Текст книги "Сокрытые"

– Нечего бояться, Марта, – твердо сказал он. – Вы скоро сами в этом убедитесь.

– А куда мы едем? – спросила я, стараясь подавить волнение и говорить бодро. Получилось не очень хорошо; голос, взвизгнув в начале, к концу фразы почти умер.

– Я везу вас в дом Фабриса Жервеза, в Каменный переулок. Вы туда приходили вчера с подругой.

Он так круто повернул направо, что я не удержалась и завалилась на дверь машины. Безумная мысль выпрыгнуть на ходу закралась в голову, рука сама потянулась к застежке ремня безопасности, раздался громкий щелчок.

– Не глупите, – бросил водитель, – не хватает еще покалечиться из-за ерунды!

Не снижая скорости, мы пронеслись на красный свет, едва не врезавшись в грузовик. Я узнала район, мы действительно направлялись к Центральному бульвару, но уверенности это не прибавило.

– Зачем мы едем в тот дом? – спросила я.

– Там вы найдете ответы на вопросы. Приступы теперь будут происходить все чаще и могут свести вас с ума, если вы не научитесь работать со своей способностью. – Он снова посмотрел на меня. – О боже, Марта, напрягите мозги и успокойтесь, я прошу вас! Чего вы перепугались как маленькая, вы же сами сели в эту машину!

– Откуда вы вообще меня знаете? – прошептала я. Паника все нарастала. – Откуда вы знаете, куда я вчера ходила? Как вы нашли меня на площади? Кто вы такой?

Контролировать себя больше не получалось; в висках поселилась режущая боль, осколки внутри начали осыпаться, от неизвестного потянулись потоки сверкающих нитей. Я закричала, сжимая руками голову:

– Только не сейчас, только не сейчас!

– Закрой глаза, не смотри! – рявкнул он и, не замедляясь, резко вошел в очередной поворот. – Закрой глаза, Марта!

Я зажмурилась, прижав к лицу ладони. Видение тускнело и растворялось несколько долгих минут, а может быть, прошла всего лишь пара секунд, я не отдавала себе отчета, сколько времени это длилось. Мир постепенно возвращался ко мне, послышался визг тормозов, и машина остановилась. Я открыла глаза; через лобовое стекло виднелась ничем не примечательная темная улочка, каких множество в любом крупном городе. Незнакомец молча сидел рядом, вцепившись в руль, уставившись в одну точку.

– Кто ты такой? – почти беззвучно снова спросила я. Голос не слушался от перенапряжения.

– Отлично, – встрепенулся мой спутник, будто проснувшись, – мы перешли на ты. Признаться, я думал, это займет больше времени. Выходим.

Мы вылезли из машины, и он повел меня мимо закрытого на ночь отделения почты, мимо аптеки с мигающим красным крестом над входом, мимо супермаркета, в витрине которого лежали огромные ярко-оранжевые тыквы, – традиционный продукт сезона – а внутри бродили последние покупатели. Хорошо бы вломиться в супермаркет, подумала я, закричать, что меня преследуют, но не сделала даже попытки реализовать план. Отчего-то я не смела поступить так с этим человеком. В нем чувствовалась мягкость и вместе с тем непреклонная решимость – он полностью владел ситуацией, не демонстрируя превосходства. Неожиданно он резко выбросил руку прямо передо мной, останавливая, немного отстраняя, и указал на опасный провал в асфальте. Сигнальная лента оторвалась почти ото всех столбиков ограждения и, вися на последнем, плескалась на ветру как длинный красно-белый флаг. Обогнув яму по проезжей части, мы приблизились к шумному, но не менее темному перекрестку, и я с большим облегчением узнала широкий перпендикуляр Центрального бульвара, на противоположной стороне которого торчал Гнилой зуб, загораживающий Каменный переулок мрачными стенами.

Идти по мостовой к дому Фабриса сделалось легко и обыкновенно, несмотря на поздний час. Редкие фонари высвечивали фрагменты переулка, и я замедляла шаг то тут, то там, не обращая внимания на смешки моего провожатого. Ощущение того, что я здесь гость, пропало, хотя все вокруг сильно изменилось. Тонкое деревце вчера цвело – сегодня лепестки устилали землю; утыканная мелкими ростками клумба успела распуститься и вовсю благоухала, а ветви яблонь нагнулись к земле под тяжестью спелых плодов. Через открытое в соседнем доме окно виднелась часть обстановки, лилась музыка, но не успела я спросить, кто живет там, музыка смолкла, и пожилая женщина в зеленом платье показалась на крыльце. Она напевала, неторопливо спускаясь по ступенькам, но, заметив нас, ахнула и, покачав головой, засеменила обратно.

Над входной дверью последнего дома сиял кованый фонарик. Цветные стекла разбрасывали яркие пятна по дощатому полу веранды, попадая и на кресло-качалку, а вот цветочные горшки старик убрал; наверно, ночи теперь слишком холодные, чтобы держать растения на улице. Мой загадочный спутник жестом предложил зайти внутрь, пропуская вперед. В прихожей он помог снять пальто, аккуратно повесил его на вешалку, смущенно улыбаясь, забрал свой шарф, а затем проводил меня в гостиную, усадил на диван под большой картой и тут же резко отстранился, позвал:

– Фабрис, спускайся, погляди, кого я привез!

Хлопнула входная дверь; в комнате появилась соседка в зеленом платье. Она принесла корзину, накрытую полотенцем.

– Фабрис! – снова раздался нетерпеливый крик.

– Ах, не шуми, Альберт, – шикнула женщина. – Ты же сам видишь: девочке плохо. Вот, – она протянула ему свою ношу, – вскипяти лучше воды да завари для гостьи ромашку. Фрукты тоже нарежь, я не успела!

Как только тот вышел из комнаты, соседка присела на диван и легко похлопала меня по руке.

– Не волнуйся, дорогая. Скорее всего, у тебя очень болит голова, но это пройдет. Когда я по-настоящему осознала свои возможности, – она хитро подмигнула мне, – думала умру в ту же секунду от страха. Но ничего, до сих пор жива.

Я смотрела на нее во все глаза, не понимая, о чем речь. По внешнему виду трудно было определить возраст, но манерами, гордым выражением лица и все еще идеальной осанкой женщина производила впечатление знатной дамы с какого-нибудь портрета, выставленного в картинной галерее. Невысокая, полная, она вся излучала спокойствие и казалась абсолютно довольной жизнью. Белый кружевной воротничок платья открывал крепкую шею, подвернутые рукава – широкие запястья, а из-под длинной плиссированной юбки выглядывали золотистые туфли с ремешком вокруг щиколотки. Седые волосы она собрала в высокий тугой пучок; над широко посаженными карими глазами изгибались тонко выщипанные, подкрашенные карандашом брови; зеленые, в цвет платья, тени покрывали веки, а розовая помада – губы. Крупный жемчуг в ушах, жемчужная брошь на груди и кольца почти на каждом пальце только подчеркивали великолепие образа.

– Мое имя Адилин, – с достоинством представилась дама.

– Марта, – пробормотала я в ответ.

Ее приятель вернулся, принес большой поднос, нагруженный чашками, чайником с длинным носиком, вазочкой с печеньем и тарелкой с фруктами, поставил все на кофейный столик и подкатил поближе к дивану. Он успел снять пальто и предстал перед нами в идеально отутюженной белой рубашке с расстегнутым верхними пуговицами и черных брюках. Очки он тоже снял и похоже прекрасно обходился без них, но по-прежнему старался не встречаться со мной глазами, поэтому пожелал приятного аппетита, а сам развалился в кресле под портретом, потирая подбородок тонкими пальцами.

Адилин разливала чай, когда в комнату вошел Фабрис, тепло улыбаясь мне, как старой знакомой.

– Простите, Марта, что заставил ждать, – извинился он. – Я уже немолод и частенько ложусь рано, поэтому нужно было одеться, когда вы приехали. Насколько я понимаю, сегодня вам пришлось особенно тяжело?

Фабрис пододвинул к дивану кресло, взял чашку и сел, вопросительно глядя на меня.

– Ну да, тяжело, – призналась я. – Вы действительно разбираетесь в этом и можете помочь?

– Можем, но для начала нужно узнать, с чем имеем дело. Что же необычного с вами приключилось за то короткое время, пока я не имел удовольствия вас видеть?

Я уставилась в чашку. Воспоминания о нитях, таких манящих позавчера, когда они тянулись от Рива, и таких отвратительных сегодня, когда они набросились на меня разом, смешивались в голове. Как бы я хотела назвать их фантазией, плодом не на шутку разыгравшегося воображения! Но внутреннее чутье подсказывало: все правда, а в этой комнате сидят единственные люди, способные понять мое состояние, а может быть, даже научить с этим жить.

– Еще пару дней назад я увидела, как от одного человека начали исходить потоки. Я называю их так, не могу подобрать слово точнее. – Выразить мысль получалось плохо, но все внимательно слушали, а Адилин, подбадривая, снова похлопала меня по руке. – Того человека окутало яркое свечение, и оно растекалось в разные стороны. Понимаете, оно постоянно лилось, словно вода из крана. И эти струи тянулись ко мне; казалось, я могу вместить, впитать их в себя, поэтому прикоснулась к ним. И знаете, они не цельные, а состоят из множества каких-то нитей. Я рассматривала каждую, перебирала по очереди, но все равно не разобралась, что они из себя представляют. Хотела вытащить одну, но ничего не получилось. Вы понимаете?

– Мы-то понимаем, – тихо сказала Адилин.

– Сегодня видения повторились с другим человеком, и его нити были совсем не красивые. Они очень напугали меня. А потом это случилось с другими, со многими людьми разом, их потоки буквально напали на меня, чуть не разорвали на части. Я не знаю, что делать, не умею защищаться.

– Ты излишне доверчива и любопытна, – безапелляционно заявил мужчина, сидящий под портретом, – вот и тянешь все на себя. Уверен, у тебя часто спрашивают дорогу или просят денег.

– Так и есть, – усмехнулась я. Почти каждый день ни с того ни с сего со мной заговаривал кто-нибудь на улице, а Джилл шутила, что даже на необитаемом острове у меня обязательно найдутся собеседники. – Я привыкла к этому, но без вас сегодня бы не справилась. Спасибо вам и, пожалуйста, простите мое поведение в машине.

– Не стоит благодарности, – отмахнулся он, расплываясь в улыбке, – и мы же перешли на ты, помнишь?

Я кивнула. Фабрис спокойно смотрел куда-то в потолок, поглаживая седую бороду. Его не удивила моя история, а может быть, он просто никогда не терял выдержки. Адилин наклонилась ко мне и мягко спросила:

– Дорогая, а ты сама-то понимаешь, что именно видела?

От ласковых интонаций, внимания, которым окружили меня двое пожилых людей, горького запаха ромашки и тепла этого уютного, гостеприимного дома в глазах защипало. Человек в кресле весь подался вперед, безмолвно требуя ответа, и глядя ему куда-то в плечо, я прошептала:

– Мне кажется, я вижу чувства.

Насколько бы абсурдно не прозвучало последнее заявление, все в комнате моментально расслабились. Адилин замурлыкала под нос какую-то мелодию, подливая чая нам в чашки, а Фабрис с улыбкой воскликнул:

– Ах чувства, прекрасное порождение душ человеческих! Вам так повезло, зачем же расстраиваться! Вы ведь знаете, кто мы такие? – Он обвел рукой присутствующих. – Мы не самые простые люди. Даже если вы не решаетесь поверить, это вовсе не означает, что вы не знаете, Марта. Предлагаю подсказку: раньше бы нас назвали Живущими в тумане.

– Так, значит, это правда! – пробормотала я.

Наконец-то передо мной сидел тот, о ком я мечтала с самого детства! «Столько лет ожидания, неверия, надежд – думала я, – и вот я с ним! Но Фабрис говорит про всех. Неужели все здесь имеют способности, неподвластные остальным людям? И эта Адилин, и тот худой… Как, кстати, к нему обращались? Вроде бы Альберт. Да, точно Альберт. Альберт…»

Уснувшая было тревога снова зашевелилась, когда я вспомнила, откуда мне знакомо это имя. В Лардберге оно не в чести, и мальчиков теперь редко так называют, опасаясь насмешек. А все из-за него, человека, потерявшего не меньше трети веса, постаревшего, загоревшего, изменившегося почти до неузнаваемости, но надевшего сегодня белоснежную рубашку с жестким воротничком, которая так похожа на медицинский халат с фотографий в газетах.

Альберт Керн замер в своем кресле, положив длинные руки на подлокотники, и внимательно наблюдал за мной; напряженное тело выдавало волнение, он походил на зверя, готового к прыжку. Но куда он устремится: вперед – здоровый, смелый хищник – или отступит в логово зализывать очередную рану? Что-то творилось с ним: заботливый незнакомец с теплым шарфом уступал место другому, и тот, другой, не прятал лицо, наоборот – смотрел открыто, смело. Молодая женщина с портрета на стене беззвучно смеялась над происходящим, стоя к нам вполоборота и прижимая к груди букет полевых цветов. Длинные черные волосы отброшены за спину, голова слегка откинута назад, низкий вырез розового платья демонстрирует тонкую шею и мягкие плечи. Изабелла – вот как она выглядела! Я с ужасом поняла, что не имею ни малейшего представления о способностях людей в этой комнате, а вот мое самообладание снова подводило. Я отвела глаза, борясь с желанием забиться в угол – пока не слишком поздно, пока видение не поглотило меня – лишь бы исчез сияющий поток, медленно ползущий от Альберта. Он, может быть, и хищник; я – точно трусиха.

– Ты… – короткая запинка наверняка сказала ему даже больше, чем сам вопрос. Ребяческий, бестактный, оскорбительный вопрос. – Ты тот самый, да?

Подлокотники кресла жалобно скрипнули, когда Альберт с силой сжал их и поднялся, продолжая изучать меня.

– Да, я тот самый, – наконец подтвердил он. – Только я не убивал Изабеллу. Запомни это, пожалуйста.

Дверь за ним с грохотом захлопнулась.

Глава четвертая

– Вы должны его простить, Марта, – с тяжелым вздохом сказал Фабрис, бросив нежный взгляд на портрет Изабеллы. – Он действительно не виноват в гибели моей дочери. По крайней мере, виноват не больше, чем все остальные, не сумевшие вовремя заметить, насколько серьезна опасность. Мы не помогли ей, хотя очень любили, и, поверьте, прошло немало времени, прежде чем мы научились жить без нее. Полицейские арестовали Альберта в тот вечер по ошибке, а через несколько дней во всем разобрались, отпустили его, но молву уже никто не мог остановить. Те протестующие навыдумывали невесть что! Ладно, хватит об этом. Похоже, я в очередной раз ввел вас в заблуждение, когда сказал, что мы все здесь Живущие в тумане. Позвольте прояснить: меня давно приняли в этот круг, как хранителя тайны, пусть я и не обладаю способностями, схожими с вашей. Они были у Изабеллы, есть у Альберта и, конечно, у нашей прекрасной Адилин. А я всю жизнь посвятил изучению истории в самых разных ее проявлениях. Я действительно могу рассказать и о прошлом, и о том, что происходит в настоящее время, и даже предположить множество вариантов далекого будущего, но это работа моего ума. Вы же, по всей видимости, сами того не желая, очень хорошо распознаете чужие эмоции. Это не магия, не колдовство, не дар свыше, а тяжелый труд. Вы умеете воспринимать вещи такими, какие они есть в действительности, наблюдать за ними и проникать в их суть. Понимаете, Марта, человек может ощущать определенные вибрации, но только если научится концентрировать на них все свое внимание. Многие, очень многие, впервые обнаружив в себе что-то, выходящее за рамки их представлений о мире, теряются и всячески начинают убивать в себе эту, если позволите сказать, странность, пока она окончательно не погрязнет под слоем комфортной обыденности. А есть те, кто не боится, кто, ощутив в себе способность к большему, не отпускает ее. Но с ними тоже трудно: далеко не все используют навыки во благо, а как узнать, кто перед тобой? Вот невежды и начали сторониться таких, как вы, сочинять небылицы, оговаривать, преследовать. Но не будем о грустном, сейчас вы среди друзей. Мы называем себя Сокрытые, так было сказано в одном из старых текстов, и с большой радостью приветствуем вас!

– Сокрытые? – нахмурилась я. – Не слишком ли много у вас названий?

– Ничуть! – засмеялся Фабрис. – Люди любят давать всему названия, а потом бесконечно уточнять их, корректировать, как будто это помогает выразить суть. Будто бы так понятнее, с чем имеешь дело.

– Лично я терпеть не могу, когда нас связывают с туманом, – добавила Адилин, сморщив нос. – Он появляется, только если Сокрытый себя не контролирует, а это обычно случается с новичками.

– Ясно, – кивнула я. – А вы всегда жили в этом переулке?

– Я родился здесь, – ответил Фабрис. – Альберт много путешествовал, вернулся в Лардберг пару лет назад. Адилин тоже не любит сидеть на одном месте, сюда она перебралась этой весной. С тех пор мы за вами приглядываем.

– За мной? Но как вы вообще узнали обо мне?

– Вы очень похожи на свою бабушку Анну. – Фабрис улыбнулся и обменялся теплым взглядом с Адилин.

– Да и фамилия в последнее время на слуху, – кивнула та.

Рука машинально потянулась к груди, ища раухтопаз, но ухватилась лишь за складки джемпера. Цепочка перестала оттягивать шею, а я даже не почувствовала, когда это произошло. Я вскочила на ноги и в растерянности огляделась.

– Мой кулон! Неужели он потерялся? Как я могла не заметить?

– Не волнуйтесь, камень у Альберта. Должно быть, вы обронили его по дороге, – сказал Фабрис. – Да, Марта, мы прекрасно знали Анну, она часто бывала в этом доме, а кулон в свое время изготовили специально для нее. Говорят, раухтопаз тоже раскрывает в человеке удивительные способности. Кто знает, правда ли это? Но однажды Анна попросила сохранить его для вас. Она сказала, что когда-нибудь вы к нам заглянете и, без сомнения, узнаете камень, ведь вы любили с ним играть в детстве. На самом деле раухтопаз – ваше наследство, а я всего лишь отдал его законной владелице. К сожалению, вчера с вами приходила подруга и я не мог все сразу объяснить, поэтому решил дать вам повод вернуться, познакомиться поближе, без лишних ушей.

– Значит, я за него ничего не должна?

– Если вы о деньгах, то у меня их достаточно.

– Даже не знаю, как благодарить вас, Фабрис. Любых слов будет мало.

– О, мне не нужна благодарность. Разберитесь со своими видениями, и мы в расчете. Ваша история станет интересным дополнением к моему архиву, если вы позволите ее записать. – Он указал на большой шкаф, забитый папками.

– И вы поможете мне?

– Ну конечно! Оставайтесь здесь на пару дней, Марта. Сегодня отоспитесь, а завтра на свежую голову вместе подумаем, что можно сделать. Наверху есть свободная комната, а остальные дома в переулке заколочены и не готовы к приему гостей.

– Уж прости, дорогая, пригласить к себе не могу, – улыбнулась Адилин. – Я биолог, и иногда мне самой бывает тесно с моими растениями.

– И тогда ты начинаешь подбрасывать горшки соседям, – притворно проворчал старик.

Он не злился на Адилин, между ними ощущалось удивительное взаимопонимание. Казалось, эти двое могут общаться без слов, только с помощью мыслей.

– Скажи спасибо, что я не занимаюсь животными, Фабрис! – воскликнула Адилин, подмигивая ему в ответ. – Иначе бы у тебя жили коровы.

Я стояла на пороге спальни для гостей, в которой разместил меня хозяин дома. Стены комнаты были оклеены бледно-зелеными обоями с широким палевым узором, солнечно-желтый пушистый ковер украшал пол. Ветер, проникающий через открытое окно, колыхал волнами шторы оттенка старого золота, выдувая из-под них легкий бежевый тюль. Огромная мягкая кровать, застеленная покрывалом в цвет штор, притягивала взгляд; гора подушек звала к себе, обещая долгий спокойный сон после насыщенного событиями дня. Почти всю противоположную стену занимал пустой платяной шкаф из темного дерева, оставшийся угол захватили письменный стол на пару с уютным креслом, на сиденье которого лежала моя сумка. Я бросилась к ней, проверила, на месте ли вещи, и вытащила телефон: ни пропущенных звонков, ни сообщений. Если я останусь у Сокрытых на ночь, никто об этом не узнает. Вот и хорошо. Делиться с кем-то своей тайной пока рано.

По спине пробежала дрожь: то ли от мыслей о потоках, то ли от сквозняка, успевшего заметно выстудить комнату. Октябрьские ночи коварны, притворяются ласковыми, но с их холодом не справится даже самое теплое одеяло. Я заперла дверь на замок и подошла к окну. В Каменном переулке не ждали поздних гостей и уже погасили все фонари вдоль дороги, но по брусчатке мерно простучали чьи-то каблуки. Я высунулась наружу и увидела под окном Альберта. Он помахал включенным экраном мобильника, дернул головой, приглашая спуститься, и исчез под крышей веранды. Тихо скрипнуло кресло-качалка.

Так или иначе, Альберт не сделал мне ничего плохого и имел полное право требовать объяснений. Я поспешила к нему, но тут же заблудилась в чужом доме, пойдя по коридору не в ту сторону. В кромешной темноте лестница обнаружилась с трудом, пришлось ощупывать ногой каждую ступеньку, прежде чем наступить на нее, а на первом этаже, натыкаясь на мебель, долго шарить по стенам в поисках выключателя. Когда наконец в противоположном углу зажглась лампа, я обрадовалась свету как никогда раньше и в хорошем расположении духа направилась в прихожую за своим пальто.

Над входной дверью снова ярко горел фонарик. Альберт лежал в кресле, вытянув ноги и прикрыв глаза. Он неторопливо курил, используя вместо пепельницы обычную стеклянную банку, стоящую рядом с ним на полу, и даже не пошевелился, когда я вышла из дома, а еле слышно произнес:

– Фабрис меня убьет, если узнает.

– Он злится, если ты куришь? – спросила я, забираясь на широкие деревянные перила.

– Ему не нравится, если я делаю это вот так, – устало ответил Альберт, стряхнул пепел в банку и посмотрел на меня столь выразительно, что я смутилась. – Фабрис называет мою манеру вульгарной.

Я уставилась на него в полном недоумении. Теперь, когда Альберт снял свои затемненные очки и сидел совсем близко, мне удалось разглядеть его получше. В молодости он был довольно красив и все еще оставался привлекательным, несмотря на излишнюю, на мой вкус, худобу. Его глаза манили, но моментально приводили в замешательство: из них на собеседника взирала давняя, глубокая тоска без малейшего проблеска надежды. Подобные глаза встречаются редко и только у людей, которые успели многое выстрадать и перестали требовать от жизни милости. В движениях рук Альберта, широких, но изящных, чувствовались королевский размах и утонченность прошлых веков. Красноватая, потрескавшаяся кожа на тыльной стороне кистей совершенно не портила впечатление, наоборот, показывала, насколько этот человек не привык к праздности. В каждом его жесте читалась уверенность и уважение к самому себе – даже сейчас, когда он просто курил на улице. Альберт не старался покончить с сигаретой как можно быстрее, лишь бы удовлетворить потребность, успокоить нервы, занять время и вернуться к делам. Он любил свою вредную привычку, курение было для него удовольствием, а не поводом корить себя за слабость.

– Прости, если обидела, – попросила я. – Не очень-то удачное у нас начало, раз нужно извиняться дважды за один вечер, но ничего дурного я о тебе не думаю. Мне жаль, что так вышло: не только сегодня, вообще.

Как легко сознаваться, если говоришь от чистого сердца! Разумеется, я отдавала себе отчет, что, защищая Альберта, Фабрис мог солгать. Но разве это поразительно или безумно, странно, глупо? Нет, вовсе нет. Возможно ли, что потеряв дочь, старик боялся лишиться еще и зятя, ведь тот, по всей видимости, оставался его единственным родственником? В семье возможно все, и чем сложней в ней отношения, тем меньше причин удивляться событиям. Я с детства помнила, какими словами поносили Туманного тетушки, судачившие на улицах, как мужчины плевали, услышав его имя. Но скольких в мире обвиняли зря, сколько ошибок ежегодно допускают следствие, эксперты, судьи? У Альберта не было судей, оправдательного приговора, как не было опровержения в газетах. Никто об этом не позаботился. Бывший обвиняемый уехал, зачем переживать за чью-то репутацию, когда можно сочинить очередную сенсационную ложь? Но люди, плясавшие вокруг горевших на бульваре фотоснимков, не добились успеха, не сломили дух мнимого врага. Альберт вернулся, он нашел меня в нужный момент. А теперь мы отдыхали в тишине забытого городом Каменного переулка, и мне претила мысль относиться к сидящему рядом человеку как к виновному лишь потому, что кто-то называл его таким, не выяснив правды. И кто такая я, чтобы судить? Наоборот, пусть я и стану той, кто усомнится в сплетнях, потребует у прошлого улики, факты, да хоть что-нибудь весомое! Пусть Альберт станет не злодеем, не преступником, а жертвой того дня и, может быть, однажды он мне все расскажет.

Когда человек симпатичен, мы начинаем искать доказательства его честности и порядочности: по крупицам собираем драгоценные сведения, складываем их в прочную линию защиты, отклоняем неувязки, с усердием замазывая благосклонностью любую брешь. Так поступала Джиллиан, так поступила я. Альберт Керн с его протянутой из темноты ладонью, с его горячим шепотом: «Я помогу вам!» – произвел на меня неизгладимое впечатление; за ним хотелось последовать не только в машину, но и, чем черт не шутит, на край света. Откуда взялось слепое доверие, что́ теперь с ним делать, я не понимала. В моем решении не прослеживалось никакой логики и, положа руку на сердце, никакой справедливости, но что́ есть логика и справедливость против уз симпатии? И раз уж Альберт не убивал свою жену – теперь я уверилась в этом – то какой справедливости можно требовать, когда все набросились на него одного, безутешного вдовца, не позволив ни объясниться, ни оправдаться? Мне хотелось, чтобы он не знал хотя бы половины слухов о себе, но рассчитывать на это не приходилось.

Легкая улыбка промелькнула на тонких губах и мгновенно спряталась; Альберт смотрел с недоумением и любопытством, привычным жестом потирая подбородок. Обычные слова не исправят ни момент в гостиной, ни давнишнюю печальную историю, как не исправят тысячи других мелких оплошностей или великих трагедий всего человечества, но сожаление – единственная возможность к ним прикоснуться, не запачкав память о них в собственных заблуждениях.

– Тебе не нужно просить прощения, – сказал Альберт. – Многие на твоем месте отреагировали бы гораздо хуже. Я должен был вернуть машину на стоянку, потому ушел.

– Значит, она не твоя? А как ты вообще узнал, что я на площади?

Он хмыкнул и выпустил в воздух облачко дыма.

– Мы ехали из Калмси в одном вагоне, я увидел твой туман и, пока его не заметили остальные, сорвал стоп-кран. А ту машину пришлось ненадолго одолжить.

– Ты что, угнал ее? – в ужасе закричала я, спрыгнув с перил. – Ты посадил меня в автомобиль, который наверняка уже начали разыскивать?

– Одолжил! – Теперь он буквально покатывался со смеху. – Я же не случайно попросил тебя надеть перчатки. Ты, конечно, действительно продрогла, но хотя бы не оставила нигде отпечатки пальцев.

Глядя на его довольную физиономию, я неожиданно для себя тоже расхохоталась. Весь сегодняшний вечер превратился в сплошной абсурд. Пару дней назад я даже представить не могла, что такое реально может случиться: я окажусь в обществе Туманных, прокачусь с одним из них по Лардбергу на угнанной машине, заночую под одной крышей с совершенно чужими людьми, и от этого мне будет очень-очень хорошо. Я снова влезла на перила и смеялась взахлеб над чем-то, мне самой пока не ясным.

– Так не бывает, не бывает! – хохотала я.

Альберт притушил фонарь над дверью, стянул со спинки кресла плед и положил его мне на колени: сегодня нам суждено еще долго сидеть на улице, наслаждаясь красотой осенней ночи. На небе не было ни луны, ни звезд; соседние дома и стены, обрамляющие переулок, поглотила темнота. Все исчезло в ней, кроме маленького слабого пятна света на нашей веранде. Наступил лучший час в сутках, когда стираются любые границы и запоздалые прохожие обязательно здороваются друг с другом или даже бродят вместе, позабыв про время, рассуждая о причудах жизни. Они не знакомы и больше не встретятся, но в них горит одно и то же пламя: они влюблены в ночь. А иные вдруг вскакивают в своих постелях, полные надежд на будущее, и мечутся до рассвета, не в силах уснуть, мечтая, томясь, строя планы, но поутру пугаются собственной смелости. «Что это значит? – шепчут они, вглядываясь в потолок. – Да разве я смог бы рискнуть? Я смог бы? Неужели я?» Они, конечно, сомневаются, но в их сердцах уже пробежали искры, поселилось волнение, которое однажды погонит прочь из дома в темноту искать утерянный покой. Ночь создана для откровений.

– Давненько тут не слышали настоящего смеха, – заметил Альберт, когда я, наконец, успокоилась.

– И я давно так не смеялась, а может, вообще никогда. Но это оттого, что мне у вас нравится, здесь легко и так спокойно! Эти удобные перила, это твое кресло с его торжественным скрипом – на нем бы в оркестре играть, вот бы вышла симфония! – и милый фонарик с цветными стеклами… А знаешь, что еще мне нравится? Воздух: упругий, влажный и немного сладкий, как земляничное суфле. Ты чувствуешь, как пахнет? Он здесь живой, вкусный, хоть ложкой ешь! Теперь-то я понимаю, зачем вам нужны стены. – Мне вдруг стало жарко, я скинула плед, расстегнула пальто и потянулась всем телом навстречу ветру. – Смотри, Альберт, меня приглашает на танец дух Каменного переулка, мы теперь друзья.

– Все куда проще, Марта. Сегодня ночь ветреная, а днем лил дождь, и на клумбах еще не завяли цветы.

– Прекрати разбивать мне сердце, черствый человек, лучше подыграй! Если доверишься моему другу, он и тебя полюбит, обещаю!

В полумраке лицо Альберта казалось изможденным, но предельно сосредоточенным – тусклая застывшая маска. Я дурачилась, шутила, без умолку болтала, а он становился все серьезнее.

– В кого же ты такая фантазерка? – поинтересовался он.

– В саму себя, разумеется!

– А твои родители? Разве ты не похожа на них?

– А разве у меня есть лысина и борода или я темноволосая дама с приклеенной к лицу улыбкой? Нет, мы с ними совершенно разные. Они бы с ума сошли, если бы узнали, что я сижу тут с тобой.

– Очевидно так, – процедил Альберт сквозь зубы.

– Да ничего очевидного! Но родители слишком опекали меня всю жизнь, контролировали каждый шаг и вряд ли могут представить, что на самом-то деле их дочурке нравится свобода и беседы с мужчинами по ночам. Вот где вся ирония наших отношений!

– Скорее, издевка. Спроси у них на досуге.

Альберт порылся во внутреннем кармане пальто и вытащил кулон с раухтопазом.

– Это твое, – сказал он. – Ты очень сильно тянула за цепочку там, на площади, и я побоялся, вдруг ты сама себя придушишь. Анна оставила камень Фабрису, чтобы ты знала: нам можно верить. К сожалению, я мало общался с твоей бабушкой, но помню ее хорошо. Она всегда очень волновалась за внучку, которая с самого детства умела видеть чувства других людей, а потом забыла об этом.