Текст книги "Сто двадцать третья, на выезд!"

Упал на штыри, не дышит

После серии просто ерундовых вызовов прикатили на подстанцию, где я, глотнув кофе, попыталась хоть чуть проснуться.

Навигатор проорал вызов таким мерзким звуком, что мои мозги свернулись в трубочку.

Смотрю повод к вызову: «Травма головы, кровотечение». Возраст написано 20 и все, а чего 20 непонятно. Скорее всего лет 20. В примечании такая вот надпись: «Упал на штыри, НЕ ДЫШИТ». Вызов на квартиру. Пока иду в диспетчерскую, думаю, что, наверное, строитель в квартире что-то там ремонтировал и упал на какой-нибудь штырь, головой пронзил и все – не дышит. Вот такая картина представлялась взору. Ну где и как еще можно в квартире напороться головой на штырь?

Беру карту, тут доктор нарисовался, интересуется что там. Говорю, что парень, видать, головой на штырь упал и не дышит. Пожали плечами, схватили в охапку водителя и пошли все вместе в гараж.

И вот тут я прочитала карту внимательно и охнула…

В карте (не в навигаторе, а именно в карте) значилось такое: возраст «ребенок 20 дней». То есть все вот это – «травма головы, кровотечение, упал на штыри, не дышит» – все это ребенок 20 ДНЕЙ! Доктор охнул вместе со мной, водитель, помянув мать, вогнал тапку в пол, и мы полетели.

Мы летели так, как никогда еще не летали. Я даже и не знала, что наша газель на такое способна и что наш хороший и спокойный водитель может так водить – он просто летел, не касаясь земли, он сделал всех на проспекте, да и сам проспект перекрутил вверх тормашками и выехал там, где никто еще не выезжал. Он орал так, что все глохли и офигевали на дороге, и расступались, расходились. МЫ ЛЕТЕЛИ! И это было страшно до дрожи, а еще более был страшен повод к вызову и то, что нам, вероятно, предстояло увидеть, сделать и сказать.

Мозги компостировало только одно – «возраст 20 дней» и тельце детеныша, пронзенное какими-то штырями. И все. ВСЕ. Ведь это реально смерть. А это дите. И надо будет реанимировать даже мертвое дите, даже со штырями в теле. И как все это делать? А как быть с этими штырями? Спасатели уже едут, что бы снять ребенка со штырей или как нам реанимировать-то?

И еще – чем нам реанимировать? Пока летели по проспекту, я носилась по салону и доставала все, что есть у нас в машине для реанимации новорожденного. Перерыла всю реанимационную сумку – у нас нет трубок для интубации новорожденных. И что делать? Ну нет таких вот маленьких трубок. Есть детские, но для возраста от трех лет. Что делать-то? И у ларингоскопа клинков нет маленьких. Это же 20 дней! 20! Это, считай, еще зародыш какой-то…

Орем, вопим сиреной, едем, думаем, к чему приедем. Навигатор орет – там старший врач хочет знать, что у нас и как, и что бы отчитались обо всем. Понятно, такой повод, что аж муторно…

Подъезжаем уже к дому, осталось проехать во дворы и мы на месте. Дорогу преграждает грузовая машина, гаишники и какая-то легковушка. Они, видите ли, поцеловались аккурат у въезда во дворы, к ряду домов, один из которых наш. Мы орем сиреной. Гаишник выскакивает из своей машины и перекрещивает руки, давая понять, что проезд закрыт. Но вот беда, другого проезда во дворы нет. Только этот и он перекрыт поцеловавшимися машинками. Выскакивает мой доктор, орет на гаишника, что там на вызове ребенок умирает и что бы убирались все с нашей дороги. Орем, вопим сиреной. Гаишник офигел. Я, честно сказать, тоже. Даже подумала, что доктор сейчас попрет драться с гаишником и сам раздвигать машинки, что бы нам проехать.

Вижу, что сзади нас прижимает еще скорая и на ней надпись «Детская». Ухх… От сердца отлегло. У них есть все. И трубки, и кювезы, и все-все для детей любого возраста. Они спецы, и они едут на этот же вызов. Слава богу!!!

Офигевающий гаишник приказал машинкам освободить проезд, уж не знаю, составили они там схему или нет, но все освободили нам проезд без слов. Мы ринулись во дворы. Синхронно со спецами остановились у подъезда, вытащили свои сумки, бегом в подъезд. Время прибытия – 6 минут. Бегом на второй этаж. Мой доктор приободрился, пропуская детскую бригаду вперед. Мои же чувства сложно описать. Я хотела бы остаться во дворе у машин и не видеть, не знать и не слышать ничего. Слабачка! Пру со всеми. Дверь квартиры приоткрыта. Все кинулись внутрь. Нас четверо. Встречает мать, вся в слезах. Думаю, что сейчас увижу детеныша, пронзенного штырями, всего в крови и мертвого…

Но… Дите 20 дней от роду мирно спало в своей кроватке и даже во сне сладко посапывало. Мы все вчетвером уставились на эту идиллию.

– Кто? Где? Что за штыри?

– Я перестилала постельку, сняла матрас, а под матрасом железная решетка… Пока перестилала, положила ребенка на подушки рядом, а он скатился прямо на железную решетку, и мне показалось, что перестал дышать, а потом заорал, – лепетала непутевая мамашка.

На лбу небольшая ссадинка и все. Живой, дышит, спит, сладко причмокивая.

Какое это облегчение! Не передать словами! Это ж просто невероятно!

Живой, дышит и не пронзен штырями…

Детская бригада нас отпустила восвояси. Мы им не нужны. С ребенком все в порядке. После я у доктора педиатра узнала, что они отвезли все-таки ребенка в больничку, на всякий случай, хотя там было все в полном порядке, но так спокойнее. 20 дней все-таки…

А мы на полусогнутых от стресса ногах поперли вниз в машину. Уже загружая свои сумки обратно в машину, видим, как на всех порах к нам во двор на этот вызов мчится реанимация с другой подстанции. Выпрыгивают двое, сумки и все дела. Еле остановили их. Объяснили, что там все в порядке и все живы и здоровы. Обрадовались.

– Так и до инфаркта недалеко, – вздохнул мой доктор…

Я знала, что вы меня услышите…

Дают нам с доктором повод к вызову «плохо с сердцем» к даме 80 лет. Вызывает полиция, а в примечании написано «ждут спасателей вскрыть дверь».

Все как всегда. Одинокая бабулька упала дома, встать не может, дверь открыть не может, соседи услышали крики и вызвали полицию, а те спасателей и нас. Все как всегда.

Пятиэтажка. Очень неудобный подъезд к которому наша машина близко не может поставиться. Вертелись, вертелись и так, и эдак, но пришлось за километр встать и приютиться рядом с машинкой полиции.

Взяли ящик, кардиограф. Третий этаж. Встречает полиция. Трое парнишек в форме, из карманов которой торчат постоянно бурчащие рации, в бронежилетах и с автоматами наперевес, уставшие, кому-то все время звонящие по мобильникам.

– Мы тут уже час. Спасатели все никак не едут, хотя им ехать-то всего ничего, они же недалеко, – вздохнул один из них.

– Она хоть живая? – интересуется мой доктор

– Да. Слышно, как она там в квартире стонет. Мы даже с ней переговаривались через дверь.

Подошли тоже к двери, постучали, позвонили в звонок. Тишина.

– Затихла что-то…, – вздохнул полицейский. – Может быть, сознание потеряла… Бабуля!!! Бабуля!!! Отзовитесь!!! Скорая приехала, сейчас спасатели приедут и дверь откроют! Слышите меня!!! Отзовитесь!!!

Где-то в глубине квартиры что-то зашуршало, потом послышался приглушенный стон.

– Кошка там у нее живет. С кошкой-то что? – это выглянула из-за спины полицейского соседка.

– Да мы вот о кошке сейчас меньше всего думаем… Идите-ка вы домой к себе, – попытался убрать любопытную соседку мальчик-полицейский.

Та, обиженно бормоча: «ну это же я ведь вас вызвала, это вот я все услышала и вызвала», ушла к себе на этаж.

Время тянулось медленно. Мы с доктором стояли, подпирая стены около окна, глядя на золото осени и ловя тепло солнечных лучей, полиция сидела на ступеньках подъездной лестницы, я дивилась взглядом на их автоматы и бронежилет, и то и это так хотелось потрогать, примерить на себя. Интересно, бронеки сильно тяжелые?

– Пойду-ка я за волокушами схожу. Чую, что там все не очень хорошо… Что бы уж сразу погрузить и вперед.

Сказав это, я отправилась вниз. Просто стоять уже устала и решила размять ножки. Внизу встретился водила.

– Что там у вас?

– Ждем-с спасателей дверь вскрывать.

Взяла волокуши, привела с собой любопытного водителя. Стоим все вместе. Ждем, болтаем о всяком разном. Нашего водителя больше всего интересует, не нашли ли тех маньяков, которые стреляют по колесам и убивают водителей на трассах.

– Нет…, – качают полицейские головой. – Не нашли…

И вот после получаса ожидания к нам спешат спасатели.

Их так много… Целых шесть штук. С инструментами самыми разными, с чемоданчиками, в спецодежде и в таких сапожищах… Ох…

Одну дверь вскрыли довольно быстро, там замок был фиговый, а вот вторую, железную, застопорились…

Грохотали так, что уши чуть не взорвались. Кажется, весь подъезд высыпал из своих квартир спросить, что это там такое происходит и был послан обратно к себе.

Дверь, конечно, сделана была на совесть.

– Вот поэтому я и запрещаю своей матери устанавливать железную дверь. Вот поэтому. Фиг ее вскроешь, если что, – бурчит наш водила.

Замки не поддавались. Спасатели чертыхались. Один они вскрыли, но был еще второй, какой-то скрытый, который непонятно где и как.

– Забаррикадировалась бабуля…

И только когда притащили болгарку, все пошло к развязке. Искры, вонь и грохот сделали свое дело, отломанную дверь оттащили, дым рассеялся и…

– Да, она здесь лежит. Идите, скорая, – пропустил нас в дверной проем спасатель.

Зная уже, что к чему на таких вот вызовах, мы заранее позаботились о своем комфорте и нацепили маски, внутрь маски положили влажную ароматную салфетку, но все равно запах проникал сквозь все барьеры… Сладкий запах гниющей плоти и вонь испражнений…

Захотелось блевануть, но мы же профи – все нормально, глаза лишь заслезились, ища в полутемном узком коридоре человеческое тело.

Вот и оно. Лежит ничком, лицом в пол. Дышит… Стонет…

– Бабуля! – окликнули мы тело

Тело подняло голову.

Ее глаза уставились на нас, по щекам текли слезы…

– Я знала, что вы меня услышите… Знала…, – прошептала она одними губами. – Можно мне попить…

Пока доктор начал осматривать ее, я метнулась на кухню. Очень приличная квартира, чисто все убрано, на полках кружечка к кружечке, полотенца чистые, кружевные нашивочки на стульчики. Столик, плита – все чистое и отмытое. Так все приятненько. Чувствуется, что бабуля следила за квартирой.

Налила в кружку воды. Назад к бабуле. Как она пила! Это надо было видеть! Она тряслась всем телом, пытаясь перевернуться хоть как-то (лежала на животе), что бы припасть к кружке. Когда мы вошли, казалось, в ней еле теплилась жизнь, но тут она собрала все силы, что бы пить, пить и пить. Глотала жадно, обливаясь, пыхтя. Кружка была пуста за считанные минуты.

С помощью спасателей бабуля была вытянута в светлую комнату, где мы могли уже с ней нормально работать.

И тут нашему взору предстала нелицеприятная картина. Ее ноги сверху до низу – это один сплошной пролежень, гниющий пролежень, на груди тоже гнойные пролежни.

Бабулька-то полная очень, жира много, кожи много – вот поэтому так и получилось.

С трудом преодолевая подкатившую тошноту, бинтую ее ноги. Позиционное сдавление. По идее, надо ведь жгуты накладывать, но вот куда? Там ноги прямо от паха и до самых стоп – гниль, там даже живот и грудь тоже гниль. То есть вся передняя часть бабули – большой такой гниющий пролежень… Жгуты накладывать не стали. К тому же правое бедро оказалось вывихнуто. Забинтовала ноги, наложила повязки на весь этот ужас…

Доктор пытает бабулю кубиталкой хоть куда. Но вен нет. Совсем нет. А давление 60 на 40… Капать по-любому надо. На локтях тоже пролежни, но не такие уж что бы совсем все плохо, но вот вен нет. Скорее всего, перераспределение крови произошло.

Вторая кружка воды осушена. Бабулька постепенно оживает. Уже может связанно говорить с нами.

Она упала пять дней назад. Пять дней она лежала вот так в коридоре в одном положении из-за вывихнутого бедра и не могла толком пошевелиться. Она кричала все эти пять дней, кричала что было мочи, но никто ее не слышал.

Она живет одна, и из родни у нее только дальний какой-то племянник, живущий в другом городе. Но она же была здоровой, ходячей, сама себя обслуживала, сама ходила в магазин. Все сама.

– Я так кричала! Когда уставала, то засыпала, потом просыпалась и опять кричала.

Вот на пятый день кто-то из соседей все-таки услышал этот крик.

Кажется, что жива бабулька оказалась только из-за своих габаритов и жировых запасов – очень полная. Пять дней без еды организм спокойно выдержит, но вот без воды… Как вот она продержалась без воды пять суток? И жива, и даже в сознании.

С трудом поставив самую тонкую желтую кубиталку, сделали фентанил, прокапали флакон натрий хлора и покатили в больничку.

А полиция осталась опечатывать квартиру. Только вот как приладить обратно дверь – это вопрос, который так и остался вопросом после нашего ухода.

В машине бабулька все рассказывала нам, как все эти пять дней кричала и спала, кричала и вырубалась, кричала и теряла сознание, но кричала и знала, что ее услышат, ведь знала же, и ее услышали…

Вот только одно но… Обе ноги она не чувствует совсем. Даже когда мы ее переворачивали и еще не знали о том, что бедро вывихнуто, она почти не пикнула, а ведь должно быть сильно больно, обе ноги у нее большой такой гниющий пролежень… Судя по этому жуткому виду, кажется, что потеряет она обе ноги, а если и выживет после, то как и что будет дальше, непонятно… Да и выжить шансов не много – сепсис, но у нее такая жажда жизни, что все может быть…

Сдали в реанимацию живой, но что там будет дальше? Шансов очень мало что поборет сепсис, что не откажут почки и выживет…

Пятеро суток без воды, еды, с вывернутым бедром, постепенно гния пролежнями, без возможности толком шевелиться в узком коридоре, крича до изнеможения, засыпая, потом снова крича, теряя сознание и силы, но встряхиваясь и опять крича, что бы обнаружили, что бы спасли из плена квартиры.

И почему соседи лишь на пятый день что-то да услышали? А где они раньше-то были? Почему ничего не слышали или слышали, но ничего не предпринимали? Эх…

Страшно представить, что творилось в мозгах этой старушки за все эти пятеро суток, что она думала, что ощущала.

Стеинг ин лайв

Песня Бии Джиз «Стеинг ин лайв» идеальна для реанимации. У нее ритм 100 в 1 минуту, и если качать и слушать эту песню, то будешь, попадая в ее ритм, качать четко 100 ударов в минуту.

Вчера мы качали без этой песни… Вообще без всего лишь думая, как описывать смерть при 03. Там другого просто не дано. Скорее всего тромбоэмболия…, может как осложнение инфаркта… Мужик 43 лет, синий уже весь, при нас единичные вздохи…

Сын рядом в каком-то ступоре… Мальчик сегодня потеряет отца навсегда… Вот ведь как… Понятно, что бесполезно, понятно, но качаешь в какой-то надежде, что ли, или просто чтобы не было жалоб и недомолвок, что вот, мол, приехали и ничего не делали.

Нацепила ЭКГ.

– Мелковолновая фибрилляция – бить нельзя, – констатирует доктор, когда я притащила ей дефибриллятор.

Пока просто качаем и ждем крупноволновой, чтобы дать разряд. Все готово. Только дай команду… Но всё мелкие F волны и никак… Никак невозможно бить… Только навредишь и остановишь сердце совсем…

Куда-то кубиталка попала. Давления уже давно нет. Так что непонятно, куда там стремится адреналин, но куда-то уходит, и даже сердце ритм выдает, и даже иной раз и синус единичный проскакивает и срывается в мелкую фибрилляцию. Вот ведь как…

Ребенок. Мальчику лет 15 на вид. То к нам прибегает, то на кухне сидит весь никакой…

Смерть рядом… Качаем уже минут тридцать. Дыхания нет. Дышит аппарат. Хорошо хоть мы заинтубировали успешно. ИВЛ-ВВЛ дышит за мужика. Зрачки широкие, рефлексов нет, ничего нет, но сердце еще выдает синус и волны фибрилляции…

Вот оно! Вот! Крупные волны пошли. Дали разряд. Тряхнуло тело чуть. Пока 200… На ЭКГ разряд и синус… Есть! Адреналин почти весь, который был в ящике. Синус есть чуть больше минуты и… снова мелкие волны фибрилляции – бить нельзя…

Ждем либо прямую линию, либо крупную фибрилляцию… Адреналин опять… Качаем… Ну что мы можем здесь, в квартире, в маленькой комнате, где двоим-то тесно, в панельной пятиэтажке у раскрытого балкона, куда так и не дошел наш больной? Что можно вот тут сделать? Пот градом… Я вся мокрая… Доктор – пот со лба капает, мокрая форма… Ей еще оформлять все это, а это ведь смерть явно, и ничто не изменится, только лишь время скажет, сколько еще качать и бить, или не бить, а только качать, или уже и не качать вовсе, а оформлять… Будет прямая линия – все констатируем… А пока…, пока пытаемся хоть что-то хоть как-то… Ребенка жалко…

Мы нашли мужика уже без давления, с единичными вдохами, вызвал сын, повод гласил: «отравление газом, без сознания», а на самом деле газ тут не причем, просто забыл мужичок закрыть конфорку, поскольку плохо стало, поспешил он к окну, потом на балкон, уже задыхаясь, до которого не дошел, но не от газа плохо стало, не от него, просто сын решил, что раз пахнет на кухне газом, конфорка открыта, отец задыхается, значит газом отравился…

Мы же все спокойно дышим и ничего, от больного не пахнет газом и вообще ничем не пахнет, лишь смертью… Как-то так… ТЭЛА это… Синюшное лицо… Не спасти тут. Вот как не пытайся, не вытащить…

Пока качаем… Мысли всякие лезут… Лидокаин попробовать, авось мелкую переведет в крупную фибрилляцию, а потом стрелять… Что еще может перевести мелкую в крупную?

Озвучила.

– Теоретически может быть…

– Давай попробуем…

Это не по стандартам, но черт знает… Спишу лидокаин куда-нибудь…

Попробовали… Нет, лидокаин ничего не сделал… Так мелкая и осталась…

Час прошел… Качаем… Уже прямая линия… Качаем… Адреналин весь… Только выждать чуть и констатировать… Все… Здесь смысла нет… Мальчика жалко…

Констатируем… На мальчика жалко смотреть…

– Есть кто из взрослых?

– Тетя скоро приедет.

– Как скоро? Позвони ей, спроси, когда приедет.

Реально его хочется обнять, что ли…

Позвонил тете.

– Она уже у метро. Минут через двадцать будет.

Ну 20 минут можем подождать, пока в полицию и труповозам дозвонимся, пока напишем бланк, пока ожидание полиции и прочее, и прочее…

Дождались мы все-таки тетю мальчика и полицию. Слезы… Что уж тут сделать…

– Он только месяц назад мать схоронил…, – сквозь слезы причитала тетя. – А тут теперь отец… Что делать? Что? Что делать-то?!

Семья приличная, жалко, вот остро жалко мальчика, и ничего сделать ведь нельзя, ничего, не вернуть отца, ну никак не вернуть… Если бы мы могли…, если бы…

Ребенок еще не осознает потерю… Все на его глазах… Жутко… Представляю, как ему теперь, что теперь… Матери нет, отца теперь уже нет, осталась тетя… Я так поняла, что это двоюродная сестра отца…

Все как-то призрачно. Накрытый простыней труп, лежащий на полу в малюсенькой комнате у балконной двери… Скорая, следы нашей реанимации, катетеры, трубки, ИВЛ, деф, ящик, кардиограф, полиция, пишущая протокол на кухне… Вижу себя и доктора словно со стороны и думаю: вот так вот…, никто не знает когда, как и в какое время придет его срок…, поэтому надо брать от жизни все здесь и сейчас, не будет завтра, нет будущего, сейчас, только сейчас и никогда потом…

– Я его заберу к себе, он не будет спать здесь, – говорит тетя насчет сына.

Ему и вправду не стоит здесь ночь проводить. Пусть у тети, пусть где-то там, но не здесь…

Сила слова

Моя одиночная смена была наполнена притонами, алкашами и нариками. Странное вот дело. У меня стали какие-то тематические смены. Вот эту я бы назвала «притонная смена».

Вот как ты себя поведешь в притоне, что скажешь, сделаешь, как посмотришь, так дальше тебе и расхлебывать свое поведение. Либо все будет плохо – нападут, закроют, не будут выпускать, ну и прочее нехорошее, либо расшаркаются и сами сделают все то, что от них хочешь, причем сами того не ведая, причем сделают так, что и сами не поймут, что сделали, будут благодарны по самые сопли непонятно за что, выведут, охраняя от других, не столь дружественных, пожмут руки и все расстанутся счастливыми, живыми, спокойными, а главное, без воплей и других надругательств над телом и лекарствами. Все зависит от тебя – как себя с ними там, в притоне, поведешь, так и будет.

Словами можно успокоить даже самого буйного и напористого, а сила здесь только навредит. Будешь сразу наезжать (даже если на тебя первым наехали) и делать презренную мину – получишь по самое-самое и даже не поняв за что и почему, ведь вроде как ничего не сделал и не сказал, только вошел, а вот настучали, закрыли, ничего и не хотят, но и не выпускают почему-то, а можно было все сделать по другому – видишь притон – они все, те кто в нем, они – главные, и ты должен, именно должен, им подчиниться и заговорить их так, что бы уйти оттуда в целости и сохранности. Из притона главное уйти живой, невредимой, без потери наркоты, ящика и своего здоровья.

Так что в притоне никаких наездов на хозяев, все спокойно, дружелюбно и учимся актерскому мастерству, заговариванию и быстрому покиданию притона под аплодисменты, благодарности и радостные всхлипывания. А еще надо говорить с ними, да вот просто так говорить, нормально говорить, как с нормальными, простыми людьми, а не сразу с порога – твари наркоманистые, мы здесь вообще не нужны, пошли отсюда, ложный вызов. Лавировать надо, слышать интонацию и направлять возможную агрессию в никуда и там ее растворять.

Итак, дают повод к женщине 49 лет: «отравление алкоголем, ухудшение состояния», вызывает знакомый. Ну и по поводу все понятно. Да.

Встречает такой весь алкашный алкаш, который с трудом может стоять, еле-еле открыл входную дверь, чуть сам не вывалившись на лестничную клетку.

– Ссскоооорая… Проооохоооди!

Дверь распахивается.

– Только после вас, – делаю я жест рукой, приглашая его зайти обратно в квартиру и премило ему улыбаюсь, одновременно ловя интуицию, что мне там дальше ожидать.

Я никогда не позволяю кому-то оказаться сзади себя. А пока я на лестничной клетке, если все же будет нападение, то оно будет напрямую из квартиры, и есть вероятность умчать бегом вниз с лестницы на улицу. Но вот если пройдешь в квартиру – все, ты в ловушке, и тут все уже будет зависеть от тебя, твоих слов и поступков.

Меня поняли, и через минуту, ползя по стенке, алкашное чудо растворяется в темном квартирном коридоре, а я следую за ним. Сразу скажу, что страшно, конечно, страшно, поджилки трясутся, интуиция в напряге, я не знаю, что там в комнатах, которые закрыты, что там, куда он меня ведет.

Привел на кухню. Там еще один большой такой весом и ростом алкашный тип стоит у окна, а за столом на табуретке сидит пьяная вдрызг баба. В сознании, но сильно пьяная.

Большой тип поворачивается ко мне:

– Ей надо сделать укол! Сейчас, немедленно укол! Обезболивающий!

Первый алкаш, который привел меня, встал в дверях кухни, перегородив мне выход.

– Хорошо, сделаю. А что болит-то? Мне надо знать, от чего колоть-то.

– Все болит, – это уже подала голос пьяная бабенка. – Все тело болит.

– Укол обезболивающий ей просто сделайте!

Я молча аккуратно, ставлю ящик, достаю тонометр, узнаю имя отчество у алкашной дамы, называя ее ласково, спокойно и по имени отчеству, провожу осмотр – давление в норме, сахар в норме. Болит тело, понятно. Нажимаю на тело в разных его местах, на все получаю «ой!», сокрушаюсь вместе с болезной, что все так у нее болит, говорю с ней, с двумя алкашами о том, что вот как все у нее болит, как же так все болит и никто и ни что не помогает. В общем, несу я полную чушь, просто околесицу, но ласково обращаясь ко всем на вы и по имени отчеству к обалдевшей даме, получаю одобрение, восхищение и восторг у большого алкаша. А мелкий, тот, который сильно пьяный, тот, который привел меня, аж чуть не сползает по стенке.

Прошу большого алкаша увести вот этого мелкого, дабы дать мне побольше места для работы, потому что надо еще снять кардиограмму и обследовать даму, а то вдруг у нее инфаркт, а места мало – мешаются тут некоторые. Мне кажется, все уже забыли, что хотели от меня, все поглощены процессом создания уюта для моей работы: столик подвинуть, алкаша вывести спать, помочь даме усесться поудобнее, помочь поднять ей кофточку.

Пока разматываю электроды, говорю с большим алкашом и дамой так ни о чем, но я постоянно говорю, не прекращая болтать ни на минуту. Мелкий ушел спать, дверь свободна, выход свободен, но нельзя показывать, что хочешь уйти, надо играть по-нормальному и до конца.

Угрозы уже никакой нет, интуиция почти замолкла. Кардиограмма выявляет лишь тахикардию. Спрашиваю, сколько алкоголя и когда пила.

Пьянь сосредоточенно думает, видимо, подсчитывая.

– Двести грамм коньяка. Двадцать минут назад.

Тогда такая тахи нормальна. Сыплю умными фразами, обескураживаю еще больше. Сматываю кардиограф. Сама напоследок напоминаю про укол, хотя могу уйти и так – меня никто уже не удерживает. Большой алкаш спохватывается: ах да, укол же. Ну ведь болит все тело.

Набираю физраствор и делаю его в мышцу дамочке. Все. Обезболивающее подействует через некоторое время, а мне пора других лечить, больных ведь много, загадочно улыбаюсь, большой алкаш помогает мне вынести ящик, пропускаю его вперед, благодарю, дверь за мной закрывается. Все. Я свободна.

А если бы я начала сразу с наезда что за укол да зачем укол, когда вы тут все нажравшиеся уже и без укола. Вот тогда бы я и получила задерживание и всякие требования или чего еще похуже. Два мужика, один из которых весит ого-го сколько. А так все уже забыли, зачем и скорую-то вызвали, физраствор в мышцу еще никому не вредил. И самое главное, на все про все забалтывание ушло 20 минут. Ушла живой, здоровой, невредимой и главное, без проблем. И все счастливы.

Второй вызов: болит живот у дамы тридцати двух лет от роду, зовет сама. По приезду обнаруживается дама в состоянии наркотического опьянения. Сама призналась, что героинит. В сознании. У нее гастрит, хочет но-шпу. Не агрессивна, но напориста, в квартире еще два таких же нарика, спокойны, но наблюдают.

Зачем даме но-шпа непонятно, когда она под наркотой, но это не мое дело, для меня у нее болит живот, но снова в ход идет разговор, я не умолкаю ни на секунду, спрашиваю о болезнях, ранее ей перенесенных, и как, и что, и когда было, снова общение, нормальное и человеческое, вероятно, от такого они отвыкают со временем, и такое отношение их обескураживает. Снова все довольны и забыли, зачем вызвали.

Повторение точь-в-точь сценария первого вызова, только тут наркуши, а они немного жестче алкашей и с ними надо аккуратней, они могут разбираться в том, что им колят и какие ощущения от укола, поэтому не рискую и делаю но-шпу в мышцу, карту описываю как хронический гастрит и наркотическое опьянение. Ухожу спокойно, без напряга.

Третий вызов. Повод: «плохо с сердцем» у девочки 36 лет, в примечании написано, что была операция на сердце. Вот где я и не думала попасть в притон, так на этом вызове.

Встречает уже пожилая женщина с фингалами под обоими глазами и с опухшим лицом, пьяная, еле связывающая слова. Проводит в квартиру. Темный коридор, алкашная вонь, где-то плачет ребенок, по пути попадается держащаяся за стенку пьянь в виде мужика средних лет, на лице побитость и обреченность.

Вводят в комнату, и я натыкаюсь на кровать, на которой кто-то лежит и спит, храпит. Как оказалось, мужик какой-то там храпит. Вызывали не к нему, поэтому следую дальше за пьяной побитой женщиной в другую комнату.

У окна на большой кровати лежит моя болезная дама. Как ни странно, трезвая, со следами большого такого, можно сказать, вечного уже пьянства, но в данный момент она самая трезвая из всех сегодняшних моих клиентов.

– У меня руки скрючило, расправьте их быстрее!

Смотрю, и правда, у нее пальцы на руках скрючились спазмом и не распрямляются.

– Что вы смотрите??? Быстрее!!! Мне что, вот так и ходить с этим??? Вы врач или кто???

Когда вот так наезжают, главное не повестись ни на что, а спокойно говорить и работать. По идее, мне и так все ясно, и с чего все это, и почему возникло, и как помочь.

– Делайте укол, чтобы все прошло!

Спокойно ставлю ящик, достаю тонометр, глюкометр и начинаю разговор и обследование.

Главное, дать понять в таких ситуациях, что ты заодно с больным, что ты на его стороне, а не против него, что вот сделаешь укол, не важно какой, и все пройдет. Главное, болтать уверенно и четко и глотать ту неправду, которую мелят и пытаются доказать больные.

Да, все верно, вы не пили накануне. Да, конечно, вчера было всего две рюмки водки (реально в это поверить сложно, видя, как скрючило на фоне алкоголизации всего организма ее руки, да и ноги тоже, но надо дать понять, что поверила). Сокрушаешься, как же так вот случилось, да и вот только сейчас, ага, но есть средство, да-да есть, и оно поможет.

Но-шпа – великое лекарство. А еще горькая валериана. Но-шпа, валериана с глицином, разговор. И вот мы уже бодры и веселы. Ну и пальцы постепенно мягчеют, и проходит их спазм, хотя до конца они уже не разогнутся никогда, похоже, они не разгибались и раньше, так же, как и на ногах. Уже весь мозг проспиртован – алкогольная полинейропатия.

Ушла спокойно, посоветовав больше не пить и проглотив то, что нет-нет она же не пьет совсем. Люди, ну кому вы врете! Что бы дойти до полинейропатии, надо годами пить, не просыхая…

Четвертый вызов на пьянь на улице. Вызывает друг с поводом «плохо». Пьяный товарищ упал и не может подняться, такой же пьяный второй товарищ не может его поднять, потому что сам падает. Вот такая куча-мала…

Вместе с водителем подняли обоих, отряхнули, задали направление и стимул – либо уходите все вместе с глаз долой, либо вас забирает полиция. Они выбрали уйти. Поддерживая друг друга, они шли по улице, медленно, но верно удаляясь от нашей машины. Главное – слова, направление и стимул! Сила слова велика и многого не надо, что бы воздействовать, нужно лишь направить все в нужное русло.