Текст книги "Совершенствование институциональной модели российской экономики. Морально-нравственное измерение"

Таким образом, рыночный механизм отчасти провоцирует стремление экономических субъектов к наживе, чрезмерному богатству, получению сиюминутной прибыли быстрым и легким путем, не требующим значительных трудовых усилий. Лень и безудержная жажда наживы – причины гипертрофированного разрастания сферы посреднических услуг, торговли, чрезмерного роста доли финансового сектора в ВВП, рентоориентированного поведения, то есть, как писали А. Смит и К. Маркс, появления многочисленных «расточителей и спекулянтов», «банкократов, финансистов, рантье, маклеров, спекулянтов и биржевых волков», людей, «которым надоело постоянное напряжение, связанное с ведением дел, и которые хотели только развлекаться или иметь лишь необременительные занятия в качестве директоров и членов наблюдательных советов компаний» [133, с. 765; 135, с. 991; 210, с. 27]. В результате появился термин «финансиализация» – означающий рост влияния финансовых отношений на развитие общества [146, с. 114], ослепление невероятными возможностями получения «спекулятивных прибылей» из ничего и недооценку рисков экономическими субъектами [96, с. 155], утрату чувства реальности в погоне за легкими деньгами.

В декабре 2007 года, то есть непосредственно перед началом недавнего финансово-экономического кризиса, на мировом небиржевом рынке были заключены сделки с финансовыми инструментами на сумму 14,5 трлн долл., рынок деривативов оценивался в 596 трлн долл., то есть в 41 раз больше. По данным Центра финансово-банковских исследований Института экономики РАН, только 2 % всех сделок с иностранной валютой в мире связано с реальной экономикой, «остальная ликвидность работает на обслуживание финансового пузыря» [213, с. 51].

Особенно ярко процесс финансиализации проявился в нашей стране в самом начале рыночных реформ в виде резкого роста занятости населения в банковской, финансовой и торговой сферах, ориентированных на получение быстрого и легкого дохода [204, с. 83]. За десять лет между кризисами 1998 года и 2008–2009 гг. доля инвестиций в финансовые активы возросла с 32,6 до 81,2 % в структуре инвестиций в экономику в целом, при этом доходность вложений в финансовые активы колебалась из года в год, но была неизменно выше, иногда в десятки раз, чем доходность вложений в нефинансовые активы [82, с. 5].

Институциональный «провал рынка» порождает появление целых отраслей экономики, первоначально призванных сглаживать последствия проявления негативных качеств экономических субъектов (лживость, склонность к спекуляциям и чрезмерному риску, жажда наживы): консалтинговые, аудиторские, клиринговые фирмы, хеджевые фонды, саморегулируемые организации, рейтинговые агентства. Но и они впоследствии стали «жертвами» рыночного механизма, то есть активными участниками спекулятивных и мошеннических операций, нередко заинтересованными в сохранении институционального «провала рынка».

В стремлении максимизировать прибыль минимизируются издержки с помощью не всегда заметного для простого потребителя снижения качества за счет изменения размера упаковки, состава или других характеристик товара, обвеса или обсчета покупателей и других мошеннических действий.

В масштабах мировой экономики стремление к минимизации издержек имело негативные последствия для целых государств. По причине низких издержек на оплату труда и строительство производственных объектов (вследствие теплого климата), а также благодаря использованию самого дешевого вида транспорта, морского, многие развитые страны переносили производство в развивающиеся. Из США, например, вывезено в Китай более 46 тыс. предприятий обрабатывающей промышленности [106, с. 38]. Алчность и жадность привели к созданию конкуренции со стороны развивающихся стран, безработице и снижению среднего размера оплаты труда в развитых странах.

Одним из самых распространенных способов минимизации издержек является оптимизация затрат на оплату труда посредством увольнения работников или снижения выплат им, что влечет за собой рост безработицы и социального расслоения, особенно в периоды кризисов. Потеря работы, постоянное ощущение тревоги за свое будущее, низкий уровень жизни, невозможность платить по своим обязательствам нередко толкают людей на преступления. В связи с этим стоит упомянуть о довольно распространенном мнении, согласно которому повышение минимального размера оплаты труда или прожиточного минимума ведет к инфляции[4]4
  По выражению А. Смита: «Наши купцы и предприниматели много жалуются на вредные результаты высокой заработной платы, повышающей цены и потому уменьшающей сбыт их товаров внутри страны и за границей. Но они ничего не говорят о вредных последствиях высоких прибылей. Они хранят молчание относительно губительных результатов своих собственных барышей. Они жалуются лишь на то, что доставляет выгоду другим» [218, с. 221].


[Закрыть]. Хотя еще К. Маркс писал: «Рост заработной платы есть следствие, а не причина повышения цен товаров» [134, с. 384]. Фактически неуемная жажда прибыли, накопления, богатства, воспроизводимая рыночным механизмом, ведет к постоянному росту себестоимости, цен и инфляции. Повышение цен экономическими субъектами (товаропроизводителями, оптовыми посредниками, розничными торговцами) является, с одной стороны, ответной реакцией на завышение цен контрагентами (также обладающими рыночной моралью), а с другой стороны, выражением их собственной алчности. Повышение оплаты труда в этом случае является вынужденной мерой, компенсацией, ответной реакцией на требования государства и персонала. Причем темпы роста заработной платы в среднем никогда не превышают темпы роста цен именно потому, что в обеспечении роста цен первичны не затраты продавца как таковые, в том числе на оплату труда, а алчность и жадность экономических субъектов (товаропроизводителей, посредников, продавцов). Институциональный «провал рынка» начинает раскручивать инфляционную спираль «зарплата – цены». Однако в этой дихотомии стоило бы поменять местами причину со следствием: инфляционная спираль «алчность экономических субъектов – цены – заработная плата». В результате продавец снова и снова вынужден повышать цены, чтобы компенсировать потери от роста заработной платы и других затрат, и попадает в ловушку собственной алчности, а вместе с ним и те, кто от него зависят (работники, потребители). Поэтому необходимо не столько сдерживать рост заработной платы, так как это условие повышения совокупного спроса, сколько ограничивать жадность некоторых экономических субъектов.

Институциональное объяснение причин инфляции в рыночной экономике также связано с понятием налога на добавленную стоимость и других косвенных налогов. Чем больше цена, тем больше сумма НДС – налога, который в итоге уплачивают конечные потребители. По существу они расплачиваются за алчность всех участников товародвижения, которые перечисляют в бюджет лишь часть НДС, остающуюся после применения налоговых вычетов [2]. Это подтверждается тем, что попытки снижения ставки НДС и других налогов в России никак не сказались на уровне цен, просто в руках предпринимателей при той же цене и сниженной ставке налога оказалась большая прибыль. Дальнейшее снижение налоговой нагрузки может быть малоэффективным, то есть не скажется значительно на снижении уровня цен, повышении собираемости налогов, прозрачности бизнеса, так как честность, умеренность, справедливость – не те морально-нравственные качества, которые соответствуют институциональному «провалу рынка». Таким образом, институциональная составляющая рыночного механизма придает двойственный характер даже такому инструменту обеспечения деятельности государства, как налоги. Чтобы собрать налоги и направить их на социальные нужды, требуется вначале переложить на плечи граждан все последствия проявления двойственных морально-нравственных качеств других экономических субъектов (товаропроизводителей, посредников, продавцов, работодателей).

В экономической теории минимизация издержек, а значит, получение ценовых преимуществ, увеличение доли рынка находят выражение в эффекте масштаба, который достигается в массовом производстве. В целях массового сбыта огромного числа однотипных товаров потребителям навязываются ценности массовой культуры. «Быть как все» становится «модно» и «дешево» для потребителей и выгодно для продавцов. Ведь массовое производство и массовая культура не требуют учета индивидуальных или национальных особенностей потребителей, то есть дополнительных маркетинговых затрат и снижения нормы прибыли.

Прививая в широких масштабах однотипные модели поведения и потребления, массовая культура приводит к унификации человеческого социального опыта, глобальной «макдональдизации» (М. Хайдеггер) [290], а также формированию нового (в негативном смысле) человека, ориентированного исключительно на потребление, удовлетворение сиюминутных, утилитарных потребностей, вступающего в конфликт с другими членами общества, чьи мотивы и потребности противоречат его запросам, не способного мыслить критически и делать самостоятельные выводы. Результатом влияния массовой культуры стали «антропологическая и культурная катастрофа», как пишет Х. Ортега-и-Гассет в своей знаменитой работе «Восстание масс», и появление особого антропологического типа – «человека-потребителя» (Т. Хагуров), «человека массы» (Х. Ортега-и-Гассет), «одномерного человека» (Г. Маркузе, Т. Адорно), «последнего человека» (Ф. Ницше), «программируемого робота» (С. Кара-Мурза) [93, 136, 156, 172, 238].

Утилитарные ценности массовой культуры, одномерность мышления распространяются и на экономические, и на бытовые отношения. Люди попадают «во власть капиталистических представлений» [135, с. 46]. Жизнь превращается в деловое предприятие, партнерские отношения вытесняют семейные и дружеские [83, с. 78], в бизнесе нивелируется значимость понятий честности, деловой обязательности, социальной ответственности.

Глобализация (захват рынков сбыта, экспансия крупнейших компаний на развивающиеся рынки, стирание национальных особенностей) – прямые следствия действия принципов максимизации прибыли и минимизации издержек, то есть конкуренции и жажды наживы в условиях массового производства и сбыта. Конкуренция, жажда денег заставляют наращивать объемы производства, а затем искать новые рынки сбыта, экономя при этом на затратах. Это стимулирует развитие НТП и так называемую технологическую безработицу, связанную со сложностями трудоустройства работников из-за быстрого развития трудосберегающих технологий [95, с. 63]. Окружив себя материальными благами, достижениями науки и техники, человек вынужден искать новые способы приложения труда, чтобы обеспечить свое существование. Таково еще одно проявление двойственности рыночного механизма, его институционального «провала».

Таким образом, рыночный механизм воспроизводит в людях эгоизм, алчность, меркантильность, жадность, хитрость и другие отрицательные черты. Это происходит независимо «от доброй или злой воли отдельного капиталиста»: «имманентные законы капиталистического производства действуют в отношении» него «как внешний принудительный закон» [133, с. 28].

Коммерциализация охватывает все сферы жизни общества, все продается и покупается, превращается в товар. «Товарный фетиш» [133, с. 103], деньги, капитал подчиняют разум и волю людей, становятся смыслом их жизни. Человек постепенно утрачивает все человеческое, перестает быть полноправным экономическим субъектом и «мерой всех вещей».

Теневая экономика, коррупция, жажда наживы, культ потребления и денег, эксплуатация человека, несоблюдение норм деловой этики и хозяйственного права – прямые следствия проникновения рыночных стандартов мышления в сознание людей, формирования рыночного менталитета.

Утилитарный подход распространяется и на традиционные экономические ресурсы (факторы производства): труд, землю, капитал, информацию (знания). Человек, его трудовой капитал в большинстве случаев, особенно в странах с невысоким уровнем жизни, в том числе в России, часто становятся товаром в худшем смысле этого слова (рабство, торговля людьми и их органами), а не инвестициями, источником конкурентных преимуществ компаний, способом повышения качества жизни самого человека. Бездушное отношение к человеку как фактору производства (хотя о важности человеческого капитала сегодня говорится немало) приводит к несоответствию трудовых усилий работника и его вознаграждения, социальному расслоению, не всегда позитивному отношению к предпринимательству как виду деятельности и социальному слою [280]. Разделение на бедных и богатых, своих и чужих провоцирует в людях зависть и ненависть, становится причиной социальной напряженности и источником социальных катаклизмов.

Земля (природные ресурсы) как фактор производства становится предметом не только коммерческого, но и политического торга. Не секрет, что «освободительная» борьба многих народов, недавние революции в арабских государствах – не что иное, как передел сфер влияния на рынке энергоресурсов [207].

В эпоху бурного развития информационных технологий обладание информацией, знаниями, с одной стороны, обеспечивает экономическим субъектам конкурентные преимущества, а с другой – облегчает использование недобросовестных методов конкуренции, причем не только между фирмами, но и между целыми государствами (информационные войны). Манипулирование общественным мнением, в том числе сознанием потребителей, особенно в коммерческой рекламе, продажа инсайдерской информации конкурентам, подогревание ажиотажного спроса, присвоение не соответствующих действительности рейтингов – яркие примеры институционального «провала рынка», преобладания жажды наживы, алчности и потребительства в системе ценностей некоторых экономических субъектов.

Итак, с институциональной точки зрения, рынок имеет двойственную природу. Ему присущи как этические, так и аморальные черты. Последние негативно воздействуют на экономику и общество. С целью нивелирования институционального «провала рынка» необходимо разработать соответствующую государственную институциональную политику подобно антимонопольной, антикризисной, антиинфляционной политике. Она могла бы заключаться в создании благоприятных институциональных (правовых, социальных, политических) условий по формированию в среде российских экономических субъектов общечеловеческих морально-нравственных качеств, демонстрации преимуществ этичного поведения в бизнесе, неприятию обществом любых форм аморального поведения.

1.2. Институциональные условия формирования рыночной экономики России в конце ХХ века: кризисная модель

Характер экономических отношений во многом определяется морально-нравственными качествами экономических субъектов, а также историческими условиями, в которых происходило формирование этих качеств. В связи с этим в монографии выделены три институциональные модели рыночной экономики России: раннерыночная кризисная, переходная и цивилизованная. Первоначально рыночные (капиталистические) отношения развивались в недрах мануфактурного и машинного производства вплоть до конца ХIХ века. Период первоначального накопления капитала принято называть «диким» капитализмом. Его участниками были пираты, конкистадоры, европейские колонисты, уничтожившие из-за безудержной жажды богатства многие высокоразвитые цивилизации [153, с. 56].

При этом следует подчеркнуть, что в России 1990-х гг. после господства административно-командной системы период «дикого» первоначального капитализма вновь возродился, но на качественно ином уровне. Это стало важнейшим институциональным условием формирования экономических отношений в новейшей истории России. В связи с этим можно сказать, что современное посттрансформационное российское предпринимательство прошло в своем развитии как минимум два этапа, что также оказало заметное влияние на развитие экономики страны.

Первый этап охватывает конец 1980-х – 1990-е гг. и соответствует исходной институциональной модели рыночной экономики – раннерыночной кризисной[5]5
  Второй этап становления современного российского предпринимательства охватывает период с конца 1990-х гг. по настоящее время и относится к переходной модели рыночной экономики России.


[Закрыть]. Это название выбрано неслучайно. Во-первых, оно частично отражает условия возникновения первоначальной модели рынка, когда в него нередко вступали алчные и эгоистичные авантюристы, готовые на все ради собственного обогащения, использующие для этого все дозволенные и недозволенные методы. Во-вторых, раннерыночные экономические отношения выступают как стихийные, в их основе лежат негативные морально-нравственные качества, которые обусловливают приближение кризисной ситуации в экономике. Неудивительно, что рассматриваемый период с момента начала перехода от социалистической к рыночной модели хозяйствования и до кризиса 1998 года характеризуется как небывалый в истории страны общий экономический кризис, охвативший все сферы народного хозяйства. По своей глубине, формам проявления и продолжительности он не имеет аналогов в истории. Следование раннерыночной модели экономических отношений неизбежно приводит экономику в состояние кризиса, когда «завоевание, порабощение, разбой, – одним словом, насилие» [133, с. 726] становятся двигателем отечественной истории. Все больше ученых приходят к выводу, что российский кризис образца 1998 года был вызван внутренними, накопившимися за десять лет противоречиями, а не только внешними факторами. Поэтому можно предположить, что экономика функционирует по принципам кризисной модели при наличии специфической структуры морально-нравственных качеств экономических субъектов.

Первоначально после объявления всеобщей либерализации, свободы конкуренции и прочих благ рыночной экономики, которые буквально обрушились на еще недавно закрытую советскую экономику, в хозяйственную культуру стали возвращаться такие качества, как индивидуализм, практичность, инициативность. Многие люди стали, используя выражение К. Маркса, носить сердце в своем кошельке [133, с. 239]. Последствия возрождения этих качеств носили двойственный характер. С одной стороны, возникла свобода предпринимательской деятельности. Социологические исследования показывали, что «людям нравится нынешняя экономическая свобода – возможность заниматься любым бизнесом, покупать ценные бумаги, выезжать на работу за границу. Нравятся свобода торговли, насыщенный товарами потребительский рынок, многие другие новые «экономические реалии», появившиеся в России в 1990-е годы». Уже в 1995 году, по данным ВЦИОМ, 10 % опрошенных стали заниматься индивидуальным бизнесом («челночной» торговлей, изготовлением и продажей ремесленных изделий, другими видами индивидуальной трудовой деятельности); 5 % были владельцами или совладельцами частных фирм; 25 % имели акции. Около трети населения выражали желание начать свой бизнес, 10–15 % хотели бы работать в негосударственных российских, совместных и иностранных предприятиях [204, с. 73–74]. Такая реализация свободы предпринимательства была встречена населением России с восторгом.

С другой стороны, стали проявляться самые негативные личностные качества первых предпринимателей и других экономических субъектов. Заложенные в природе некоторых людей и вырвавшиеся наружу алчность, ощущение вседозволенности и безнаказанности, авантюризм и неоправданный риск за счет других стали символами того времени. В одночасье все, что раньше запрещалось и считалось постыдным делом (например, забота о личном интересе, конкуренция, спекуляции) [60, 129], было разрешено и получило громкое название «бизнес». Подобные качества «хозяев жизни» обусловили характер возникающих экономических отношений, резкий рост экономической преступности, разграбление национального богатства, криминальный и полукриминальный характер предпринимательства, грабительскую приватизацию, прямое присвоение бюджетных средств, повсеместное нарушение прав работников, невыплату заработной платы. Новые качества экономических субъектов и изменившиеся на этой основе экономические отношения привели к формированию в России двух живущих параллельной жизнью экономик[6]6
  Д. Львов писал: «В результате так называемых рыночных реформ в России образовалась двухслойная экономика. Она представляет собой не одну, а как бы две России. Первая – это богатая Россия, успешно продвигающаяся по пути выстраивания капиталистического общества благоденствия для избранных. Вторая – бедная Россия со множеством социальных и экономических проблем для большинства. На долю первой части России, по данным Института социально-экономических проблем народонаселения РАН, приходится примерно 15 % ее населения. На долю второй – 85 %. Население первой России аккумулирует в своих руках 85 % всех сбережений, хранящихся в банках, 57 % денежных доходов, 92 % доходов от собственности и 96 % средств, расходуемых на покупку иностранной валюты. Вторая Россия получает лишь 8 % доходов от собственности и располагает 15 % всех сбережений. Столь глубокого социального расслоения населения по уровню доходов не знала еще ни одна из современных стран мира» [127, с. 19].


[Закрыть]. Последствием проявления негативных морально-нравственных качеств российских предпринимателей стал крайний экономический экстремизм. Как отмечает О. Богомолов, российский бизнесмен в отличие от западного стремился извлечь максимальную выгоду из всего, не останавливаясь ни перед чем [34, с. 57]. Первые российские предприниматели в большинстве своем были ориентированы исключительно на деньги, богатство, материальный достаток. Для них главным был рост собственных доходов. При этом из движимых алчностью лиц, собравшихся в погоне за легким богатством, образовалась длинная очередь. В наиболее выгодном положении оказались получатели природной ренты и непосредственные участники приватизации, которая осуществлялась путем «раздачи значительной части общественного богатства «своим» и предоставления им же возможности приобретения новой собственности за бесценок» [161, с. 59, 61]. Жестокость, с которой осуществлялись преобразования, поставила на первое место проблему физического выживания большинства населения [152, с. 10], отодвинула понятия морали и нравственности на второй план [306]. Такая модель экономики характерна для слаборазвитых стран Азии и Африки и отличается высокой степенью социального расслоения [56, с. 9].

Следствиями негативных морально-нравственных качеств экономических субъектов в целом стали «величайшее в истории перераспределение доходов», социальное расслоение, социальная напряженность, ненависть и зависть [83, с. 150; 152, с. 9–10; 161, с. 70]. В формирующейся раннерыночной кризисной модели экономики из-за неуемной жадности, алчности одних произошло абсолютное и относительное обнищание других, как правило тех, чьим источником дохода являлась заработная плата (так называемые работающие бедняки) [161, с. 68][7]7
  В 1987 году отношение оплаты труда к ВВП России составляло 58,3 %, в 1992 году – 26,9 %, в 1998 году – 29,4 %, а в 2000 году – 24,3 %. За первые десять лет реформ ВВП России уменьшился в два раза, а реальная оплата труда – в пять раз [161, с. 69, 70].


[Закрыть]. Причины создавшегося положения коренились в психологии людей, в том, что в экономические отношения вступали не просто homo oeconomicus, а «капиталисты-хищники» (Ю. Ольсевич). Они с большим азартом «при прямом и косвенном соучастии государственных структур» включились в процесс перераспределения чужой собственности путем прямого захвата, мошенничества, манипуляций с госзаказами, расхищения природных ресурсов [168, с. 40].

Двойственная природа психики человека, постоянная борьба негативного и позитивного начал в его сознании в который раз привели к тому, что в отсутствии «социальных ограничений», строгого контроля со стороны государства характер экономических отношений стал определяться не самыми лучшими чертами человека. Объявление либеральных ценностей в качестве основы нового экономического строя обернулось тем, что в обществе стали быстро распространяться «самые низменные и отвратительные страсти человеческой души – фурии частного интереса» [133, с. 10]. Это создало ситуацию, когда характер экономики стали определять люди – «звери», «склонные к агрессии и насилию», в которых «буйствуют властные силы завоевания и порабощения» [14, с. 28]. В результате резко возросло количество заказных убийств и грабежей [111, с. 152].

Активизация «животного» начала человека, его внедрение в экономику сопровождались отсутствием элементарных знаний в области предпринимательства у большинства населения и параллельным существованием «пережитков социализма» и «капиталистического поведения». Все это вылилось в неплатежи, организованную экономическую преступность, бартер, уход от налогов, проблему обманутых вкладчиков и дольщиков, «силовое предпринимательство»[8]8
  Под силовым предпринимательством понимаются услуги по обеспечению безопасности богатых, выбиванию долгов и захвату собственности [52].


[Закрыть] и прочие проявления теневой экономики и экономической преступности [204, с. 72–73; 258, с. 5]. Активное использование неденежной формы расчетов и бартера в российской экономике дало основание западным ученым назвать ее виртуальной [302].

Выпущенные на волю низменные качества предпринимателей привели к тому, что они превратились в «разъяренную толпу, одержимую корыстными и злобными инстинктами, не способную управлять ни собой, ни другими» [28, с. 231]. Именно это стало определять основные контуры кризисной модели «дикого» капитализма, развернувшегося в России. Последнее не могло не сказаться на эффективности экономики. Произошло резкое снижение ВВП и производительности труда. В повседневной жизни и предпринимательской среде начали процветать мещанство, показное потребление, демонстрация богатства всеми возможными способами, потребительно-паразитическое вырождение (рантьерство) [59, с. 122]. Раннерыночная модель экономики проявлялась в том, что «быстро разбогатевшие предприниматели – «новые русские» поражали «соотечественников и весь мир не своими хозяйственными начинаниями, а демонстративной роскошью, напоминающей скорее худшие образцы купеческого разгула, чем аскезу «протестантской этики» [83, с. 149].

Идеалы «общества потребления», проявившиеся в жажде быстрого обогащения любой ценой [198, с. 125], культе денег, гедонизме, распространении эффектов Веблена, преклонении перед западным образом жизни российских нуворишей, стали всеобщим явлением, предметом анекдотов и всенародного презрения или зависти. Но самое главное состояло в том, что они определяли дух российского рынка и культуру самого народа. Как и другие неискушенные слои населения под воздействием массированной переводной рекламы предприниматели «окунулись» в мир западной утилитарной культуры: «Идеал рынка был представлен не в образе инициативного производительного труда, а в образе западного супермаркета, исключающего дефицит…» [83, с. 149]. На первое место вышла не духовность, а потребительство, которое всегда было смыслом жизни многих людей, не только предпринимателей. Дж. М. Кейнс писал: «…миллионеры находят для себя удовольствие в постройке громадных особняков, где они содержат свою плоть, пока живы, и пирамид, чтобы укрыть ее там после смерти, или, каясь в грехах, воздвигают соборы или одаривают монастыри и заграничные миссии…» [94, с. 177].

Общество стало страдать от ненасытного потребления новой элиты. Началось резкое падение морального облика граждан, забывших о традиционных российских ценностях доброты, солидарности, милосердия, взаимопомощи. Предприниматели, которыми двигали жажда наживы, эгоизм, непомерная алчность, принесли в экономику жестокость по отношению к работникам, с одной стороны, и обман клиентов, деловых партнеров – с другой. Особенно пагубно трансформация деловых ценностей отразилась на отношении к труду. Предпринимательский негативизм, открывшиеся способы легкого обогащения привели к забвению уважения к труду, массовым банкротствам предприятий, невыплатам заработной платы. Работники убеждались в том, что трудиться в поте лица бесполезно, – все равно богатыми становятся торгаши и бездельники, а не честные труженики. Успех стал пониматься «не как воздаяние за труд, реализацию способностей, упорство, самопожертвование, образование, приложение собственных усилий, а умение с выгодой использовать обстоятельства» [83, с. 149]. Наличие подобных убеждений предпринимателей и отсутствие государственного контроля привели к тому, что люди, не приближенные к бывшей номенклатуре или недостаточно «предприимчивые», проникались идеями о возможности быстрого и легкого обогащения с помощью приватизации, финансовых пирамид, иждивенчества, азартных игр или нарушения законов. При этом средства массовой информации играли роль не воспитателя честного и благородного предпринимателя, а активно пропагандировали, что «героями» нашего времени являются криминальные авторитеты, безработные игроманы, любители казино и легкой жизни. Соответственно, резко изменился престиж отдельных профессий. Следствием реализации кризисной модели экономики стала и до сих пор остается нехватка квалифицированных рабочих, инженеров и даже учителей и врачей, особенно в сельской местности.

В раннерыночной кризисной модели экономики деловые отношения строились не на основе объективных конкурентных преимуществ, а на принципах близости к государственным структурам. По выражению А. Ослунда, «люди с наиболее выгодными связями выигрывали независимо от того, каким моральным нормам они следовали» [174, с. 104]. В середине 1990-х г г. Россия представляла собой «уникальное квазигосударство», отстаивающее «исключительно частные или групповые интересы» [254, с. 104]. Наличие развитых неформальных связей с властями сейчас, а тогда в особенности, было наилучшим методом конкурентной борьбы, основанным на коррупции, политической нестабильности, низком уровне доверия и нормативно-правового обеспечения предпринимательской деятельности [17, с. 43]. Лоббирование интересов определенных кругов в российском парламенте на фоне увеличения расходов, дефицита бюджета, неэффективной налоговой системы привели к финансово-валютному кризису 1998 года [191, с. 12]. После него в России сложились «кланово-олигархически-криминальный тип экономики» и «система экономического фаворитизма»: олигархические структуры определяли 25–30 % ВВП (вместе с теневой экономикой – 51–60 %), в то время как малый бизнес обеспечивал только 10–12 % ВВП (15–17 % – с теневой экономикой), а государственные предприятия – 23–24 % ВВП [164, с. 47; 170, с. 89].

Отказ от государственной собственности привел к тому, что основной сферой деятельности, даже в отличие от первых дореволюционных российских предпринимателей – купцов, была не торговля, а расхищение и «перераспределение неохраняемой либо плохо охраняемой собственности» [164, с. 47]. Это стало причиной не только расцвета экономической преступности, но и определило ее направленность. Основные правонарушения в сфере экономики были связаны именно с переделом собственности. Преступная мораль предпринимателей привела к тому, что типичными правонарушениями того времени стали криминальное давление и убийство «партнеров», нарушение прав инвесторов и акционеров, особенно миноритариев, мошенничество, финансовые пирамиды[9]9
  Однако при этом Россия находилась в числе стран – лидеров по количеству миллиардеров [255, с. 10].


[Закрыть] [74, с. 60; 255, с. 9, 11]. Большая часть противоправных действий носила полукриминальный характер, основываясь на изобретательности и изощренности предпринимателей и властей: «масштабное перераспределение национального богатства в рамках приватизации, валютные и кредитные операции, игры на разнице между внутренними и мировыми ценами на сырье и товары народного потребления», «массовый вывод активов с приватизированных предприятий». Такие виды деятельности получили название непроизводительного и деструктивного предпринимательства. Неизбежные конфликты между предпринимателями разрешались путем крышевания. Этот вид «бизнеса» оказался настолько прибыльным, что им занялись «не только организованные преступные группы, но и представители государственных правоохранительных структур» [255, с. 9].

В 1990-е гг. в условиях кризисной модели экономики укоренилось ощущение социальной несправедливости. Государство, призванное отстаивать права самых незащищенных слоев населения, «встало на путь их систематического нарушения». «Произвол властей» продемонстрировал возможность и безнаказанность нарушения законов и другими экономическими субъектами, вылившись в криминализацию общества и негативное отношение к предпринимателям [159, с. 108]. Р. Рывкина приводит данные социологических исследований середины 1990-х гг. На вопрос «Как Вы думаете, к чему стремятся российские бизнесмены – только нажить больше денег или также помочь обществу?» ответ «только нажить больше денег» дали 77 % опрошенных. На вопрос «Существует ли честный бизнес?» 42 % опрошенных ответили, что «всякий бизнес – обман и спекуляция» [204, с. 75].