Текст книги "Где находится край света"

На крыше дурным голосом орала кошка Катька, небезосновательно считавшая себя первой красавицей окрестностей, и назойливые ухажеры вторили ей, сей факт подтверждая. Внизу, в доме, Карл ходил из угла в угол, прижимая к груди брошенного страстной мамашей обиженно пищащего котенка. Ни мать, ни дитя униматься не собирались.

– Проститутка! – в сердцах выругался он (благо, никто не слышал). – Ребенок голодный, холодный, плачет, а она там свою похоть неуемную удовлетворяет!

Хлопнула входная дверь – с рынка вернулась жена.

– Марийка, ну наконец-то! Молока принесла? Давай скорее, а то Тиша уже совсем оголодал. Да ты плачешь! Господи, что случилось? У тебя украли кошелек? Ну не плачь, родная, это такие мелочи!

А она стояла в прихожей, не в силах ответить, сотрясаясь от рыданий. Наконец выдавила:

– Н-н-н-н… н-н-нет-т-т, к-кош-шелек на месте. Карл, Карли, он умер!

– Да кто умер? Кто? – он не на шутку встревожился.

– Сталин умер…

– Так что ж ты так убиваешься?!

– Ты не понимаешь?! Он умер, а о нас так и не вспомнил!

– Чижик, Чижик, глупенькая, это ты не понимаешь: в том-то и дело, что он о нас никогда не забывал… – и муж пошел кормить Тишку.

А в ушах звучал торжественно-трагический голос Левита-на и многоголосый плач собравшейся под репродуктором толпы.

Она не понимала, правда, не понимала. Все эти годы свято верила в мудрость и величие отца народов. Сначала думала, что рябой продолжатель дела Ленина не ведает, что творят его подручные, потом ее убедили, что ведает, но, наверное, руки не доходят навести порядок: война, восстановление страны из разрухи… А указ 1948 года о вечном поселении наверняка был необходимостью, продиктованной временем. Вот-вот, совсем скоро вспомнит, и все вернется на круги своя. А он так и не вспомнил… На смену надежде пришли гнев и разочарование, и откуда-то изнутри, из груди, темной мохнатой глыбой поднималась ненависть.

А Катька продолжала оглашать округу страстными воплями. Оно и неудивительно – весна, март. Март 1953 года.

И лишь в конце 1955 лед тронулся – немцы были сняты с поселенческого учета, отпала унизительная необходимость раз в месяц отмечаться в комендатуре. Более того, они получили право переезжать в другие районы страны. Правда, с оговоркой: речь не шла о возвращении конфискованного при переселении имущества или об их возвращении в места, откуда они были выселены.

Но чудо все же произошло – им разрешили вернуться в профессию! Сначала внештатниками, потом полноправными сотрудниками газеты.

С каким же упоением Мария снова проводила интервью, писала судебные репортажи и очерки! Стыдливое указание печататься под псевдонимом ее не смущало – не привыкать! Сколько раз в «Волжской коммуне» приходилось подписываться как М. Петрова! На сей раз фамилия была выбрана более аристократичная – М. Гран.

Беседа с мастером медного комбината не клеилась: Иван Петрович артачился и интервью давать не хотел. Он был человеком серьезным и к корреспонденту в штапельном платье отнесся с недоверием:

– Да разве женщина может быть журналистом? Вы же и писать, поди, толком не умеете, только о цветочках да о любви. Хороший журналист – это всегда мужчина! Вот вы читали, как Михаил Гран пишет? Это я понимаю! Не оторвешься! Как Конан Дойл! С ним бы я поговорил!

– Хм… Приятно слышать, – она хитро улыбнулась.

– Что приятного-то?

– А если я скажу, что М. Гран – это я?

– Как это – вы?! Михаил – мужское имя!

– А почему вы решили, что именно Михаил? Может, Мария? Мария Гран. Это мой псевдоним.

– Врете вы все! – насупился заслуженный работяга. – Ну ладно… расскажете что-нибудь интересное, о чем еще не писали?

– Обязательно расскажу, но сначала задам несколько вопросов вам.

Тот случай рассмешил ее, но и порадовал: есть еще порох в пороховницах, жива старая гвардия!

Карл стал внештатником центральной газеты советских немцев «Neues Leben» и, видимо, был оценен по достоинству – вскоре его сделали специальным корреспондентом, а еще через пару лет предложили переехать в Караганду.

Они получили роскошную двухкомнатную квартиру с балконом, трехметровой высоты потолком и лепными розетками под люстры, прямо над Домом пионеров, расположенную в самом центре города, на улице с красивым и интригующим названием – Дворцовый проезд, впрочем, вполне обоснованным: улица начиналась за Дворцом культуры горняков.

Зданию этому необыкновенно повезло – его успели построить задолго до маразматического постановления «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве», и архитекторы расстарались. Были здесь и массивные восьмигранные колонны, соединенные со стенами изумительной красоты ажурными арками; и портик, который венчали фигуры шахтера, строителя, чабана с ягненком, колхозницы со снопом, акына с домброй и солдата; и фойе с мраморными стенами и лестницами, отделенное от вестибюля ажурной ганчевой стеной с фигурами казашек-танцовщиц; и великолепный зрительный зал на тысячу мест с тяжелым бархатным занавесом, расшитым золотом, отделанный лепным казахским орнаментом, с ложами и балконом. А потолок… Потолок зала символизировал дружбу народов и был расписан изображениями ликующих советских граждан разных национальностей. Одним словом, это был самый настоящий дворец! Улицу через некоторое время переименовали в честь героя-шахтера Игоря Лободы, спасшего товарищей ценой собственной жизни. Но ДКГ, как сокращенно стали называть это чудо советского зодчества, и по сей день считается одной из достопримечательностей Караганды. Мало кто из жителей города оказался там добровольно, и для людей, многие годы проведших в землянках и бараках, добротная сталинская архитектура была символом возвращения к прежней жизни.

Вряд ли в 50-е годы прошлого века кому-нибудь в голову пришло бы дерзко ответить на вопрос «Где?» – «В Караганде!». По той простой причине, что о существовании шахтерской столицы Казахстана знали немногие – преимущественно работники угольной промышленности, ссыльные и их родственники. Даже о том, что в начале войны одну из карагандинских шахт возглавлял Алексей Стаханов, прогремевший на всю страну родоначальник движения имени себя, мало кому известно. Зато этот город был очень хорошо знаком гениальному биофизику Чижевскому, отправленному сюда на поселение на долгие 8 лет. Всегда помнила о нем и великая певица Лидия Русланова. Именно здесь, в Долинке, в Карлаге, произнесла она свою знаменитую фразу, отказавшись услаждать слух приехавшему начальству: «Соловей в клетке не поет!»

Контингент и правда был весьма своеобразный – раскулаченные, «бывшие», эвакуированные, военнопленные, добровольцы – покорители целины и еще десятки тысяч «неблагонадежных», высланных по идейным, национальным и прочим соображениям. И вся эта разношерстная братия добывала уголь, строила дома и больницы, заводы и фабрики, открывала школы и институты. Она жила, любила и создавала удивительный генофонд многонационального восточного города.

Все это открывало необъятное поле деятельности труженикам пера и блокнота. Мария устроилась в областную газету «Социалистическая Караганда». Василий Ефимович Скоробогатов – фронтовик, очень грамотный журналист, писатель и просто замечательный человек, бывший в те годы редактором, сумел собрать вокруг себя яркий, творческий, дружный коллектив единомышленников. Она снова очутилась в своей среде, и каким же это было счастьем! Тем более, работа в отделе писем скучать не давала – это были ежедневные встречи с новыми людьми и очень часто следующий за ними захватывающий процесс, именуемый ныне журналистским расследованием.

Меклеры переехали в Караганду еще раньше – Израиля Герцевича перевели сюда заместителем председателя Совнархоза. Жили они неподалеку – на бульваре Мира. Лева поступил в МИСИ, но богемная атмосфера столичного вуза испугала родителей, и они настояли на переводе в Алма-Ату. Первая любовь, похоже, перерастала в единственную. Молодые люди писали друг другу страстные и нежные письма, с трудом дожидаясь каникул.

Лора работала диктором в только что открывшемся телецентре. Поговаривали, что при приеме решающую роль сыграла внешность, но слухи эти развеял великий и могучий Юрий Левитан. Он приехал в качестве консультанта, сделал несколько замечаний.

– А что вы скажете об этой девушке? – спросил режиссер, указывая на Лору.

– Ничего! Эта девушка уже диктор, – ответил мэтр.

Ее так и называли, даже незнакомые люди на улице: «Наш милый диктор!».

Как-то раз дочь приковыляла домой со сломанным каблуком. Нести туфли в ремонт сама категорически отказалась, настояла, чтобы это сделала мать. Мария махнула рукой – себе дороже! – и отправилась к сапожнику. Тот взял их в руки, улыбнулся, будто старым знакомым, внимательно посмотрел на клиентку и медленно произнес:

– Передайте, пожалуйста, девушке, которая носит эту обувь, что если она выйдет за меня замуж, я сошью ей такие туфельки, что при каждом ее шаге в них лампочки загораться будут! И что у нее будет все, чего она пожелает.

Она посмеялась, но честно передала. Лорка прямо взвилась:

– Идиот! Ты думаешь, как я каблук сломала? Он же за мной по улице бежал, еле ноги унесла!

Какая же она уже взрослая!

Наладилась жизнь и у родных.

В петрозаводской оперетте в ролях Сильвы, Ганны Главари, Марицы блистала Ирина Попова, Ирочка, дочь Веры, жена главного дирижера Лео Балло.

Нина еще до войны вышла замуж за блестящего офицера, полковника Михаила Саввича Яковлева, аристократа духа и крови. Жили в Москве. Он преподавал в Академии бронетанковых войск, она занималась хозяйством и сыном Валерием, будущим морским волком. Приютили и постаревшую Антонину.

Елена с дочерью и зятем переехала в Подмосковье и воспитывала совершенно гениального внука Эдика.

В общем, всем сестрам по серьгам…

Они возвращались из кино через парк. Неторопливо шли березовой аллеей, наслаждаясь весенним воздухом.

– Посмотри, Марийка, сколько красивых женщин появилось в Караганде!

– И раньше были, только забыли надолго о том, что они женщины.

– Но вы с Лорой у меня самые красивые! И всегда такими были, – муж смотрел на нее теми же влюбленными глазами, что много лет назад в Куйбышеве. Она положила голову ему на плечо.

– Вот и выросла наша дочь. Теперь можно снова пожить для себя.

– А знаешь, мы так и сделаем! Поехали в отпуск?

– Обязательно! В этом году ты съездишь в санаторий в Палангу, а в следующем… Давай в Грузию? Как тогда, в тридцать пятом, помнишь?

И они увлеченно заговорили о планах на отпуск, вспоминая, как ездили по Военно-Грузинской дороге, любуясь реками и ущельями, от вида которых захватывало дух; как всюду Карла принимали за своего: «Карло наш!» – обнимали его грузины, «Давно из Афин?» – с почтением спрашивал грек-чистильщик обуви; как купались в Черном море, а потом, уже ночью, пили на берегу хванчкару, закусывая остывшими хачапури, испеченными квартирной хозяйкой, и айвой. И с невыносимой остротой захотелось снова испытать то пьянящее ощущение свободы, любви и молодости.

Карл умер внезапно. Гипертонический криз, больница, вроде бы пошел на поправку… кто-то оставил газету на краю его кровати, хотел взять, приподнялся, так и не дотянулся… Никогда еще Мария не испытывала такой жуткой, гнетущей, вселенской тоски, такого неизмеримого горя. Она поняла, что выражение «душа болит» – никакая не метафора, потому что боль эту чувствовала физически. Пожалуй, единственное, что она была способна чувствовать. Голод, сытость, вкус пищи, усталость превратились в какие-то абстрактные понятия. Как он мог? Почему? Как теперь без него? И зачем? 53 года… Разве это возраст? Только жить снова начали! А теперь жить не хочется. Одной не хочется. Лора тоже переносит смерь отца очень тяжело. Но она молодая, и у нее есть Лева…

Через полгода Лора вышла замуж. Свадьбы не устраивали, не до веселья было, просто пошли и расписались. Лева переехал к жене. Мария Васильевна оставила молодых и уехала в Джезгазган – встретиться со старыми друзьями, так хорошо знавшими их с Карлом, так любившими их семью.

Она и правда отогрелась с ними, начала приходить в себя. Перед отъездом, за прощальным ужином, Ольга Николаевна обратилась к подруге с неожиданной просьбой:

– Мария, если Лора родит девочку, пожалуйста, назовите ее в мою честь.

– Ольга Николаевна, дорогая, конечно! Мои молодые будут только рады, они вас так любят и уважают!

– Ну и хорошо…

Лев блестяще защитил диплом и был распределен в Химико-металлургический институт, где сразу же зарекомендовал себя как перспективный талантливый ученый. И начал настаивать на том, чтобы и Лора получила высшее образование. Она без особых трудов в том же году поступила на филологический факультет пединститута. В декабре у них родилась дочь. Разумеется, Ольга.

Оленька, Ольгунок… Эта болезненная кроха наполнила существование Марии Васильевны новым смыслом, а вернее сказать, попросту вернула ее к жизни. Молодая бабушка полностью растворилась в новой любви. Она тем более ощущала свою необходимость, что зять много работал, а дочь училась. Огорчало одно: не дожил Карл, не увидел этого маленького чуда, не погуляют они все вместе, как когда-то по Куйбышеву с Лоринькой…

Разрываться между работой и внучкой не получалось, и она выбрала последнее – ушла на пенсию. В редакции устроили торжественные проводы, подарили часы каслинского литья – Хозяйка Медной горы полулежа, выставив волнующую линию бедра, завлекающе смотрит на Данилу. Расставаться с опытным журналистом, однако, не спешили, Василий Ефимович частенько подкидывал задания, интересные темы, и она с удовольствием за них бралась.

Лев оказался совершенно сумасшедшим мужем и отцом: вставал к дочери по ночам, стирал пеленки и задыхался от нежности и гордости. Однажды смущенно попросил:

– Мария Васильевна, вы посидите в субботу с Оленькой? Мы с ребятами в ресторан собрались.

– Конечно, Левушка, а что за праздник? Чей-то день рождения, юбилей?

– Да так, что-то Лора заскучала…

– Идите, идите, развейтесь. Ты же знаешь, я всегда с удовольствием!

Достойный повод, подумала она с улыбкой. Ну и замечательно! Дай им Бог!

Лора закончила первый курс, у нее начались летние каникулы, а у Левы отпуск, и Мария снова поехала в Джезказган – на 70-летие Ольги Николаевны. Тем более и Зинаида Алексеевна с удовольствием нянчилась с девочкой.

– Ирмочка, принеси-ка шкатулку, ту, мамину, инкрустированную, ты знаешь, – попросила юбилярша. Достала большую старинную серебряную ложку с монограммой и гранатовое ожерелье, протянула подруге:

– Вот, возьми, это моей тезке. Пусть ест с серебра – нужды знать не будет. Гранаты пока пусть Лора носит. А когда Ольге 18 исполнится, ей отдаст. Мне ведь недолго осталось…

Мария Васильевна с трудом подавила стон, готовый вырваться наружу: еще не утихла боль от потери Карла, а впереди новая. Нет! Не думать об этом, всему свое время! Потом… Сейчас с этим не справиться. Она бодренько пообещала приехать и на 90-летие тоже и перевела разговор на другую тему.

Ольги Николаевны не стало через два месяца…

Леве выдали ордер на двухкомнатную хрущевку. Мария предложила сделать родственный обмен («Мне такие хоромы не нужны!») и завершила цепочку однокомнатной квартирой старого типа.

С соседями в основном повезло. Ближе всего сошлись с Елизаветой Ивановной Савиной, жившей этажом выше, женщиной, на голом энтузиазме создавшей в городе пионерский кукольный театр «Буратино», особенностью которого было то, что и артистами-кукловодами, и мастерами-кукольниками были дети. Юрий Иванович, ее муж, интеллигент старой закваски, десять лет провел в лагерях и вышел оттуда совершенным инвалидом, обогатившись туберкулезом и лютой ненавистью к власти. В туалете у него висела картонка, с одной стороны которой был наклеен портрет Сталина, с другой – Мао Цзэдуна. Посещая отхожее место, Юрка, как его называла жена, непременно плевал на одну из сторон, не забывая соблюдать строгую очередность.

Через стенку, слева, жила славная шахтерская семья, в которой росло четверо детей. Но вот что удивительно: никогда не было слышно ни топота, ни криков, ни ругани. Какими такими секретами педагогического мастерства владели Зиночка и Петр Оттович, Мария Васильевна так никогда и не узнала, но к соседям искренне привязалась.

Оленьку часто забирала к себе. И были сказки на ночь, и вкуснейшие десерты, и вся нерастраченная нежность, которую бабушки так часто выплескивают на внуков. Если детка заболевала, немедленно приглашалась соседка, живущая справа – детский врач Любовь Ароновна, приходившая с медом и запасом ласковых слов.

Бабушка и внучка друг друга обожали. Вскоре после того, как Ольгунок начала говорить, она одарила Марию еще одним именем – «бабусенька Маеинька», закрепившимся на ближайшие годы.

Отношения между Лорой и Львом становились тем временем все напряженнее, и это удручало. Ах, Лорка, Лорка… Так и не сумела обуздать своего вздорного нрава!

Все больше мрачнел Лев, все чаще и охотнее уезжал в командировки, благо была возможность – строился Балхашский горно-металлургический комбинат.

Развелись, когда дочери не было и четырех. Сначала было одно желание: наказать жену – за боль, за скандалы, за унижения. Хотелось разменять квартиру, забрать дочь через суд. Но Мария Васильевна уговорила: «Левушка, ребенку мать нужна! И комната со временем потребуется. Будь выше обид, ты ведь не такой!» И он уступил. Окончательно переехал в Балхаш, где вскоре познакомился с очаровательной медсестрой Валей, удивительно женственной и домашней, и женился на ней. Лора такого исхода не ожидала, была уверена, что Лев однолюб, да он и сам об этом не раз говорил. Но мало ли в чем мы уверены… Мария относилась к зятю как к сыну, понимала его, но и дочь жалела.

– Оленька, как мама?

– Мама лежит на полу и кулит, кулит, кулит, – разводила руками внучка, не вполне понимавшая, что произошло.

Старалась поддержать свою конфликтную наследницу, помочь, а с той становилось все сложнее. Лора разработала новую, собственную систему наказаний, если что-то было не по-ее, и орудием мести стала Оля. Во-первых, она была обучена новой фразе – «мой бывший папа». Во-вторых, Лев был отлучен от дочери и очень от этого страдал. Мария Васильевна несколько раз устраивала их встречи и за это также лишилась возможности видеться с любимой внучкой. Это было невыносимо. Кажется, такой звериной тоски она не испытывала даже после смерти Карла. Хотелось рыдать, кричать, выть. Она и выла, выла белугой.

Оле же запрещалось даже смотреть в бабушкину сторону, под страхом наказаний и всяческих запретов.

Спасла работа. Василий Ефимович, дай Бог ему здоровья, позвонил и сказал, что она снова просто позарез нужна в отделе писем, хотя бы на полгода. Уже потом поняла, что редакция обошлась бы, Скоробогатов сделал это для нее.

Иногда наступали лучшие времена. Видимо, когда Лоре требовалась помощь, она «прощала» мать и открывала ей доступ к горячо любимой внучке. И тогда обе наслаждались обществом друг друга. И снова были любимые сказки – из книг и наизусть. История Мухи-Цокотухи Оленьку заинтриговала, и, уже в который раз, бабушка ее перечитывала.

 
И теперь, краса-девица,
На тебе хочу жениться!
 

– Бабусенька-маеинька, а что такое «на тебе хочу жениться»?

– Когда люди очень любят друг друга и хотят быть всегда вместе, они женятся. Поняла?

– Поняла, – важно кивнула Ольга.

В следующий раз она пришла с букетом одуванчиков, протянула их бабушке и выдохнула:

– И тепей, кьяса-девиса, на тебе хочу жениса!

– Какая гадость! Чему ты учишь ребенка?! – вспыхнула Лора.

– Ну о чем ты говоришь! У нее же даже в мыслях нет того, о чем ты подумала! Девочке четыре года!

Но дочь было уже не остановить, и Мария Васильевна оказалась в очередной раз отлучена от воспитательного процесса.

Ранней осенью от щедрот профсоюза тогда уже «Индустриальной Караганды» досталась путевка в дом отдыха в Щучинск. Она, сменившая волжские просторы на голую степь до горизонта, даже не подозревала, что в Казахстане есть места такой красоты. Поездка в Боровое поразила окончательно – совершенно открыточный пейзаж: зеркальная гладь озера, окруженная овеянными легендами скалами и соснами…

Соседкой по комнате была грузная пожилая женщина, тоже недавно овдовевшая и обожавшая поговорить. Очень милая, впрочем, тем паче, что-что, а слушать Мария умела. Они приобрели по берестовому лукошку, ходили по грибы – по ягоды, обменивались кулинарными рецептами и жизненным опытом. Последним – все больше новая приятельница.

– А в девушках-то я, Мария Васильевна, такой хорошенькой пампушкой была, – рассказывала она, – парни так и липли!

– Ну расскажите хоть об одном, Елена Алексеевна, – вежливо поощрила собеседница.

– Так не получится об одном, – кокетливо хихикнула та. – У меня всегда минимум двое было – один официальный, а один про запас. Вот и прицепился как-то один такой – запасной. Сережкой звали. Губастенький, глазастенький, ни кола ни двора. Забавный, правда. А работал – смех сказать! – артистом-кукольником! Я его даже стеснялась. Нет, приглашал он меня, ясное дело, на свои концерты. Ничего, смешно. Но что же это за профессия такая для мужика?! Когда мы вместе в гости шли, я всегда просила его токарем назваться или инженером там – грамотным он больно был, говорил красиво, выразительно так. Но что толку с разговора-то? Вот и мама моя покойная сказала: «Не муж это, дочка, а так, глупость! Тебе с ним жить и детей растить, а не по театрам бегать». А он-то как убивался, когда отказала я ему! Но у меня тогда и Коля уже был. Серьезный, положительный, высокий, красивый. Работал фрезеровщиком, на рабфаке учился – мечта любой советской девушки! За него я и вышла замуж. Ну и прожили жизнь какую-никакую. Попивал, понятно, погуливал, карьеры не сделал, скучно с ним было, денег не хватало вечно – что за зарплата у инженера? Но ведь все так живут, правда?

– Конечно, многие. А что с тем, глазастеньким, стало, вы не знаете? – проснувшийся журналист требовал своего, не терпелось узнать о судьбе отверженного поклонника.

– Знаю, отчего же? – горько усмехнулась Елена Алексеевна. – Весь мир объездил мой Сережка со своими куклами. Да и вы его знаете. Его все теперь знают… Образцов его фамилия. Сергей Владимирович Образцов.

Вот это поворот! Вот это да! Но думалось больше не о роковой ошибке Елены Алексеевны как таковой. Вспоминалось, как сама она выходила замуж за военкора в рваных сапогах. И разве была хоть одна мысль о серьезности – положительности? А лучшего мужа, друга, любовника даже представить не могла.

Ночью пришел Карл.

– Карли, зачем ты так? Ты ведь обещал, что мы всегда будем вместе! Забери меня!

– Не могу, – покачал он головой. – Ты нужна там.

– Да кому, кому я нужна?!

– Нашей внучке.

– Меня к ней не подпускают, – заплакала она. – Мне плохо и одиноко.

– Потерпи, родная, еще не время, – и он исчез.

Она проснулась в слезах, посидела некоторое время на кровати, мирясь с реальностью, умылась и начала собираться за гостинцами для Оленьки.

Удивительное дело, но Лора считала, что круглосуточная группа дочери полезнее, чем общение с бабушкой. Отпуск или командировка особой сложности не представляли – нужно было только договориться с кем-то, чтобы девочку забрали на выходные. Так было и в тот раз, когда Оля заболела свинкой. Растерянная воспитательница позвонила Валентине – Лориной сотруднице, живущей на окраине города, в бараке (именно туда возили ребенка на субботу и воскресенье). Валя испугалась и сказала, что не имеет никакой возможности ухаживать за чужим больным чадом, в конце концов, есть бабушка, которая живет в двух шагах от детского сада, и капризы матери в данной ситуации неуместны. Служба спасения была на месте через несколько минут после звонка, схватила в охапку свое сокровище, привела домой, уложила в постель и напоила чаем с лимоном. Оленька откинулась на подушки, посмотрела печально семитскими глазами и вздохнула:

– Наконец-то я в теплом, уютном доме!

Мария Васильевна чуть не разрыдалась, но вслух сказала:

– Ну и хорошо. А теперь спи. Почитаем немного? Смотри, что я тебе купила, – и достала из шкафа новую книгу с изображенной на обложке избушкой, под окном которой явно подслушивал некто в короне и богатой шубе. Внучка оживилась:

– Давай!

К моменту выздоровления все сказки были прочитаны. Мертвая царевна, князь Гвидон, Царевна-Лебедь и Руслан с Людмилой уверенно лидировали, стервозная Шамаханская царица вызвала неприязнь, и даже глупость сластолюбивого Дадона ее не оправдывала. Оля прижала томик к животу и тихо, очень серьезно и даже строго произнесла:

– Бабушка, даже если я буду очень-очень просить принести эту книжку в садик, никогда этого не делай! Она теперь моя самая любимая!

– А «Каштанку»? – улыбнулась Мария Васильевна. Девочка задумалась.

– «Каштанку» можно! У меня еще одна есть.

Близился первый класс, а Ольгунок упорно не желала выговаривать букву «эр». Маман в очередной раз смягчилась, и на бабушку была возложена почетная обязанность водить ребенка к логопеду. Бились долго, перепробовали все возможные упражнения – не то чтобы света в конце туннеля, даже искорки не наблюдалось.

К родственникам в Петрозаводск она уезжала, потеряв всякую надежду и, в общем-то, почти смирившись. Может, это какие-то артикуляционные особенности? В конце концов, у девочки еврейские корни, а у этого народа грассирующий «р» не редкость. Но внучке строго-настрого велела заниматься.

Вернувшись, первым делом побежала в садик.

Оленька бежала через вестибюль, уже раскинув руки для объятий, и радостно кричала:

– Мур-р-р-р-р-р-р! Мур-р-р-р-р-р-р-р! Мур-р-р-р-р-р! Бабушка, ты слышишь? Слышишь?! Мур-р-р-р-р-р-р-р!

Как же счастлива, как горда ее любимая девочка! Как хочет ее порадовать!

– Котик мой, зайчик мой любимый, лучик мой! «Эр»! Мы научились говорить «эр»!

За месяц до школы отношения с дочерью окончательно испортились, и на встречи бабушки и внучки было наложено суровое вето. Решение было окончательным и обжалованию не подлежало.

Бывая в командировках, обязательно забегал Лева. Расспрашивал о житье-бытье, об Оленьке, которую ему приходилось видеть тоже тайком и урывками; с восторгом рассказывал о жене (Мария Васильевна, я не вижу, когда она моет полы и готовит! Просто в доме всегда все есть и чисто! В гости собираемся – достала из шифоньера какой-то кусок ткани и за два часа сострочила себе моднейшее платье!), о приемном сыне (такой воспитанный мальчик, такой умница, помощник!), о маленькой дочери (это такое чудо!), о блестяще защищенной кандидатской, о ежегодных поездках с семьей к морю… Эх, Лора, Лора, какого мужа ты потеряла!

Подарки Мария Васильевна наловчилась передавать через Левиных сестер или Зинаиду Алексеевну, через общих друзей и соседей. И пусть не знает, от кого, зато радость у ребенка будет. Когда Оля оказывалась в больнице или санатории, обязательно находились врачи и медсестры, готовые «угостить» ребенка передачей от бабушки. А Лора была крепка как кремень – мы бедные, но гордые.

И лишь у главврача санатория «Березка» Эльзы Андреевны, не побоявшейся Лориного гнева, достало терпения и мудрости провести с двенадцатилетней Ольгой разъяснительную беседу и настоять на том, чтобы та поздравила бабушку с 8 Марта. Как же она суетилась, когда жарила столь любимые ее лучиком куриные ножки, пекла свой фирменный нежнейший бисквит, украшала его шоколадным кремом и – для полного деткиного счастья – положила в сумку коробку «Птичьего молока», конфет, в Олином понимании равных не имеющих.

И снова они были вместе, на сей раз в обстановке строжайшей секретности.

Муха-Цокотуха и любимые сказки Пушкина возрастную актуальность утратили, но в скромной домашней библиотеке были Цвейг и Мериме, кое-что из ЖЗЛ, двухтомник мастеров французской новеллы XIX века, О. Генри. Заинтересовать Мария Васильевна умела гениально: обходясь без примитивного «прочтешь-узнаешь», она вкратце излагала содержание, но так, чтобы возникло непреодолимое желание прочитать. И Ольга погрузилась в запойное постижение европейской литературы. Справедливости ради надо отметить, что читала она всегда, с первого класса. У Лоры осталась богатейшая библиотека отца, у Меклеров, уже живших в Алма-Ате, от книг ломились 5 книжных шкафов и кладовка. В детской библиотеке имени Абая (о, это еще одно великолепное карагандинское здание, слева от Дворца горняков, с крышей, украшенной восхитительными зубцами!) Оля тоже паслась постоянно. Но прежнее чтение было довольно бессистемным, теперь же бабушка ненавязчиво, но умело взялась за формирование вкусов подрастающего поколения.

А еще она настойчиво учила пользоваться справочной литературой. Просто перестала отвечать на вопросы, ответы на которые можно было найти в энциклопедическом словаре. Когда Ольга в очередной раз открыла один из томов и обнаружила отсутствие нескольких страниц, она пришла в ужас:

– Бабуль, здесь страницы вырваны! Кому ты давала словарь?!

– Никому, – спокойно ответила она. – Это я сама. И не вырвала, а вырезала бритвой.

– Ты?!

– Я. Все три страницы, посвященные Сталину. Я не хочу, чтобы это было в моем доме, – и впервые рассказала девочке о телячьих вагонах и марганцевом руднике.

Она как раз ждала внучку, на каникулах остававшуюся абсолютно беспастушной, готовила обед, когда раздался грохот – в прихожей рухнуло зеркало. Господи, благослови! Собрала осколки, все вымела, вымыла. Голодная Ольга, притащившая по обыкновению подружку, даже не заметила перемен в интерьере. А на следующий день позвонила старая знакомая, работающая в ХМИ (Химико-металлургическом институте АН Казахстана):

– Мария Васильевна, Лева погиб. Автокатастрофа. Лора с Олей поехали в Балхаш на похороны. ХМИ закрыт – все там, его ведь так любили… Ужасно, ужасно! 37 лет, два месяца до защиты докторской! Наши и кандидатскую-то в эти годы не защищают!

Вот и не верь в приметы…

Оля стояла на пороге, враз повзрослевшая, с застывшей в глазах болью. Она-то думала, что еще три года – и в кармане будет паспорт, и можно будет спокойно ездить к папе и тете Вале, и познакомиться наконец-то с младшей сестренкой Витой. Говорят, они похожи… А с Игорем – сыном тети Вали – у них с первой же встречи, когда оба еще в садик ходили, отношения сложились. Тогда папа просто украл ее, можно сказать. Как же здорово было! Им купили одинаковые спасательные круги для купания в Балхаше, мама Валя сшила одинаковые пилотки и вышила на них кораблики (Игорю красный, а ей желтый) и все наказывала сыну: «Игорь, Оля – твоя сестренка, в обиду ее не давай!». А еще ездили на катере к бабушке, маме тети Вали. Вот так, оказывается, может быть и три бабушки! А теперь – все… Они больше никогда не встретятся. Она смотрела на Марию Васильевну, будто ожидая, что та сейчас разубедит ее в реальности этих последних дней. Бабушка прижала внучку к себе и разрыдалась: