Текст книги "Наследники страны Ямато"

Юрико распахнула фусуме, чем прервала размышления отца.

– Отец, я могу войти? – спросила она, поклонившись.

Даймё поставил перо в тушечницу и отложил письмо.

– Прошу тебя, Юрико, заходи. Что случилось?

– Отец, прошу вас, выслушайте меня!

Начало разговора весьма удивило даймё. Он уже подумал, что всё в этом мире направлено против него.

Нобунага кивнул.

– Говори.

– Вы хотите выдать Хитоми замуж?

Даймё удивился: как быстро слухи разносятся по Адзути!

– Ты разговаривала с сестрой?

– Да. Хитоми мне всё рассказала, она очень расстроена.

– Я ничего не могу изменить – такова воля судьбы. Иначе наш клан погибнет. Мало того, я думаю, что и после замужества Хитоми, сёгун не расстанется со своими коварными планами. Он давно жаждет завладеть моими землями. Предполагаемое замужество – лишь отсрочка гибели… Но по крайней мере, она даст возможность скопить силы. – В душе Нобунага надеялся на помощь клана Ходзё.

– Конечно, сёгун не отступится от своего решения, – уверенно высказалась Юрико.

Даймё воззрился на дочь: она заметно повзрослела и стала на редкость серьёзной и рассудительной.

– Поэтому я дам согласие…

– И правильно сделаете. Но… – Юрико, как заговорщица посмотрела на отца, встала, подошла к нему почти вплотную, и зашептала: – Хитоми влюблена в Моронобу. Я же ненавижу своего жениха…

Нобунага отпрянул от дочери.

– Ты не желаешь замуж? Но я дал слово чести!

– Ну и что! Что значит честь в сравнении с тем, что ожидает наш клан? – с жаром воскликнула Юрико. Даймё поразился мудрости своей юной дочери. Она же тем временем продолжила свою мысль: – Я всегда мечтала выйти замуж за богатого даймё, иметь свой замок… Мы с Хитоми внешне очень похожи… Выдайте меня вместо неё… И всем будет хорошо…

Нобунага вскочил и начал нервоно расхаживать по комнате, не говоря ни слова. Юрико терпеливо молчала. Наконец даймё заговорил:

– Ты не по возрасту хитра, Юрико. Прости, но сейчас я скажу одну вещь, возможно неприятную… Ты становишься похожей на свою мать.

Девушка улыбнулась.

– Это естественно, она же – моя мать, а вы – отец. Что тут поделать… Вас поражает, что в мою голову пришли подобные мысли?

– Да…

– Женщины бывают умными, отец. Ведь всем известна прозорливость госпожи Аояги…

При упоминании имени возлюбленной женщины, даймё озарила улыбка: действительно Аояги ещё в молодости давала императору советы, и он часто им следовал.

– Я подумаю над твоими словами… – пообещал Нобунага.

* * *

Три последующих дня даймё провёл в размышлениях, многое пришлось обдумать и многое взвесить, прежде чем он обмакнул перо в тушечницу и отменной каллиграфией, что не чета быстрому фонетическому письму, которым привык излагать на бумаге свои мысли сёгун, написал ответ.

«Господин Тоётоми!

Как вы изволили точно отметить в своём послании – все мы слуги нашего императора. И руководствуясь этой мыслью и желанием сохранить мир в государстве и преумножить его богатство нашими обдуманными поступками и делами, считаю ваше предложение достойным и своевременным.

К сожалению, дела княжества не позволят мне навестить вас в Исияме, я пришлю доверенного человека, с которым вы сможете обговорить все тонкости подготовки свадебного празднества. Смею выказать пожелание: наилучшее время для него – середина весны».

Нобунага придирчиво взглянул на лист и остался доволен, как содержанием ответа, так и его изящным написанием. Он отложил перо, свернул лист, расплавил специально приготовленный красный воск и скрепил его личной печатью, затем перемотал свиток золотой кручёной нитью.

Человеком, которому он мог бы, не задумываясь, доверить столь щекотливое дело, должен, по мнению даймё, стать Хисикава-старший. Оставалось лишь переговорить с ним и обдумать тактику поведения в Исияме.

* * *

Нобунага смотрел на свиток, лежавший на столе: в душе поднималась буря чувств… Если в былые времена его величия некто сказал, что Хитоми выйдёт замуж за сына сёгуна, он не поверил и счёл бы это страшным оскорблением, которое можно смыть только кровью.

Теперь же времена изменились…

Даймё положил руки на колени, глубоко вздохнул, закрыл глаза и постарался очистить свой разум и душу, так как его научили в монастыре Энракудзи. Сначала он ощутил лёгкость во всех членах, затем во всём теле…и воспарил над Бива, как и в прошлый раз.

Душа Нобунаги парила над озером, наслаждаясь его красотами, отдаляясь от него всё дальше и дальше в сторону Киото.

И вот даймё увидел императорский дворец с его Девятью вратами, сорока восемью кострами[46]46
  Имеется в виду костры военных постов, охранявших дворец и город.


[Закрыть] и многочисленными постройками, затем – Серебряный павильон, где почти пятнадцать лун назад после длительной разлуки снова встретил госпожу Аояги…

Неожиданно появился коршун, Нобунага видел, как огромная птица пикировала прямо на него, он хотел закричать, но, увы, из его уст раздалось лишь воробьиное чириканье. Размышлять над тем: откуда в Киото взялась хищная птица, обычно обитающая в предгорьях, у даймё не было. Нобунага понимал, он – беззащитный воробей и от его проворства зависит многое.

Внизу под Нобунагой серебром переливался павильон, он, как можно быстрее, взмахивая крыльями начал опускаться к нему. Но коршун всё видел и, сложив крылья и раскрыв отвратительный клюв, пикировал прямо на беззащитную птицу, уже предвкушая добычу.

Воробей залетел на второй ярус павильона и сел на пол… Хищник расправил крылья, сделал несколько кругов над Серебряным павильонов и убрался прочь.

* * *

Две девушки играли на сэмисенах[47]47
  Струнный музыкальный японский инструмент.


[Закрыть], поэт нараспев читал свои стихи. Госпожа Аояги скучала, сидя на многочисленных подушках, укутанная в несколько тёплых хаори. Она с удовольствием вдыхала прохладный зимний воздух, почти не слушая поэта…

Неожиданно в павильон влетела птичка и села прямо перед ней на татами. Девушки, игравшие на сэмисенах, издали возглас удивления.

– Воробей! Госпожа, воробей! Это знак богов!

Аояги встрепенулась: действительно на полу сидел растрёпанный воробей и смотрел прямо на неё. Женщину охватило волнение, ей показалось, что она знает эту маленькую птичку…

Поэт хотел отогнать назойливого воробья, взяв у одной из девушек музыкальный инструмент, он замахнулся. Но птица никак не прореагировала на его выпад.

– Не трогайте его, – приказала госпожа Аояги. – Только один воробей может быть таким храбрым…

Девушки и поэт с удивлением переглянулись, но промолчали.

Аояги сложила ладони вместе и протянула руки к воробью, тот не испытывая ни малейшего страха, вскарабкался своими коротенькими лапками в предложенное «укрытие».

Яшмовая госпожа внимательно разглядывала птичку.

– Ты замёрз? – спросила она. Воробей нахохлился и распушил пёрышки. Аояги подышала на него, пытаясь согреть, затем прижала к груди…

Нобунаге показалось, что он провёл в руках своей возлюбленной всего несколько мгновений, на самом же деле – почти дзиккен.

* * *

– Господин! – Хисикава-старший отворил фусуме и поклонился. – Вы желали видеть меня?

Нобунага не шелохнулся и ничего не ответил. Ещё некоторое время он продолжал сидеть неподвижно и, закрыв глаза. Самурай забеспокоился: что с господином? – может это действие яда? – хотя вряд ли…

– Господин! Прошу вас, ответьте!

Но даймё по-прежнему молчал, всё ещё пребывая в нежных руках Аояги.

Фусуме резко отворились: в покои вошли наложницы. Хисикава, проживший на свете почти пятьдесят лет, догадывался, что в обязанности этих красавиц входило не только ублажать господина.

– Господин медитирует. Его душа парит… – пояснили они.

Хисикава замел, как лицо господина слегка дрогнуло, веки зашевелились – он возвращался…

Самурай расположился на татами подле двери, намереваясь терпеливо ожидать, покуда господин соизволит очнуться и обратить на него внимание. Ждать пришлось недолго, вскоре Нобунага открыл глаза, в ушах его всё ещё звучал голос Аояги: «Лети мой храбрый воробышек, лети, но опасайся когтей коршуна…»

* * *

Зима приближалась к концу, когда обитатели Адзути стали замечать, что Хисикава Моронобу к всеобщему удивлению буквально «присох» к госпоже Юрико. Служанки постоянно шептались: Юрико мало одного жениха в Киото, ей и здесь воздыхателя подавай! – словом, вся в свою непутёвую матушку.

Господин Нобунага постоянно напоминал старшей дочери о том, что в начале лета состоится свадьба, и она должна поторопиться с приготовлением приданным. Та же выказывала редкостную строптивость, не желая ничего слышать о своём женихе, и к всеобщему возмущению начала принимать ухаживания Моронобу.

Служанки каждый день перемывали косточки молодой госпоже, решив, что терпение их хозяина не бесконечно и непременно быть беде.

Действительно, беда не заставила себя ждать. В начале весны госпожа Юрико соблазнила Моронобу, проведя с ним ночь. Нобунага, узнав об этом, пришёл в бешенство и, схватив плётку, поспешил наказать дочь за недостойное поведение и ослушание, самурая же – за поругание клановой чести…

И если бы не вмешался Хисикава-старший, которому Нобунага обязан жизнью, неизвестно, чем бы закончился господский гнев. Даймё собственноручно высек Юрико, несмотря на слёзы и мольбы Хитоми, та же в порыве чувств кричала, что не хочет замуж за сына судьи Токинобу и лучше удавится на собственном оби, нежели возляжет с ним на брачном ложе.

Нобунага велел Юрико уединиться в своих покоях и строго-настрого запретил выходить оттуда, прокуда та не закончит приготовление приданого, а ели она посмеет ослушаться, пригрозил очередным наказанием, посоветовав брать пример с сестры, которая, подчиняясь интересам клана, через два месяца выйдет замуж за Тоётоми Торию и проводит всё время за шитьём.

Входить к непутёвой дочери разрешалось лишь Хитоми, и та проводила у сестры достаточно времени. Моронобу же отправили во владения его отца, которые располагались в двух ри[48]48
  Ри – мера расстояния в средневековой Японии, примерно 3,2 км.


[Закрыть] от Адзути. По слухам Хисикава-старший нашёл ему наложницу.

Адзути бурлил, обсуждая произошедшие события, да и как водится, служанки делились новостями за его пределами, – вскоре всё княжество знало о строптивости Юрико и о кротости Хитоми, беспрекословно подчинившейся воле отца.

Соглядаи, которыми сёгун буквально наводнил Поднебесную, исправно доносили, отправляя отчёты в Исияму, где подробно рассказывали о событиях в Адзути, в том числе и поведении дочерей Нобунаги. Читая донесения, Тоётоми только диву давался: до чего пали нравы! – дочь навыдане заводит любовника в доме своего же отца и ничего не стесняется! Неслыханно!

Вскоре сёгун пришёл к выводу в правильности выбора невесты для сына: в его глазах Хитоми была безупречной девушкой. Поведение же Нобунаги казалось сёгуну естественным, он надеялся, что его заклятый враг смирился и надолго убрал мечи в ножны.

Все детали, касавшиеся свадьбы, Тоётоми Хидэёси обговорил с господином Хисикава, который посетил Исияму в начале зимы, и показался сёгуну весьма разумным человеком. Было решено все празднества провести в резиденции сёгуна, а за Хитоми и её приданым планировалось отправить хорошо вооружённый отряд, мало ли что может случиться по дороге, всё-таки путь не ближний – почти двадцать ри.

По мере приближения свадьбы, сёгун обдумывал: какие условия поставит перед Нобунагой, дабы постоянно пополнять казну сёгуната. Он не хотел накладывать на своего будущего родственника слишком обременительные финансовые обязательства. Прежде всего, Тоётоми хотел добиться, чтобы дайме перестал отчислять часть дорожной пошлины в императорскую казну. Сёгун также планировал жёстко контролировать расходы Яшмового дома, дабы как можно меньше средств оставалось на содержание Личной императорской гвардии – китайцы-наёмники начнут роптать, а затем покинут Поднебесную. А уж после этого – получить неограниченную власть, а возможно, и трон Аматэрасу.

* * *

Празднование Нового года[49]49
  В эту эпоху Новый год отмечался в начале февраля.


[Закрыть] в Адзути прошло достаточно скромно. Пиршественный стол украшали: традиционные сливовые, земляничные и медовые вина, сладкие рисовые шарики и лепёшки-моти, блюда из съедобных водорослей, тонко нарезанные и запечённые куски мяса мраморного быка[50]50
  Считалось очень дорогим, на срезе оно напоминало мрамор – отсюда и название.


[Закрыть], изящно уложенные на большом фарфоровом блюде.

Хитоми и Юрико, облачённые в нежно-сиреневые кимоно с узором «Колотый лёд», вышитым тончайшим серебром, были молчаливы и лишь изредка улыбались.

Гостей в замке на этот раз собралось гораздо меньше: Нобунага потерял почти всех союзников, а те, что остались традиционно предпочитали отмечать праздник в кругу семьи. Поэтому в парадном зале, цуке-сеин, помимо семейства Оды собрались лишь преданные вассалы. По правую руку от даймё неизменно сидел Хисикава-старший, несмотря на то, что его сын опорочил себя недостойным поведением, напротив – наложницы, которые уже считались членами семьи, слева – дочери.

Нобунага доверял своим самураям, они же отвечали ему преданностью, и был рад доставить их семьям радость.

Жены и дочери самураев, также присутствующие на празднике, получили щедрые подарки и с нескрываемым удовольствием рассматривали их. Что и говорить, Нобунага умел быть щедрым господином.

Дочерей он также не обидел: новые парчовые кимоно цвета спелой сливы и оби, расшитые золотым сетчатым орнаментом порадовали их. Девушки поклонились отцу в знак признательности и по обычаю накинули поверх праздничного кимоно подарок отца. Пояса же положили себе на колени.

Наложницы же получили кимоно из сагара-нуи[51]51
  Ткань с узелковым орнаментом.


[Закрыть] цвета «Барсучий мох и хризантемы[52]52
  Тёмно-зелёный цвет в сочетании с белым.


[Закрыть]», оби из серебряной парчи и, следуя примеру дочерей господина, также надели их поверх шёлковых одежд.

Нобунага откашлялся, все замерли, ожидая услышать его праздничную речь. Даймё обвёл присутствующих взором, и коротко, без излишних прелюдий сказал:

– Я рад, что меня по-прежнему окружают верные самураи, их прекрасные жены и дочери. Я счастлив, что в предстоящем году мои дочери выйдут замуж за достойных людей. – При упоминании замужества среди гостей пролетел лёгких шепоток: все знали, что предстоящий союз Хитоми и Тоётоми Тория – вопрос политики и выживания клана. Даймё пригубил из чашки сливового вина. Гости последовали его примеру – пир начался.

В зал вошли музыканты, поклонились и, расположившись поодаль от гостей, дабы не мешать им, заиграли на сэмисенах лирическую мелодию.

Сестры выглядели печально, потому, как понимали: они в последний раз встречают Новый год в Адзути. Что ожидает их в дальнейшем – неизвестно…

* * *

Госпожа Аояги пробудилась поздно. Прошедшее торжество утомило её: нескончаемый поток гостей, подарков, пожеланий здоровья, множество угощений и вин – всё перемешалось в голове. В покоях царил приятный полумрак, стояла тишина, даже служанки были неторопливы – празднество утомило абсолютно всех во дворце, даже юного государя.

Аояги позвонила в колокольчик, появилась заспанная фрейлина. Она зевнула, прикрыв ладошкой рот. Но, увы, придворные правила – прежде всего. Далеко не все желающие из придворных и богатых обитателей Киото смогли присутствовать на празднике. Для этого в первый день Нового года распорядители празднества специально организовывали приём, на котором все желающие смогли бы поздравить императора и, разумеется, присутствие госпожи Аояги было просто необходимо.

Уже в новом году, продолжая принимать поздравления, Гендзи-тенно восседал на троне Аматэрасу в парадном дворцовом зале, рядом с ним – госпожа Аояги.

Прошёл почти дзиккен, вереница счастливых улыбавшихся людей утомила Яшмовую госпожу. Ей хотелось зевнуть и удобно возлечь на футоне, но, увы… Она кивала всем подряд, одаривая неизменной улыбкой…

К Гендзи-тенно приблизился самурай и, выразив свои наилучшие пожелания, преподнёс подарок. Затем он поздравил госпожу Аояги и протянул ей шкатулку из сандалового дерева, на её крышке виднелся искусно инкрустированный Парящий дракон.

Женщину охватило волнение, она приняла подарок. С нетерпением открыв шкатулку, обнаружила, что в ней лежали свитки, исписанные изящным каллиграфическим письмом.

Яшмовая госпожа развернула один из них и прочитала:

 
Добавлю в свой рис
Горсть душистой сон-травы
В ночь на Новый год[53]53
  Автор Мацуо Басё. Перевод Владимира Соколова.


[Закрыть].
 

Глава 3

На седьмой день Нового года, когда в Киото отмечалось шествие «Белых коней», Хитоми и Юрико разместились в паланкине и в сопровождении нескольких самураев направились в селение, которое располагалось в двух ри от Адзути. Девушки оделись достаточно тепло, так как с утра поднялся северный ветер, пронзающий насквозь. Но сестры ещё с вечера договорились отправиться к гадалке и испросили на то разрешение отца. Даймё не возражал: в конце концов, девушкам не мешает развеяться, поэтому ветер не мог заставить их остаться в замке. Впрочем, сам он никогда не прибегал к онмёдо[54]54
  Онмёдо – магическое гадание, призывающее духа Шикигами, который может принимать облик зверей, птиц и даже вселяться в человеческое тело.


[Закрыть], но верил в него.

Дорога шла мимо той самой хижины, где жила мать Юрико. Девушка долго колебалась: следует ли ей выйти из паланкина и навестить мать? Когда же кортеж поравнялся с хижиной, неожиданно дверь её распахнулась, на пороге показалась женщина в сером бедном хаори, подпоясанным простым шерстяным оби. Она обратила внимание на следовавший мимо её жилища паланкин, занавес которого была слегка приоткрыта, тотчас разглядев в нём дочерей Нобунаги.

Бывшая наложница опустилась на колени: то ли она тем самым хотела вымолить у дочери прощения, то ли рассчитывая на её щедрость.

Первой не выдержала Хитоми и приказала остановиться.

– Это она? – тихо спросила девушка старшую сестру.

– Да… Прикажи двигаться дальше. Я не хочу смотреть на неё…

– Но эта женщина – твоя мать! – попыталась возразить Хитоми.

– Ну и что… Я стыжусь её. Поэтому-то мне и хочется покинуть княжество.

– Хорошо. Оставайся в паланкине…

Хитоми приказала достать обувь из ящика, прикреплённого к паланкину, обулась и направилась к дзёро. Девушка не помнила её имени. Она достала из сумочки две серебряные монетки и уверенно протянула их женщине.

– Вот возьми. Купи себе еды и дров для растопки жаровни.

Дзёро, много лет не видевшая дочь, не вставая с колен, произнесла:

– Благодарю вас, госпожа Юрико, – и с поклоном приняла подаяние.

Хитоми знала: действительно они очень похожи с сестрой, но чтобы так сильно… Наверняка это обстоятельство непременно поможет им воплотить задуманный дерзкий план.

Девушка не стала разочаровывать несчастную женщину, которая так низко пала и была сполна наказана за своё легкомыслие, решив хоть немного поддержать её от имени сестры:

– Я не держу на тебя зла, мама. Скоро я выйду замуж и навсегда покину Адзути, – сказала Хитоми.

Дзёро, по-прежнему не поднимаясь с колен, ответила:

– Пусть ваши мечты сбудутся, госпожа Юрико, и вы познаете настоящую любовь.

Хитоми поинтересовалась:

– А вы её познали?

– Да. Я любила господина Нобунагу, но, увы, поняла это слишком поздно…

Хитоми резко повернулась и направилась к паланкину, едва сдерживая слёзы. Юрико заметила, что сестра расстроена.

– Что тебе сказала эта отвратительная дзёро? – поинтересовалась она.

– Только то, что любила нашего отца…

Юрико фыркнула.

– Неужели? А отчего она ему постоянно изменяла – тоже от любви?

Хитоми пожала плечами.

– Не знаю. Возможно, всё не так просто, как кажется на первый взгляд. Может быть, мы чего-то не знаем?

– Глупости! Отец не мог просто так выгнать наложницу ни с чем, в одном лёгком кимоно! – уверено заявила Юрико.

Хитоми хотелось в это верить. Но что-то подсказывало ей, что здесь сокрыта некая тайна.

* * *

Вскоре кортеж достиг обиталища гадалки. Девушки молча покинули паланкин и направились к его двери, та оказалась приоткрытой.

– Заходите, милые девушки! – тотчас последовало приглашение хозяйки.

Юрико толкнула дверь, та легко подалась. Они оказались внутри скромного, но уютного жилища, видимо, дела гадалки шли успешно.

Не успели сёстры оглядеться, как из-за расписной ширмы появилась женщина. Её ярко-алое кимоно и высокая замысловатая причёска привели их в замешательство. Девушкам показалось, что перед ними – гейши, щедро одарившая своей любовью богатых вельмож и чиновников.

Казалось, хозяйка угадала мысли девушек.

– Алый цвет мой любимый. А высокая причёска – старая привычка. Почти десять лет назад я покинула Киото и поселилась здесь, вдали от городской суеты.

Хитоми, наконец, заметила, что стены хижины украшены дорогими гобеленами с изображением окрестных пейзажей и множество свитков с каллиграфическими письменами.

– Какое гадание вы желаете? Может быть, онмёдо? – вкрадчиво поинтересовалась гадалка.

Девушки переглянулись.

– Да! – выпалили они почти одновременно.

Хозяйка улыбнулась.

– Что ж, прошу вас, располагайтесь.

Девушки сели на татами около жаровни.

– Прекрасно, вы – сёстры, не так ли? – безошибочно определила гадалка. Девушки кивнули в знак согласия. – У вас – один отец, господин Нобунага, матери же разные…

Юрико поёжилась, ей стало не по себе.

– Мне бы не хотелось затрагивать эту тему.

Гадалка понимающе кивнула, но заметила, как бы невзначай:

– Порой на первый взгляд даже простое и явное, затем может оказаться слишком сложным и непредсказуемым.

Юрико припомнила слова Хитоми, которые та произнесла около хижины дзёро, их смысл был примерно тем же…

Гадалка села за стол и расстелила перед собой специально приготовленный лист бумаги, затем обмакнула кисточку в тушечницу и ярко-алым цветом начертала иероглиф Онмё-до.

Девушки замерли в ожидании, им казалось, что вот-вот в воздухе появиться таинственный дух Шикигами.

Гадалка сосредоточилась, закрыла глаза и начала нашептывать магические заклинания. Хитоми поначалу пыталась разобрать их смысл, но безуспешно. В какой-то момент ей показалось, что гадалка произносит китайские слова[55]55
  Колдовское искусство Онмёдо зародилось в Китае на основе учения Инь-Янь.


[Закрыть].

Юрико слегка вскрикнула, заметив, что от иероглифа, начертанного на бумаге, поднимается лёгкий серебристый дымок. Хитоми также испугалась – на магическом гадании она присутствовала впервые и, дабы справиться с волнением, прижала руки к груди. Ей казалось, что сердце вот-вот выскочит…

Дымок, исходивший от иероглифа, наконец, окутал голову гадалки и исчез. Та же открыла глаза, девушки уловили нечто зловещее и потустороннее в её остекленевшем взгляде.

– Что вам угодно? – спросила гадалка совершенно чужим голосом.

– О, могущественный демон Шикигами! – взмолилась Хитоми. – Мы бы хотели узнать своё будущее.

Шикигами разразился смехом. Девушки оцепенели от ужаса.

– Отчего смертные так пекутся о предстоящем? – произнесла гадалка. – Ответ прост: сейчас вас двое, вскоре вы сольётесь в одну… Обе покинете отчий дом и встретитесь только в старости… Одна из вас родит дракона.

Девушки пристально смотрели на гадалку, боясь пошевелиться. Наконец та издала неистовый крик и упала прямо на лист бумаги с начертанным иероглифом. Вокруг её головы появился прежний серебристый дымок, который постепенно рассеялся в воздухе. Девушки не посмели ни окликнуть гадалку, ни потревожить.

Сёстры многозначительно переглянулись, им не терпелось покинуть хижину и побыстрее забраться в паланкин. Они достали, каждая из своей сумочки, по серебряному рё и положили монетки перед таинственной хозяйкой, та же продолжала пребывать в забытьи.

– Может, она умерла? – предположила Хитоми.

– Если так, то мы ничем не поможем ей. Пойдём отсюда скорее, – Юрико схватила сестру за руку и увлекла прочь из хижины. Они быстро погрузились в паланкин и приказали следовать обратно в Адзути.

* * *

– Сейчас вас двое, но вы сольётесь в одну… Что это значит? – недоумевала Хитоми.

– Возможно, это имеет отношение к нашему тайному плану? – предположила Юрико, размышляя над смыслом предсказания. – Я назовусь твоим именем, то есть мы станем Хитоми, и ты и я… Сольёмся в одну… Да именно так!

– Наша встреча в старости говорит о том, что мы проживём долго, – продолжала рассуждать Хитоми.

– Я не против этого, тем более, если меня ожидает богатство.

Хитоми с укором посмотрела на сестру.

– А любовь? Богатство не заменит любовь! – воскликнула она.

– Отнюдь. Очень даже заменит… Да, но дух сказал, что одна из нас родит дракона. Как это понимать?! – недоумевала Юрико.

Хитоми задумалась.

– Не знаю… Наш герб – Парящий дракон. Может быть, есть какая-то связь? – предположила она.

Юрико пожала плечами, она не знала, что ответить сестре.

* * *

На обратном пути, следуя мимо бедной хижины дзёро, Хитоми приоткрыла занавесь, сама не понимая для чего, и что она рассчитывала увидеть – тоже не знала. Но неожиданно девушка увидела Юми, служанку из Адзути. Хитоми прекрасно знала эту седую женщину, ибо та много лет прислуживала её матери.

Юми держала в руках увесистый узелок и направлялась прямо к хижине. Заметив господский паланкин, она смутилась, остановилась в растерянности и поклонилась Хитоми.

Девушка приказала остановиться и поманила рукой пожилую служанку.

– Зачем тебе эта старуха? – удивилась Юрико. – Право, ты меня сегодня удивляешь! – Она фыркнула и демонстративно отвернулась в другую сторону.

Хитоми же не терпелось выяснить: куда это направляется старая Юми?

Служанка подошла к паланкину.

– Ты несёшь этот узелок дзёро? Ты помогаешь ей? – выпалила девушка.

Юми кивнула.

– Да госпожа. Несчастная слишком нуждается.

– А помнишь ли ты: как её звали, прежде чем она стала дзёро? – продолжала расспрашивать Хитоми.

– Да, госпожа. Её звали – Кицунэ-сан.

– Хорошо, иди. Но никому не говори о нашем разговоре, – приказала Хитоми.

– Как пожелаете, госпожа.

Юми поклонилась и неспешно пошла к хижине.

Оставшийся путь до Адзути девушки проделали в полном молчании – они снова и снова пыталась постичь тайный смысл предсказания. И чем дольше сёстры задумывались над ним, тем страшнее им становилось: если их дерзкий план потерпит неудачу – клан Ода исчезнет навсегда.

* * *

Весна постепенно вступала в свои права. Наконец северные ветра сменились восточным, приносившими с гор запах прошлогодних трав и зарождавшейся зелени. Сёстры притихли, и почти всё время проводили в покоях Юрико за вышиванием.

Время шло. Неумолимо приближалась середина весны. Девушки невольно нервничали, говорили с каждым днём всё меньше и меньше, лишь многозначительно переглядываясь. Хитоми в ужасе замирала, когда в Адзути появлялись гонцы, но, к счастью, все они были не из Исиямы.

Даймё редко покидал замок, всем своим видом умышленно подчёркивая, как он озабочен предстоящими свадьбами дочерей. Лишь по вечерам он уединялся в покоях с Хисикава-старшим, «наложницы» в качестве стражей зорко охраняли их приватные беседы. О чём говорилось в покоях господина никто не знал.