Текст книги "Змеи. Гнев божий"

· 6 ·
Жена без мужа – всего хуже

Февраль, 2011

Автобус опаздывает на полчаса. В обычное время это всего лишь маленькое неудобство, но в минус двадцать три – такое себе удовольствие. Особенно не везет тем, кто одевается не по погоде, а по моде. Капроновые колготки вместо шерстяных рейтузов, пальто вместо пуховика, вместо шапки – невидимый знак «ДУРА» мигающим шрифтом. Вера как раз из их числа.

Ног она не чувствует давно, но может, это и к лучшему: не чувствовать ничего – гораздо лучше, чем чувствовать холод. Слава богу, хоть перчатки не забыла, а то «Скорая» бы за ней уже выехала. Или снять-таки перчатки? Лучше «Скорая», чем ждать автобуса.

В Дроздовке жить, в общем-то, неплохо. Свежий воздух, свой огород, Москва вроде бы недалеко. Но вот в такие моменты кажется, что они не просто отрезаны от цивилизованного мира – отпилены, заброшены на необитаемый остров и вот уже третью неделю ждут спасательный вертолет.

Кто-то из стоящих на остановке чертыхается, пытаясь, по всей видимости, набрать такси. У Веры нет лишних денег, чтобы доехать до станции на машине, поэтому она просто плотнее сжимает зубы и продолжает гипнотизировать линию горизонта. Еще и сумка, как назло, тяжелее обычного, потому что молодой начальник взвалил на нее всю бумажную работу. В конце концов, она ведь не младший юрист, а всего лишь секретарша без высшего образования.

Когда автобус наконец подъезжает к остановке, то у ждущих вырывается смешанный вздох облегчения и разочарования, потому что вроде как одни муки закончились, но начинаются совсем другие. Шпротам в консервной банке и то просторней, чем пассажирам в рейсовом автобусе номер двести один.

С боем заплатив за проезд, Вера всем телом прижимается к поручню, будто старается вживиться в него, стать с ним единым целым, потому что если в этой ситуации останешься человеком, то довольно быстро будешь раздавлен.

По другую сторону поручня на Веру дышит крупный мужчина. Он не толстый, и пахнет от него довольно приятно, но в целом его размеры скорее пугают, нежели успокаивают. Его черная пуховая куртка расстегнута на груди; под ней – простая белая футболка, от одного взгляда на которую становится холодно.

– Замерзли?

Вера сначала не понимает, что это к ней обращаются. Поднимает голову, рассеянно оглядывается и затем переспрашивает:

– Простите?

Мужчина сочувственно поджимает губы.

– Я говорю, замерзли?

«Он познакомиться, что ли, хочет?» – думает Вера, но предположение тут же кажется смешным. Ну какой здравомыслящий мужик подкатит к барышне с красным, как свекла, носом и, к тому же, без шапки?

– Не-е-ет, – неестественно бодро отвечает Вера, так, что сразу становится понятно: она очередная жертва фальшивых обещаний самому себе. «Хватит ли нам дожить до зарплаты?» – «Да-а-а!» – «Толстые ли мы для этого купальника?» – «Не-е-ет!» – «Выдаст ли босс премию в этом месяце?» – «Непременно!»

– Если что, у меня есть шарф.

Словно фокусник, незнакомец проворно залезает в полупустой рюкзак и выуживает оттуда вязаный шарф, но, замечает сразу Вера, не ручной вязки, а магазинный. Это дает определенную надежду.

– Спасибо большое.

В плотной толпе вытянуть руки больше, чем на три сантиметра, является трюком опасным для жизни, поэтому Вера терпит поражение, даже не коснувшись шарфа.

– Сейчас, подождите. – Мужчина чуть наклоняется вперед и аккуратно, будто ребенку, повязывает шерстяное изделие Вере на шею. Разве что бант не соорудил.

Смущенная Вера красная уже не от мороза, а от смущения, потому что в салоне внезапно становится очень жарко, и даже шарф уже как-то не нужен, но говорить об этом немного стеснительно.

На долю секунды их взгляды пересекаются, и Вера тонет в этих теплых глазах. Романтичным внезапно становится все: переполненный автобус, где каждый вдох отзывается болью в грудной клетке, тяжелая сумка и даже холод, как говорит Катька, собачий. Каждая кочка на никогда не ремонтированной дороге будто подталкивает двух незнакомцев друг к другу все ближе и ближе.

К концу пути Вера с ужасом и одновременным наслаждением осознает, что прижата к мужчине ближе, чем того требует кодекс автобусного этикета, даже с учетом того, что полуразвалившийся «Икарус» сейчас вмещает в себя пассажиров как минимум в два раза больше положенного.

От тела владельца шарфа идет тепло, прямо как от печки. Вера вспоминает жар от только что раскочегаренной голландки; как зимними вечерами приятно ложиться недалеко от горячего кирпичного бока и засыпать в состоянии абсолютного счастья.

Сама не зная почему, Вера шепчет:

– Простите.

Они вместе выходят из автобуса практически последними. На свободе не так хорошо, как казалось до этого. Здоровяк даже подает Вере руку, когда она пытается спуститься по высоким ступенькам. Если до этого он согрел ее замерзшее тело, то сейчас растопил самое сердце.

– Вы в Москву? – интересуется новый знакомый, и Вера утвердительно кивает.

Потом она, конечно же, забывает вернуть ему шарф, но не забывает оставить свой номер. Через два дня они встречаются снова, каждый – заранее в предвкушении продолжения. Между ними нет игр и недомолвок, оба знают, что могут довериться друг другу, даже несмотря на то что познакомились буквально несколько дней назад. По крайней мере, Вера так думает.

– Слушай, – говорит Вера, когда они сидят в «Старбаксе» за деревянной стойкой на высоких стульях, – понимаю, сейчас как-то уже неловко спрашивать, но лучше поздно, чем никогда.

Мужчина читает игру в ее глазах, расплывается в улыбке и выпрямляется, готовый к фальшивой схватке.

– Так, я весь твой.

Ей нравится в нем все. Она и подумать не может, что когда-нибудь встретит кого-то, кому сможет раскрыться так, как сделала это однажды. И пусть тогда казалось, что ничто уже не залечит эти раны, время вылепило из нее совсем другого человека, который, оказывается, готов к переменам.

– Как тебя зовут? – на выдохе спрашивает Вера и губами касается краешка пластикового стаканчика, но не отпивает, замерев в ожидании.

– Соловка. Меня зовут Соловка.

Вере нравится это имя, как пришлось бы по вкусу любое другое. Влюбленные вообще часто думают, что их объект обожания словно подстраивается под их самые необычные предпочтения, тогда как на самом деле их единственное предпочтение – быть любимым в ответ.

Пальцы их быстро сплетаются в морской узел. Ведомая иллюзиями и гормонами, Вера неотрывно смотрит в глаза этому большому доброму великану, которого еще совсем недавно для нее не существовало.

– Если уж мы пошли по строчкам из паспорта… – Соловка щурится от холодного февральского солнца —…сколько тебе лет?

– А тебе?

– Думаю, немного больше, чем тебе.

И оба лгут, называя цифры, которые могли бы назвать, если бы были теми, кем так отчаянно хотели казаться.

Сентябрь, 2018

Глеб смотрит в зеркало, потом на часы, потом в окно, потом снова в зеркало. Из отражения на него глядит взъерошенный мужчина примерно лет сорока, в плохо выглаженной рубашке, зато идеально сидящих брюках. Отсутствие щетины и небесно-голубые глаза сбавляют еще несколько лет, а легкая лопоухость так и вовсе придает что-то мальчишеское.

У самого ботинка извивается мелкая черная змейка, на которую так и хочется наступить и давить-давить, пока та не издохнет. Только вот сейчас Глеб уже знает, насколько это глупо и бесполезно, ведь она как лернейская гидра: отрубишь голову – и на ее месте вырастет легион новых.

Ученики уже приехали в школу несколько дней назад и заселились в отдельное общежитие в трехэтажном здании по другую сторону от учебного корпуса. На кого-то Глеб натыкался случайно, за другими подглядывал осознанно, и с каждым днем неконтролируемая тревога все росла и росла, а заглушить ее можно было только бутылкой.

Сегодня он трезвый. Не в самом лучшем виде, но, по крайней мере, если и опозорится, то по собственной глупости, а не из-за того, что его телом завладел спиртовой демон.

В первый учебный день необходимо провести что-то наподобие инструктажа, так что волноваться, по идее, не о чем.

– Ну что, готов? – В дверях появляется Зефир, его новый знакомый. Паренек так беззаботно улыбается, что Глеб начинает думать, что все сегодня отправляются в парк аттракционов и только он один – на работу.

Рената ушла в сельскую школу еще час назад. Перед уходом она клюнула его в щеку и сочувственно потрепала по плечу. Даже четырнадцатилетняя девочка понимает, как несладко будет такому социофобу, как Глеб, в окружении малолетних хулиганов.

– Нет, – честно отвечает Глеб и в очередной раз тянет себя за воротник, будто более приличный внешний вид поможет ему завоевать доверие детей.

– Взбодрись, приятель! – Зефир хлопает его по плечу. – Все в одной лодке.

– Значит, и тонуть будем вместе, – бормочет Глеб себе под нос.

Уже в классе, стоя перед двумя десятками ротозеров, он первым делом хочет выскочить в коридор и сблевать в мусорное ведро, но такого прогиба детвора ему не простит. Самую малость помариновавшись в тишине, он выводит на доске: «Серпентов Глеб Дмитриевич».

Поворачивается к классу и видит, что все до единого послушно копируют написанное в тетрадь. Может, это вовсе не так сложно, как ему казалось.

– Я буду вести у вас адаптацию к реальному миру, – объявляет Глеб, и с каждым словом его голос обретает всю большую силу. – Ну, и заниматься теми вопросами, которыми обычно занимаются классные руководители. Вы можете обращаться ко мне по любым вопросам, личным или учебным. – Сглатывает. – Понятно?

Конечно же, в любом классе есть девочка за первой партой, которая обязательно поднимет руку, чтобы задать бессмысленный вопрос.

– А вы бог?

– С чего это я должен вам докладывать? – опешил Глеб.

У девочки две косички, но такое недетское лицо, будто она решила для забавы поменяться физиономиями с сорокалетней бухгалтершей. Над верхней губой чуть темнеет отнюдь не девичий пушок, но это удивительным образом не влияет на девичью самооценку. Как Глеб и ожидал, она смотрит на него так, будто он не достоин быть здесь.

– Я не совсем человек. Вас это устроит?

Сам удивляется, как складно отвечает, и едва удерживается от победоносной улыбки. Он еще утрет носы этим маленьким засранцам, сварожьим бастардам.

– Так вы тоже полукровка?

Все присутствующие здесь ученики – смешанной крови. Вполне возможно, человеческие мордашки и обычная школьная форма с нашивкой «ФИБИ» на пиджачках обманут простых обывателей, но Глебу не нужно постоянно напоминать себе, что перед ним все те же змеи, готовые броситься на него в любую минуту.

– Можно и так сказать. Еще вопросы?

Другая рука взмывает в воздух. На этот раз вопрос задает круглолицый мальчишка, чуть старше Ренаты, с таким количеством родинок на лице, что, кажется, они вот-вот его поглотят и превратят во вполне симпатичного мулата.

– А кто вас учил приспосабливаться к миру?

Глеб хочет рассказать им про мать. Он правда хочет. Потому что у нее теплые руки и смешинки в черных глазах; она делала все, чтобы он не чувствовал себя лишним, чужим и ненужным. То, что у нее это получалось не до конца, не так уж важно.

Он хочет поведать им про то, как она находила его, спрятавшегося за креслом, дрожащего от страха, сжимала лицо в своих нежных ладонях, прижималась к его лбу своим и шептала: «Они ненастоящие, сын мой. Они все – в твоем воображении».

Только вот рассказывать о таком группе подростков все равно что признаться, что как раз в их возрасте мочился в штаны.

– Глеб Дмитриевич? – Кто-то из первого ряда обеспокоен затянувшейся паузой.

– Да-да, простите. – Глеб устало потирает кулаком левый глаз. – У меня тоже был… кгхм… свой учитель. Что-нибудь еще?

Десятиклассники молчат. Удивительно, он ведь все предыдущие дни фантазировал, как его начнут гнобить за то, что неуверенно держится или что не умеет изрыгать пламя. Но те, кто должен был оказаться неуравновешенными подростками, больше похожи на смиренных послушников далай-ламы.

Пауза вновь затягивается, воздух становится гуще, дышать сложнее.

– Давайте сделаем так, – командует Глеб, – каждый по очереди встанет и представится. Расскажете о своих способностях, увлечениях, о чем хотите… В общем, начинаем.

Он репетировал эту речь тысячу раз, но реальность все равно нервная и неловкая. Ситуацию не спасает даже обстановка, будто сошедшая со страниц журнала про интерьер: всюду стекло и металл, пастельные цвета, никаких парт – вместо них пять рядов сплошных столов, как в университетах, только не из ДСП, а из настоящего дерева.

Первой со своего места вскакивает девочка с косичками.

– Кристина Ягушева. Мой отец – Числобог, хранитель времени, но, пожалуйста, не просите меня что-нибудь ему передать. В общем, – Кристина достает из-за ворота рубашки крупный золотой медальон, – эта штука называется круголет, и я, можно сказать, являюсь его хранительницей.

– А что он делает? – интересуется Глеб, вполне искренне.

Кристина пожимает плечами:

– Показывает числа. У каждого числа свое значение и свой смысл. Я не могу управлять круголетом, но расшифровывать цифры с него могу.

– И что твой круголет показывает прямо сейчас?

Девочка бережно раскрывает медальон, какое-то время всматривается в изображение, но затем ее лицо светлеет.

– Ноль.

– Что же это значит?

– Ну, ноль – это хаос, – разводит руками Кристина. – Значит, вы идете неверной дорогой. Может относиться к чему угодно: что вас сегодня собьет машина или что вам пора бросить курить…

– Спасибо, Кристина. Можешь садиться. Мы с вами поближе познакомимся, когда будет чуть больше времени, а пока давайте остановимся на краткой презентации. Вас много, а время, как Кристина прекрасно знает, остановить невозможно, даже если очень сильно молить об этом отца.

Другие дети умудряются удивить готового практически ко всему Глеба. Сынишка Хорса, бога солнца, наглядно демонстрирует всему классу, как ловко управляется с электричеством. Искусственное солнышко в мгновение ока вспыхивает в лампочках и тут же гаснет по желанию своего повелителя.

Или Яша Цаплин – сын Матери Сырой Земли, сводный брат Кощея. В помещении показывать свою силу не может, но одни рассказы о том, как он способен одним движением руки перевернуть землю на десятки метров вокруг, внушают трепет.

Эти дети не просто особенные, как Глеб думал до этого. Они уникальные. В их руках такие силы, о которых некоторые не-люди могут только мечтать. И в то же время в них сохраняется невероятно много человечного: чувства, эмоции и, наконец, абсолютная свобода от воли своих необычных родителей. Те не участвуют в их воспитании, не ограничивают правилами и наказами. Они просто делают вид, что этих детей не существует, и возможно, в каком-то смысле так даже лучше для всех.

К концу урока Глеб почти запоминает всех по имени, но это бесполезно, потому что следом его ждут семиклассники и девятиклассники, после которых лица в голове окончательно перемешиваются с именами и после рабочего дня тонут в граненом стакане с вином.

– Я знаешь чего не понимаю? – спрашивает Глеб у Зефира вечером, после ужина в общей столовой.

Он с молодым преподавателем сидит у него в комнате, на полу, как и в первый день их знакомства, и они пьют дешевое вино с бледной этикеткой.

– Ммм?.. – Зефир никак не может оторваться от своего стакана.

Глеб расслабленно прислонился к кровати, стянул с себя ненавистную рубашку и пытается представить, что лежит в джакузи. Глаза томно прикрыты; даже вино он пока не пьет – наслаждается тонким ароматом напитка, который, вполне возможно, молдаване в подвале разбавили водопроводной водой.

– Почему они не могут ходить в обычную школу, с другими детьми? Зачем им этот пансион с такими же полумонстрами, как они сами? С виду вполне себе смышленые ребята.

– Ну ты даешь, – фыркает Зефир, – а еще адаптацию преподаешь. Как тебя такого сюда вообще взя…

Осознав, что болтает что-то не то, географ умолкает на полуслове, но Глеб вроде бы не замечает справедливого упрека или же полностью с ним согласен.

Зефир терпеливо объясняет:

– С виду-то они почти все нормальные, только понятие нормальности, Глебушка, у каждого свое. Для кого-то иметь копытца вместо ног и видеть вещие сны – нормально, для других это – у-у-у! мистика! потусторонние силы! На самом же деле мы с тобой прекрасно понимаем, что масло с водой, как ни старайся, до конца не смешаешь. Вот ты – наполовину человек? – К счастью, он это не утверждает – спрашивает.

Глеб кивает.

– А я – полностью не-человек, – продолжает значительно повеселевший Зефир, – но по факту получается, что находимся в одинаковом положении. Чужие среди своих, свои среди чужих.

– Ты давно не был… там?.. – Глеб не знает, как правильно спросить.

– В Беловодье? Не, я не тамошний. К родичам иногда залетаю, но это бывает раз в пять сотен лет. Я был рожден, чтобы жить среди людей, в физическом облике или бестелесном. Сейчас вот захотелось, так сказать, стать поближе к народу.

Видел Глеб сегодня, насколько этот малец «близок к народу». В столовке он сел рядом с Глебом, у самой стенки, и шарахался от любого звука. Когда бежавший мимо ребенок чуть было не задел его сумкой, учитель географии едва не подавился ложкой от страха, но быстро взял себя в руки, когда осознал, что ему ничего не угрожает.

Обычно алкоголь располагает Глеба к самосожалению, а не разговорам, но в этот вечер ему впервые хочется поделиться своей историей с тем, кто его понимает.

– А я помню только мать. Она умерла в том году, сердце слабое, – торопливо добавляет он, видя, что собеседник пытается задать вопрос. – Про отца никогда не говорила, но там с самого начала было ясно, что он не обычный урод, сбежавший от своей жены. Ну а братец у меня вполне среднестатистический. Живет нормальной жизнью, у него своя адвокатская контора.

– А что с девчонкой?

– Ренатка? – Глеб хмурится. – Да там ничего интересного.

Смотрит в сторону Зефира и понимает, что того окончательно унесло в страну неги и удовольствий. Пепельные кудри разметались по сиденью стула, к которому он прислоняется, сидя на полу; веки опущены, на приоткрытых губах застыл молчаливый стон наслаждения.

– Она мне нравится, – наконец выдыхает Зефир, и Глеб замирает с недонесенным до рта стаканом.

– Чего-о? Ты вообще знаешь, сколько девчонке лет? И вообще…

– Остынь-остынь, не кипятись, – смеется блондин. – Я не в этом смысле. Говорю, хорошая девчонка. Что-то в ней есть особенное, понимаешь? Ничего сверхчеловеческого, и в то же время в тот самый обычный социум она тоже не вписывается. Тебе так не кажется?

– Из-за того, кто я?

– Из-за того, кто ты.

Так всегда. Слово за слово, сплетни, обсуждения, и вино непременно приводит тебя к самому личному, потаенному, тому, что ты прятал у себя под кожей много лет, оберегая, будто сокровище, тогда как на самом деле это всего лишь мгла. В этом, собственно, и прелесть плохих воспоминаний: с каждым последующим предыдущие превращаются просто в прошлое, которое нельзя ни изменить, ни даже потрогать.

До этого он никому постороннему не рассказывал про змей, но сейчас секрет близок к тому, чтобы сорваться с языка, как никогда раньше. Еще чуть-чуть – и он спрыгнет прямиком в объятья этого привлекательного малознакомого не-человека.

В тот момент, когда Глеб уже раскрывает рот, чтобы поведать свою страшную тайну, кораллового цвета змейка с черным ободком на шее сигает прямо на него, раскрыв практически беззубый рот с двумя тоненькими, как иголочки, клыками. Глеб лениво отмахивается.

– Чего такое? – Зефир недостаточно пьян, чтобы полностью забыть о присутствии товарища, но недостаточно трезв, чтобы здраво оценить происходящее.

Глеб кривится и залпом выпивает все оставшееся в стакане вино.

– Ничего, – нечетко отвечает он, потому что язык припух и, кажется, занимает всю полость рта. – Слушай, у тебя, это, сигаретки не найдется?

Зефир мотает головой.

– Не-а. Я не курю: для легких вредно. – И поднимает свою емкость с алкоголем в немом тосте.

Только вот Глебу недостаточно просто напиться. Остатками сознания он костерит себя на чем свет стоит, что не догадался заранее купить новый блок. Ренатка утверждает, что он курит как паровоз, но она, скорее всего, не подозревает, что при ней он тянется к пачке, только когда совсем хреново, а как только она убегает в школу или уходит к себе в комнату, так вообще срастается с сигаретой, будто она – обязательное продолжение его тела.

С трудом встает, онемевшими ногами шаркает в сторону вешалки и практически вслепую исследует карманы куртки, когда и так знает, что не найдет там того, что ищет. Вместо этого – пара ребристых монет и какая-то бумажка, скорее всего, чек.

С губ срывается крепкое словцо, затем – еще одно. Придется на ночь глядя тащиться в деревню, по пути попав под обстрел сидящего на лавках старичья. Пускай в городе людей больше, но зато здесь тебя каждая псина в лицо знает, и под знакомыми взглядами Глеб никак не может насладиться одиночеством.

– Я скоро, – бормочет Глеб, но, судя по сопению, Зефира уже не волнует наличие компании.

Глеб думает, что захватил куртку, но только когда на улице колючий сентябрьский ветер бьет его в лицо, понимает, что забыл. В заднем кармане джинсов обнаруживает пару смятых соток и удовлетворенно запихивает их обратно. Хорошо, что у детей комендантский час – им не то что за ворота, из корпуса уже не выйти, поэтому своего пьяного учителя они увидят только если из окна; они не из тех, кто по ночам пялится в темноту, потому что лучше всех знают, что в ответ тьма может больно ухватить за мягкое место.

Дорога до ворот кажется бесконечной, и минут через пятнадцать Глеб осознает, что все это время наматывал круги вокруг общежития. Стукнув себя по лбу, он выходит на мощеную дорожку мимо искусственного прудика и устремляется в ночь. Алкоголь наконец завладевает разумом, и Глеб даже начинает насвистывать мелодию из «Приключений Шурика», будто в такой час и в таком окружении действительно место настоящим приключениям.

У самого здания школы он натыкается на кого-то живого, кто тут же вскрикивает и отпрыгивает в сторону.

– Да как вы!.. А, это вы, Глеб Дмитриевич?

Говорят, что любая женщина становится красивой после трех бокалов. Может быть, именно поэтому, а может, еще в сочетании с темнотой Вера выглядит как сошедшая с небес богиня. Блестящие в темноте глаза, полураскрытые губы, выбившаяся из прически прядь темных волос… На краткий миг Глеб забывает свою ненависть к людям и чувствует в себе странную потребность полететь на этот огонек, совсем как заблудший мотылек.

– Что вы здесь так поздно делаете? – продолжает щебетать девушка, не дожидаясь ответа. – Завтра рано вставать. Давайте-давайте…

Она по-матерински разворачивает его в обратном направлении и мягко, но уверенно толкает в спину, заставляя таким образом пройти несколько шагов.

– Постойте. – Глеб на секунду приходит в себя и разворачивается к ассистентке директора лицом. – Мне нужно в деревню. Кое-что купить. – А затем, видя по лицу девушки, что она наверняка представила себе ящик водки, добавляет: – Сигареты.

Но от этого не легче. Вряд ли от него прям таки разит спиртом, но за трезвого он сейчас может сойти разве что в кромешной темноте. Желтый мягкий свет с крыльца же наверняка высвечивает перед Верой все его недостатки: трусость и бесхребетность, которые когда-то и заставили прятаться от живых людей.

По лицу девушки видно, что в ней борются воспитание и отвращение к стойкому аромату спирта, исходящему от Глеба. Поэтому он сам приходит к ней на помощь:

– Вера, вы, давайте, идите. Я вас буду только тормозить. Я чего вышел, так, свежим воздухом подышать.

Человек бы не услышал этот микроскопический выдох облегчения, но Глеб-то не человек. Они обмениваются искренними улыбками, и Вера – цок-цок каблучками – устремляется к выходу. Достаточно быстро, чтобы оторваться от Глеба, но недостаточно, чтобы это выглядело как побег.

Когда оба выходят на проселочную дорогу, Глеб держится от Веры на расстоянии, но сам не может понять, почему, как ни пытается, не может глаз оторвать от ее спины в сером пиджаке. Наверное, это все вино.

Через несколько домов понимает: не вино. Под полы свитера забирается ночной ветер вперемешку с дурным предчувствием. Зрение обостряется, челюсть невольно сжимается, да так крепко, что скрежещут зубы.

«Цок-цок» туфель на низком каблучке становится все чаще, пока девушка наконец не переходит на бег. Пусть она не чувствует того же, что чувствует Глеб, но есть в каждой человеческой женщине ребро не Адама – черта, – оно и называется интуицией.

Клыки, когти, горящие голодом в темноте глаза, – всего этого достаточно, чтобы Глеб, не раздумывая ни секунды, ринулся вперед и, в мгновение ока нагнав нападавшего, быстро нащупал под шерстью шейные позвонки. Одно резкое движение – и ответом на невысказанный вопрос служит лишь короткий животный визг.

Вера не сразу понимает, что опасность позади. Останавливается, поворачивается. Глаза широко раскрыты, к груди прижимает полную бумаг сумку.

– Зря это вы, Вера, в такое время одна без сопровождения ходите, – тяжело дыша, улыбается Глеб.

Здоровенная туша без сопротивления оседает на землю и устилается пушистым ковром у самых ног смелого охотника.

– Это что, в-волк?

И Вера делает то, что Глеб сейчас меньше всего от нее ожидает: смеется.