Текст книги "Перекресток с круговым движением. Современная проза"

Перекресток с круговым движением
Современная проза
Ольга Крестьянинова

© Ольга Крестьянинова, 2017

ISBN 978-5-4483-0678-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Почти у каждого из нас в далекой юности случилась первая любовь. И почти каждый из нас знает, что именно этому чувству, порой совершенно детскому и смешному, мы дольше всего храним верность. Нет, конечно, оно не мешает нам жить дальше, любить других…, просто оно не забывается. Все остальное стирается, тускнеет, теряет краски, а это – нет. Оно будоражит кровь, о нем приятно вспоминать даже спустя годы.

И представлять случайную встречу…

Мальчик и девочка познакомились в четвертом классе. Им было по десять лет. В силу обстоятельств, они оказались в далекой арабской стране, оторванные от привычной жизни в тогда еще Советском Союзе. Это было связано с работой родителей, которые выполняли очень ответственную миссию за рубежом. Мальчик и девочка ходили в школу при Советском Посольстве, где в каждом классе училось по три-четыре ученика. И жили в двухэтажном доме за высоким каменным забором. В этом доме жили еще несколько семей советских специалистов и в некоторых семьях тоже были дети, но все они были на несколько лет младше. А что такое несколько лет разницы, когда тебе всего десять? – Пропасть! Вот и получилось, что почти два года (пока длилась командировка родителей), мальчик и девочка общались практически только друг с другом. Ну как тут не возникнуть чувству? И оно возникло. Просто выражалось, как это обычно бывает в десять лет. Он дергал ее за волосы и прятал портфель. А она обижалась и обзывала его дураком.

Но однажды, он ради нее прошелся на руках по парапету крыши дома, в котором они жили. А она умирала от страха, глядя на это, но потом сказала, что он герой, хоть и дурак. А после они долго сидели рядом на той же крыше, глядя в звездное южное небо, пока мамы не загнали их спать.

А еще в их доме был огромный стенной шкаф. На самом деле, может он и не был таким уж огромным, но тогда казался невероятно большим. Шкаф находился в общем коридоре и в нем советские жены хранили ставшие временно не нужными шубы и пальто, в которых прилетели в жаркую экваторную страну из морозного Союза. В темном шкафу шубы образовывали таинственные лабиринты и среди них так здорово было прятаться! А еще в этом шкафу можно было посидеть вдвоем в полной темноте очень близко друг от друга и поговорить о чем-нибудь шепотом. Однажды он принес в шкаф свечку. Это было так классно – сидеть в шкафу среди шуб при колеблющемся свете свечи, почти касаясь друг друга. И вот именно в этом шкафу он признался ей в любви. Он сказал примерно следующее: «Ты это, слышь, угадай, кто из девчонок в нашем классе мне нравится?». Надо сказать, что в их классе училось всего четыре ученика, трое из которых были мальчики. Поэтому очень трудно было найти достойный ответ, но она все же нашла: «Дурак!» – фыркнула она и попыталась впотьмах стукнуть его. И тут они поцеловались. Случайно. Это был первый в их жизни поцелуй. Он не был долгий, который так любят показывать в кино. Так целоваться они просто не умели. Поцелуй больше смахивал на тот, которым целуют их мамы перед сном. Но все же это был поцелуй! Первый поцелуй мальчика и девочки! А потом они шарахнулись друг от друга как испуганные коты. А потом… а потом дверь шкафа рывком открылась и их нашли. Взрослые. И был скандал. Тетя Элла истерично визжала, что они чуть не сожгли ее шубу и что могли спалить весь дом. Был отцовский ремень, угрожающе выдернутый из брюк, были крики мам и наказание в углу. И романтика первого поцелуя была безжалостно растоптана грубым взрослым вторжением. Но на этом ничего не закончилось. Дорога в шкаф теперь была заказана, так как его закрыли на ключ, но они быстренько нашли другой вариант: во дворе их дома был сарай, даже не сарай, а навес под крышей, вход в который был занавешен брезентом. Под этим навесом хранились канистры с бензином, автомобильные покрышки и всякий разный хлам. И вот там тоже так классно было сидеть со свечкой, спрятавшись от внешнего мира за бензиновыми канистрами и промасленной ветошью!

В общем, так продолжалось почти два года. Они не думали о том, что будет дальше, просто жили и радовались каждому дню. А потом он уехал на Родину, потому что командировка его отца заканчивалась на три месяца раньше. А она осталась. И потянулись длинные тоскливые будни. Они писали друг другу письма, которые раз в неделю доставлял из Москвы советский самолет. И считали дни до встречи. Три месяца – девяносто один день.. Девяносто… Восемьдесят девять… Восемьдесят восемь…

Тик-так… тик-так… Как медленно тянется время, когда ты молодой.

Тик-так… тик-так… Как медленно тянется время. Обычно так бывает в юности. Но с возрастом это ощущение пропадает и чем старше становится человек, тем быстрее тикают его часы. Я где-то читал про это, или слышал по телевизору. Не помню. Я вообще плохо помню события последнего времени. Хотя, если честно, в моей жизни не происходит вообще ничего, о чем стоило и хотелось бы вспоминать. Один день похож на другой, как две одинаковые капли. Я сижу в инвалидном кресле и смотрю в окно. Уже много лет я смотрю в одно и то же окно на одну и ту же картинку. Хотя нет, в картинке за окном, в отличие от моей жизни, за эти годы все же что-то поменялось. Сначала там был пустырь, потом его облагородили, построили детскую площадку, посадили деревья, посыпали гравием дорожки. Каждый день по утрам я смотрю из окна, как постепенно просыпается наш дом и на дорожках начинается «движуха». Первыми появляются собачники, за ними вылезают граждане в спортивных костюмах, которые видимо искренне верят в то, что бегая по дорожкам можно спастись от инсульта, еще спустя полчаса молодые мамаши и папаши выводят из подъездов и тащат в школы и садики своих упирающихся отпрысков. Потом служащие, потом пенсионеры. А вечером – все в обратном порядке. Тик-так… тик-так….Вырастают дети, меняются марки машин во дворе, меняются соседи. И только я – неизменная деталь в этом пейзаже.

Мне 48 лет. Моя жизнь закончилась в 12. И все время, что я существую на этом свете, можно условно поделить на две части: 12 лет жизни и 36 лет ожидания конца… Вы спросите, как такое может быть? Я бы ответил, я бы рассказал вам все, что случилось со мной в те счастливые 12, и все, что не случилось и уже никогда не произойдет. Но даже этого я не могу сделать, так как моя речь тоже осталась в той жизни. А в этой я могу лишь нечленораздельно мычать наполовину парализованной челюстью. В той жизни осталось все, что дано любому нормальному человеку: способность говорить, хулиганить, бегать и прыгать. В той жизни осталась первая и единственная любовь к смешной белобрысой девчонке из моего класса. В той жизни остался первый и единственный поцелуй. Другого у меня просто не было. Не успел. Наверно поэтому я до сих пор помню это странное ощущение тревоги и радости одновременно. До сих пор это событие – самое яркое в моей жизни, кроме, разумеется, того злополучного дня, когда под визг тормозов и лязг металла закончилась моя жизнь.

Тот день я помню смутно, какими-то обрывками. Помню дождь, мокрый асфальт, новенькую отцовскую «волгу», приобретенную им после возвращения из длительной заграничной командировки. Мы с отцом едем куда-то по пустому загородному шоссе, в салоне играет музыка, я лежу на заднем сидении и пытаюсь мысленно сосчитать сколько дней осталось до зимы.

В тот день утром я получил от нее письмо. Она писала, что ей грустно и не хватает наших посиделок со свечкой, что осталось 53 дня до возвращения в Советский Союз и что она соскучилась по снегу и очень хочет сходить на каток. Я валяюсь на заднем сидении и представляю, как мы пойдем на каток вместе и я покажу ей, как катаются настоящие мужчины. Один раз я уже поразил ее воображение, когда на руках прошелся по парапету крыши. Теперь у меня есть реальный шанс вырасти в ее глазах еще больше. Я так замечтался, что не понял, как машину занесло на мокром асфальте. Услышал только мат отца, не справившегося с управлением, грохот, удар… потом все. Темнота….

Следующие воспоминания относятся уже к другой жизни, в которой я – инвалид, У меня тяжелая травма головы, в результате которой отрафировалась челюсть, теперь изо рта постоянно течет слюна и приходится все время держать где-то поблизости полотенце. Мне тяжело двигаться, я не могу учиться в школе, я не могу общаться со сверстниками, я никогда не поступлю в институт и не пойду работать. А еще я никогда не узнаю, что значит быть с женщиной, я не узнаю запах женских волос и ощущение женских рук. И тот первый детский поцелуй останется для меня на всю жизнь единственным. Вот так…

Мне 48 лет, из них я жил всего 12. Остальные годы – убогое существование инвалида, в котором самое яркое событие – посещение поликлиники.

Первые лет десять после аварии я еще не вполне осознавал, что это на всю жизнь. Вопреки прогнозам врачей в душе жила смутная надежда на чудо, ну вдруг завтра изобретут какое-нибудь волшебное лекарство и в один прекрасный день я проснусь здоровым. М-да….«надежды юношей питают», с годами это проходит…

И все же первое время хоть какая-то жизнь у меня еще была. Во-первых, я мог сам ходить, что уже само по себе – большое счастье. Во-вторых, первые годы меня, хоть и редко, но все же навещали друзья. Теперь и этого нет. Друзья выросли, обзавелись семьями, работой, проблемами, разлетелись кто – куда. Да в конце концов просто про меня забыли. Нет, я не обижаюсь на них, я вообще давно разучился обижаться. Взрослая мужская дружба порой не выдерживает испытаний, что уж говорить про мальчишескую. И все-таки мне хочется рассказать про своих «друзей», мне нравится называть их так и приятно о них вспомнить.

Их было всего трое: Герка, Серега и Макс. Мы жили в одном дворе и в розовощеком детстве ходили в один детский сад. Потом пошли в одну школу и учились в одном классе. В 10 лет я уехал с родителями в заграничную командировку, в 12 – вернулся и опять оказался в своей школе, правда ненадолго. Уже через месяц произошла та злополучная авария, после которой я так и не вернулся к нормальной жизни.

Зато я очень хорошо помню возвращение в свой класс после двухлетнего отсутствия. Помню, как я появился в школе этаким заграничным мажором: в джинсах, в фирменной майке, карманы набиты жевачкой. Шел 1976 год. Для одноклассников, одетых в одинаковые школьные формы пошива фабрики «Большевичка», мое появление стало настоящим шоком. Помню деланно – пренебрежительные взгляды парней (в душе они конечно завидовали такому невиданному шику) и восхищенные взгляды девчонок, пытающихся всячески привлечь мое внимание. В общем, тот месяц стал для меня месяцем триумфа. Меня звали во все компании, моей дружбы добивались. И я, как это свойственно, глупым самовлюбленным подросткам, быстро поверил в свою исключительность. И всячески набивал себе цену.

Помню, как одна девочка (кстати одна из самых красивых в нашем классе) буквально напросилась в гости. Мы пришли ко мне домой после школы, предки были на работе, сестра к тому времени уже ходила в детский сад и никто нам не мешал. Вот только непонятно было что дальше делать? Девочка явно чего-то ждала от такого парня, как я. А я растерялся, заготовленного сценария у меня не было и в голову, как назло, ничего не приходило.

– Может ты предложишь мне чаю? – жеманно спросила начинающая кокетка.

– А, ну да. Щас поставлю чайник – я начал возится на кухне, пытаясь чем-то заполнить неловкую паузу.

– А почему ты не рассказываешь, как там «в загранке»?

– Да нормально там. Жарко только очень

– Нет, ты расскажи, какие там магазины? Там что, и джинсы и жевачку прямо в любом магазине купить можно?

– Ну да. И кока-колу тоже.

– Ух ты! Даже не верится, что такое бывает. А что там еще продается?

Почему-то ее интересовали только магазины, но как раз про них мне рассказывать не хотелось, да и не видел я их толком. Джинсы и прочие «шмотки» покупала мама.

Опять повисла напряженная пауза. Мы молча пили чай, разговор не клеился.

– Ну расскажи что-нибудь еще. Как там одеваются?

И тут меня прорвало, сам не знаю почему. Может потому, что девчонка начала раздражать своим неприкрытым прагматизмом, а может просто никак не выходила из головы та, другая, с которой я целовался в темном шкафу, между чужих шуб, пересыпанных нафталином.

– Слушай, ну чего пристала? Не знаю я, как одеваются. Мне вообще по-фиг!

– Так уж и по-фиг! Было бы по-фиг, не ходил бы в джинсах, ходил бы как все, в форме.

– Дались тебе мои джинсы! Завидуешь что-ли?

– Ой-ой-ой, какие мы крутые! А вот скажи, кто из наших девчонок тебе нравится?

– Не знаю я. По-фиг мне девчонки.

– А вот не ври, так не бывает!

– Вот привязалась! Говорю – по-фиг!

– Ты что, мальчиков предпочитаешь? – ее глаза округлились в предвкушении того, как завтра она расскажет эту новость подружкам.

– Вот дура! У меня, если хочешь знать, девушка есть!

– Так уж и есть!

– Прикинь!

– Ну и где же она?

– Там, где тебе так хочется оказаться. В «загранке». Но скоро вернется!

– Так я тебе и поверила! Врешь ты все!

– А вот и не вру! Мы, если хочешь знать, уже целовались! И не только! – боже, что я несу? Она же завтра всем растреплет…

– Да ладно! Как не только? А что еще было? – в ее глазах загорелось любопытство кошки, увидевшей аквариум.

– Все было… – мне уже не остановиться, меня несет, хочется обломать ее по-взрослому.

– Да ладно! Что, и «ЭТО…»… было?

– Прикинь!

Уф, слово не воробей, завтра весь класс будет в курсе. Но пути назад уже нет. И я вдохновенно вру дальше.

Да уж, нет предела глупости подростков. На следующий день я понял, как должен чувствовать себя общепризнанный «мачо». В глазах парней появилась конкретная «уважуха». А в движениях моих одноклассниц вдруг стала наблюдаться невиданная доселе грация. Проходя мимо меня, почти каждая из них начинала плавно покачивать бедрами и как-бы невзначай старалась ко мне прикоснуться.

А потом Макс, Серега и Герка приперли меня к стенке и потребовали подробностей. И мне ничего не оставалось делать, как придумывать эти самые подробности по ходу дела. Так мерзко я себя еще не чувствовал. Я врал парням о том, как «это» происходило, сам не имея ни малейшего представления о том, как это бывает. Я врал и чувствовал себя предателем. Я, как-будто бы топтал ногами что-то хрупкое, светлое, то к чему нельзя прикасаться грязными руками. Но ничего не мог с собой поделать и продолжал сочинять дальше.

– Ну, старик, респект! – Герка похлопал меня по плечу

– Познакомишь со своей телкой, когда приедет? – это уже Макс.

«С телкой», какая мерзость, что я наделал! И как я теперь посмотрю ей в глаза?

Но вслух произнес:

– Да не вопрос!

Я долго потом не мог спать спокойно, все мучился угрызениями совести и переживал по поводу нашей встречи. Что будет, если она узнает? Она же разговаривать со мной после такого не захочет.

Я не знал тогда, что никакой встречи больше не будет и жизнь сама все решит за нас. Хотя нет… один раз нам все же суждено было увидеться, но об этом позже.

Первые полгода после аварии я провел в реанимации. Потом еще год в больнице. Потом, после тяжелой операции, связанной с трепанацией черепа, я оказался дома. Говорить я уже не мог, учиться в школе само собой тоже. Сначала ко мне приходили учителя и я пытался постигать премудрости школьного образования дома. Так, с грехом пополам, мы дотянули до восьмого класса, а потом мама махнула на мое учение рукой и перестала мучить меня и учителей.

Периодически я опять попадал в больницу, мама все не теряла надежды поставить меня на ноги. Но потом и она отступилась.

В восемнадцать лет мама устроила меня на работу в инвалидную артель, где такие же «изгои», как я, клеили картонные коробки. Там я практически ни с кем не общался, хотя к тому времени уже освоил язык глухонемых. Но в артели работали люди с другими недугами и все они, в отличие от меня, могли говорить. Несколько лет я клеил коробки и приносил в дом какую-то маленькую копейку. А потом случилась перестройка, лихие девяностые, в стране начался полный бардак и артель закрыли. Я опять засел дома. К тому же у меня начались проблемы со зрением (во время операции повредили глазной нерв), и работать я больше не мог.

Мои родители все чаще начали ссориться и в конце концов в их отношениях наступил полный разлад.

Хотя, о родителях надо рассказать подробнее…

Они очень красивая пара. И достойное подтверждение тому – моя младшая сестра – настоящая красавица. Она – их единственный совместный ребенок. Да, не удивляйтесь. Мамин муж – на самом деле мне не отец, хотя и воспитывает меня с трехмесячного возраста, поэтому я привык называть его папой. Не могу сказать, что испытываю к нему сыновнюю любовь, и, уж тем более, не берусь утверждать, что у него ко мне есть отцовские чувства, но, во всяком случае, он делал для меня все, что полагается, ну разве что душу не вкладывал. По крайней мере я всегда был сыт, обут и одет (причем даже в джинсы, как вы знаете).

Папа женился на маме, когда мне было три месяца. Не знаю, как уж у них так получилось, они об этом никогда не рассказывали, а я не спрашивал. Знаю только, что моя мама в молодости была очень интересной женщиной, к тому же всегда следила за собой и хорошо одевалась. В те годы, когда идеалом женщины считалась неухоженная бабища – герой труда, держащая в заскорузлых руках серп или молот (или что там еще), мама со своей осиной талией, маникюром, красивой прической и каблуками была как бельмо на глазу для дворовых кумушек. Какие только сплетни про нее не распускали, какими эпитетами не награждали. А уж когда она родила «неизвестно от кого» – радости местных сплетниц вообще не стало предела. Поэтому, когда мама вышла замуж за летчика, причем работающего на международных авиалиниях, первое, что она сделала – поменяла квартиру. Так мы оказались в нашем доме, в котором живем до сих пор. Когда-то он считался престижным. Теперь, по сравнению с современными многоэтажными комплексами, наш дом выглядит более, чем скромно. Но это уже не важно. Родители въехали в этот дом, как молодая семья с ребенком. В этом доме, за год до той самой двухлетней зарубежной командировки, родилась моя сестра. Мама все мечтала, как отец заработает денег за границей и они купят машину, самую что ни на есть крутую по тем временам – «волгу». Отец тоже мечтал о «волге». Он работал штурманом на международных авиарейсах, хорошо зарабатывал и вообще был, что называется «красавцем – мужчиной»: высокий, стройный, широкоплечий. Короче они с мамой «офигенно» смотрелись вместе, чем вызывали зависть у ее менее удачливых подружек.

После той проклятой аварии, когда стало понятно, что я уже не поправлюсь и не стану нормальным человеком – для мамы началась черная полоса. Она, со своей красотой и желанием жить светской жизнью, оказалась запертой в четырех стенах с сыном – инвалидом. Она ни разу с тех пор не ездила в отпуск, потому что не могла оставить меня одного, к тому же почти все деньги уходили на мое лечение и на образование сестры. А вот отец… Отец продолжал летать и жить полноценной мужской жизнью. Периодически он перестал ночевать дома. Когда это случилось в первый раз, мама всю ночь металась по квартире, как тигрица, впервые оказавшаяся в клетке. Потом он вернулся и у них произошел первый крупный скандал. Я слышал, как они кричали за закрытыми дверями кухни. Вернее кричала в основном мама, отец больше отмалчивался. А мама разошлась не на шутку. Она обвиняла его в предательстве, черствости и равнодушии, в том, что он загубил ее жизнь и что именно он сделал ее сына инвалидом. Всю ночь я слышал за стенкой мамины крики, прерывающиеся рыданиями. Отец иногда что-то басил, но его слов было не разобрать. Они, конечно, потом помирились и все вроде опять покатилось по привычной колее. Но через какое-то время он снова не пришел домой. Потом еще раз. Мама поначалу все плакала и продолжала винить его во всех грехах. А потом перестала, смирилась что-ли? К тому же отец все чаще начал пить и тема измен сама собой отошла на второй план.

Ну что еще рассказать про мою семью? У меня есть сестра. Она на девять лет младше и когда все это случилось, была совсем маленькой. Поэтому она не помнит меня нормальным человеком, в ее памяти я всегда был таким, каким стал после аварии. Родители дали ей вычурное имя Ева. В детстве Евка была очень хорошенькая: маленькая, беленькая. И я любил с ней возиться, к тому же она чем-то напоминала мою первую любовь. Сестра с пеленок воспринимала мой, мягко говоря, не стандартный вид, как данность, в отличие от детей на улице, которые показывали на меня пальцами. Она не боялась моего мычания и доверчиво протягивала свою ладошку. Но потом сестра начала взрослеть и в ее характере все отчетливее стали проявляться отцовские черты, а именно равнодушие ко всему, что не касается ее самой. По части равнодушия они с папой вообще могли дать друг другу приличную фору. На последнем курсе сестра выскочила замуж за иностранца и укатила на его историческую родину. Сейчас они живут в Австрии, ее муж – преуспевающий бизнесмен, у них свой дом с бассейном, двое детей и полный достаток. Ева не работает, занимается домом и постоянно посещает какие-то светские мероприятия. У нас она бывает редко. В последний раз приезжала лет восемь назад. Остановилась в отеле, чем крайне обидела маму. Пришла в гости с двумя сыновьями – совершенно неуправляемыми мальчишками семи и пяти лет, которые к тому же почти не говорили по-русски. За несколько часов они превратили нашу квартиру в руины, мама потом неделю пыталась привести ее в первоначальный вид. После того посещения образ сестры у меня ассоциируется с ураганом и резким сладковатым запахом незнакомых и наверно очень дорогих духов, их аромат несколько дней потом еще витал в воздухе. С тех пор сестра у нас не появлялась. Мама из экономии сама ей не звонит, а Евка делает четыре дежурных звонка в год: поздравляет нас с Днями рождения и с Рождеством. Причем мне поздравления передает через маму. Стандартные пожелания здоровья и счастья вызывают у меня приступ истерического смеха.

Пять лет назад у меня случился первый инсульт, после чего отнялась левая рука. А спустя два года – еще один, в результате которого парализовало ноги. Поэтому теперь я целыми днями сижу в инвалидном кресле перед окном и от нечего делать вспоминаю давным давно канувшие в лету события. И все чаще думаю о той девчонке из далекого детства. Интересно, какая она сейчас, вспоминает ли обо мне? Скорее всего нет, ведь у нее, как у любого нормального человека, за эти годы наверняка произошла масса событий и детские воспоминания давно исчезли под толстым слоем других, более важных впечатлений. И все же я иногда мысленно представляю нашу встречу. Только не подумайте, будто я хочу, чтобы это случилась на самом деле. Конечно нет! Ведь в моих мечтах реальность выглядит совсем по-другому. Вот, например, такой вариант: «Я – загорелый, спортивного вида мужчина – еду в собственной шикарной машине и вдруг…». Хотя нет, к машинам у меня с некоторых пор аллергия. Тогда так: «Я (как вы сами понимаете, загорелый и спортивный) вхожу в фешенебельный ресторан, у меня пружинистая походка готовящегося к прыжку барса, я – этакий хозяин жизни. Из-за столика напротив поднимается сногсшибательной красоты женщина в вечернем платье и идет мне навстречу. В какой-то момент наши взгляды пересекаются и…» дверь в мою комнату с шумом распахивается и на пороге возникает мама с телефонной трубкой в руках. Мама продолжает с кем-то разговаривать, одновременно толкая перед собой тележку с какими-то тарелками. Все ясно, собирается кормить меня ужином. Нет, на самом деле я способен самостоятельно держать ложку в здоровой руке, но процесс приема пищи давно уже превратился для нас с мамой в своего рода ритуал. Во-первых, она зорко следит, чтобы я не обляпался, во-вторых, во время еды мы общаемся, точнее мама рассказывает о своих нехитрых новостях (ну например, что во дворе встретила соседку или, что на нашей улице выкопали канаву и прокладывают какие-то трубы), а я киваю головой в знак того, что мне это очень интересно.

Но сегодня что-то изменилось. Мама, не прерывая оживленного разговора, поставила передо мной тарелку с кашей, знаками показала, чтобы я начинал есть без нее и снова исчезла за дверью. Это что-то новенькое. Обычно она сидит рядом, так как твердо убеждена, что без нее я не справлюсь.

Я стряхиваю наваждение и выпадаю из мечтаний в неприглядную реальность, в которой я увы, отнюдь не загорелый супермен. И все-таки интересно, что там за важный разговор такой, что мама даже нарушила ею же самой установленные правила. Я начинаю вяло ковыряться ложкой в каше, аппетита совсем нет, и одновременно пытаюсь вслушиваться в слова за дверью. Слух – это единственное на что я пока не жалуюсь.

Наконец, мама заканчивает общение с таинственным собеседником и снова появляется на пороге. Я невольно втягиваю голову в плечи. Сейчас начнет ругаться, что я ничего не съел. Но мама настолько взбудоражена, что даже не замечает по-прежнему полной тарелки. Похоже, произошло что-то действительно из ряда вон выходящее. Ева что ли опять собралась нас посетить?

– Послушай меня внимательно, – мама садится в кресло напротив —

– Я только что разговаривала с Соней (это мамина старинная подруга) —

– так вот, ее Светочка (Сонина дочка, кандидат медицинских наук, в последнее время преподает за границей) – так вот, Светочка несколько дней назад вернулась из Германии. И, представляешь, она рассказала, что у нас в городе, оказывается, есть специалист с мировым именем в области невропатологии, профессор, к нему на консультации даже из Америки люди приезжают, он буквально творит чудеса! Правда запись на прием – на год вперед, но Света обещала помочь. Так что готовься, сынок, скоро поедем к доктору!

Все понятно, маму укусила очередная муха. Как будто за 36 лет она еще не поняла, что я безнадежен. Теперь будет носиться со своей идеей, пока не воплотит. По опыту знаю, что спорить с мамой не имеет смысла, легче остановить несущийся на всех парах паровоз. Ну что ж, пусть развлекается, наверно, таким образом она борется с набившей оскомину повседневностью.

Теперь начнет созваниваться с подружками, с сестрой, терроризировать отца, будет заставлять его помогать, они опять поссорятся. Я все наперед знаю, и меня это почти не трогает. Вот только не понятно, где она предполагает достать деньги, ведь консультация у мирового светила – наверняка весьма недешевое удовольствие.

Но, видимо, я все же недооценил свою маму. Буквально за несколько дней она развернула целую компанию по претворению своего плана в жизнь. Для начала она связалась с Евой, что оказалось весьма не просто, так как выяснилось, что в данное время моя сестра отдыхает на Лазурном побережье в Ницце. Но мама и там сумела ее достать. Уж не знаю, каким образом ей удалось убедить Еву попросить для нас денег у супруга, но в итоге в одно прекрасное утро мама возникла на пороге моей комнаты торжествующе размахивая какой-то бумажкой. Оказывается муж сестры перевел на наш счет энную сумму и теперь дело за малым: записаться при помощи Светы на прием к Великому Специалисту и организовать доставку меня вместе с моим неразлучным креслом – до места назначения.

Следующие три недели прошли под девизом «Я выполняю свой Долг!». Мама не слезала с телефона. То она договаривалась о заказе какого-то специального транспорта, предназначенного для перевозки инвалидов, то советовалась со своей Соней и с ее Светочкой, то делилась всеми этими новостями с подружками. В перерывах они привычно ругались с отцом, который по-прежнему не хотел ни в чем принимать участия.

И вот, наконец, наступил долгожданный час Икс. Завтра мы едем в клинику, где ведет прием Светило отечественной медицины. С утра за нами приедет специализированная машина. По этому поводу я уже с вечера вымыт, чисто выбрит и теперь мама с энтузиазмом перетряхивает мой нехитрый гардероб, решая в каком наряде вывозить меня «в свет». Отец предусмотрительно ретировался на дачу, объявив, что там неожиданно образовалось Собрание участников садоводства, на котором ему, во что бы то ни стало, необходимо присутствовать. Так что завтра мы с мамой будем совершать вылазку вдвоем. Думаю вам понятно, что для нас это целое, из ряда вон выходящее событие, нарушившее привычный ритм нашего существования. Сначала я снисходительно посмеивался над всей этой маминой возней, но теперь как-то даже разволновался. Ведь я уже три года (столько прошло со времени последнего инсульта) не выходил из дома.

Спать сегодня мы легли рано, чтобы завтра не проспать и успеть собраться. И вот я лежу в своей комнате и вглядываюсь в ночной потолок. Сон никак не идет, нервы напряжены и, вопреки здравому смыслу и собственному скептицизму, где-то глубоко внутри начинает зарождаться маленькое зернышко надежды. А вдруг? А вдруг этот супер-доктор действительно сотворит чудо и я …. Нет, лучше не думать, чтобы потом не так больно было обламываться. Но мысли все равно настырно лезут в голову…

Тик-так, тик-так, тик-так… громко тикают часы на кухне. Но сегодня эти привычные звуки буквально взрывают сознание. Скорее бы уже… скорее бы утро, нервы на пределе, пульс учащенно бьет прямо в воспаленный от нетерпения мозг, сил ждать больше не осталось….

Тик-так, тик-так, тик-так……

Тик-так, тик-так, тик-так….

Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь, дзинь-дзинь…..

Спросонок не сразу соображаю, что это будильник.

Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь, дзинь-дзинь…..

Пытаюсь в темноте нащупать противную вещь на тумбочке, но под руку, как назло, попадаются то крем для рук, то капли от насморка.

Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь…

– Ну что за дурацкая манера заводить будильник, а потом еще полчаса валяться в кровати? Неужели нельзя сразу встать или хотя бы заткнуть его? – это уже недовольный муж бухтит на другом краю дивана. Ему на работу позже, чем мне.

– Щас, Зая, уже встаю… – мне, наконец, удается выключить будильник и я снова проваливаюсь в сладкий предутренний сон.

Тик-так, тик-так…

– Ты не проспишь?

– А сколько времени? Блин!!! – я ошалело вскакиваю с кровати. Ну так и есть! Проспала! Вот черт! У меня же с утра совещание!

Я несусь в ванную, попутно включая свет, чайник, утюг. Так, сначала в душ. Нет, на душ уже не остается времени. Нет, все же в душ. Беглый взгляд в зеркало – боже, лучше бы я этого не делала! Дальше все по отработанному сценарию: фен, косметичка, макияж. По ходу дела пытаюсь придумать, что бы сегодня надеть? В нашей конторе, слава богу, нет дресс-кода, но у меня после совещания запланирована встреча с потенциальным клиентом, так что никаких мини-юбок. Строгий офисный вид.