в молитве юная послушница скончалась от чахотки, не пробыв и месяца в древней русской обители. Тем не менее игуменья монастыря, по согласию духовного начальства, приняла решение похоронить Прасковью не на обычном городском кладбище, а в подцерковье главного монастырского храма Рождества Богородицы, построенного в конце XIV века. Над местом ее захоронения установили каменную плиту. Со временем в монастырь стали стекаться сотни паломников со всех сторон света.
Ей теперь о многом молятся: о любви, о мире среди супругов, о духовной близости родителей и детей. Заказывают панихиды и ждут прославления в лике святых…
Часть третья
«Работайте Господеви со страхом, и радуйтеся Ему с трепетом».
(Пс. 2:11)
Против течения
Посвящается Иженяковой-Гололобовой Лукерье Ларионовне, которая родилась в 1909 году в селе Нахрачи, ныне поселке Кондинское Тюменской области.
Арестована четвертого октября 1937 года, как записано в донесении: «За монархические убеждения и церковный образ жизни».
Приговорена «тройкой» Омского УНКВД 21 ноября того же года.
Приговор: высшая мера наказания. Расстреляна 25 ноября 1937 г. Очевидцы вспомнили, когда Лукерью вели на расстрел, пела тропари Рождеству, Пасхе и «Боже, Царя храни». Крест снять отказалась. Реабилитирована 17 декабря 1992 года.
У моего собеседника удивительно живые глаза. В них читается интерес ко всему – к людям и миру. О своей профессии может говорить бесконечно, он ей посвятил почти всю жизнь – сорок три года. Улыбается: «Мой профессиональный стаж намного больше возраста всех моих детей».
Семья для него – святое. Говорит не «дочери», а «доченьки мои». Видя мою улыбку, продолжает:
– А вы замечали, что у всех потомков бывших «кулаков», как правило, крепкие семьи?
Сразу вспоминается изречение Льва Толстого: «Счастлив тот, кто счастлив у себя дома». Но всегда ли было оно, это счастье?
История его рода – это история нашего государства в миниатюре. Она со времен дедов-прадедов шла через раскулачивание, сталинские лагеря, ссылку в Забайкалье семьи «врага народа», войны… Не будь всего этого, жили бы, наверное, в родном Каменске-Уральском, и все было бы по-другому.
Но жизненная философия Евгения проста: «Что было, то было, и нечего жалеть о прошлом, дай Бог сегодняшний день прожить правильно». Спрашиваю: «А правильно – это как?» Отвечает, не задумываясь: «Главное – против своей совести не идти. Любое дело, – говорит, – можно сделать формально, так проще, а можно – по совести, тогда и спишь спокойно, и в разговоре с людьми глаз не прячешь».
Это его выбор, его путь. Может быть, благодаря этому скромный механик в двухтысячном году, как принято говорить сейчас, начале нулевых, прославился на всю страну и сберег предприятие. Дело было так. Видя, в какой нищете прозябает завод, он написал письмо министру и попросил помочь, а именно: прислать схемы автоматической сигнализации, оборудовать ремонтные мастерские и организовать обучение людей.
Сегодня признается: «У меня не было сил смотреть, как предприятие постепенно приходит в запустение. А ведь от нашей работы напрямую зависит безопасность многих людей». О том, как «влетело» ему за проявленную инициативу, он молчит. А когда руководство попыталось ему «объяснить, что поступил неправильно», он снова обратился к министру. Коллеги потом подтрунивали над ним: мол, другие к министру обращаются по личным делам, а Петрович – по рабочим, вот это характер. «А я по-другому не мог, – объясняет мне. – Душа болит за дело. В то время шел развал страны, останавливались и разворовывались заводы и фабрики, поля травой зарастали, и я это не мог остановить, не в моих это было силах, но у себя на работе элементарный порядок навести, слава Богу, смог».
Каждый бы так на своем месте, глядишь, и промышленность бы уцелела…
Петрович ненадолго замолкает, словно забылся, и продолжает:
– Я тут недавно думал и вот к какому выводу пришел: у меня вся семья шла всегда против течения, правда, в разное время. Но каждый раз, когда решался жизненно важный вопрос – или-или, все наши поступали так, как диктовала им совесть, и никто больше. Господь ведь в любой момент может призвать, и что я скажу ему: почему глаза прятал, молчал… был как все.
Из-за этого раньше времени ушел из жизни его дед Сергей, водивший с 1914 года паровоз «овечку». Он был крепким хозяйственником, лошадей держал, несколько человек у него работали. За это в тридцать седьмом году и объявили «врагом народа». Забрали как-то ночью, и больше деда никто живым не видел. Когда еще только начались репрессии, его предупреждали, и не раз, что он может поплатиться за «барство». Однако тот отвечал: «Но я же ничего украл, все своим горбом заработал, ночей не спал. За что меня наказывать?» Нашли за что.
Его сын Петр достойно прошел Великую Отечественную войну, был на редкость технически одаренным. А авторитет какой имел и на предприятии, и дома – не передать. «Как сейчас помню, приходит с работы и умывается – при этом мама поливала ему из чайника на руки и голову, водопровода-то в доме не было. Затем подавался специально для него приготовленный ужин, после чего наступала полная тишина. Дети старались не шуметь – ведь папа читает газету!»
Основам профессии обучал, конечно же. Сын помнит до сих пор его наставления и рассказывает, что в самые трудные минуты жизни помогала ему выжить отцовская школа. И с особой печалью вспоминает о маме, которая с детства мечтала стать врачом, но война на мечтах поставила крест. Пошла работать на железную дорогу. Начинала помощником машиниста, возила людей и грузы. Тяжелый самоотверженный труд и бессонные ночи не прошли даром, заработала целый букет болезней. «Не женское это дело – такие машины водить», – заключает собеседник. И добавляет: «Ее на работе уважали, даже побаивались, могла и против начальства слово сказать, если видела, что страдает дело».
Но, несмотря на тяготы жизни, родители были удивительно светлыми людьми, полными оптимизма. Благодаря этому качеству род Петровича благополучно живет и по сей день процветает. Он перечисляет многочисленных братьев, сестер, племянников, внуков. Говорит, что первый новогодний тост у них в доме всегда такой: «Чтобы в будущем году нас стало больше!» А под елкой обычно собираются около тридцати человек.
Сейчас Евгений уже на пенсии, но время от времени заходит в родной цех. И говорит: «Там такие ребята замечательные работают. Душа не нарадуется. Дай Бог, когда-нибудь все наладится и станет, как в прежние времена». В пору моего детства цехового рабочего воспринимали как космонавта. Когда он шел по деревенской улице, обычно с уважением говорили: «Смотрите, какой человек идет».
Теперь много времени проводит в своем саду. Он сам его и посадил. Рассказывает:
«Меня родные стали в шутку садистом называть, сад ведь стал моим вторым домом». Самое милое сердцу время, когда яблони зацветают и соловей поет. Такая красота кругом! Выйду в сад и сам себе говорю: «Господи, спасибо, что ты дал мне такое счастье!» Да вы приезжайте! Сами увидите.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
