Текст книги "Аромат рябины"

Но в возрасте шестнадцати лет, он случайно познакомился на какой-то вечеринке с парнем из незнакомой ему компании. Там любили покурить травку, выпить и посмотреть порнофильмы. Однажды кто-то принес гей-порно. Ребята во время просмотра громко комментировали происходящее, хохотали и издевались над «придурошными гомиками». Антон же не мог оторваться от экрана и неожиданно многое понял о самом себе. И поняв, он не стал ломать себя, а принял это как должное.

До меня у Антона было всего лишь два романа. Первый, короткий и не задевший его сердца, с опытным взрослым мужчиной дал ему лишь чисто физический опыт и удовлетворил любопытство. А вот второй заставил изрядно помучиться. Его партнером оказался бисексуал и, насколько я мог судить по рассказам Антона, крайне избалованный, капризный и жестокий. Он изводил друга бесконечными перепадами настроения, приступами необузданной и необоснованной ревности. И после двухлетней связи с постоянными заверениями в вечной любви, изменил ему с парой, обожающей групповой секс. Они отлично дополняли друг друга, но Антон категорически отказался войти в их союз, и после многочисленных утомительных сцен они все-таки расстались. Антон, когда избавился от депрессии, окончательно замкнулся в себе и с головой погрузился в свой мир, мир Серебряного века. Он решил, что любовь для него в принципе невозможна, поэтому не стоит и пытаться. Но вот мне Антон, сам не зная почему, как он сказал, поверил. И влюбившись с первого взгляда, уже больше ни о чем не задумывался.

В это утро у нас не осталось никаких тайн друг от друга. Появившееся чувство безмятежного равновесия делало нас похожими, словно мы отныне составляли две части одного целого, части то сливающиеся, то вновь расходящиеся, но все равно остающиеся целым.

В июне Антон окончательно перебрался ко мне. А в июле, когда у него начался запланированный отпуск, я тоже отпустил сам себя с работы.

– Наш отдых будет лесной сказкой, – сказал я с улыбкой.

– Отправимся в какой-нибудь пансионат? – недовольно спросил он, и его брови нахмурились.

– Нет, радость моя, мы поедем в какую-нибудь глушь несусветную, где нас никто не знает. И снимем там домик. Сейчас никого дачниками не удивишь.

– Даже и не знаю, – неуверенно ответил Антон.

– Зато я знаю. Можем на Волгу. Там много маленьких живописных деревень. Я как-то отдыхал под Кинешмой. Чудесные места! Можно и туда.

– А с кем ты там отдыхал? – спросил Антон и нахмурился.

– Ну-ну, малыш! – рассмеялся я. – Не стоит ревновать! Один я там был. И довольно давно. А любопытствующим бабулям скажем, что мы братья.

– Братья?! – Антон громко расхохотался. – Да ты посмотри на нас!

Он, конечно, прав. Мы абсолютно непохожи. Он – русый, со светлыми зеленоватыми глазами, а я темноволосый и кареглазый. К тому же мой отец был обрусевшим корейцем, а мать русской, поэтому овал лица и разрез глаз у меня ярко выраженного восточного типа, а волосы, такие же, как у матери, светло-каштановые и очень густые. Я платил немалые деньги своему мастеру, и он стриг меня всегда модно, стильно и к лицу. Когда я впервые встретился с Антоном, у меня было каре до плеч. А сейчас мастер сделал мне летний вариант, убрав волосы с затылка и оставив длинной лишь челку, прикрывающую правую сторону лица чуть ниже уха. Антону очень нравилась эта асимметрия. Он, лукаво посмеиваясь, говорил, что она точно отражает мою противоречивую и таинственную восточную натуру. Он часто в шутку называл меня «мой любимый япончик», хотя прекрасно знал, что японской крови во мне ни капли.

После знакомства со мной Антон всерьез заинтересовался японской культурой и, естественно, увлекся поэзией, японскими танка и хокку. Он пришел в восторг от лаконичности, образности и загадочности этих кратких стихотворений и мучил меня беспрерывным цитированием по поводу и без. Кроме этого он полюбил японские и китайские рестораны и походы по магазинчикам со всевозможными восточными товарами. Он приносил ко мне понравившиеся ему вещицы, и скоро моя квартира была заполнена фарфоровыми вазочками, расписными веерами, бумажными фонариками, яркими платками, статуэтками Будды, лаковыми миниатюрами и прочей восточной дребеденью.

Для меня Антон приобрел несколько шелковых халатов. Спали мы сейчас на дорогущем шелковом белье с яркими фантастическими рисунками. Вначале это меня раздражало, ведь моя стильная квартира с минималистским интерьером, над оформлением которой поработал профессиональный дизайнер, превратилась в подобие восточного базара. Но я так любил Антона, что вскоре перестал обращать на это внимание. А потом даже нашел в этом свою прелесть, потому что краски этих вещей были сочными и яркими и создавали праздничное и какое-то карнавальное настроение. Антон уверял меня, что в таком обрамлении я выгляжу гармонично, эффектно, таинственно и крайне сексуально. Он обожал смотреть, как я лежу обнаженный на алой шелковой простыне. Но я часто не давал ему до конца насладиться этим зрелищем, хватал его и бросал на этот алый шелк. Счастье не оставляло нас ни на минуту. И в отпуск мы отправились все в том же безоблачном мироощущении.

Поехали на Волгу в ту самую деревеньку, где я отдыхал раньше. Я так и не рассказал Антону, что ездил туда с девушкой. Это была моя первая и единственная попытка наладить общепринятые отношения. Из этого, естественно, ничего не получилось. Девушка была умной и милой, к тому же моей сокурсницей по институту. Но рядом с ней у меня внутри все мгновенно умерло, и я вообще ничего не чувствовал. Она быстро поняла, что происходит что-то не то, и мягко перевела наши отношения на чисто дружескую основу. Это спасло наш отдых и помогло прекрасно провести время. Но когда мы вернулись, она стала моим ярым и явным врагом. Мне было больно, но объяснять ей причину моего холодного отношения я не захотел.

И вот, спустя много лет, я привез в эту деревеньку Антона. С изумлением увидел, что здесь все выглядело по-прежнему, лишь состав жителей явно поменялся. Местных осталось совсем немного, в основном, жили дачники. Мы быстро нашли сдававшийся до сентября дом с небольшим заросшим садом на самом краю деревни и решили заплатить до конца срока, хотя приехали всего на две недели.

– Пусть будет за нами, – предложил я. – Цена смехотворная. И вдруг нам захочется приезжать сюда на выходные?

Антон полностью поддержал меня, и мы вселились. Хозяйкой дома была круглая крошечная старушка. Она настолько походила на печеную картошку, что мы мгновенно прозвали ее «бабушка Картошка». На лето она переезжала к сестре, такой же круглой старушке, жившей на другом конце деревни, а дом сдавала дачникам. Нам она не докучала, и мы жили привольно и в полном одиночестве.

Первую неделю спали допоздна, потом уходили к реке, валялись на горячем песке, купались, болтали о всевозможных пустяках, а вечером брали пиво, сигареты и шли гулять в лес. Антон за эти дни сильно загорел и был настолько обворожительным со своими выгоревшими на солнце, очень светлыми волосами, с казавшимися ярко-зелеными от потемневшей кожи глазами, с узенькими треугольниками белой кожи внизу живота и на ягодицах, что я с ума сходил, глядя в его смеющиеся глаза, а ночью не мог оторваться от него. Это была неделя невозможного, но реального счастья.

Но в воскресенье вечером Антон куда-то исчез, и я в тревожном недоумении пошел его искать. Солнце уже клонилось к горизонту, и его огромный, начинающий багроветь диск отражался в спокойной речной воде, подкрашивая ее. Я остановился на высоком берегу и посмотрел вдаль. Вид был настолько красивым, что хотелось стоять и смотреть бесконечно. Но смутное беспокойство гнало меня дальше. Я отправился по тропинке и скоро углубился в небольшой березняк, где мы обычно гуляли вечерами.

И тут заметил Антона. Он сидел на поваленной березе, в траве возле его ног валялась книжка. Антон безудержно рыдал, опустив лицо. Я застыл, не зная, что предпринять и испытывая смесь удивления, жалости и любви. Антон все рыдал, и сердце мое заныло. Он был в майке, коротких шортах, его загорелые колени были кое-где поцарапаны, волосы взлохмачены. Антон разительно напоминал покинутого всеми, обиженного мальчишку, который заблудился в лесу. Я не выдержал и бросился к нему. Громкий треск сухой ветки под моей ногой заставил его поднять голову. Увидев меня, Антон вскочил и упал мне на грудь, зарыдав еще громче.

– Что с тобой? – испуганно спросил я, стараясь успокоиться.

– Сергей, милый, я так люблю тебя! – сквозь всхлипывания с трудом выговорил он.

Потом оторвался от меня и вновь сел на березу.

– Жизнь моя, но ведь и я люблю тебя! Ты же знаешь! – тихо сказал я.

Подойдя, я сел рядом и обнял его за плечи.

– Но что нас ждет? – тихо спросил он после паузы. – Я сегодня вдруг осознал весь ужас. Мы – изгои. Всегда и везде на нас будут смотреть косо, презирать и издеваться.

– Тебя это так волнует, солнышко? – спросил я и пожал плечами.

Достав сигарету, закурил. Затем передал ему. Он судорожно втянул дым.

– Волнует, – ответил он после паузы.

Я посмотрел на его профиль, на влажные ресницы и нахмуренные брови, на припухшие губы, и мне захотелось утешить и поцеловать. Но я сдержался.

– Как мы будем жить дальше? – спросил он после продолжительного молчания.

– Так же. Тебя что-то не устраивает? – тихо поинтересовался я.

– Мне тяжело, – ответил он и взял вторую сигарету. – Я хочу семью. Настоящую полноценную. Но прекрасно понимаю, что никогда не смогу жить с женщиной даже для вида. И даже ради ребенка.

– Но разве мы не семья? – спросил я. – На Западе, сам знаешь, уже разрешены однополые браки. А мы можем жить так, не афишируя. И даже можем усыновить ребенка и воспитать его.

– Ты понимаешь, что ты говоришь?! – закричал Антон и вскочил.

Он встал передо мной, бросив сигарету и засунув руки в карманы шорт.

– Воспитать?! – спросил он, сверля меня взглядом. – А как ты объяснишь ребенку, почему его два отца целуются, почему спят в одной постели? Представляешь, что его будет ждать в школе. А во дворе? Дети жестоки. И взрослые не лучше. Все эти сердобольные дяденьки и тетеньки, все эти блюстители нравственности! А ведь мы будем любить этого ребенка, как настоящие родители. Зачем же подвергать его и себя таким мучениям?!

Я молчал. Антон подошел ко мне, и я уткнулся лицом в его живот, обхватив бедра. Он начал медленно ерошить мои волосы. Затем опустился в траву возле моих ног.

– Ты хочешь расстаться? – еле слышно спросил я.

Антон вздрогнул и поднял на меня глаза. Его зрачки расширились, и от этого взгляд выглядел напряженным и испуганным.

– Нет, нет, что ты! – торопливо ответил он и прижался к моим коленям. – Об этом не может быть и речи. Я умру без тебя.

– Ты сегодня мрачно настроен, милый, – сказал я. – Завтра проснешься, и все пройдет.

– Я уже давно об этом думаю, и мне не хочется даже слышать слово «завтра».

– О чем ты? – настороженно поинтересовался я.

– Лучше умереть прямо сейчас, когда мы на вершине счастья. Ты же понимаешь, что бесконечно так продолжаться не будет.

– Но почему? Ведь мы любим друг друга.

– Любим, – тихо подтвердил Антон. – Но именно это и пугает. Никогда я не испытывал ничего подобного. Но после такого счастья всегда приходит такое же по силе горе. Разве не так? Ведь это закон земной жизни.

– Глупости, – ответил я, но сердце болезненно сжалось. – Все зависит лишь то нас.

– От нас ничего не зависит, – усмехнулся он и встал.

Я поднял книгу с земли. Решив немедленно переломить его мрачный настрой, я протянул книгу и спросил:

– А что ты читаешь, малыш?

Он глянул на меня с непонятным выражением, взял книгу и сказал:

– О синдзю.

– А что это? – удивился я.

– Синдзю, в переводе с японского, означает «внутри сердца» или «единство сердец». Этим словом в Японии называют самоубийство влюбленных по сговору. Настоящее синдзю встречается не так уж редко и в жизни и в литературе…

– Антон! – вскрикнул я. – Прекрати немедленно!

От неизвестно откуда взявшегося сильнейшего волнения голос мой охрип, дыхание перехватило. Антон поднял на меня глаза. Он смотрел неподвижно, долго и странно.

В молчании мы вернулись в дом и легли спать. Антон прильнул ко мне, как ребенок, и крепко обняв его, я говорил в темноту всякие бессмысленные нежные словечки, пытаясь убаюкать его. Утром я принял решение, что нужно уехать отсюда и вернуться к привычному для нас образу жизни. Антон не возражал, и мы в тот же день покинули деревню.

После возвращения в Москву я сразу вышел на работу, а Антон вернулся к родным и до окончания отпуска жил там. Я невыносимо тосковал по нему, но держался и к себе не звал, считая, что ему необходим перерыв в отношениях.

Антон вернулся сам. Как-то я допоздна засиделся в офисе и приехал домой за полночь. Открыв дверь и увидев в коридоре белые кроссовки, я бросился в комнату. Но там было тихо и темно. Тогда я прошел в спальню. Антон безмятежно спал на моей кровати, едва прикрытый золотистой шелковой простыней.

Проснувшись рано и ощутив рядом горячее тело любимого, я чуть не расплакался от счастья и тут же решил, что на работу сегодня не выйду, и проведу весь день с ним.

Этот день! Какой же он был счастливый, наполненный до отказа нежностью и страстью. Но грусть, которая то и дело прорывалась в наших словах, улыбках и даже поцелуях, мешала нам вернуть то ощущение безмятежной гармонии, которое было между нами до поездки в деревню. После обеда мы отправились гулять по нашим излюбленным улочкам, и Антон, как раньше, начинал говорить:

– А ты знаешь, Сергей, на этом месте когда-то располагалась книжная лавка, в которой Есенин и Мариенгоф продавали свои книги…

Но он замолкал, погружаясь в свои думы.

Прошла неделя. После работы мы проводили время вместе, ужинали, смотрели какой-нибудь фильм, потом спали, крепко обняв друг друга. Но грусть не покидала нас. Она становилась все тяжелее и словно съедала нашу любовь. И я, всегда считавший себя сильной личностью, неожиданно для себя самого сломался. Как-то полночи я просидел в кресле, сжимая ладонями виски, и слезы, помимо воли, текли и текли из раскрытых, ничего невидящих глаз. Душа замирала и будто отмирала во мне, вытекая по каплям с этими слезами. Антон сидел на ковре у моих ног, положив голову мне на колени, и молчал.

Утром, когда я успокоился и замер, он ушел и вернулся примерно через час. Я к этому времени немного пришел в себя, сидел на кухне, курил и пил крепкий кофе. Антон подошел ко мне и достал из кармана ветровки шприц и две ампулы.

– Ты согласен? – потухшим голосом спросил он.

– На все, – безразлично произнес я.

– Хорошо, любовь моя.

Антон поцеловал меня очень нежно. Я не ответил, хотя в этот момент все внутри меня замирало от невыносимо сильной любви. Но полная апатия ко всему на свете, включая себя самого, охватила меня. Исчезло все внутри, и лишь любовь к Антону еще жила.

– Мы уснем сегодня ночью навсегда, – ясно улыбаясь, проговорил он. – Может, тот мир будет добрее к нам? Уверен, что добрее…

– Хорошо, милый, – прошептал я и прижался к нему, закрыв глаза.

Но он отстранился и мягко сказал:

– Мне нужно закончить кое-какие дела. Я отлучусь на несколько часов. Не возражаешь? А потом мы будем вместе вечность.

– Иди, – отпустил я.

Когда за Антоном закрылась дверь, я решил записать все это. Зачем? Сам не знаю, ведь у меня нет никого, кому это было бы интересно. Сейчас выпью кофе и буду ждать Антона и нашего с ним последнего вечера…

Налил кофе в чашечку с драконами на боках, которую мне подарил мой любимый. А сам все смотрю на стол, на котором лежат две ампулы и шприц. Что-то будет?…

В унисон

– 1 -

 
… Любовь… ведь это дым, который порождён
Парами вздохов. Если не стесняет
Его стремления преграда, ярко он
Огнём в очах двух любящих пылает…
 

Она легко откинула со лба волос волнистых спутанные пряди. В зал посмотрела. Тихая мольба растаяла в прозрачном влажном взгляде.

– Стоп! Стоп! Достаточно. Спасибо всем! Ну что ж, до завтра! Все пока прекрасно. Ромео только что-то сник совсем. А ты, Джульетта? Так грустить опасно… Трагедия? Конечно. Но – любовь? Трагедия потом, любовь мне дайте! Афиша, кстати, как? Ты подготовь… Рекламу не мешало бы на сайте.… Уже так поздно?! Все! Пора домой.…Послушай, сделай в алый цвет названье. Пока!.. Джульетта, ты пойдешь со мной? Ах, нет? Тогда до завтра! До свиданья!

Дверь мягко хлопнула в последний раз. Шаги и голоса все дальше… Тихо. Свет в зале вспыхнул резко и погас. И лишь над дверью четко слово «выход» сияет, словно красный маячок… Она: «Ромео!» – звонко вдруг сказала. Со сцены спрыгнула. Свой рюкзачок взяла и куртку, и ушла из зала. Из клуба выбежала на проспект, проехала по глади льда-настила, сгребла рукой февральский хрусткий снег, снежок в звезду прицельно запустила.

– Что хулиганишь? – вслед Ей чей-то крик.

Она в ответ беспечно рассмеялась, не обернувшись. И – в метро. Там вмиг в людском круговороте затерялась. В вагон вскочила. Тесно, толчея. Протиснулась. Кому-то наступила на ногу.

– Ой! Вы там полегче!

– Я?!

– Не вы…

И томик вынула Шекспира.

 
… И что такое имя? Что зовём мы розой,
Зовись она иначе, запах тот же!…
 

«Пора на выход…. Снова сполз берет…. Зачем он умер? Просто позабыл бы».

Закрыла книжку. Протолкнулась в дверь. Вверх – в переход. Старушка:

– Пожалейте!

Достала деньги.

«Вот и не поверь в ее несчастья…»

Подала…

Звук флейты печальный, чистый, легкий, неземной поплыл прозрачным длинным переливом. Она остановилась.

«Что со мной?»

Затем пошла в смятеньи торопливо на флейты звук и к выходу.… Стоят у лестницы ребята. Держат скрипки. Но не играют, тихо говорят. Подходят люди, возгласы, улыбки. Играет тот, что с флейтой. Звук летит самозабвенно, нежно, отрешенно… Футляр от скрипки на полу лежит раскрытый. Блеском – мелочь. Изумленно Она остановилась. Взгляд скользнул по парню с флейтой. И через мгновенье вверх по ступенькам побежала… Гул вечерних улиц… Головокруженье…Она подставила лицо под снег. Звук флейты мягко, словно снег, растаял.… Лишь шум в ушах. И рядом чей-то смех. Она очнулась. Ветер нарастая, поземкой закрутил…

«Домой пойду!»

Свернула на Ордынку.

«Но зачем я убежала? Не пойму. И эта флейта! Словно просит,…нежит.… И этот парень! Кто он? Странный взгляд. Печальный и лучистый, очень светлый при темных волосах.… Среди ребят он самый необычный и заметный».

Она замедлила шаги.

«Ну-ну! Забыть скорей. И я почти у дома».

Взгляд подняла к знакомому окну – квадратом ярким свет сквозь ветви клена.

«Все дома. Да и мне давно пора!»

Заторопившись, с улицы свернула, прошла сквозь арку в темноту двора, в подъезд свой тенью быстрою скользнула.

Она проснулась рано.

«Странный сон! Альбом, рисунки, яркие наклейки. На всех – одно лицо. И это он! Тот парень из метро. И всюду флейты. Их множество. И все они звучать вдруг начинают враз, разноголосо. А он молчит. Лишь на лице печать печали, а во взгляде тень вопроса невысказанного…»

Она во сне альбом захлопнула. И тут проснулась. Часы квадратом светлым на стене.

«Всего лишь пять?!»

Она вдруг улыбнулась. С кровати спрыгнула.

«Всего-то пять! Вот мама удивится, как узнает, когда я встала. Думает, опять просплю и в школу снова опоздаю. Волнуется. А зря! «Последний класс, последний класс», – твердит мне ежедневно. И все одно и то же каждый раз. Про институт – уж это непременно услышу вновь и «никаких актрис!»

Она умылась, в зеркало взглянула.

«Ну во-о-т! Откуда в феврале взялись веснушки эти?!»

Сморщилась, вздохнула.

«Но что за сон приснился.… И к чему?.. А взгляд его? Тревожный, невеселый. И сколько флейт! Я что-то не пойму.…Забыть, забыть. Пораньше нужно в школу…»

– 2 -

Прошло три дня. С подругою в кино Она пошла, потом на дискотеку. И возвращаясь вечером, в метро, в пустом вагоне вспомнила Джульетту.

«Премьера скоро. Как боятся все! И я боюсь, хоть роль близка, понятна…

 
Совет, мне дай… Увы! Увы! Ужели
Способны небеса такие сети
Столь слабому, как я, созданью ставить?..
 

«Забыла! А вдруг на сцене? Ладно, там друзья. Помогут если что…»

Она открыла глаза. И замерла. Напротив Он сидел и улыбался безмятежно. Неяркость губ, чуть смуглый кожи тон, каштановые волосы небрежно спадают мягкою волной назад почти до плеч. И тонкой прядкой челка. Сияют ясной синевой глаза в тени ресниц. Чернеют брови четко. Задумчив взгляд…

«Ох, что же я сижу?!»

Она вскочила, встала перед дверью. Он подошел.

– Я тоже выхожу. Вы испугались? Знаете, поверьте, тогда в метро… прошло уже три дня…. Вам не понравилось, как мы играли? Две скрипки, флейта. Помните меня? Все думаю, зачем вы убежали? Тогда вы появились, словно сон оживший…. Вы ведь снились мне и раньше…

Остановился медленно вагон. Раскрылась дверь. Она не вышла.

– Дальше вы едете? Я тоже. Провожу вас. Можно? Только вновь не убегайте. Давайте познакомимся. Прошу!

Она растерянно в ответ:

– Давайте.

– Как вас зовут? – спросили враз они.

Опешили и вместе рассмеялись. На «Третьяковской» вышли. И одни в молчанье долгом наверх поднимались.

На улице их встретил тихий снег. Он, падая, кружился упоенно. И никого. Вдруг – тенью – человек навстречу им. Мужчина в чем-то черном. Пронзительно взглянул в Ее глаза. Она мгновенно: «Видела я где-то его. Ах, в студии.… И он сказал…»

Тут человек к ним подошел.

– Джульетта?

Она растерянно:

– Да.… Впрочем, нет.

Мужчина нервно скомкал папиросу. Помедлил. Папиросу бросил в снег.

– А это вам.

И протянул ей розу. Она взяла. Он усмехнулся вдруг.

– Прощайте!

И в метро спустился скоро. Она почувствовала вмиг – испуг. На спутника взглянула. Без укора смотрел Он. Стало на душе легко. Она помедлила. Ждала вопроса. Молчание. Вздохнула глубоко. Разжала пальцы. В снег упала роза.

– А вас зовут Джульетта…. Это так!

– Нет-нет, я просто в студии играю ее в спектакле. Все это пустяк – мужчина этот… Я его не знаю. Вернее, знаю, – спуталась Она, смутилась и растерянно умолкла.

Он улыбнулся.

– Все неважно, да?

И взял Ее за руку крепко. Долго они шли молча. Снег летел, кружил, белил пространство узкое Ордынки, окутывал, баюкал, ворожил, опутывал их белой паутинкой.

– А вот мой дом. Во-о-н, в наших окнах свет.

Она остановилась, повернула к Нему лицо. Оставив влажный след, снежинка, стаяв, на щеке блеснула слезой…. Он улыбнулся и рукой провел по длинным рыжеватым прядям Ее волос. Жемчужною крупой в них снег белел. В Его глубоком взгляде светилась нежность. Синие без дна глаза в тени ресниц лучились ею. Сказал Он тихо:

– Знаешь, ты одна, одна такая. Как же я жалею, что раньше не узнал тебя… Постой!

Она уже бежала. Быстрой тенью мелькнула в арку, через двор пустой, исчезла за двойной подъездной дверью…

– 3 -

Прошла неделя. Словно бы во сне Она жила. Привычно, машинально ходила в школу, в студию. В тоске дни проходили смутно, нереально.

 
Пойду теперь я к падре:
Не сыщет ли к спасению средств каких?
А нет, – так смерть всегда в руках моих!
 

– Да что с тобой? Ромео, помолчи! Джульетта, с реплики начни…. да, с той же. Опять забыла? Знаешь, подучи. Премьера скоро. Ты куда? Постой же!

Она со сцены спрыгнула легко, схватила вещи, книжку. И умчалась.

– Ну вот! Уйдем мы так недалеко. Меркуцио, давай твой текст сначала.

Она шла быстро. Угасал закат. Над городом синь сумерек сгустилась. Ей слезы жгли глаза.

«Пойти назад? Вернуться в клуб? Ведь даже не простилась. Нет, не могу! Скорее бы домой! Забыть его, чтоб только легче стало. Как хорошо, что завтра выходной. Наверно, просто от всего устала…»

Но утром пробудившись: «Что за вздор несла вчера я? Глупо…. резким тоном».

Глаза раскрыла. Солнечный узор горел волшебно на стекле оконном. На веточках морозных искры, блеск, причудливое преломленье света, какой-то сказочно-нарядный лес. Она счастливо рассмеялась…

Где-то на улице раздался нежный свист, мелодия. Все громче, нарастая. Она – к окну. Взглянула быстро вниз.

«Не может быть! Ведь это – он! Играет на флейте. Господи! Сейчас он всех разбудит. Что же делать? Одеваться! Скорее… джинсы где? Он смотрит вверх. Так, джемпер… и быстрее умываться».

В дверях столкнулась с матерью.

– Куда? А завтракать? Куда ты полетела?

– Ах, мама! Я опаздываю… да, на репетицию так рано…. В общем, дело ждет срочное. Пока! Не раньше двух…

Она – в подъезд. Сбежала по ступенькам. Остановилась на мгновенье дух перевести…. И вышла.

На скамейке сидел Он у подъезда и на дверь смотрел. Она остановилась.

– Здравствуй.

Он встал и улыбнулся.

– Славный день.

Ответила смущенно:

– День прекрасный.

Заторопившись, вышли из двора.

– Куда пойдем? – спросил Он. – Что ты скажешь?

– Куда-нибудь, – ответила Она. – А мы уже на «ты», не зная даже друг друга…. Впрочем, может, тороплю события…

Она вдруг замолчала. Он тихо рассмеялся.

– Я люблю, люблю тебя. А ты – меня. Сначала я понял это.…Знаешь, ты всегда мне снилась именно такой… рыжушкой. И эти волосы узнал я сразу, да! И даже эти милые веснушки. И глаз твоих янтарный темный цвет.… Хотя, по правде, думал я – он синий. Но этот лучше! Даже твой берет с помпончиком.… И ты в сто раз красивей…

Он замолчал, вдруг сильно покраснев. Она задумчиво сказала:

– Странно вокруг все очень. Словно в тихом сне – бело, пустынно… Может, просто рано? Все спят еще, бедняжки! Мы – одни. Весь город наш. Как солнечно и ясно! А помнишь эти пасмурные дни? Унылые, тоскливые… ужасно.

Она, смеясь, сказала:

– Я люблю…, – и вдруг запнулась, на Него взглянула, затем продолжила: – Люблю зарю морозным утром, – и легко вздохнула. – И солнце, как сегодня.

Он в ответ:

– И я люблю…, – и тоже чуть смешался. – Какой у неба чистый синий цвет сегодня! Вот бы он таким остался и завтра.… Знаешь, знаешь, я люблю, когда в конце зимы, в мороз – весною повеет вдруг. А ты?

– И я люблю, – в ответ Она, подумав: «Что со мною?»

Они шли, взявшись за руки. В тиши пустынной белой улицы звеняще их голоса сливались, и шаги похрустывали тихо и скрипяще. Их тени падали на белый снег, ложась одним неровным синим клином. Их солнце заливало. Нежный свет горел на лицах розовым отливом. Блестели, как янтарь, Ее глаза. Его – сияли синью васильковой…

Проехала машина. Тормоза чуть скрипнули. На их пути подковой остался отпечаток от колес, свернувших плавно в переулок узкий. Мужчина в черном. Гладкий блеск волос. Взгляд из окна – на них, мгновенный грустный. В машине на сиденье, как костер, букет огромных роз, кричаще – алых. Она зажмурилась.… Взревел мотор. Машина, словно тень, легко умчалась. Как не было ее. Вновь тишина. Все также солнечно, спокойно, ясно. Но как-то зябко съежившись, Она к Нему прижалась.

– Знаешь, что-то страшно мне стало вдруг.

За плечи Он обнял Ее, поцеловал, едва касаясь, висок и прядку вьющуюся.… Взял за руку нежно, крепко. Улыбаясь, сказал:

– Не бойся ничего. Всегда мы будем вместе. Правда! Только вместе.

Она кивнула, прошептала:

– Да, мы не расстанемся. Но знаешь, если исчезнешь ты? Как странный чудный сон…

Он засмеялся:

– Никогда! Запомни.

Вдруг в тишину влетел веселый звон, посыпался, как искры, с колокольни. Понесся переливчатый напев над улицами – золотою вьюгой. Они остановились, замерев, смотрели молча долго друг на друга.

– 4 -

Прошла неделя. Он звонил домой Ей каждый вечер, и часами они болтали. Часто говорил:

– Послушай, знаю все, что будет с нами.

Она в ответ лукаво:

– Ну и что? Ведь говоришь всегда одно и то же: что будем долго жить – прости, смешно! – что даже смерть нас разлучить не сможет.

Он обижался.

– Глупо? Извини.… Но я придумал лучше. Ты послушай! Мы на далеком острове, одни живем счастливые.… И наши души, когда умрем.… Опять смеешься ты? Ну знаешь! Больше не скажу ни слова! Нет! Не дождешься! Глупые мечты? Да знаю, под луною все не ново.… Послушай, а в моем окне звезда…

– В моем – узоров веточки застыли…

И так по телефону допоздна они все говорили, говорили. Он иногда на флейте Ей играл. Казалось, в трубке звук волшебно-близкий. Из колыбельных строчки напевал. Тембр голоса был мягкий, бархатистый.

 
Коль средств найти твоя не может мудрость,
Ты только оправдай моё решенье,
Я вмиг себе ножом вот этим помогу…
Сердца нам с Ромео небо сочетало
А руки – ты…
 

– Отлично! Наконец-то знаешь текст… Ромео, чрез пять минут продолжим. Не разбегайтесь… Слышно с дальних мест? Куда? Курить? И я, пожалуй, тоже.… А это кто?.. А, здравствуйте, да-да. Что ж, просим на премьеру. Приезжайте. Примерно через месяц.… Не беда, мы справимся. До скорого! Прощайте… Кто? Так один… из этих…меценат. Он что-то стал заглядывать к нам часто. С костюмами поможет.… Да, богат. Но обошлись бы без его участья.

Она по сцене плавно, не спеша, раскинув руки, в вальсе покружилась. И звонко рассмеялась.

«Хороша! Ну, нечего сказать!»

И в зал спустилась.

К Ней подошел внезапно, словно тень из темноты, мужчина. Взгляд холодный и острый.

– Узнаете? Добрый день, Джульетта! Вы играли превосходно. В изображении любовных мук как вы правдивы! Умереть готовы.

Он взял Ее за руку. Холод губ обжег Ей пальцы.

– Что вы! Не надо.

Руки спрятала Она за спину, повторила зло:

– Не надо!

Он глянул исподлобья. Чернота тяжелого пронзительного взгляда Ее вдруг испугала. Не простясь, сжав руки, вспыхнув, сдвинув брови строго, Она на сцену быстро поднялась, ушла в кулисы.

– Ну и недотрога!

Мужчина постоял еще чуть-чуть. Потом сказал:

– Джульетта, вы примерить должны костюм.… Заеду как-нибудь за вами. Скоро.

Он исчез за дверью. Она чуть не расплакалась.

«Ну да, костюмы, как же! В жизни не поеду!»

– Эй! Перерыв окончен. Все – сюда! Кормилица, закончила беседу? Сначала третий акт. Все – по местам!

А после репетиции у клуба Он ждал Ее.

– Ох, как же я устал, тебя не видя жить! Так позабуду твои глаза…. Чего смеешься ты? Не видел вечность, вечность.… Лишь неделю?! Семь дней невероятной пустоты. Да что ты! Проползли, не пролетели. Семь дней! Какой ужасно долгий срок!

Она рукой волос Его коснулась. Вдруг тихий голос за спиной:

– Щенок!

Она в испуге резко обернулась. Мелькнула тень, за ней еще одна. Они за угол дома быстро скрылись.

«Наверно, показалось… Ерунда!»

– Пойдем скорей!

Они в метро спустились.

– 5 -

Прошло два дня. Он больше не звонил. Ни разу. Вечером Она спешила домой. Ждала.

«Быть может, позабыл уже меня? Напрасно я решила, что любит.… Что ж мне делать без него? Жить не могу.…Да что же, что же это?! Я для него не значу ничего! Он не Ромео и забыл Джульетту…»

Еще два дня прошло. И наконец, не выдержав, решила позвонить и выяснить.

– Алло!.. Его отец? Прошу вас, если можно позовите.… Ах, нет его? Ужасно. Что? Кто я? Знакомая.… Не будет?! Подождите! Пропал?! Когда? Уже четыре дня.… О, господи! Прошу вас, все скажите!

– Нашли футляр от флейты.… На снегу в одном из переулков…на Полянке. След, как тащили что-то…. не могу.… И пятна крови.… Говорят, по пьянке могли убить. Но ведь не пил, совсем! Ребята мне сказали, он ругался за пару дней до этого… Что? С кем? С каким-то мужиком. Чуть не подрался… Мужик? Весь в черном. И машина. Нет, никто его не знает.… Извините… Быть может, и не он,…но этот след… Мой мальчик!…….да…….звоните…