Текст книги "Сокрытые"

– Нет-нет, я раньше не умела. Разве такое можно забыть?

– Можно, если воспоминания плохие. Люди часто вытесняют их или заменяют другими, поприятнее, но сейчас дело не в памяти. Истинная причина видений – ты сама, поэтому слушай: пока ты не примешь настоящую себя со всеми страхами, печалями, проблемами, достоинствами и недостатками, пока не скажешь себе: «Да, это действительно я», – так и будешь метаться среди чужих сущностей, постепенно разрушая свою личность. Ты истинно Сокрытая, Марта, потому тянешься к неизвестному, но твой страх – главная помеха на пути. Первое, чему ты должна научиться в жизни – доверять самой себе.

– Доверия во мне хоть отбавляй, – заявила я, беря камень из его рук. – Откуда ты можешь знать, что это не так? Не забывай, я села к тебе в машину.

– Наверняка, конечно, не знаю. Но позволь спросить, что провоцирует твои видения?

Я пожала плечами.

– Во всех случаях нет ничего общего: разные люди, разные ситуации, место, время…

– О чем ты думала, когда ехала домой?

– Просто гадала, кто все эти люди в вагоне, и пыталась представить их героями будущей книги. Девушка напротив чем-то привлекала внимание. – Я сосредоточилась на ней, но не могла четко вспомнить ее лицо, только размытая фигура в капюшоне маячила в памяти. – Не могу сказать, что она мне понравилась, скорее наоборот, вызвала неприязнь. Да, пожалуй, это я заметила раньше, чем началось видение. – Какие-то тонкости продолжали ускользать от понимания, пока я заново переживала события. – Там был кто-то еще, Альберт. Я почти засыпала и не видела точно, но там был человек, неподалеку… – Я закрыла глаза, воскрешая в подробностях тот момент. – Его взгляд чувствовался даже сквозь дремоту, мне это не нравилось, я хотела заслониться от него той девушкой, но вместо этого увидела ее сущность.

– А что случилось на площади? – тихо поинтересовался Альберт.

Перед внутренним взором появилась железнодорожная платформа: старый потрескавшийся асфальт под ногами, темная крыша над путями, отъезжающий поезд, пассажиры, спешащие к выходу. Картина сменилась шумными помещениями вокзала: на полу серая плитка с черно-белым, местами затертым узором – петли и точки, запертые в строгие границы квадратов; эскалаторы, без устали ползущие вверх и вниз; неудобные пластиковые сиденья в зале ожидания. Затем я оказалась на широкой площади: по центру располагался фонтан, отключенный на зиму, по периметру росли деревья и стояли скамейки с низкими спинками. На скамейках сидели люди, лежали чемоданы и сумки. Я снова шла мимо них, отмечая каждый свой шаг, каждую деталь, которую успела тогда уловить, и рассказывала:

– Я выхожу из здания вокзала и думаю, что добираться до дома пешком слишком далеко. На улице промозгло, меня потряхивает, но сил вызвать такси или искать остановку автобуса нет. Голова болит. Очень болит. Мне одиноко, неуютно, я хочу попросить о помощи, но не знаю, как это сделать, будто разучилась говорить. Помню, лежу на скамейке; помню собственное бессилие. Никогда не ощущала его так остро! Мне хочется, чтобы хоть кто-нибудь заметил, как мне плохо. Но прохожим нет дела.

Я ахнула и распрямилась на перилах, пораженная догадкой.

– Альберт, выходит, оба раза я хотела помощи, но не получила ее!

Все это время он внимательно слушал, стараясь не упустить ни слова. Поднявшись на ноги, он начал расхаживать взад-вперед по веранде, потирая подбородок и размышляя вслух.

– Ты хотела помощи… Допустим… Кто-то напугал тебя в поезде, мы пока не знаем чем, но тебе нужна была защита… На вокзале тебя пугала уже твоя способность и невозможность разделить переживания с кем-то. – Он замер ненадолго на одном месте, стоя спиной ко мне и глядя в темноту Каменного переулка. – Хм-м, ты сказала про одиночество. Это ведь тоже пугающее ощущение. Мы отчаянно ищем близости с другими людьми, чтобы защититься от ужаса одиночества. А если и в близости не находим желаемого, то страх многократно усиливается. Я понял! – он развернулся и посмотрел мне прямо в глаза. – Твой катализатор – это жажда безопасности!

– И с тобой он не сработал, потому что ты все время повторял, что можешь помочь мне.

– А снова подействовал, когда мы ехали в машине, – подхватил Альберт, – и ты решила, что бояться стоит. Все сходится.

Он радостно хлопнул в ладоши и уселся обратно в кресло. Его предположение звучало разумно, но меня беспокоил один момент, торчащий ржавым гвоздем из идеально гладкой поверхности рассуждений, поэтому я сказала:

– Одного не понимаю: впервые я увидела эти нити от своего друга. Мы давно знакомы, я полностью доверяю ему, и мне незачем его бояться. О какой жажде безопасности может идти речь?

Альберт пожал плечами. Конечно, у него не могло быть готовых ответов на все, а мне требовалось время осмыслить сегодняшнее открытие и наконец-то выспаться. Мы пожелали друг другу доброй ночи, и я почти переступила порог, когда позади зашелестел спокойный шепот:

– Самые близкие ранят нас больнее всего, но в трудную минуту мы зовем именно их в надежде на сочувствие и помощь, чем бы она для нас не обернулась. Рискну предположить следующее: тот человек значит для тебя гораздо больше, хотя ты не хочешь соглашаться с этим. Если я прав, вам необходимо разобраться с отношениями. Мне кажется, в них накопилось достаточно проблем, да что проблем, там скоро разразится катастрофа!

Пулей влетев в дом, я побежала наверх по лестнице. Меня злила легкость, с которой Альберт попал в точку. Всего минута размышлений, и он выудил из моих слов то, о чем не мог знать, о чем я долгое время упорно врала самой себе, придумывая отговорки и оправдания, чтобы даже в мыслях обходить эту тему стороной, запрятывать ее где-то среди складок мозга и ни в коем случае не касаться того места внутри, где находился старый, грубый, наспех наложенный на чувства шов. Он болел, сочился кровью, но день за днем я шла на любые сделки с совестью, лишь бы не признавать очевидное: в самой глубине моего сердца так же, как и семь лет назад, жил Рив Беккер. Все, что я делала, безоговорочно посвящалось ему.

Я ходила по гостевой комнате, пытаясь успокоиться, точно понимая, что быстро заснуть не выйдет. Мне опротивела и эта ночь, и проницательность мужчины, сидящего внизу, и недогадливость мужчины, которого сейчас здесь нет, но более всего – моя болтливость. И откуда берется привычка распускать язык там, где не следует?! Лучше бы я ногти грызла или сутулилась! «Не люблю его, не люблю, он не поймет, он обыкновенный сухарь! – покрывался новыми стежками шов. – Он не поймет!» Неплотно закрытое окно со скрипом распахнулось от порыва ветра, ударилось об откос и снова захлопнулось, утащив бежевый тюль навстречу выглянувшей луне. Я подтащила к подоконнику кресло, влезла на него, пытаясь спасти из плена тонкую ткань, пока та не разорвалась, и увидела в переулке одинокую темную фигуру в пальто и шляпе. Кто-то стоял на дороге, вытянув руки на уровне лица, а потом начал ловить в воздухе что-то незримое, и поймав это, медленно гладил, скатывал в шар, сминал и снова расправлял. Человек несколько раз проделал свой трюк, развернулся кругом, громко фыркнул и прикурил сигарету.

– Земляничное суфле, – услышала я тихое ворчание. – Придумает тоже.

Он поправил шляпу и покинул Каменный переулок.

Утро обрушилось на меня лавиной света; казалось, солнце собрало все лучи воедино и разом ударило по кровати. Еще мгновение назад стрелки часов лениво переползали половину четвертого, а теперь подбирались к семи; снаружи вовсю щебетали птицы, а с первого этажа доносились приглушенные голоса, шаги и раскатистый смех. Спать до обеда здесь не привыкли. Я вылезла из-под одеяла и направилась в ванную комнату. На раковине лежала запечатанная зубная щетка, полотенце, расческа, кусок мыла и другие необходимые мелочи. Мои новые друзья успели позаботиться обо мне. Я быстро приняла душ, привела в порядок волосы, нанесла легкий макияж. Рядом с этими элегантными людьми выглядеть неряшливо совершенно не хотелось.

Пока я занималась своим туалетом, внизу начали готовить завтрак. Дом постепенно наполнял летящий танец запахов яичницы и горячего хлеба; он проникал во все щели, расползался по комнатам, возбуждая аппетит. Немного погодя, как величавый корабль, рассекающий волны, поплыл горький аромат кофе. Я пошла на звук голосов и обнаружила хозяев в просторной кухне с окнами, выходящими на задний двор. Весь центр комнаты занимал большой обеденный стол, накрытый скатертью мятного цвета; стеклянная ваза на нем пестрела пушистыми георгинами, астрами и хризантемами среди разложенных на четверых салфеток и столовых приборов. Вокруг стола были расставлены массивные стулья с высокими спинками и мягкими сиденьями. Альберт, одетый в свободную черную рубашку и такие же штаны, босиком пританцовывал на кафельном полу, напевая веселую мелодию себе под нос. Он одновременно помешивал кофе, закипающий на плите, и приглядывал за яичницей. Фабрис в теплом домашнем халате поверх пижамы стоял чуть поодаль от этого представления и смазывал маслом гору тостов, выложенную пред ним на тарелке.

– Привет, Марта! – поздоровался Альберт, не отрываясь от своего занятия, и щедро насыпал в турку какие-то специи. Он походил на волшебника, варящего зелье.

– Доброе утро, – отозвалась я, подходя к ним.

– Доброе-доброе, – промурлыкал Фабрис, – как спалось?

– Прекрасно. – Им незачем знать, что я почти не сомкнула глаз. – Как еще можно спать в вашей красивой желтой комнате? Но от чашечки кофе не откажусь.

Альберт заговорщически улыбнулся.

– Рад, что тебе уютно здесь. Мы совсем недавно закончили ремонт. Я был против такого количества желтого, но Фабрис похоже угадал первое желание своей гостьи. А я легко исполню второе! – Он снял турку с плиты и разлил напиток по чашкам. – Сахар, сливки, молоко?

– Только кофе, пожалуйста. Я люблю черный, чем крепче, тем лучше.

– Очень вас понимаю, коллега! За этими попытками смягчить горечь теряется вся суть. Зачем исправлять то, что идеально?

– Сначала доживите до моих лет, – вмешался Фабрис, – тогда и посмотрим, сколько кусков сахара вам понадобится. В старости слишком устаешь от всего происходящего, а еще и кофе горьким пить? Нет уж, увольте! И тебе, Альберт, не следует выражаться так категорично, ты тоже изменяешь вкус своими специями.

– Мои специи его раскрывают, а не уничтожают, Фабрис. Если женщину нарядить в подходящее ее фигуре платье, это подчеркнет достоинства, а замотай ты ее в ткань с ног до головы, и что увидишь? – одну ткань. И в чем смысл?

– Ну вот, теперь ты сравниваешь женщин с кофе! Как вам это нравится, Марта?

– Не вмешивайте меня, это не честно, – засмеялась я, с трудом оторвавшись от своей чашки. – Во-первых, мне доводилось слушать похожие рассуждения, а во-вторых, споры о вкусах для того и существуют, чтобы никогда не заканчиваться.

Через заднюю дверь в кухню царственной походкой вплыла Адилин, привычно бросила теплую шаль вперед и попала точно на спинку стула.

– Знаю-знаю, опоздала! – пропела она, вытирая подошвы изящных сапожек о половик. – Спала отвратительно, все мерещились шаги вокруг дома. Вы ничего не слышали?

Мы втроем покачали головами, а она вымыла руки, по-хозяйски вытащила из ящика буфета большой нож и, болтая о капризах погоды с Фабрисом, принялась резать свежие овощи и зелень, которые принесла с собой.

– Значит, у тебя сегодня хорошее настроение? – спросила я Альберта.

– Конечно, как обычно по утрам, – отозвался он, раскладывая яичницу по тарелкам и передавая их мне. – Сейчас поем, а потом отправлюсь на работу.

– Альберт у нас врач, – пояснил Фабрис, выставляя на стол блюдо с промасленными тостами.

– Причем один из лучших, – заметила Адилин. – Если другие доктора ничем не могут помочь, люди приходят к нему.

– У меня частная практика, – добавил Альберт. – Еще помогаю в нескольких больницах, когда есть время.

– И какая же у тебя специальность? – продолжила я допытываться.

– А вот это коварный вопрос, не люблю его! Я хорошо различаю физическое состояние людей, примерно как ты эмоциональное, но вижу по-другому, не потоками. – Он сделал жест, приглашая всех к столу. – Я как бы прощупываю человеческое тело и глазами, и руками и понимаю, где именно скрыта причина недомогания. Потом направляю пациента на обследование, чтобы не быть голословным, получаю подтверждение и подбираю план лечения. Говорят, мои руки исцеляют, но это неправда. Помимо способности, у меня есть хорошее образование. В четырнадцать я точно понял: медицина – мое призвание.

Мы уселись за стол и принялись завтракать. Еда была простой, но очень вкусной. Альберт явно знал толк не только в медицине, но и в кулинарии, раз сумел превратить яичницу в шедевр, грамотно приправив блюдо смесью трав и специй.

– Я окончил университет с отличием, специализировался в неврологии, – в это время рассказывал он. – Потом работал в обычных больницах, каких тысячи по всему миру. Мы с Изабеллой отправились в долгое путешествие после свадьбы, а для медика везде найдется занятие, потому я брался за все, что предлагали, если мог быть полезным. Так приобретается опыт. Я не хвастаюсь, ты не подумай, но врач, который не отслужил несколько лет в приемном покое, не обрабатывал самые страшные раны, упустил очень многое в профессии. Тяжелый труд закаляет характер.

После смерти Изабеллы я путешествовал один, продолжал учиться и практиковался везде, где не хватало рук. Ездил на скорой, помогал санитарам, медсестрам, каждый день проводил с больными, пока не начинал валиться с ног. Спал в больницах, да практически жил там, лишь бы быть с людьми, поменьше думать о ней, ведь я со всеми своими умениями, квалификациями и стопкой дипломов ничего не смог сделать, когда она нуждалась во мне. Вот такая, как ты говоришь, ирония.

Фабрис кашлянул и исподлобья посмотрел на зятя.

– Прости, Фабрис, я должен был напомнить об этом, – сказал Альберт. – Для большинства Сокрытых история моей жизни не тайна, а Марта теперь одна из нас. Хочу, чтобы она правильно понимала мои мотивы.

Я встрепенулась.

– Мне ни к чему выдавать вас!

– Ах нет, дорогая, мы не боимся, – объяснил Фабрис. – Чего бояться, если мы не преступники! Вы же видите, мы ведем достаточно открытый образ жизни: работаем, гуляем, ходим в магазины. Единственное, о чем мы умалчиваем, так это о способностях. Самое ценное проще всего спрятать на виду. Разве глядя на нашу прекрасную Адилин, кому-нибудь придет в голову обозвать ее Туманной? Да никогда! Мы не любим пустую болтовню, это правда, поэтому не слишком жалуем попутчиков или случайные знакомства с недалекими людьми, но бояться или стыдиться нам точно нечего! И мы полностью вам доверяем, можете быть спокойны.

– Потому что я такая же?

– Нет-нет, – засмеялся Фабрис. – Уж извините, но мы достаточно знаем о вас и не сомневаемся в вашей искренности.

– В каком смысле знаете?

Трое Сокрытых загадочно ухмыльнулись, глядя каждый в свою тарелку. Я вспомнила, как они еще вчера говорили о чем-то похожем, но тогда беседа соскользнула на воспоминания о бабушке. А теперь я сидела в их кухне, пила их кофе, ела их еду, хотя совсем ничего не знала о них. Кто они такие? Где они были и что видели? Я невольно поежилась, представляя, как иду по улице и за мной неотрывно следят чьи-то внимательные глаза.

– Послушайте, пожалуйста, – попросила я, – мне неприятно быть объектом наблюдения. Даже если вы затеяли все это из лучших побуждений, – прекратите!

Артерия в правом виске ожила и задергалась, будто пыталась вылезти из-под кожи или сплясать чечетку на кости черепа, дышать стало труднее, запахи кофе и цветов на столе вызывали отвращение. Я чувствовала, как все переворачивается в груди и трескается, трескается, осыпается, звенит… Приступ начался, но на этот раз я все внимание сосредоточила на нем, поэтому смогла замедлить развитие и, вглядываясь в расползающийся облик Фабриса, заметить исходную точку. Тогда я глубоко вдохнула и закрыла ладонью глаза. Сокрытые пристыженно молчали.

– Мы больше не будем вас беспокоить, – сказал Фабрис примирительным тоном, когда я опустила руку. – Наше поведение непростительно, но мы лишь хотели быть рядом, чтобы помочь, предостеречь. Чтобы с вами не случилась беда…

Он не договорил, а окончание фразы пролетело через все помещение как ветер и осталось в ушах тихим скорбным вздохом. Изабелла, любимая дочь и жена, до сих пор незримо присутствовала в этом доме, она отказывалась покидать сердца своих близких, хотя прошло столько лет. Лица мужчин за столом вытянулись и посерели, их тяжелое молчание накрыло нас всех с головой. Словно по команде, они одновременно метнули друг в друга острые взгляды, но через пару секунд оба снова улыбались.

– А давайте сменим тему, – предложила Адилин. – Марта, я приглашаю тебя сегодня посетить мою оранжерею и, если захочешь, немного поработать со мной. Могу показать много интересного.

– У вас есть оранжерея? – изумилась я. – И вы справляетесь с ней одна?

– Это моя профессия! – гордо ответила Адилин. – И хорошо натренированная способность. Я, кстати, тоже в какой-то степени писатель и выпустила несколько пособий по выращиванию овощей, фруктов и декоративных цветов в разных климатических условиях.

– Вы Адилин Грюннер! – ахнула я, наконец-то поняв, кто эта женщина. – Мой папа вас просто обожает! Его розы цветут только благодаря вашим книгам, он сам так говорит.

– Собственной персоной! – Адилин склонила голову и вежливо, но довольно холодно добавила: – Передавай своему отцу мой поклон за прекрасные слова.

– Конечно, я с радостью приду к вам, – заверила я биолога. Папа много раз показывал мне книги Адилин, иллюстрированные фотографиями ее собственного сада и дополненные крайне полезными рекомендациями. – И, раз уж я пару дней поживу с вами, мне нужно будет съездить домой и взять кое-какие вещи. Я не могу все время ходить в одном и том же.

Она коротко кивнула, и мы продолжили трапезу. Среди горки нарезанных овощей и зелени, лежащих на доске перед нами, виднелись плотные остроконечные листочки – невинное напоминание о жизни, оставшейся где-то там, где такая пища – удел гурманов.

– Это любисток? – спросила я у Адилин.

– Да, – ответила та, – прекрасное недооцененное растение. Ты пробовала его раньше?

– Три дня назад, на одной вечеринке. А кажется, несколько недель прошло.

– Ни разу не был на вечеринке, где подают зелень, – усмехнулся Альберт. – Это новая мода?

– Это забота о здоровье, – парировала Адилин.

– А вы знаете, – хитро сощурившись, поинтересовался Фабрис, – в некоторых культурах любисток называют растением, приносящим любовь. Невесты даже зашивают его в подол свадебного платья, чтобы браку во всем сопутствовала удача.

Громко фыркнув, я закинула в рот несколько листочков. Интересно, в курсе ли наша Лили, чем она накормила коллег? Завтрак подошел к концу, Альберт взглянул на часы, допил кофе и, попрощавшись, убежал переодеваться. Он уже опаздывал. Я смахнула крошки со стола и вымыла грязную посуду под громкие протесты Фабриса и рассуждения о святой обязанности гостя отдыхать, позволяя другим заботиться о себе. Адилин по-доброму подтрунивала над нами, а когда на кухне стало чисто, увела меня в свои владения.

Длинное узкое строение из стекла и металла протянулось за домами вдоль всего переулка. Идея этого места поражала воображение: в самом центре города, надежно укрытое ото всех глухими стенами, уместилось чудо. В солнечный день оно вбирало в себя столько света, что вся конструкция оранжереи казалась невесомой, парящей. Высокие кованые опоры, напоминающие стрельчатые арки готических соборов, поддерживали прозрачную крышу и стены. Дорожка, выложенная крупными плитами и песком, словно центральный неф, отделялась такими же опорами от остального пространства. По обе стороны дорожки, куда только доставал взгляд, виднелись деревья, кусты, длинные извилистые лианы, разлапистые папоротники, колючие головы кактусов и, конечно же, целое море цветущих растений разных форм и оттенков. Они тянулись мощными стволами к небу из земли, стояли в глиняных кадках, спускались по металлу, нависая над соседями, но не мешали друг другу жить. Это был храм природы с идеально подходящей архитектурой и выставка с тщательно спланированным расположением экспонатов.

– Вы создали все это в одиночку? – изумилась я. В голове не укладывалось, что пожилая женщина может поддерживать огромную оранжерею в таком прекрасном состоянии.

– Не совсем, – призналась Адилин. – Конечно же, я часто нанимаю садовников раскопать, прополоть, выкорчевать ненужное, в общем, для самой тяжелой работы, но беру с них расписку о неразглашении информации. Фабрис и Альберт тоже любят здесь повозиться, хотя для них это скорее способ сменить деятельность и размять мышцы, чем серьезное увлечение. А я сама слежу за здоровьем моих подопечных и вовремя сдаю их на склад для дальнейшей продажи. Мои цветы можно найти во многих магазинах Лардберга. Я очень хорошо чувствую, чего не хватает растениям и как это исправить, ну а для души занимаюсь огородом. Пойдем, покажу.

Она повела меня сквозь заросли в дальний конец оранжереи, где в окружении фруктовых деревьев были разбиты аккуратные грядки с овощами, почти такие же, как у папы в Калмси. Только эти грядки плодоносили круглый год, а при желании хозяйки смогли бы пристыдить урожаем ферму с целым штатом сотрудников.

– Не стоит на нас обижаться, – говорила Адилин, показывая свою вотчину. – Недовольство объяснимо, но мы и в мыслях не держали ничего дурного, ведь Анна сама просила позаботиться о внучке в случае необходимости. Мне всегда нравилось находить твое имя в газете, нравилось следить, как ты меняешься, взрослеешь. И эта выдумка с псевдонимом – мы не сразу поняли, кто такой Марк Риверс и куда пропала Марта Кержес, но после тщательного анализа текстов Фабрис проследил аналогии. А когда вышла книга, стало ясно: пора выполнять обещание. Ты писала строгие статьи и вдруг выпустила роман, да еще такой болезненный, личный…

– О, нет, – засмеялась я. – Вся та история – просто выдумка!

– Правда? – Адилин казалась озадаченной. – В любом случае, я плакала, пока читала. Родственники не должны относиться друг к другу так, как на твоих страницах. Никто не должен. Это безответственно, бесчеловечно. – Она грустно покачала головой. – Да, согласна, мы могли подойти к тебе и представиться, но что бы сказали потом? Что мы те самые Туманные люди и с нами живет человек, которого обвиняли в убийстве? Ты не стала бы слушать, позвонила в полицию и, положа руку на сердце, правильно бы сделала. Поэтому Фабрис предложил для начала понаблюдать за тобой, может, ты отлично справляешься и без нас. Это ведь нетрудно: у каждого человека есть свои привычки, маршруты, места, где он любит бывать, магазины, в которых чаще всего покупает. А с тобой и того проще: мы посетили пару презентаций, прошлогоднюю книжную ярмарку и заглянули на авторские встречи. Поверь, мы лишь хотели убедиться, что ты в порядке, и не заметили никакой опасности. А потом ты пришла к нам сама. Жаль, именно в этот день мне пришлось уехать по делам. Фабрис чуть в обморок не упал, когда увидел тебя в своей гостиной. Но ты ничегошеньки про нас не знала, пришла случайно за компанию с подругой и увидела бабушкин кулон. Мы трое весь вечер обсуждали это совпадение, спорили, уже собирались звонить в редакцию и просить твой адрес или номер телефона, но Фабрис уговорил подождать. Ты же обещала вернуться. А вчера вечером Альберта срочно вызвали к пациенту в Калмси, он помчался и привез тебя.

– Не люблю совпадения, – поморщилась я.

Адилин пожала плечами.

– Все происходящее – это длинная цепь событий и решений разных людей, и, раз уж она привела тебя к нам, значит, так тому и быть! Не спорь, Марта. Сокрытые слишком часто страдают из-за своих способностей, мы хотим уберечь от ошибок хотя бы одного из нас.

– Как уберечь? – удивилась я. – От чего? От самой себя? Но меня не нужно беречь, мне нужно понять, откуда появляются эти видения и как их навсегда прекратить.

– Прекратить? – вскричала Адилин, всплеснув руками. Лицо ее некрасиво перекосилось, уголки губ сползли вниз, подбородок задрожал. – Ты сама хочешь избавиться от столь ценного подарка судьбы? Не смей и думать о таком!

Я отпрянула, удивленная вспышкой гнева. Мы знакомы всего несколько часов, а эта женщина уже командует, распоряжается моей жизнью!

– Ты должна остаться с нами хотя бы на полгода! – рассуждала она как ни в чем не бывало. – Иначе не сможешь понять, с чем имеешь дело. А так постоянно будешь практиковаться под моим наблюдением. Давай, мы спрячем тебя до тех пор, пока ты не научишься полноценно управлять своими видениями. А лучше вообще уедем из Лардберга, ты и я, вдвоем, возьмем машину, будем колесить по миру… Какая тебе разница, где писать свои книги?

– Адилин, вы о чем? У меня есть родные, друзья, работа, обязательства. – Я объясняла ей очевидные вещи, давая шанс передумать, обратить все сказанное в неудачную шутку. – Я не собираюсь избегать людей или врать, что буду слишком занята целых полгода и не смогу встретиться с ними хотя бы на пять минут!

– Родные, друзья, – передразнила хозяйка оранжереи. – А ты представь, что видения начнутся, когда ты будешь рядом с кем-то из них. Думаешь, хоть кто-то этому обрадуется? Не забывай, ты для них теперь Туманная, а значит, они тебя заранее ненавидят. Посмотри, как люди обошлись с Альбертом! Коллеги молились на него, но когда случилась беда, ни один не высказался в его защиту. Та история подзабылась, но стоит всколыхнуть общественность чем-то похожим, все начнется заново. Твоя неосторожность может дорого всем нам обойтись! Пойми, быть Сокрытым – значит быть вдали ото всех, кто не похож на нас.

– Нет! – воскликнула я. – Этого не может быть.

Лицо милой и добродушной Адилин приняло ожесточенное выражение; казалось, еще секунда – и она зашипит от ярости из-за того, что кто-то посмел усомниться в ее честности. Я не понимала, за кого она переживает больше: за меня, Фабриса, Альберта или же за саму себя? Голова снова разболелась, образ собеседницы начал плавно растекаться на тонкие потоки разноцветных огней, но мне надоело поддаваться видениям. Я твердо решила не играть в игры этих людей, не прятаться от тех, кто мне дорог. В моей жизни их и без того довольно мало. Я закрыла глаза, как научил Альберт, стиснула зубы до скрипа, до ломоты в челюстях и усилием воли взяла себя в руки. В конце концов, обойдусь вот этим способом, пусть даже придется постоянно ходить зажмурившись. Я справлюсь: буду искать информацию самостоятельно, буду тренировать волю, в самом худшем случае запрусь дома и наконец-то засяду за новый роман, но обманывать никого не стану. Впервые в жизни я была абсолютно уверена в том, что поступаю правильно.

– Нет, Адилин! – твердо сказала я. – Нет. Благодарю за гостеприимство, но переезжать я не собираюсь. У меня есть дом и есть близкие люди. Я не стану прятаться ни дня. Если кто-то не сумеет принять меня такой, какая я есть, значит, так тому и быть! Но это будет его решение, а не ваше!

– Они возненавидят тебя за то, что ты другая, – сухо пообещала пожилая дама. – Запомни мои слова, Марта. Ты скоро сюда вернешься озлобленная и несчастная. Или они прогонят тебя, или ты сама сбежишь от них. Ты уже бежишь, просто пока не осознаешь этого!

– Чушь! – крикнула я в гневе. – У Фабриса ведь нет способности, но он сумел принять правду о Сокрытых из любви к дочери. И он гордится своей тайной! Не может быть, чтобы во всем мире он был единственным, кто умеет любить!

Я круто развернулась и, дрожа от гнева, кинулась к выходу из оранжереи. Мало того, что эти люди следили за мной, теперь они намеревались изолировать меня, прикрываясь дружбой с бабушкой и давнишними обещаниями, хотели посадить в красивую клетку с мощеными дорожками и вечной весной, где существуют только их правила и их непреложная истина. Вот только они совершенно не понимали мой характер, раз действовали так нахально, и хуже того, даже не пытались понять.