Текст книги "Последняя инстанция. Расследование"

Глава 17

Не припомню такого весёлого задержания. Казусы разные были, но, чтобы ржать, как кони – такого не вспомнить.

– Звони в Сестрорецк, пусть подгребают, – напомнил Саня, когда скулы уже перестало сводить от смеха.

Я набрал мобильный одного из «курортников», самого молодого из бригады:

– Алексей Родионов на проводе!

Я живо представил себе мобильный телефон с длинным витым шнуром и снова залился смехом. Сашка, продолжая ещё всхлипывать, мотнул мне головой – мол, что за дела?

– Он на проводе… – зажимая трубку, шепнул я напарнику. Саня тихо сполз куда-то под кресло, и оттуда ещё долго раздавались его жалобные всхлипывания.

– Я перезвоню, – сдавленным голосом прошипел я в трубку, и машина ещё долго сотрясалась от нашего гогота. Успокоившись немного, утерев слёзы, я опять набрал тот же номер, готовясь услышать снова что-нибудь подобное. Но Алексей, видимо, понял, что сморозил, поэтому представился по уставу:

– Лейтенант Родионов слушает!

Я попросил Родионова передать ребятам, занимающимся Тарховским делом, что мы взяли Новикова и ждём их в отделении на Мытнинской. Пусть подъезжают, как можно быстрей, без них не начнём.

– Ага, – совсем не по уставу отрапортовал лейтенант и отсоединился.

В отделении мы усадили Новикова в общий обезьянник. Он орал дурниной, требовал: то адвоката, то пожрать, то покурить, то пописать в отдельном туалете. В конце концов, он так достал дежурного, что тот нажаловался на нас начальнику отделения. Начальник, ни сном, ни духом ни о каком убийстве в Тарховке, был озадачен:

– А с какой целью вы его сюда притащили? Вот и везли бы в Сестрорецк! Он по нашему району проходит?

– Нет, по Курортному, – дружно понурились мы.

– Тогда объясните мне, какого чёрта вы тут устроили? Нам своих преступлений не хватает? Свои глухари передохли?! – шеф разошёлся не на шутку, а я ещё со времён работы в Центральном РУВД помню его нешутейный нрав. Постарел он с тех пор заметно, но гнева в голосе не убавилось.

– Он живёт на этой территории, везти ближе было. Что его с ОМОНом по пригородам таскать?

– А таскали бы без ОМОНа. Тоже мне, птица! Опять за дурь взяли? – память у Михаила Прокопьевича была превосходной. Он помнил всех жуликов, воров и убийц, которых он ловил и сажал за всю свою долгую плодотворную службу. Дела Новикова проходили по Сестрорецку, но, тем не менее, так как Новиков проживал на территории Центрального отделения, Михаил Прокопьевич, знал его в лицо и в «послужной список».

– Да нет, на этот раз – серьёзней! – я ответил за всех.

Михаил Прокопьевич резко повернулся ко мне:

– Сергеев? А ты какими судьбами? Или у нас теперь сестрорецкие дела расследуют центральное РУВД совместно с городской прокуратурой? Или тенденции какие-то новые появились в ведении дел, а я не в курсе?

– Ну, в общем-то, я действительно занимаюсь и этим делом тоже, и в том числе и вашим, которое по Таврической.

– А Сестрорецк здесь с какого боку?

– Там в Тарховке произошло убийство. Есть мнение, что два этих преступления связаны между собой.

– Следы? Оружие? Почерк? – в Прокопьиче никогда не умрёт сыскарь. – С чего сделали вывод, что это преступления одной цепи?

– Нет, Михаил Прокопьич! Нет следов, ни единого. И оружие не совпадает, вернее, там, во втором случае, вообще не было оружия… – я мямлил что-то маловразумительное и чувствовал на себя насмешливый взгляд бывшего начальника. Мне стало обидно. Я встрепенулся и продолжал уже гораздо более уверенным голосом. – Было указание объединить эти дела по мотиву.

Брови шефа поднялись выше очков. То, что он был удивлён, так это, слабо сказано. Он был поражён и изумлён.

– Убийства, совершённые в разных концах города, разным оружием, в разное время объединяются по принципу общего мотива? Это что за мотив такой? Может, я совсем отстал от жизни?

– Месть, – неохотно пробормотал я. Несмотря на свой вполне уважаемый возраст, Михаил Прокопьевич обладал на редкость чутким слухом:

– Ты мне не мямли, Сергеев! А ну-ка, пошли ко мне в кабинет!

– А что с задержанным делать-то? – робко поинтересовался дежурный, который всё это время тихо стоял за спиной шефа.

– А что с ним надо делать? – удивился начальник РУВД. – Побрей, помой, накорми, сказку ему расскажи. Что ты херню всякую спрашиваешь? Сидит и пусть сидит себе! – рявкнул Прокопьич и вышел, сделав мне знак следовать за ним.

Мой рассказ занял довольно много времени. Прокопьич слушал молча, не перебив ни разу. Теребил лежащую на столе курительную трубку, хотя я никогда не видел, чтобы он вообще курил. Трубка ужасно меня отвлекала, и я путался, сбивался, перескакивал с мысли на мысль, с события на событие.

– Ты вот что, Сергеев! – единственный раз остановил меня начальник отделения. – Прекрати тут свой сбивчивый лепет. Ты мне не подчинённый. Я тебе не начальник. Ты – сыщик. Я – сыщик. А теперь продолжай!

Умница всё-таки, наш Прокопьич! Я не только сумел вразумительно рассказать подробности трёх, переплетённых между собой дел, но и почувствовал просветление в мозгах. Всё в процессе рассказа вставало на своё место. Теперь уже начальник РУВД не молчал. Он комментировал, задавал вопросы, спорил со мной, выводил меня на нужные решения… И я вдруг понял к своему великому ужасу, что мы сегодня так же далеки от раскрытия любого из этих трёх преступлений, как были и в первый день, и во второй… Мы просто роем вокруг себя и ничего не находим. Фигня какая-то. Подключены два отдела, и не самых плохих отдела, подтянута прокуратура, работают три эксперта, плюс самый монструальный монстр Евграфов – компьютерный бог и дьявол… А мы на том же самом месте, вернее, в том же самом месте, в котором были и двумя днями раньше. Вот, чего мне не хватает сейчас для полного и безоговорочного счастья – это представителей СМИ. Чтоб додолбали, достали, доклевали печёнку, которую не смог выклевать Сашка со своим ежедневным: «Ну, пойдём, посидим немного!..»

От начальника РУВД я уходил не то чтобы в отчаянии, а в каком-то тотальном пофигизме. Как-то мне всё было по барабану. И Куприяновы, и Кировский, и оба Новиковых, и более других – братья Гаргаевы, павшие на кровавом поле неравной битвы одних негодяев с другими.

Сашку я нашёл в его кабинете. Он сидел за своим рабочим столом, уронив на него голову, и вздрагивал. Мне вдруг показалось, что Саня плакал. Я даже испугаться успел. Никогда не видел, чтобы Сашка плакал. Нет, вру! Конечно, видел. И даже не раз. Впервые это было, когда от него ушла жена, и мы пошли с ним в самый развесёлый кабак. Нафигачились там до зелёных соплей, перебили кучу посуды, подрались сначала с официантом, а потом уже с охранником. Удрали от приехавшего патруля. До Сашкиного дома добрались неизвестно как – видимо пешком, судя по грязи на одежде. Сашкина квартира была на первом этажа старенького трёхэтажного дома, у него был отдельный вход в квартиру, со своими персональными ступеньками. И вот именно на этих ступеньках мы просидели до самого рассвета, и Сашка плакал. Он размазывал слёзы по лицу грязным кулаком, всхлипывал по детски и нечленораздельно жаловался на свою тяжкую мужскую долю. Помню, я тогда тоже всплакнул, осторожно, не навзрыд. Так, за компанию. А второй раз я видел, как Сашка плакал на похоронах своего сына. Он уже не жил тогда с женой, они уже года три, как были в разводе. Парню было 10 лет, он был почти взрослым. Ему так казалось, что он уже взрослый. Но он был ещё совсем ребёнком, которому очень хотелось играть с мальчишками, спорить с ними и прыгать на спор на тарзанке через маленький ручей. Это была невероятно глупая смерть. Верёвка, которую чей-то добрый отец привязал к дереву, наверно, ещё до войны, вдруг под хрупким мальчишеским телом оборвалась, и парень, не перелетев ручей, упал прямо в его середину, шеей на камень. Там был небольшой камень. Совсем маленький. Его даже не было видно снаружи. И верёвка была очень толстой и прочной. Она висела там много-много лет, и даже пожилые жители деревни рассказывали, как они, сами будучи мальчишками, прыгали через этот ручей. Но однажды верёвка не выдержала. И Сашкин сын упал. Он сломал шею и умер мгновенно. Мальчишки вытащили его из ручья и бросились за матерью. Чем могла помочь мать мёртвому сыну? Чем приехавшая «скорая» могла помочь матери, потерявшей вдруг сразу и сына, и смысл жизни? С тех пор я точно знал: смерть всегда нелепа. Её не стоит ненавидеть. Её не надо бояться. С ней бесполезно спорить – она придёт и возьмёт. Но при всей своей рациональности и логичности, она всегда была и будет оставаться для меня нелепой. Несправедливой и безжалостной.

Я даже потряс головой, чтобы отогнать страшные воспоминания. И тут же понял, что никаких рыданий от Сашки я не увижу и не услышу, слава тебе, Господи. Сашка опять ржал. Причём, это была уже заключающая фаза его хохотания. Он уже был почти спокоен, вытер слёзы и попробовал перестать икать.

– Слушай, Сашка! А ты, по-чесноку, ничего такого не принимаешь?

– Ты про дурь, что ли? – Саня снова залился смехом. – Не, ты даже не думай про это! Просто… просто… там «сестрорецкие» приехали… ик… Они там… ик… Новикова до-о-опра-а-аыыы-иииии… – говорить он не мог, это было очевидно. Я налил ему в мутный стакан воды сомнительной свежести, и протянул:

– На, выпей! Хватит уже! Дело ждёт.

Сашка выпил воду залпом, последний раз икнул, и немного взбодрился. По крайней мере, его уже можно было выслушать:

– Там «сестрорецкие» быка этого, Новикова допрашивали. Я сначала слушал, а потом не смог, ушёл. Иначе, я бы им весь процесс допроса в тупик бы поставил своим гомерическим хохотом…

– Гомерическим хохотом! – передразнил напарника я. – Не гомерическим хохотом, а лошадиным ржанием. Что такого смешного ты там услышал?

Сашка ещё раз вытер глаза и продолжал уже более спокойно:

– Ты понимаешь, да смешного-то ничего. Скорее, грустно. Допрос допросов, просто.

Сашка вскочил, оживлённо начал бегать по кабинету взад-вперёд, довольно потирая ладошки, и рассказывать. Допрос, с его слов, приблизительно, выглядел так:

– Где ты был в ночь с одиннадцатого на двенадцатое июля сего года?

– Хрен знает, где… Я не всё помню – где был, с кем был… Какие проблемы, начальник? Есть что предъявить – предъявляй! Нечего – я пошёл. Вы меня чистым взяли. С дурью я после зоны завязал. Живу честно. Тут вдруг вы, черти, – налетели, руки заломали! Голду порвали, между прочим!.. Ответите!

Новиков вытащил из кармана золотой браслет такой толщины, что просыпалось уважение к сотрудникам ОМОНа – не зря их, чертей, кормят! —

– Какие ко мне вопросы?

– Тебе уже сказано! Напрягись. Вспомни. Где был с одиннадцатого на двенадцатое? Ночью.

– Да, блин, не помню я! У меня бизнес, дела, то, сё… Девушки опять-таки… – Новиков плотоядно улыбнулся.

– Ты не дури, Новиков! Вспоминай, давай!

– Да не буду я ни хрена вспоминать! Я сказал: есть, что предъявлять – предъявляй!

– Ты, баклан, берега-то шарь, – перешёл на более понятный подозреваемому язык капитан из «сестрорецкой» группы, – Ты тут не на стрелке, понял? Тебе червонец корячится, а ты целку из себя строишь! Ты что, не понял до сих пор – мы ж не из ОБНОНа, мы из убойного отдела. И тебя, барыгу, не на уход от налогов разговорить пытаемся и не на дурь – за это тебя в других местах спросят. Мы тебя в убийстве подозреваем, а ты тут ваньку валяешь!

– В каком, бля, убийстве? Вы что – офонарели, в натуре? Каком убийстве? Я не киллер, я дилер, да и то – бывший! Я отмотал всё, отсидел… Спрыгнул… Чисто всё! Ищите, что хотите – чисто всё! – Новиков жестикулировал так отчаянно, что ему верилось. – Где был?.. Когда? Двенадцатого?

– В ночь с одиннадцатого на двенадцатое, – дружелюбно напомнил капитан.

– Да не помню я! – чуть не плакал задержанный. – Вы хоть день назовите! Я по дням скорее вспомню!

– Ночь с воскресенья на понедельник, если тебе легче от этого…

– А… Так в воскресенье я в клубе отжигал, на Энгельса. С самого вечера и до утра почти. Потом к матрёшке перебрались – она прямиком напротив живёт, на Шостаковича…

– Подтвердить сможет кто?

– Да, блин – кто угодно. Я там каждую морду лица знаю. Хоть щас поедем. Поспрашаем: «Видели Новичка в воскресенье ночью?» – вам любой ответит.

– Новичка? – ухмыльнулся капитан.

– Ну да, со школы так прилипло. И на зоне не заморачивались, тоже Новичком звали. Так что, я свободен?..

Сашка замолчал и опять захихикал:

– Понимаешь, им бы уже срисовать, что алиби у него по-любому будет. Ну, сам посуди: в клубе они тусят в одном и том же, морды примелькались. Его наверняка там вспомнят, тем более, он там завсегдатай. Ну, подтвердит сто человек, что видели Новичка в ночь с воскресенья на понедельник в клубе от заката и до рассвета, и ещё пятьдесят человек покажет, что ушёл он с девицей. Ещё двадцать пять чуваков вспомнят, как девчонку звали, и подтвердят, что она тоже там тусит через день. А ещё пятеро удостоверят, что они все вместе к этой матрёшке пошли и там продолжили банкет, пока их Новиков не выставил под утро. Зуб даю – так и будет. Им бы прерваться, передохнуть. Алиби в конце-концов, проверить. Ан нет. Они его «доколоть» решили. Он им: «Я алиби вам предоставил? Предоставил! Что ещё?» И тут ему летёха молодой и заворачивает по писанному… В бумаженцию протокольную пялится и зачитывает: «Слюна, обнаруженная на половом органе – пенисе – трупа гражданина Кировского принадлежит гражданину Новикову Евгению Борисовичу»… ещё тоном таким… Как будто тест клятвы с трибуны! Торжественно так!…

Сашку опять начали содрогать конвульсии то ли смеха, то ли колик.

– Ты бы это видел! – сквозь смех пытался он продолжать. – Серёга, это что-то! Новиков варежку раззявил, хлопает губищами, аки рыба без воды, пыхтит что-то… Потом пришёл, вроде, в себя, глаза вылупил, говорит: «Это где чего обнаружено?». Они ему уже хором: «Слюни твои на члене трупа нашли! Ты понял?! Ты ему отсосал, а потом ширнул его не по-детски! Он и двинул кони!..» Новиков пыхтел, пыхтел. Потом как заорёт: «Это вы, гниды, за пидора, меня, что ли держите?! Это что, я чего кому там отсосал? Трупу? Вы ох….?!»… Тут понеслось. Они ж его в кабинете без наручников держали. Он как вскочил, лось сохатый, я так и сдристнул. Думаю: их там много, справятся. Больше ничего не видел. Слышал только, когда в дверь выскакивал – крик, шум, треск… Это он им стол рабочий, как тряпку пополам порвал, прикинь!

– Справились? – усмехнулся я.

– Ну а то! Зато теперь не надо думать, что ему предъявлять для задержания. Упакуют его сейчас на пятнадцать суток. За это время, может что-то и прояснится.

– На предмет знакомства с Гаргаевыми не опрашивали?

– Не успели, – хихикнул Сашка. – Он их как столом-то перелюбил, так они все вопросы разом забыли. А ты хоть предупреждал? Ну, про Гаргаевых?

– Ну, был разговор. Могли и не зафиксировать… Слушай, Саня! А что это за фигня у нас получается?

– В смысле?

– Ну, смотри: одна фигня с другой фигнёй вроде пересекается, но не стыкуется, другая фигня стыкуется, но не пересекается. Что за хрень-то?

Сашка помолчал немного, подумал. Тихо спросил:

– Это ты сейчас, Сергеев, про какие фигни говорил?

– А, забей! – грустно посоветовал я. – Давай в «Поляну» метнёмся. Что-то я давно не отдыхал душой и телом, – я сладко потянулся и соблазнительно щёлкнул себя пальцами по горлу, намекая на допинг.

– Я – всегда «за» – ты ж знаешь!

Глава 18

Теперь уже трудно объяснить, почему мы выбрали это кафе. Я жил на Охте, Сашка на Херсонской. Кафе находилось у Пяти углов, на Загородном. То ли нас привлекла реклама «Для вас всегда накрыта поляна», то ли и вправду там была «офигенная еда», как весьма интимно шепнула нам барменша. Может, мы повадились туда за вкусной и холодной водочкой в запотевших рюмочках. Чёрт его знает. Раньше в городе было полно таких мест – уютных, крохотных. Наливали стопочку, угощали маленьким кусочком солёного огурчика и крохотным бутербродиком с салом, размером с пятачок. Называлось это «халявка». Где сейчас эти благословенные богом рюмочные и закусочные? Куда исчезли трактиры и кафешки, где кусок мяса не стоил, как целая корова? Их поменяли на Маки-, Даки– и прочую несъедобную жрачку. Водка теперь даже в элитных ресторанах отдаёт спиртом. Эх!.. В общем, мы нашли своё место в этом городе, и называлось оно запросто: «Поляна». Мы звякнули в кафе заранее, сделали заказ и, не спеша, побрели по Старо-Невскому в сторону площади Восстания.

Поляна к нашему приходу была действительно накрыта. Встретил нас радушный огромный шеф-повар Александр, глядя на улыбку, усы и огромный живот которого, аппетит разыгрывался со страшной силой. Он почти никогда не спрашивал, что мы будем есть, всегда всё ставил на стол на свой вкус. Сначала это удивляло, а потом мы поняли – Александр лучше нас знает, что нам надо. Когда идёшь в гости – тебя же не спрашивают: «Что вам изобразить?». Тебе подают на стол уже приготовленное, и ты просто наслаждаешься. А не нравится – ищешь себе другое заведение. Но мы прикипели к этому. Кафешка была маленькой и очень уютной. Иногда вечерами там выступал бородатый гитарист. Его музыка была тихой и ненавязчивой. Он играл что-то испанское и греческое. Иногда в кафе пела девушка. Репертуар стандартный: Успенская, Пугачёва, Аллегрова… Музыка не мешала разговаривать, а еду готовили и подавали совсем по-домашнему. Вот мы и приютились в «Поляне». И ещё, сегодня придя сюда, я где-то в глубине души надеялся встретить там ту субтильную девчушку, которая была не прочь…

Как всегда начался разбор полётов. Мазохизм, чистой воды. На самом деле, получалось, что и лётчики мы хреновые, и цели не видно, и погодные условия – дрянь.

– Ну, Саня! Понеслась по новой!

Саня охотно разлил водочку по рюмкам. Я неодобрительно поморщился:

– Я не то имел в виду. Начнём дело лопатить.

– Сколько ж можно? Давай хоть сегодня отдохнём! И так без продыху уже неделю!

– Ну, вот итоги подведём, и отдохнём, – заверил я.

– Какие итоги?!

– Неутешительные, Санек, неутешительные.

– Да от того, что мы всё это пережёвываем по пятому разу ничего не изменится. Ни разу не изменится! – Сашка был прав, но мне почему-то казалось, что чем больше мы талдычим вслух всю эту ахинею, тем понятней она нам самим становится.

– Всё, – решительно и твёрдо сказал я, почти приказал, – По одной и повторяем пройденное.

Мы сдвинули рюмки и, подцепив на вилку беленькие грузди, смачно глотнули ледяной, обжигающей холодом горло, водки. Минута на ощущения, и я начал:

– Что мы имеем на сегодняшний день? – я не ждал ответа, это был монолог. – Убит некий господин Куприянов. Убит выстрелом из швейцарской винтовки SIG 550 с оптическим прицелом, точнёхонько в лоб. Выстрел производился с чердака дома напротив. Камеры наблюдения не зафиксировали ничего необычного, ни одного человека, который нёс в руках хоть что-то, относительно похожее на винтовку. Даже сложенную в три раза… А, кстати, ты не в курсе, до каких размеров эта штука складывается?

Сашка уже минуты три тщётно пытался выловить из керамической плошки крохотный груздь. Похоже, мой вопрос он оставил без внимания.

– Ложкой, – ласково посоветовал я приятелю, – лови ложкой.

– Отдельно ствол, отдельно цевьё. Как японский зонтик она не складывается. Размер внушительный, в кармане не пронесёшь, – Сашка, наконец, поймал груздь вилкой и остался премного собой доволен.

– Значит, стрелка на камерах нет. Отличненько. Идём дальше, – Сашка потянулся к графину, но я легонько шлёпнул его по руке. – Рано! У меня ещё одна темка нарисовалась. Пока о том, что мы ещё знаем. Родителей Куприянова оставим в покое – они вне учёта…

Сашка аж поперхнулся своим груздем:

– Какого учёта, бухгалтер ты наш? Ты учёт ведёшь?

– Приходится, – вздохнул я. – Итак, судя по всему, мотив убийства Куприянова – месть за сбитую им беременную Жилину. Это уже, практически, без сомнений. Исполнитель как-то связан с женихом Жилиной – Новиковым. Сам Новиков «исполнить» Куприянова не мог из-за своей инвалидности, но ничто не мешало ему нанять киллера. Ничто… Ни отсутствие средств, ни даже отсутствие оружия.

– Ты забываешь, что это оружие уже стреляло пять лет назад, и Новиков к тому эпизоду не имел никакого отношения. Я проверил. Пять лет назад он занимался тем же, чем сейчас, просто в несколько меньшем масштабе: веб-дизайн, вёрстка, реклама и так далее. У него не было никакого бизнеса, который он мог бы потерять из-за Гаргаевых. Так что, их пути не пересекались. И в списках, даже некастрированных, нет Новиковых – ни одного, ни второго, ни какого-нибудь другого. Давай на факты опираться. Эмоции там всякие, интуицию, предчувствия и вещие сны, а также: гадание на кофейной гуще, раскладывание пасьянса и беседы с медиумами оставим на потом. Мы, похоже, ещё успеем к этому вернуться, учитывая темп продвижения нашего расследования. Ладно, гоним дальше.

– Дальше ты сам сказал – оружие уже всплывало в городе пять лет назад. Тогда стрелка не нашли, и на камерах, которых там тоже было до фига, ничего и никого подозрительного не было. Пошли дальше! Дальше у нас появляется труп сексуально-раскрепощённого до голубизны Кировского… Кстати, а проверили – Кировский действительно не баловался с мужчинками? Артист, всё-таки…

– Проверяли, – прошамкал Сашка, набив рот драниками. – Отрицают все. Даже возмущаются. Конечно, может, он был таким… латентным геем, а для всех – просто мачо… Но это мы вряд ли узнаем. Давай дальше, – велел мне напарник, с упоением уничтожая закуску.

– Кировский… Кстати! Звонок другу! – я так звонко это выкрикнул, что обаятельный шеф-повар, похожий на кота, высунул из-за ширмы, закрывающей кухню, широкую улыбку и объёмный живот. Видимо, решил, что мы требуем продолжения банкета. Я сделал ему успокаивающий жест. Мол, ничего пока не нужно, всем довольны, – и повар, удовлетворённо кивнув, исчез за ширмой. Я набрал номер Сестрорецка. – Алексей! Ваши эксперты закончили по Тарховке? Ага… Ага… А почему мне не отзвонились?! Чёрт!

– Что?! – Сашка перестал жевать, глотать и дышать, по-моему, тоже. – Ты с кем говорил?

– Да с этим Алексеем из сестрорецкого РУВД, ну, помнишь – который «на проводе», – я усмехнулся, припомнив казус. – Их эксперты, торопыги, твою мать, обнаружили, что на одежде Кировского ещё были следы помады. Так вот, эта помада, с женских губ… Хотелось бы знать, отчего это они её так поздно заметили? Вернее, заметили-то они её сразу, а вот идентифицировать со слюной почему-то сразу не удосужились.

– Час от часу не легче! Это что у них там, секс втроём был, что ли? Извращенцы!

Я посмотрел на Сашку, как на ископаемое. Ну и втроём… Ну и что?.. Стоп! Какой секс втроём?! Новикова там не было. Уверен, что ребята, проверив его алиби, придут к такому же выводу.

– Значится так… – я посмотрел на Сашку. Он сидел, закинув голову наверх и глядя прямо в деревянный потолок. – Что это ты там разглядываешь?

– Меня сейчас стошнит, – вяло сказал Саня.

– Что такое? – я с беспокойством оглядел закуски на столе, – что-то не так с едой?

– Нет! Это что-то не так с нами. Я больше не могу. Я не могу перемалывать эту жвачку по сотому разу! Если бы это был сериал про ментов, я бы давно переключился на другой канал! У меня ощущение, что я смотрю какую-то «Санта-Барбару», и каждый день, перед каждой серией, мне рассказывают содержание всех предыдущих… Я не могу больше!…

– Ладно, Саня, ты прав, – я действительно готов был согласиться с напарником. – Это просто переливание из пустого в порожнее – не более. Так с мёртвой точки не сдвинешься. Давай просто напьёмся!

– Ты знаешь, я и пить больше не могу.

Действительно, какой-то день сурка. Я просыпаюсь каждый день, а в нём опять всё то же самое, что было вчера. Мы рыскаем по городу, собираем какие-то свежие и несвежие трупы, ловим кого-то не того, склеиваем то, что изначально не было единым целым. Мы носимся из отделения в отделение, и везде наталкиваемся на всеобщее нежелание искать этого самого стрелка-мстителя. Следователи даже не пытаются создать иллюзию хоть какой-нибудь деятельности. Они достаточно ясно дают понять: землю рыть и попки рвать они не станут. Ну, крошит кто-то откровенных бандитов! Ну, убирает кто-то тех, кого не смогла победить система правосудия. Кто-то вершит самосуд. И хрен-то с ним! Пусть себе! Просто бунт на корабле какой-то. И дело даже не в том, что искать они не хотят, а глухари эти все на мне виснут! Просто нет такого права ни у кого забирать жизни других людей. Что у первых – преступников или приравненных к ним, что у вторых – мстителей хреновых… Уж не знаю, сколько их там – один, два, или целая организация… Чёрт! А что, если их действительно много? Ведь нельзя же одновременно заниматься всем – следить, стрелять, отправлять электронные письма, уничтожать следы в Интернете… Нет, он не один… Сашка лениво разлил по рюмкам водку и мы молча выпили.

– Как на поминках, – заметил Саня, – даже не чокаясь. О! Смотри! Краля твоя пришла!

Я обернулся, и за соседним столиком увидел свою потенциальную судьбу. «Уж сегодня я её не упущу!» – твёрдо решил я.

– Давай, Саня, закончим с делами…

– Мы никогда с ними не закончим. Найдём этого, станем искать следующих. Всё, аут. Меня нет, – Сашка снова откинулся на спинку стула и запрокинул голову.

Вид – зашибись! При таком приятеле, самое то с девицами амуры разворачивать! Нет, подожду пока… Я набрался духу и заискивающе, вкрадчиво спросил у Сани:

– Саш! Ну, можно я тебе ещё одного висяка пристрою?

– Висяка?! – Сашка с таким воодушевлением и радостью воскликнул это, что «полянский» повар снова с готовностью выставил пузо из-за ширмы.

Мне опять пришлось сделать останавливающий его порыв жест. Правда, Санёк умудрился сточить всю закуску, и я, к неописуемой радости шеф-повара, всё же махнул рукой, приглашая официантку. Та незаметно возникла у столика в считанные секунды. М-м-м! Каждому общепиту бы такое обслуживание. А ещё лучше, тому, прежнему общепиту – такое обслуживание, да ту водочку, и те ценники, но сегодняшние разносолы… А то, к слову, моей зарплаты никак не хватает на ежедневное: «Ну пойдём, посидим!..». Тем более, что Сашка всё время на мели. Куда только деньги девает? Хотя при его зарплате… Я заказал «повторить» и «усугубить».

– Какого ЕЩЁ висяка? – Сашка не повёлся на барский жест с моей стороны в виде дополнительного заказа.

Он смотрел исподлобья, от весёлости следа не осталось. Чуял подвох, мерзавец. Выбора у меня не было. Звонарёвское дело жгло мозг. Я был почему-то уверен, что оно имеет к нашей «правосудебной» или «правосудийной» кампании непосредственное отношение. То есть, ни на минуту не сомневался в этом. Причём, эта уверенность основывалась на чём-то среднем между интуицией и логикой. Логично было предполагать, что дело Траубе предположительно можно отнести к нашей серии, интуиция подсказывала, что предположение логично. Как вот только Сашку в этом убедить?

Я за полчаса поведал напарнику о том, что рассказал мне по делу Звонарёв. Сашка, как обычно слушал молча и отстранённо. Могло показаться, что ему это всё неинтересно, и он только делает вид, что слышит меня. Он курил сигареты – одна за другой, и сидел, уткнувшись глазами в пепельницу, которая переполнялась окурками быстрее, чем официантка успевала её опустошать. Когда я замолчал, Сашка молча встал и вышел в туалет. Я подумал, что сейчас его реально стошнит. Вернулся он бледным и сосредоточенным. Махнул рюмку и, не закусывая, снова закурил. Молчание затянулось. Я уже собрался воспользоваться моментом и пойти знакомиться с девицей. А то время идёт. Ничего не происходит. У Сашки, похоже, звук где-то отключился. А девица вечно не будет сидеть и потягивать своё ядрёное пойло. Но Сашка вдруг ожил:

– А с чего это ты взял, что это дело хоть какое-то отношение имеет к нашей серии? – Сане идея с присоединением ещё одного заведомого «глухаря» не нравилась. – Давай сделаем так: то, что очевидно, пусть будет в нашей серии. Давай не будем все трупы подряд и остальных недобитых, но покалеченных, за уши подтягивать под нашу версию. Эдак мы можем любое преступление подвести под нашу же легенду. У нас и свои-то дела не слишком заметно друг с другом стыкуются. А ты хочешь совершенно выпадающее из нашей схемы преступление подтянуть к нашему конструктору? Может не стоит? У меня начальство есть, у тебя начальство есть. И они, эти начальники, – точно тебе говорю – не обрадуются, если мы со счастливыми лицами придём к ним и скажем: «А мы тут нашли ещё целый ряд преступлений, которые, как нам кажется, подпадают под нашу рабочую схему мести». Я тебе больше скажу: они будут очень недовольны. Более того, они будут просто ужасно, невероятно злы. Они нам, Серёга, просто яйца оторвут, – устало закончил Сашка и как-то обмяк, начав клевать носом.

«Вот ведь как выговорился!» – с завистью подумал я. До меня дошло, наконец, что явление «старые дрожжи» достигло своей заключающей фазы. Я вздохнул, погасил недокуренную сигарету, встал и понёс свой организм, напичканный алкоголем и тяжкими думами о запутанном деле, в угол кафе. Там, на привычном уже месте сидела та самая девушка, с бокалом невозможного на вид продукта. Я не стал здороваться. Не стал знакомиться. Я не стал спрашивать разрешения присесть за её столик. Я просто усадил своё почти стокилограммовое тело на стул напротив девицы и задал самый дурацкий из всех возможных вопросов:

– Что Вы такое жуткое пьёте?

Девушка ответила не сразу. Она помолчала, внимательно посмотрела на меня, видимо, оценивая моё состояние, подумала немного, а потом произнесла:

– Земляничный коктейль.

Я поплыл. Маленькая, просто крохотная девчушка, с узенькими плечиками, с талией, которую легко можно обхватить одной рукой – моей так точно! – с огромными детскими глазами, не подпорченными косметикой, нереально короткой, мальчишеской стрижкой, узенькими кистями и тонкими пальчиками… Дюймовочка просто, да и только!.. Махонького роста, хрупкая и тоненькая – наверно, такие же проблемы, как у меня, купить одежду. Мне всё мало, ей всё велико… Её голос!.. Это было невероятно!.. Она произнесла слова, смысл которых я даже не понял, потому что остолбенел от её голоса. То есть, наверное, остолбенел бы, если бы не успел плюхнуться на стул. А так, я просто замер. У неё был невероятно низкий, грудной тембр, возможно, самый низкий из тех, которые существуют у женщин в природе. Не грубый, нет!.. Мягкий, глубокий… Мне показалось, что если я что-то сейчас смогу вымолвить, то это будет звучать глупо и пискляво. Всё же я повторил свой вопрос, несмотря на то, что девушка уже ответила, а вопрос изначально ответа не стоил. Выглядел я, по меньшей мере, дебилом с вытаращенными глазами и полуоткрытым ртом. Но уж чего там – ничего не исправишь! Сказанное – сказано.