Текст книги "Поцелуй осени"

10

На четвертом курсе специальность «основы журналистики» преподавал Меркович Владимир Эдуардович, опытный военный журналист, не раз побывавший в зоне вооруженных конфликтов. Лике этот сорокапятилетний мужчина, смуглый, поджарый, двигавшийся между рядами парт с ленивой грацией крупного опасного хищника, казался воплощением профессии, которой она обучалась. Цепкий, тигриный взгляд темных глаз с восточным разрезом, жесткие черные с проседью волосы, широкие плечи. В каждом движении, в каждой позе, с виду – спокойной, расслабленной, чувствуется мгновенная готовность к прыжку. И Лике, глядя на него, хотелось победить в себе все слабое, болезненное, женственное, зависимое, стать цепкой и хваткой, спокойной и собранной, невозмутимой, чтобы ничто на свете не могло выбить ее из колеи, и в то же время быть способной на внезапную яростную атаку.

– Когда разговариваете с вооруженными повстанцами, – чуть растягивая слова, объяснял на занятиях Меркович, – держитесь вежливо, дружелюбно, но страха не показывайте. Будьте бодрыми и уверенными в себе, улыбайтесь открыто – это располагает. Проявляйте искреннее сочувствие и интерес к солдатам, ведь вы понимаете, как несладко им приходится, угостите их сигаретами, предложите газету. Это поможет снять напряжение. Словом, старайтесь наладить связи, не исключено, что вам придется провести там много времени. И тем не менее помните, что общих, единых правил не существует, учитесь ориентироваться по ситуации и мгновенно принимать решения.

– Ну а если они вдруг станут вести себя агрессивно? – дрожащим тенорком спросил с задней парты однокурсник Петька. – Стрелять начнут? Что делать?

Меркович по-мефистофельски изогнул бровь и участливо осведомился:

– А ты-то сам как думаешь, а?

– Ну я не знаю, – протянул Петька. – Руки, наверно, поднять?

– Мать твою! Бежать, пока яйца не отстрелили. Вот что делать!

Лика старалась впитать в себя, запомнить каждое его слово. Вот такой она и станет, когда окончит институт и начнет работать, – бодрой и уверенной в себе, с открытой дружелюбной улыбкой и внимательным настороженным взглядом. Здорово!

После окончания занятий Лика выбегала из темно-красного кирпичного здания, проходила через двор, перебрасываясь репликами с однокурсниками, миновала КПП и оказывалась на улице, где ее уже ждал Андрей. Обыкновенно они шли куда-нибудь перекусить – Андрей был уже молодым врачом-интерном, получал зарплату и мог себе позволить угостить ее, потом вместе ехали домой. Иногда, правда, в период острой фазы какого-нибудь очередного романа, Андрей пропадал на несколько дней, и Лика, выходя из института, напрасно искала его глазами. Что ж, она приучила себя не обижаться. Какое, в конце концов, у нее на это право? Оба они свободные взрослые люди, устраивать детсадовские разборки – ты мне должен, ты обещал, – не в ее правилах. Да к тому же это и унизительно, выпрашивать внимание к себе. Решит еще, что ей это очень важно, подумает, что приобрел над ней какую-то власть. Нет уж, такое в ее жизни больше не повторится!

Однако каждый раз, когда Андрей оказывался на месте, она бежала к нему с искренней радостью.

– И еще он говорил, не кричать и не скандалить, даже если на тебя наставлено дуло автомата. Всеми силами показывать, что ты адекватный человек и у тебя мирные намерения. Представляешь? Интересно, как этому можно научиться, а? Сам-то он наверняка умеет, по нему видно, он знаешь, такой… – взахлеб рассказывала Лика.

– Я чувствую, этот вояка поразил твое юное воображение, – насмешливо отзывался Андрей. – Втюрилась, что ли, а? Сознавайся!

– Тьфу ты, почему сразу втюрилась?! – досадовала Лика. – Просто он очень интересный человек, его заслушаться можно. Я его уважаю, восхищаюсь, если хочешь, а ты сразу – втюрилась… Мне кажется, люди вообще придают этому чувству какое-то слишком большое значение. Создают нездоровый ажиотаж.

– Это как раз здоровый ажиотаж, – серьезно возражал Андрей. – Человек должен кого-нибудь любить, это в нем природой заложено. А вот что неестественно, так это твоя скептическая позиция по этому вопросу.

– Ну и пусть неестественно, – ощетинивалась Лика. – Я тебе уже говорила, мне это не нужно и не интересно.

– Да ты просто маленькая лицемерка, – усмехался Андрей.

– Думай что хочешь, – сердито буркнула Лика. – И вообще, не хочу обсуждать эту тему. Лучше я тебе еще про Мерковича расскажу.

Они шли вниз по улице Горького, по направлению к Кремлю. Под ногами хлюпал полурастаявший пористый мартовский снег, над головой проносились рваные облака. В воздухе пахло приближающейся весной – водой, сырой землей, ветром.

Лика и Андрей двигались рядом, не держась за руки, почти не касаясь друг друга, разве что изредка сталкивались плечами. Лика, рассказывая, смотрела под ноги, машинально подбрасывала на ладони двухкопеечную монетку. Андрей слушал, глядя куда-то вверх, на узкие окна массивных зданий сталинской эпохи.

– Мне всегда таким представлялся отец, – задумчиво говорила Лика. – Я ведь его никогда не видела, дома даже фотографии нет. И мне всегда думалось, что он должен быть такой – какой-то очень романтический герой, сильный, смелый, всезнающий, много ездивший по свету, многое повидавший. Такой, понимаешь, человек мира, у которого, конечно, ни семьи, ни детей быть не может…

Андрей внимательно слушал ее, затем обернулся, произнес чуть насмешливо, но тепло:

– Твоя беда в том, дружочек мой, что ты в детстве слишком много книжек читала, вместо того чтобы в казаки-разбойники во дворе играть.

– В смысле? – вскинула брови Лика.

– Фантазия слишком богатая, – объяснил Андрей. – Придумала себе какого-то капитана Блада. А что, если он всего-навсего бухгалтер в Доме культуры?

– Ну нет, – уверенно помотала головой Лика. – Нет, такого быть не может. К тому же я от матери слышала, что они расстались, потому что он в Африку уехал.

– Доктор Айболит прямо, – покивал Андрей. – Ты и в самом деле веришь, что кто-то может бросить любимую женщину и ребенка потому, что это помешает ему бороздить Тихий океан?

– Не знаю, – сумрачно бросила Лика.

Она шла, потупившись, пиная носком сапога серый кусок льда. Андрей помолчал, потом вдруг быстро наклонился, зачерпнул липкого мокрого снега, слепил снежок и, крикнув: «Берегись!», метнул его в Лику.

– Ах, ты так!

Девушка быстро отскочила в сторону, увернулась и, смеясь, бросилась в атаку. Андрей, спасаясь от града обрушившихся на него снежков, спрятался за углом. И Лика, выбросив из головы тяжелые, годами мучающие ее мысли, с хохотом полетела за ним.

Семейный скандал бушевал уже второй час. Лика закрылась в своей комнате, завела пластинку «Модерн Токинг», пыталась зажимать уши руками, но гневный голос бабки и истеричные рыдания матери заглушить было невозможно.

Ольга заявилась неожиданно, без звонка. Вплыла в квартиру, выставив вперед прилично округлившийся живот. За ее спиной смущенно жался маленький насупленный Мишка, Ликин брат, с которым она почти не виделась.

– Здравствуй, Ликушка, здравствуй, – пропела Ольга.

Неловко обняла дочь, ткнулась губами в щеку, подтолкнула сына:

– Мишенька, поздоровайся с сестричкой.

Лика присела на корточки, протянула мальчишке ладонь, сказала:

– Ну привет, вождь краснокожих!

Угрюмый пятилетний пацан буркнул: «Здрасьте!», руки не подал и снова спрятался за спину матери. В дверях кухни появилась Нина Федоровна, скрестила руки на груди, подозрительно уставилась на дочь, заранее не ожидая от этого визита ничего хорошего.

– Мамуля, а мы тут мимо проезжали и вот решили… – зачастила Ольга.

– Ты давай проходи, нечего в дверях торчать, чтоб все соседи уши грели, – оборвала ее продмагша. – Проходи, садись и рассказывай, с чем пожаловала. Чего еще надо?

Подозрения многоопытной мудрой бабки подтвердились, Ольга явилась, конечно же, не просто так, а с заманчивым предложением – прописать в квартиру маленького Мишку и будущее новорожденное дитя.

– Это зачем еще? – искренне удивилась Нинка.

– Ну как же, мама, ты ведь немолодая уже, извини за прямоту. Если что случится, квартира отойдет государству. Я тебе, конечно, желаю здоровья и долголетия, но о таких вещах тоже приходится думать.

– А дочка-то как же? У тебя ж еще и дочь есть. Неужто забыла?

– Лика? – захлопала глазами Ольга.

– Лика, ага, дочурка твоя здесь прописана. Она-то никуда не денется. Или ты и ей остаток дней уже намерила?

– Ну, мама, что ты так сразу начинаешь… – обиженно загудела Ольга. – Я же не смерти твоей желаю, я просто хочу все предусмотреть. А Лика – молодая девушка, она может замуж выйти и к мужу переехать.

– Значит, родную дочь хочешь из квартиры выдворить? Последнего лишить? – взвилась наконец бабка. – Совсем совесть потеряла, бесстыжая твоя рожа? И так спихнула ребенка на нас со стариком, вспоминала про нее раз в год по обещанию, а теперь и совсем отделаться хочешь? Как же, новые детки завелись, любимые!

Лика, не желая больше слушать эти крики, выскочила из комнаты и спряталась у себя. Забилась в угол, скорчилась, прижав колени к груди, уткнулась лицом в ладони. Снова, как в детстве, накатило чувство беспомощности, ненужности. Лишняя, нежеланная, нелюбимая. Вечный камень преткновения, всем мешающий, вызывающий одну лишь досаду и недоумение. Вечный изгой, и никуда, никуда ей от этого не деться… Казалось, она опять сделалась одиноким заброшенным ребенком, будто и не была уже взрослой, двадцатидвухлетней девицей, почти окончившей институт и собиравшейся завтра на комиссию по распределению к будущему месту работы.

Из соседней комнаты долго еще доносились крики:

– Да какая ты мать после этого? Всю жизнь на ребенка плевала и вон что удумала под конец!

– А ты? По-твоему, ты, что ли, идеальная мать? Да я тебя в детстве боялась как огня! Если б ты со мной разговаривала по-доброму, была бы мне близким человеком, может, и не случилось бы тогда всего этого!

– Хочешь сказать, я виновата, что ты в подоле принесла? У, зенки твои наглые!

Наконец мать, так и не добившись от упрямой бабки разрешения на прописку детей, ретировалась, громко хлопнув дверью. Лика слышала, как возмущенно стучали на лестнице ее каблуки, как отрывисто командовала она что-то маленькому Мише. Нинка отправилась на кухню и долго еще угрожающе гремела кастрюлями, разглагольствуя сама с собой о подлости человеческой натуры. По квартире расползался сладкий запах валокордина. Пару раз бабка звала Лику есть, но та отвечала из-за двери, что не голодна, просила не мешать – мол, занимается, готовится к последнему экзамену. Потом вернулся из больницы Андрей. Бабка кормила его ужином на кухне, бурча что-то неразборчивое, должно быть, жалуясь бессменному постояльцу на нерадивую дочь. Лика все так же, не поднимая головы, сидела, скорчившись на полу, рассеянно ковыряла пальцем царапину на старом потемневшем линолеуме.

Наконец, когда Нинка, управившись со своей кухонной вахтой, отбыла в свою комнату и тяжело завалилась там на кровать под скрежет разболтанных пружин, к Лике в комнату заглянул Андрей. Она сумрачно посмотрела на него исподлобья. Подумалось, вот сейчас он будет приставать с расспросами – что случилось, да как, да почему, да не расстраивайся. Андрей же молча подошел к ней и опустился на пол рядом, положил тяжелые руки ей на плечи. От его ладоней по телу побежало тепло, даря спокойствие, ощущение, что рядом есть кто-то сильный, мудрый, кто-то, кто не даст ее в обиду. В горле что-то дрогнуло, оборвалось, Лика охнула и, подавшись вперед, спрятала лицо на его груди.

Она не плакала, лишь судорожно вздрагивала, давясь сухими нервными спазмами. Андрей гладил ее по спине, укачивал, шептал на ухо что-то ласково-неразборчивое, и от его прикосновений, от близости его крепкого здорового тела почему-то кружилась голова и глаза заволакивало темным сладостным туманом. Лика вспомнила, как в панике вырывалась из его рук тогда, почти три года назад. Сейчас же почему-то страха не было, она будто оттаяла, отогрелась, крепче охватывала руками его шею, словно боясь отпустить хоть на секунду.

Андрей поднялся с пола, прижимая ее к себе, держа на руках, маленькую, хрупкую, неслышными шагами проскользнул в свою комнату. Лика сильнее вжималась лицом в его плечо, чувствовала, как губы касаются гладкой кожи во впадинке под ключицей, жадно вдыхала его запах, теплый, знакомый, запах молодого и сильного мужчины. Андрей опустился с ней вместе на диван, ловкими умелыми движениями стянул с нее рубашку, коснулся губами груди.

Перед глазами мелькали ослепительные яростные вспышки, и почему-то совсем не было страшно, неловко от того, что впервые к ее телу, не прикрытому даже легкой футболкой, прикасается мужчина. Как будто она давно знала, что все должно случиться именно так, ждала этого и теперь лишь радовалась, отдаваясь во власть пробудившегося древнего инстинкта. Тело жило какой-то собственной жизнью, изгибалось и раскрывалось, не повинуясь ее рассудку. И Лика даже не поняла, как оказалась распростертой на диване, не видя над собой ничего, кроме ставших вдруг огромными бездонных голубых глаз, чувствуя лишь сладкую вожделенную тяжесть горячего тела. Она выгнулась, пытаясь прижаться к нему еще крепче, слиться воедино, и наконец-то ощутила на губах его губы.

11

Из дальней комнаты, где почивала бывшая директорша, донеслись какие-то приглушенные звуки. Задребезжали старые пружины, зашуршали по полу тапки, и слышно стало, как чертыхается вполголоса Нинка. Лика насторожилась, подняла голову. Что пробудило бдительную бабку в такой неурочный час, неизвестно, но можно было не сомневаться: если она обнаружит отсутствие внучки, скандал разразится нешуточный.

– Не уходи! – шепнул Андрей, не выпуская ее из рук, зарываясь лицом в ее волосы.

Но Лика уже спешила – ловко выскользнула, на цыпочках пробежала к двери и скрылась в коридоре, прошелестев:

– Спокойной ночи.

Она едва успела прошмыгнуть в свою комнату и нырнуть под одеяло, когда за дверью раздалась шаркающая походка Нины Федоровны. Дотошная хозяйка дома сунула нос в комнату Лики, убедилась, что дитя спокойно спит на своем месте, и ушла дальше по коридору, что-то невнятно бормоча себе под нос.

За окном медленно светало. В густо-серых предутренних сумерках размытыми очертаниями вставали одинаковые дома их летного микрорайона. Вдалеке, почти на горизонте, виднеются четко различимые в прозрачном утреннем воздухе высотки и шпили Москвы. В открытую форточку сладко тянуло вымокшей от ночной росы сиренью. Какие-то невидимые птицы начинали потихоньку утреннюю распевку. Стукнула дверь подъезда, зачихал, заводясь, мотор автомобиля в соседнем дворе. Мир просыпался, начинал свою каждодневную суетливую жизнь.

Спать не хотелось. Дождавшись, пока Нинка угомонится, Лика вылезла из-под одеяла, устроилась, как в детстве, на подоконнике, прилепилась носом к стеклу. Там, за стеной, совсем рядом, спокойно спит Андрей. Светлая взлохмаченная голова на подушке, золотистые ресницы на бронзовом лице, а под глазами заметные, лишь если как следует присмотреться, бледные веснушки. Он дышит ровно и спокойно – надежный, сильный, знакомый. Он, в отличие от того, другого, не скрылся, оставив после себя лишь смутные туманные воспоминания. Напротив, всегда был рядом, готовый прийти на помощь. Почему?

Уж не потому ли, что до сих пор она никогда не навязывалась ему со своей любовью? Закадычная подружка, младшая сестренка, ничего не требующая, ни о чем не спрашивающая. Захотел – пришел, не захотел – пропал на несколько дней. А сегодня что-то произошло, и хрупкое равновесие оказалось нарушено. И господи, как же страшно было ей теперь. Потерять его, такого родного, сильного, наверное, самого близкого ей человека на свете, – от одной мысли об этом у нее начинала кружиться голова и больно становилось дышать. А ведь это непременно случится, жизнь не раз уже ей показала, что так происходит всегда, исключений не бывает. Может быть, где-то и есть женщины, созданные для любви, женщины, за которыми ухаживают, которых боятся потерять. Им делают предложения, волнуются, боясь услышать отказ, женятся, рожают пухлых смешливых детей. Она не из таких. Давным-давно ее будущее было раз и навсегда определено врачебным диагнозом. Зачем она Андрею? Болезненный, брошенный всеми заморыш? Она ведь ничего не сможет ему дать, кроме себя и своих собственных невзгод и разочарований. А значит, и нечего обманывать себя и его, такого доброго и хорошего, нечего рассчитывать на послабление в режиме. Надо проживать свою жизнь и не мечтать о несбыточном.

Впрочем, может, все эти ее размышления вообще беспочвенны, ведь ни слова о любви не было произнесено даже и сегодня. Возможно, завтра Андрей как ни в чем не бывало весело улыбнется ей утром, надавит пальцем на нос и умчится куда-то по своим делам? А если нет? А если, пряча глаза, будет мучительно подбирать слова, чтобы объяснить, что все случившееся было с его стороны лишь актом сострадания к больной забитой девочке? И тоже посоветует влюбляться в тех, кому нравишься ты, а не наоборот?

Солнце только еще показалось из-за крыш соседних домов, когда Лика, измученная бессонной ночью, изведенная страхом и дурными предчувствиями, неслышно выскользнула из квартиры, тихонько притворив за собой дверь. Сбежать из дома, куда угодно, только быстрее, не ждать терпеливо, когда прозвучит над ее головой приговор, самой строить свою жизнь, ни на кого не оглядываясь.

Ей пришлось два лишних часа слоняться вокруг здания института, дожидаясь, пока соберутся однокурсники, откроются тяжелые двери и начнет работать комиссия по распределению. До вчерашнего дня у нее не было особенных планов по поводу будущей работы. Конечно, хотелось, чтобы место было интересным, но и только. Теперь же вдруг пришла спасительная мысль – что, если ее направят куда-нибудь к черту на кулички? Ведь тогда все решится само собой. Не будет мучительных сомнений, выматывающего душу страха потери. Исчезла, уехала – и взятки гладки.

Мимо нее прошел однокурсник Петька, бросив на ходу приветствие. Лика пустилась за ним, окликнула:

– Ну что, Петь, определился уже с местом?

Тот с удивлением посмотрел на нее:

– Да я ж давно уже, по специальному распоряжению. Не слышала разве? Нас – меня, Генку и Влада – Меркович к себе под крыло берет. Сейчас документы оформим и через месяц летим в Афган. Будем там про нашу доблестную армию оды писать, – он рассмеялся. – Еще Колян должен был лететь, но у него со здоровьем что-то там не прокатило, Меркович его забраковал в последний момент, так что сейчас решается, кто его заменит.

– Петька, ты гений, – неожиданно пискнула Лика и с размаху чмокнула оторопевшего однокурсника в щеку.

– Эй, ты куда, чокнутая? – крикнул он вслед уже мчавшейся к дверям института Лике.

Мерковича она отыскала на втором этаже. Преподаватель курил у раскрытого окна в пустой аудитории. Синеватый дым вился клубами в теплом воздухе и неохотно выплывал за окно. Внизу, во дворе, гоготали студенты.

Лика тихо отворила дверь, остановилась на пороге, смутившись, не зная, как лучше подать свою просьбу. Владимир Эдуардович обернулся на звук быстрым кошачьим движением, смуглый, грациозный, похожий на хитрого и коварного туземного вождя.

– Владимир Эдуардович, возьмите меня в вашу группу, – с порога бухнула Лика.

– Девушка, вы кто такая? – вскинул брови преподаватель.

– Лика… Элеонора Белова, ваша студентка… – смешалась она.

– Белова… – Он чуть прищурил левый глаз. – Ммм-да, помню. Что вы хотите?

Лика шагнула к нему ближе, отчаянно заглянула в цепкие хищные глаза.

– Возьмите меня в вашу журналистскую группу. В Афганистан! – попросила она. – Я знаю, есть одно свободное место…

Он усмехнулся, словно оскалился, сверкнула полоска белых зубов.

– Зачем?

– Как зачем? Это ведь самая опасная, а значит, самая интересная область работы. Мы же этому пять лет учились, хочется применить знания на практике. Военная журналистика – мое призвание, и я…

Темные глаза будто подернулись дымкой, стали скучными. Меркович отвернулся к окну, затушил бычок о край подоконника, бросил небрежно:

– Женщин не беру.

– Но почему? – не уступала Лика. – Это несправедливо.

– Девушка, – досадливо скривился он. – Здесь речь не идет о справедливости. Мы отправляемся в горячую точку, там война идет, понимаете? И я за свою группу отвечаю головой. А женщина в группе – слабое звено. Я не хочу каждый день выслушивать всю эту трескотню – нет туалета, негде помыться.

– Да нет же, я вам обещаю, со мной проблем не будет, – горячо убеждала Лика.

Она старалась поймать его взгляд, заглянуть в лицо, Владимир же лишь устало хмурился и отводил глаза.

– Ну ладно, – прервал он ее наконец. – Давайте бросим эту лирику. У вас роман с кем-то из моих ребят? Тащитесь в зону боевых действий вслед за любовником?

Лика вспыхнула и отступила на шаг. Подумать про нее, что она будет бегать за мужчиной, навязываться, выпрашивать… Да кто он такой, этот потертый жизнью леопард, чтобы задавать ей такие оскорбительные вопросы? Она почувствовала, как в горле заклокотал гнев, глаза обдало холодом. И, уже не в силах сдерживаться, понимая, что губит свою последнюю надежду быть зачисленной в группу, выкрикнула:

– Да что вы себе позволяете? Как вы смеете мне такое говорить? Я вам не женщина! Я – военный журналист и имею право… А вы… Да вы просто шовинист…

Ее пылкая речь словно пробудила Владимира Эдуардовича от дремы. Он обернулся, взглянул на нее с веселым интересом, словно на забавного зверька, чуть раскосые глаза заискрились смехом. Лика осеклась, замолчала, он же выговорил, будто про себя:

– Бойкая… – И затем, уже обращаясь к Лике: – Ладно, я подумаю. Иди…

Лика, окрыленная, выскочила из кабинета, пролетела по коридору, остановилась у лестницы и только тут поняла, окончательно осознала, что произошло. Так ли уж ей нужна эта поездка, эта работа? Или она отвоевала ее в запале борьбы, просто потому, что ее не хотели брать? Так ли уж необходимо было идти на этот шаг, одним взмахом перечеркивать все, что случилось с ней прежде, все, что произошло вчера…

И тем не менее дело сделано, а отступать, возвращаться к Мерковичу, извиняться и говорить, что погорячилась, было решительно невозможно. Лика тряхнула чуть отросшими черными волосами и двинулась вниз по лестнице. Впереди ее ждала непростая задача – объяснить Нинке, что ее любимая, нежно лелеемая, слабая и болезненная внучка отправляется прямиком на войну, на неопределенный срок.

Андрей ждал на обычном месте, у выхода из КПП. Лика сразу увидела его, и в груди что-то дернулось, зазвенело, словно кто-то неосторожно тронул струну гитары. Стоит посреди улицы, будто возвышается над снующей толпой – сильный, светлый, спокойный. Голубые джинсы, белая отглаженная футболка. Если подойти сейчас, уткнуться носом в его грудь, ощутишь запах свежего хлопка, горячего утюга, опаленной солнцем кожи.

Лика медленно направилась к Андрею, махнула рукой, приближаясь.

– Привет. – Он улыбнулся ей, как обычно, весело и открыто.

Показалось, или что-то мелькнуло в его глазах, какое-то настороженное ожидание.

– Привет, – кивнула Лика, поравнявшись с ним.

Он не обнял ее, не попытался взять за руку. Они молча двинулись вниз по улице, не касаясь друг друга плечами по старой привычке. Что ж, значит, она поступила правильно, так тому и быть. Одна сумасшедшая ночь, которая ничего для него не значила, конечно, не повод, чтобы что-то менять в их прекрасных, годами выверенных отношениях.

– Что скажешь? – произнес наконец он.

И Лика снова поймала на себе этот странный взгляд – напряженный, пристальный, будто он ждет от нее чего-то, безуспешно ищет что-то в ее глазах. Ах, ну конечно же, боится, должно быть, что сейчас она спросит, когда он, как честный человек, намерен сделать ей предложение. Подыскивает слова, чтобы объяснить ей, жалкой дурочке, что в жизни все не так однозначно. Не бойся, милый, я не доставлю тебе таких хлопот.

И Лика, широко улыбнувшись, объявила:

– Большие новости. Я еду в Афганистан.

– Куда? – переспросил Андрей.

– В Афганистан. В составе группы журналистов. Вот только что выбила себе место.

И она принялась увлеченно рассказывать о том, как ей удалось переломить самого грозного Мерковича. Андрей рассеянно слушал ее. Это странное, озадачившее ее выражение его глаз исчезло, лицо словно замкнулось, проступили складки у губ.

– Ты с ума сошла, – только и сказал он. – А если тебя там убьют?

– Да брось, – отмахнулась она. – Я же не танкистом буду, не летчиком. Кому я на фиг сдалась.

– Значит, едешь, – повторил он, будто пытаясь свыкнуться с этим, умещая неожиданную информацию в голове.

– Ага, – беспечно кивнула она.

– Уверена? – Он вдруг остановился, дернул ее за руку, заглянул в лицо с какой-то непонятной злостью.

Лике на секунду стало не по себе. Слишком близко оказалось его лицо, слишком яростно смотрели на нее васильковые глаза. И, как нарочно, вспомнился вдруг вкус этих сурово сжатых сейчас губ.

– Конечно, уверена. – Она выдернула руку из его твердых крепких пальцев и, словно нашаливший ребенок, невольно спрятала ее за спину. – А что, ты разве не рад за меня?

Кажется, он взял уже себя в руки, легко хохотнул, откинул волосы со лба.

– Конечно, рад. Счастливого вам пути на войну, мадемуазель.

Он снова пошел вперед, напевая, как всегда, фальшиво:

– Меня зовут юнцом безусым, мне это, право, это, право, все равно…

Лика помедлила несколько секунд, глядя, как играют при ходьбе мускулы на его широкой, обтянутой белой футболкой, спине. На душе стало паршиво и почему-то отчаянно захотелось опуститься на землю и зареветь. Уходит от нее, как обычно, веселый и насмешливый, и даже не обернется, не скажет: «Не уезжай!» Впрочем, разве она послушается, если он так скажет? Конечно нет, не послушается, она ведь привыкла решать все сама, или…

– Ты о чем там замечталась? – повернул голову Андрей. – О доблестях, о подвигах, о славе? Поторапливайся давай, надо же еще Нину Федоровну обрадовать!

И Лика, справившись с собой, изобразив на лице беззаботную улыбку, двинулась за ним следом.