Текст книги "Спи ко мне"

– Вы к кому? – тоном государственного обвинителя спросила она, когда Наташа замешкалась на пороге.

– Мне к Петру Петровичу, – заученно улыбнулась Наташа.

– Улыбайтесь-улыбайтесь! – посоветовала женщина-гренадёр. – Тогда обтяпаете делишки. Петру Петровичу всегда нравились такие… долговязенькие, глазастенькие, глуповатые фефы.

– Глуповатые фефы? – прищурилась Наташа. – Лет двадцать назад вы тоже были одной из нас?

– Пётр Петрович вышел покурить, подождите его – как ни в чём не бывало сообщила женщина-гренадёр и сделала приглашающий жест в сторону массивного стола, стоявшего в стороне от прочих.

Наташа присела на стул для посетителей. Напротив стола Петра Петровича располагался заброшенный камин. Внезапно камин застрекотал, и из него, как длинный язык, высунулся листок бумаги. Сидевший рядом клерк подбежал к камину, выдернул листок из скрытого в тени лепных завитушек факсового аппарата и сломя голову умчался прочь.

Распахнулась тяжелая балконная дверь, мелькнул, как видение, головокружительный вид на Неву. Наташа успела разглядеть мраморные перила, колонну, массивную пепельницу. Дверь закрылась.

Пётр Петрович, удовлетворивший потребность в никотине, радостно потирал руки.

– Бросил курить! – объявил он. – Теперь – не больше трёх в день. Это была вторая.

Лучшего момента для обсуждения деталей рекламной кампании было не найти. Но строптивый Пётр Петрович не захотел ничего обсуждать. Он даже не пожелал ознакомиться с предложениями, которые привезла ему Наташа. Вместо этого открыл на своём компьютере сверхсекретный план продвижения, подготовленный для московского филиала, выделил в нём три графы и сказал:

– Не надо выкрутасов там, где это не надо. Просто повторите у нас все пункты, кроме тех, что я отметил. Объясняю, почему не надо этих трёх. Концертов у нас хватает. Своих. Не надо каких-то незнакомых пижонов из Лондона привозить. Минус один. Брендирование станции метро. Это вообще ни в какие ворота. Ни в Нарвские. Ни в Московские. У нас не так много станций, как у вас. Всё на виду. Обалдели? Взять целую станцию и увешать только нашей рекламой? Это же неприлично. Что люди подумают? Что мы какие-то выскочки-однодневки. А мы – авторитетный мировой бренд с богатой историей. Минус два. И третье. Интернет. Почему я должен платить за Интернет, если за него уже в Москве заплатили? А? Вот я вас и подловил. Интернет-то у нас всеобщий. World Wide Web называется. Что в переводе означает Всемирная Сеть! Всемирная! Здесь написали, в Никарагуа прочитали. Короче, вычёркиваем. И таким образом сумма меняется… И становится…

Наташа уже представила, как она с позором возвращается в Москву… И зачем только она потратила полдня на составление пяти оригинальных планов продвижения с учётом специфики города Санкт-Петербурга, если заказчик на них даже и смотреть не стал?

– Вот какой она становится, – Пётр Петрович открыл отдельный документ, скопировал туда цифру и тут же стёр – в целях конспирации. – Понятно вам? И как раз столько нам и выделили!

Наташа внутренне возликовала: итоговая сумма почти втрое превышала ту, которую она надеялась выцарапать из директора питерского филиала, к тому же этот ангелоподобный мужчина невозможного не потребовал и пытку дополнительным концертом применять не стал.

– Не расстраивайтесь, что я раскусил ваш трюк с Интернетом, – сказал ангелоподобный. – Я вам лучше сейчас скажу, где можно вкусно и недорого пообедать. Записывайте, потому что объяснять буду долго. А концертов у нас хватает. Вот, вчера был один, например… Ну, записывайте, записывайте!

«Потому что вчера концерт был», – вспомнила Наташа. Камин застрекотал вновь. Новый клерк подбежал к нему и храбро сунул голову внутрь.

Глава двадцать пятая. Дремлет притихший

До Московского вокзала Наташа решила добраться пешком – карта была при ней, а стоило только засомневаться в правильности выбранного пути, как рядом появлялся какой-нибудь симпатичный тихий человек и указывал верное направление.

День клонился к вечеру, и небо из серого стало свинцовым. Пешеходы еле-еле передвигали ноги, как будто небесный свинец действовал на них отравляюще.

В поисках тихой кофейни Наташа свернула с Невского на Малую Конюшенную. На углу, на сваленных в кучу каменных плитах, непонятно как удерживая равновесие, стоял трубач и наигрывал какую-то почти забытую мелодию. Люди останавливались послушать, кидали деньги в его чемоданчик.

– Дремлет притихший… – вдруг запел мужчина в болоньевой куртке.

– Северный город! – вторили ему красивым дуэтом мать и дочь в одинаковых красных спортивных шапочках.

– Низкое не-е-е-бо над головой! – дребезжащим голоском подтянула старушка.

И уже хором, все вместе, обнявшись:

– Что тебе снится, крейсер Аврора, в час, когда утро встаёт над Невой?

Наташа обнаружила, что тоже поёт вместе со всеми, поёт, не помня ни слов, ни мелодии…

А через пару минут никого вокруг уже не было: ни музыканта, ни слушателей, только мелькнули вдалеке спортивные красные шапочки, и пропали.

Наташа быстро пошла вперёд по улице, притихшей и дремлющей под свинцовым небесным колпаком, но, почувствовав на себе чей-то тяжелый взгляд, резко обернулась. Прямо на неё пронзительно смотрел трёхметровый бронзовый Гоголь. Словно под гипнозом, она сделала несколько шагов к монументу. В ближайшем фонаре зашипело, пенясь и грозя выплеснуться наружу, масло – или, быть может, перегорая, забилась в агонии электрическая лампочка. Замерло движение на Невском проспекте. В наступившей тишине ударил колокол Казанского собора. Процокали по брусчатке – каблуки? копыта? Прошлое с настоящим перемешалось совершенно. Монумент дохнул на закоченевшие пальцы, поддёрнул половчее шинель, облизал губы тонким, маслянисто блеснувшим языком – и наваждение исчезло. Только в ограде, возле самого постамента, лежала теперь тушка голубя, аккуратно обезглавленная.

– Всё-таки откусил! – с уважением прошептала Наташа и посмотрела на памятник снизу вверх.

Памятник смотрел на неё сверху вниз.

– Стильный макинтош, – продолжала Наташа, оглядев спадающую складками бронзовую шинель, – и как раз для такой погоды.

– Да, интересный фасон, мне тоже нравится, – вместо Гоголя ответил Рыба. Он уже стоял рядом, и на нём было серое шерстяное пальто, клетчатый шарф через плечо и такая же кепка – не хватало только трубки, и получился бы типичный городской сумасшедший, возомнивший себя Шерлоком Холмсом.

– Я вот про него говорю, – Наташа указала на памятник. – Но ты тоже ничего себе прикинут.

На свет немедленно была извлечена телефонная гарнитура. Хотя – мельком подумала Наташа – на улицах этого города вряд ли кого-то удивит человек, разговаривающий сам с собой или с невидимым собеседником.

– Что вы сделали со своим небом? – оглядевшись, спросил Рыба.

– Это не наше небо, – весело ответила Наташа. – Ты что, не заметил – мы в другом городе! Ну-ка, давай, найди десять отличий.

Она схватила его за руку и потащила в сторону Невского. «Художник! – прошептал Рыба, когда перед ними возникла громада Казанского собора. – Только художник мог так…» Он остановился, замолчал, захлебнувшись впечатлениями, но Наташа уже толкала и тащила его дальше, вперёд, к новым восторгам и открытиям. Рыба щурился, замирал посреди тротуара, смотрел куда-то вверх или в сторону и произносил непонятные слова – то ли сложные архитектурные термины, то ли известные только в хрупком мире нецензурные слова, выражающие крайнюю степень восхищения.

Стоило выйти на набережную Фонтанки, как налетел ветер. Не ураган, срывающий крыши с домов – но Рыбе хватило и самой малости. Словно ребёнок, стоял он посреди моста, раскинув руки в стороны, и ловил сквозняк за волосы.

– Молодой человек! Сойдите с дороги и не мешайте циркуляции публики! – строго сказала ему какая-то дама.

– Извините, мэм, – ответил Рыба и отскочил к перилам. А потом, повернувшись к Наташе, восторженно добавил:

– Чтоб меня ветром унесло! Я её видел!

– И она тебя увидела. Но ты не волнуйся, тут все спят на ходу и видят сны. Иногда – чужие.

– Наверное, люди здесь живут добродушные и спокойные, – сказал Рыба, – ведь всё дурное тут же уносит ветер.

– Да ещё чего! Такие же психи, как везде, только тихие. Не город, а сумасшедший дом в период ремиссии.

– Тебе так кажется, потому что весь этот город – художник. С ним нелегко ужиться без любви.

– Я не собираюсь жить с целым городом. У меня есть ты, этого достаточно… Но спасибо, что напомнил о художниках. Мне же надо привезти отсюда всяких подарков. Дурацкая традиция: ищи тут, чего нет там.

Наташа, как незадолго до неё – Рыба, встала посреди Аничкова моста, раскинув руки в стороны, и обратилась к прохожим с просьбой указать путь к ближайшей сувенирной лавке. Но все, как на беду, были местными жителями и сувенирами не интересовались. Зато рассказали, кто может почти бесплатно наточить ножи и починить утюг любой степени сложности, в каком подвале ставят лучшие в городе набойки, где продаётся самый вкусный ржаной хлеб, и как найти Костю Моряка, который на своём катере за бутылку водки перевезёт вас с одного берега Невы на другой, если разведены мосты. Наташа было отчаялась, но тут в толпе мелькнул высокий чернокожий турист в розовой будёновке, зенитовском шарфе по колено, в распахнутой шубе, под которой виднелась футболка «Я сердечко Питер», и с расписной балалайкой за плечами. Он-то и указал путь к магазину, в котором умудрился так удачно затовариться.

Придерживаясь направления, заданного интуристом, Наташа и Рыба прошли немного по набережной, свернули во двор и нашли крошечную лавку с безделушками. На прилавке лежали сувениры с видами города, по стенам были развешаны картины, тарелки, футболки, какие-то украшения и просто изящные вещицы.

Рыба застыл перед стендом «Всё по 50». Наташа уже успела выбрать подарки и расплатиться, а он продолжал глазеть.

– Нравится, что ли? – с удивлением спросила она, подойдя поближе.

– Нет. Неподражаемо уродливо.

– Так правильно, ты посмотри на цену. Столько оно и стоит.

– Но ведь это – украшения.

– Ну да. Дешевые украшения.

– Они для красоты?

– Для неё.

– Разве уродливое может украшать?

– Слушай, а эти ваши безродные с окраин – они что, в колье с брюликами свиней доить ходят?

Рыба беспомощно моргнул, вскинул руку к голове, чтобы заправить за ухо непослушную прядь, но вместо этого поправил кепку.

– Невозможно умереть от того, что тебе нечем себя украсить, – осмыслив все незнакомые слова, ответил он. – Только то, без чего можно умереть, должно стоить мало. Или вообще ничего не стоить.

– Какой же ты рабовладелец и крепостник! По-твоему, если человек бедный – то он должен ходить урод-уродом, в дерюге и онучах?

Рыба снова заморгал и вцепился в кепку.

– Украшения красивы, – попробовал объяснить он, – но они не сделают урода ни на вот столько красивее. А такие украшения… Они вполне могут превратить привлекательного человека в менее симпатичного.

– Да я и не собираюсь это покупать, чего ты раскипятился. Смотри зато, что у меня теперь есть! – Наташа достала из кармана желтую стеклянную рыбку. – В компанию к синей. Чтоб не скучала! Ну, мы здесь ничего больше не забыли? Тогда вперёд!

Наташа и Рыба вышли на набережную и зашагали обратно в сторону Невского проспекта. Пока они изучали ассортимент сувенирной лавки, на город опустились сумерки. Дома стали светло-серыми, словно сотканными из тумана. Во всех окнах отражалось небо – совсем как в хрупком мире. Неожиданно словно лазерный луч прорезал свинцовый небесный колпак и привёл в действие невидимые механизмы: серый занавес разъехался в стороны, и люди увидели заходящее солнце.

Закат позолотил дома, небо, птиц и автомобили. Дворцовая площадь и прилегающие к ней улицы превратились в пылающий костёр. Из него, целые и невредимые, выезжали автобусы и автомобили. Словно рождённые в этом адском пламени. Райском пламени? От райского же семени. Совсем не ко времени.

Наташа, Рыба и все люди, которые были вокруг, моментально забыли о том, куда шли. Они развернулись и зашагали навстречу пылающему, неестественному, совсем не закатному закату, чтобы прыгнуть в этот плавильный котёл и выйти из него совершенно иными.

Рыба стянул с головы кепку и, кажется, готов был пасть ниц и лобзать тротуар, в знак особого почтения к этому зрелищу, но Наташа его удержала. Он стоял рядом с ней, обмякший, взъерошенный, по щеке слеза катилась, но он не замечал этого. Он увидел в городе собрата-мастера, умеющего зажигать огонь на дне огромной площади-чаши.

Представление закончилось так же внезапно, как и началось. Занавес из серых туч упал на город железобетонной плитой, прищемив последние солнечные лучи. Вскоре исчезли и они.

Невидимая рука включила фонари. Всё вокруг стало синим, таинственно мерцающим. Серый кот – тот же самый, который утром ловко выудил из-под стула кость для супа, или другой, но очень похожий, или памятник его славному предку, замер на карнизе на уровне второго этажа.

– Неужели для тебя этот сон – не сон? – справившись с волнением, спросил Рыба.

– Уже не уверена, – призналась Наташа.

Она как будто попала в декорации всех любимых детских фильмов-сказок разом. Но эти декорации оказались настоящими, и жизнь у них была своя, не сказочная, обычная. Магазин «24 часа» – стандартный набор продуктов, стандартная публика. Сейчас эти люди купят пиво, чипсы, выйдут в сказку, не заметят этого и отправятся домой смотреть телевизор.

– Это больше похоже на столицу, – заметил Рыба.

– Просто здесь я в гостях. Хоть и работа, а всё-таки отдых. Выбираю, что повкуснее и поинтереснее.

– А дома почему ты так не можешь?

– Не знаю. Там всё обыкновенное. Там я привыкла.

– Только небо, – вдруг тихо сказал Рыба, – небо здесь страшное очень. Как закрытые, запорошенные пеплом веки мертвеца.

– Это Пётр спит. И видит сон, – ещё тише ответила Наташа. – Тсс!

На цыпочках, чтобы не разбудить Петра и не разрушить город, сотканный из его грёз и кошмаров, они свернули на тихую улицу и спустились в первый попавшийся бар, носивший поэтическое название «Ниже плинтуса». Над входом болтался, привязанный бечевкой к невидимым скобам, собственной персоной плинтус. Чтобы войти внутрь, нужно было ему поклониться. Прокопчённый кирпичный потолок нависал над головой – Рыба несколько раз чиркнул по нему кепкой.

– Как много людей, – недовольно заметил он.

– Ты их всех видишь? – удивилась Наташа. – Интересно, а они тебя?

– Слышь, доктор Ватсон, с дороги отзынь! – рявкнул какой-то тип с четырьмя пивными кружками в руках. Наташа и Рыба отпрыгнули в сторону и врезались в чей-то круглый пивной живот.

– Ма-аладые люди! – раздался у них над головой густой бас. – А вот сейчас вас будут бить лицом о стойку!

– Не бейте! – пискнула Наташа и случайно толкнула кого-то, кому для падения не хватало лишь самой малости.

– Наших роняют! – раздался утробный вой откуда-то из преисподней.

Рыба развернул кепку козырьком назад, молодецки гикнул и попытался заслонить собой Наташу ото всех и сразу. Поймал кружку, которую метнули в него нападающие, отхлебнул остатки содержимого, сплюнул и швырнул снаряд обратно. Супостаты ахнули, ухнули и вырвали из пола барную стойку.

– На таран! – скомандовал главный заводила.

– На Берлин! – отозвались откуда-то с пола.

Дело принимало нешуточный оборот. Наташа схватила Рыбу за руку и потащила прочь, они заметались в прокуренной полутьме и, натыкаясь на сырые кирпичные стены, на посетителей, на какие-то фантомы и мороки, всё-таки выбрались на улицу. Пересекли проезжую часть, заскочили в подворотню, дворами перебежали на соседнюю улицу и, убедившись, что за ними нет погони, остановились отдышаться в крошечной безымянной кофейне.

– Видишь здесь кого-нибудь? – строго спросила Наташа. Рыба отрицательно покачал головой.

– Это хорошо. Потому что тут сидят всякие люди. Нормальные. Они тебя тоже не видят. Я уж не знаю, что в этом «плинтусе» в пиво добавляют, если у чуваков коллективные галлюцинации пошли. Но мы с тобой на всякий пожарный останемся здесь. Ты – пока не проснёшься. Я – пока буду поезда ждать.

Рыба посидел немного за столом, потом замерцал, как перегорающая лампа дневного света – и исчез. В воздухе повисла его клетчатая кепка, потом и она испарилась без следа. Наташа оплатила заказ и неторопливо побрела в сторону вокзала.

После прогулки по городу хотелось лечь и уснуть, и уснуть крепко, но Наташины соседи по купе были то ли клоунами, то ли гастролирующими аферистами.

Бывалый лётчик травил байки из своей жизни, путая Вьетнам с Афганистаном. Ближе к пяти утра (и к донышку бутылки) он стал рассказывать, как сбивал фашистов в небе под Москвой.

Вторая попутчица ехала в Москву, чтобы найти затерявшегося там мужа. Два года назад он уехал в командировку и не вернулся. Исправно звонит раз в неделю из телефона-автомата и рассказывает, что всё у него хорошо, беспокоиться не надо, чистое бельё есть, он накормлен, очень занят на работе и пока не знает, когда вернётся.

Третий попутчик был молчалив. Забрался на верхнюю полку, включил радиолу, выпущенную в конце семидесятых, и начал ловить «вражеские голоса».

– Сегодня мы захватим эту планету! – неожиданно прорвался через помехи механический баритон.

Лётчик и жена беглого мужа говорили всю ночь.

Наташа пыталась уснуть, проваливалась в сон, видела где-то вдалеке знакомую улицу, мощённую мокрыми камнями, бежала, спотыкалась, врезалась в стену, и вновь просыпалась в купе, и слышала про сбитых фашистов, про сбежавшего мужа, и всё это – под аккомпанемент шипящей радиолы.

«Теперь – только самолётом, – подумала она, умываясь утром ледяной водой в туалете, – и пусть попробует меня сбить этот ветеран Афгана, Вьетнама и Второй мировой!»

Безумные соседи по купе, как ни в чём не бывало, пили кофе, и выглядели выспавшимися и отдохнувшими.

Выйдя из поезда, Наташа первым делом взглянула на небо. Оно было пасмурным, но не серым, а скорее белёсым – как экран в кинотеатре. Экран, который стерпит всё.

Она с трудом передвигала внезапно ставшие свинцовыми ноги. Остальные пассажиры двигались легко, будто катились на роликах вслед за своими чемоданами.

Главное – пережить этот день и постараться хоть что-то сделать. Много кофе, и умываться почаще. Хорошо, что нет никаких встреч и можно обойтись без макияжа.

«Командный дух, командный дух, командный дух!» – кудахтал в коридоре Митя. Что такое командный дух? Его можно потрогать? Нет. Значит, Митя опять ничего не сделал и выдумывает себе оправдания.

– Командный дух по цене команды двух! – выпалила Наташа. Когда она начала произносить эту фразу, в ней явно был заложен какой-то сверхсмысл. Но к концу предложения он ускользнул.

– Давай-ка ложись на диван, мы дверь закроем, телефоны отключим и будем тихонько работать, – предложила Мара.

– Кино вы будете тихонько смотреть, – зевнула Наташа и потянулась к телефонной трубке. – Не спать, не спать. Дело не ждёт.

– Нельзя быть такой недоверчивой! – делано ужаснулась Кэт. – Неужели люди тебя так часто обманывают?

– Нет. Потому что я не даю им этой возможности.

– А ты дай, дай им эту возможность, – подзуживала Кэт, – и увидишь, что обманывать тебя будут только совсем гадкие подонки. А мы – честные. Мы и правда будем тихонько работать.

– Будем-будем, – подтвердила Мара и на всякий случай прикрыла ежедневником свеженький DVD-диск.

После обеда Наташа сдалась на уговоры и провалилась в темноту сна. Иногда из этой темноты вылетал на игрушечном детском самолётике лётчик-ас и говорил: «Пиф-паф, хэнде-хох!», или невидимая радиола ловила позывные с корабля космических захватчиков.

Небо окрасилось багровым, взметнулись в недосягаемую высь копыта бронзового коня, и Медный всадник прошептал: «Спи ко мне…» Пролетел голубь без головы, и небо сделалось свинцовым. Из небытия возникли зыбкие силуэты в лохмотьях. «Здесь не спят! Здесь – царствие чумы!»

«Мы, мы, мы», – эхом отозвались стены бара «Ниже плинтуса». Они начали сжиматься, и уже грозили превратиться в каменный мешок, силуэты в лохмотьях приближались… Но вот где-то вдалеке невидимый трубач протрубил: «Дремлет притихший северный город», и рухнули страшные стены, рассыпались орды мертвецкие, только мелькнули в сером мареве две спортивных красных шапочки. Наташа побежала за ними – и вырвалась из лап кошмара, и вскочила с дивана, стряхивая остатки сна.

В кабинете было полутемно и тихо, горела на полке свечка под ароматической лампой, плясали на стенах отблески голливудских спецэффектов. Кэт и Мара, прижавшись друг к другу, сидели перед монитором, по-братски поделив наушники, и трудились в поте лица – то есть смотрели какой-то новый фильм.