Текст книги "Зависимость от любви"

– Нин, я спешу, – скривившись, ответил я.

– Но ты ведь даже хотел жениться на мне… – всхлипнув, напомнила она.

– Ой! Давай не будем, а?! – раздраженно ответил я, заметив, как лицо Нины из несчастного превращается в злое. А ведь и с матерью моей было все так же! Попробуй не утешь ее! Она тогда из несчастненькой превращалась в страшную, сыплющую угрозами мегеру.

– Да ты просто гад! – покраснев, прошипела Нина, и ее серые красивые глаза в момент стали темными, как море в шторм. – Что ты себе позволяешь? То не даешь мне прохода, на работу ко мне ходишь – мешаешь работать, а то вот просто так, без всяких объяснений бросаешь меня?! Зачем тогда лапшу на уши мне вешал! Ты ужасный, гадкий! Нет у тебя совести!

Она шипела на меня словно змея, а мне почему-то ее гнев, дал облегчение. Пусть себе, пар выпускает! Выпустит и успокоится. Вот если бы мать так на меня шипела, мне было бы плохо, но она же не мать, так пусть себе шипит.

– Ты думаешь, что это ты от меня ушел? – переходя с шипения на противный визг, продолжала Нина. – Нет! Я тебя бросаю! И чтоб я тебя больше никогда не видела! Чтоб ты исчез, испарился из моей жизни!

Резко развернувшись ко мне спиной, она побежала по лестнице вниз. Словно стряхивая с себя что-то неприятное, я потряс головой и закрыл входную дверь.

Целый год после этого, я не мог думать ни о какой любви. Отношения с девушками пугали меня. Казалось, что там одно только постоянное противостояние и несбыточные ожидания. Я учился, успешно сдавал экзамены. Мне хотелось убедить себя в том, что одному быть хорошо. Никто от тебя ничего не требует, ты сам ни от кого ничего не ждешь. Но в то же время я постоянно чувствовал нецельность своей души. Я не имел цельной личности, и это чувствовалось, ощущалось мною постоянно. Будто во мне, внутри меня, нет опоры, тверди, стержня. Я чувствовал себя амебой, которая не имеет ни целей, ни ориентиров, ни твердых стен. Мать моя направляла мою жизнедеятельность в нужное русло, и я жил по ее указке, ощущая в то же время, что я весь опустошен и разграблен. Я чувствовал, как моя тонкая оболочка амебы постоянно разрывается ею, как она входит в мою душу и наводит там свои порядки, от которых я медленно, но постоянно теряю себя. Но я не в силах был противостоять ей. Мама для меня оставалась самым главным человеком, от эмоций которого зависела моя жизнь. Разграбленный, полуразрушенный и потерянный, я мечтал о свободе, но в тоже время продолжал отслеживать эмоции матери. Мне казалось, что я должен постоянно держать всю ее жизнь, ее чувства и мысли в своих руках. Я устал от этого, но по-другому не мог. Мне нужно было видеть мать благодушной. Ради ее спокойствия и благодушия я готов был практически на все. И я не противостоял ей не только потому, что у меня не хватало воли поставить ее на место, а и потому, что я боялся лишить ее покоя, расстроить.

Глава 5

Прошло время, я немного успокоился, и моя нецельность снова стала толкать меня на отношения с женским полом. Я жаждал слияния для восполнения своей ополовиненной души, и снова начал обращать внимание на девушек вокруг себя. Мне снова казалось, что как только я встречу настоящую любовь, так все мои проблемы мигом решатся. Я обрету цельность, опору, стержень. Любимый человек даст мне все это и будет счастье.

У меня стали завязываться романы. Но все они оказывались недолговечными, и после каждого мне казалось, что я трачу очень много чувств впустую. Боялся, что на настоящую любовь чувств может и не остаться.

Другие парни завидовали мне, что я могу так быстро заводить романы. Но какой толк был в этом? Ни одна из девушек не могла заполнить мою пустоту, и я тыкался в них со своей скрытой болью и ни в одной из них не находил насыщения.

Все мои отношения протекали почти одинаково. Сначала я вызывал интерес к себе у понравившейся девушки. У меня вообще хорошо получалось производить впечатление на девчонок. Ни разу, ни одна девушка мне не отказала. И вот мы начинали встречаться, девушка проникалась мною, я ею, и, казалось бы, все хорошо… но нет! У меня начиналось какое-то неудержимое желание быть с данной девушкой всегда, постоянно, даже если чувствовал, что эта девушка мне не подходит. Я начинал искать постоянного общения с любимой, осыпал ее кучей ласковых слов и признаний, нетерпеливо ждал встречи с нею, был пылок, нежен, читал стихи. Сначала все это приводило девушек в восторг. Начинался бурный роман, где я был неутомим в проявлении любви. Я старался всегда быть с любимой, угадывал ее малейшие желания, веселил, если ей было грустно, провожал домой и наслаждался ее взаимностью.. А через некоторое время начинал замечать, что наши отношения сходят на нет. Либо я сам разочаровывался, либо сама девушка начинала избегать меня. Разочаровывался я в основном в таких девушках, которые слишком сильно влюблялись в меня и ждали от меня каких-то немыслимых заверений и постоянных жертв. В таких случаях я чувствовал себя в плену, и мне хотелось освободиться. В других случаях я сам вел себя так, будто умру без любимой и так надоедал своей любовью, что меня бросали. Причем до меня не сразу доходило, что со мной больше не хотят общаться.

Последняя девушка, бросая меня, так прямо и сказала:

– Коля, навязчивость – это порок.

Я пришел к выводу, что не умею строить отношения, не умею любить. У меня началась сильнейшая депрессия. Даже мысли о самоубийстве приходили. А мать, не смотря на все мои старания казаться перед ней бодрым, как всегда уловила мое подавленное состояние, и снова приняла его на свой счет. Снова начались ее истерики, что я с ней не хочу общаться, разговариваю сквозь зубы, а ведь она живет только ради меня. Пришлось успокаивать ее и уверять, что общаться я с ней хочу, что очень люблю ее и благодарен ей за все, что она делает для меня. Мать вроде успокоилась, но в ее взгляде читалась подозрительность. А моя депрессия не покидала меня, но теперь я словно актер надевал на себя маску довольного, любящего сына, чтобы держать мать под контролем и не натыкаться на ее истерики.

Я совсем потерял интерес к жизни. Забросил тренировки, в Союз писателей и не думал возвращаться. После занятий в институте подолгу сидел в библиотеке, а еще чаще просто бесцельно блуждал по улицам города. Однажды вот так блуждая, я забрел на окраину и пошел частными домами вверх. Я поднимался и смотрел на небольшие голубые купола женского монастыря, расположенного на самом верху горы у леса. Купола с крестами были устремлены в небо, и я стал думать о монахах. Они уходят из мира людей, отказываются от мирского счастья, скрывают себя под черными одеждами, отказываются от своих стремлений, желаний. Хотя, может быть, их желание как раз и состоит в том, чтобы не стремиться ни к чему мирскому, не жить этой жизнью, а отказаться от нее? Они верят в загробную вечную жизнь и тянутся к ней всей душой, а эту жизнь презирают, потому что она не имеет вечности. Я сам всегда был уверен, что со смертью человека жизнь не заканчивается. И это не потому, что мать в детстве мне сказала, что все умершие после смерти попадают в Царство Небесное. Думаю, если бы она мне и не сказала этого, то я все равно бы сам понял, что в этом премудром мире ничего не может просто взять и исчезнуть навсегда после умирания. А уж когда в школе мы стали проходить физику, химию и я был очарован их гениальными законами, то еще больше уверился в том, что в этом мире все не бессмысленно, что существует высший разум, существует высшая цель, и смерти как таковой нет вообще. Даже если вся живая природа смертна и может лишаться жизни, все равно эта жизнь ее будет где-то всегда. Смерть есть, но она затрагивает только физическую часть существ, а самую суть жизни, она не может затронуть и уничтожить. Эта суть может быть душой, разумом, духом и именно в ней исток никогда не проходящей жизни. Но стоит ли отказываться от жизни и уходить в монастырь, если вечность кругом? Стоит ли презирать мирскую жизнь, если в ней столько всего достойного познания и восхищения?

Сейчас, когда я поднимался к монастырю, и думал обо всем этом, то невольно опять вспомнил Инну. Мы часто разговаривали с ней на подобные темы. С другими девушками, после нее у меня больше не было таких глубоких разговоров. Если бы только я умел любить, я бы не оттолкнул ее от себя. Может быть, мы до сих пор были бы вместе. Ну что со мной не так?

Воздух был пропитан запахами земли, прелой листвы. Апрель все больше вступал в свои права. Светило солнце, на деревьях в садах набухли почки, кое-где уже стояли цветущие бело-розовыми цветами абрикосы. Я полной грудью вдыхал весну и сердце мое сквозь боль чувствовало радость и свет. Ну разве может все это быть бессмысленно? Конечно, нет! Весь мир имеет огромный смысл. Даже мое неумение любить – не бессмысленно, оно для чего-то.

Я подошел к воротам высокого каменного забора, за которым возвышался небольшой деревянный храм. Территория монастыря за забором показалась мне огромной. В отдалении стояли двухэтажные постройки, где, по всей видимости, обитали насельницы, а за храмом простиралось большое пространство пахотной земли и молодого сада.

Войдя в храм, я застыл на месте, созерцая иконы, вдыхая запах ладана. На меня снизошло какое-то неведомое ощущение невесомости. И я стоял, очарованный этим ощущением, и откуда-то из недр подсознания всплыло слово, определяющее мое состояние – БЛАГОДАТЬ.

У самого входа располагалась церковная лавка в которой хозяйничала толстая, дряблая монашка преклонного возраста. А возле нее отиралась совсем молоденькая девчонка лет пятнадцати с бледным чистым лицом. Девочка была в длинной пестрой юбке и вытянутой серой кофте, и я понял, по ее одежде, что она пока еще не монахиня.

Нерешительно я прошелся по пустому храму, постоял возле икон. Каждый мой шаг вызывал глухой стук и скрип половиц, от чего мне было не по себе.

Неожиданно двери храма открылись, и вошел священник с неким молодым мужчиной. Они прошли к скамье, стоящей у стены возле вешалок и, усевшись, стали о чем-то тихо беседовать. Я застыл поодаль от них у одной из икон и с интересом разглядывал батюшку. Это был еще молодой мужчина, лет тридцати. Статный, представительный с пышной бородой. Его длинные волосы были собраны в пучок на затылке. Он перехватил мой взгляд, и я, смутившись, отвернулся от него. Вообще я чувствовал себя здесь неловко, скованно. Казалось, что из одного мира я попал в какой-то другой, параллельный мир, но тоже реальный, тоже настоящий. Было такое ощущение, будто передо мною открылись двери во что-то такое прекрасно-светлое и неизмеримо огромное. Сам священник казался мне неземным существом, владеющим какими-то тайнами, видящим насквозь мою душу. Он постоянно бросал взгляды на меня, и мне казалось, что он читает мои мысли. Хотелось одновременно спрятаться от него и в то же время поговорить с ним. И вот когда беседующий мужчина, поговорив, отошел от него, я быстро приблизился к батюшке и застыл, не зная, чего я хочу, и что мне делать. Священник встал со скамьи и сам первый обратился ко мне:

– Вы что-то хотели? – спросил он тихо. Я посмотрел в его умные карие глаза.

– Понимаете, я… – начал было я, но умолк в замешательстве.

– У вас какая-то проблема? – терпеливо спросил он.

И вот тут я подумал, что у меня действительно проблема. Я не умею любить. И мне показалось, что этот священник с проницательными глазами сейчас выслушает меня, все поймет и чудесно поможет. И я вывалил ему все, что мучало меня. Сказал о постоянной боли в душе, о том, что не умею любить, что становлюсь излишне назойлив, рассказал об институте, в котором учусь только по настоянию матери. Он внимательно выслушал меня и сказал, что в любви я думаю только о себе и потому несчастен. А по поводу института сказал, что в жизни часто бывает так, что мы вынуждены делать то, что нам не хочется.

– И на мать грех обижаться, – в заключении добавил священник. – Родители всегда желают нам добра, и может быть, не сразу, а спустя какое-то время вы поймете, что для вас хотела мать.

Отошел я от него разочарованный и подавленный. Да, я несчастлив в любви, потому что думаю о себе, но что мне с этим делать? И вообще мне показалось, что я только что пообщался с матерью, и мне стало тяжело и тесно в груди, будто меня еще больше придавили.

Подойдя к большой иконе Божьей Матери, я устало воззрился на ее скорбный лик. И от того, что Она тоже мать, мне стало неприятно на Нее смотреть.

«Почему мне так тяжело на сердце? – думал я, с неприязнью разглядывая лик Богородицы. – Будто свободы нет, будто я в тисках и ни выдоха, ни вдоха нельзя сделать. И зачем я подошел к этому священнику? Зачем о себе рассказал? Теперь мне совсем жить не хочется».

Мне показалось, что лик Богородицы изменился и стал теперь не скорбным, а сострадательным, а младенец на ее руках, будто звал меня к чему-то хорошему. И чем дольше я стоял перед этой иконой, тем свободней мне становилось на сердце. Теснота и тяжесть сменились облегчением и надеждой. Разговор со священником отошел на второй план, а вся моя никчемная жизнь уже не казалась такой уж никчемной и пустой. «Дева Мария, – мысленно обратился я к Пречистой. – Помоги мне в моей жизни, помоги в любви». Не знаю, может быть, мне это показалось, но Богородица с иконы улыбнулась мне. Я почувствовал несказанную радость на сердце, и мне захотелось поставить свечу перед этой чудесной иконой. Я подошел к свечной лавке и попросил толстую монашку продать мне свечку. Молоденькой девчонки на этот раз с ней не было. С недовольным видом толстуха протянула мне свечу и ворчливо сказала:

– Как вы все-таки далеки от церкви, от духовной жизни! В храме ходите в кепке, а ведь мужчины в церкви должны снимать головные уборы!

Я смотрел на ее рыхлое, коричневое лицо в обрамлении черного платка, на синие запекшиеся губы, маленькие злые глаза и недоумевал, почему монахиня такая злая, и почему священник не сказал мне, что кепку надо снять? «Да тут у них сумеречная зона какая-то», – растерянно подумал я, снимая кепку. Но возле иконы Богородицы снова почувствовал облегчение. Я поставил перед ней свечу, постоял еще немного, вглядываясь в лик, и снова ощутив свет и покой, пошел на выход.

Выйдя из храма, я увидел недалеко от входа ту самую девчонку из свечной лавки. Возле нее стояла благообразная старушка в платочке и с болью в голосе упрашивала:

– Детка, миленькая, не надо тебе тут быть! Плохо тут!

– Да что вы, теть Нин, все будет хорошо, – мелодичным голосом сказала девочка.

– Нет, ты не понимаешь, – чуть не плача воскликнула старушка. – Я ж не просто так говорю тебе все это! Не оставайся ты тут! Не надо тебе в монастырь!

– Ну а если это призвание от Бога? – девочка в это время мельком взглянула на меня, и я удивился зеленому цвету ее глаз. И вообще я заметил, что, несмотря на линялую юбку и вытянутую кофту, выглядит она очень даже привлекательно. Действительно жалко было бы хоронить такую красоту в монастыре. Хотя и в миру не знаешь, будешь ли счастлив или нет.

– Кто тебе сказал, что это твое призвание? – продолжала увещевать старушка девочку. – Ну кто?

– Теть Нин, да не переживайте вы так! Все нормально!

– Что ж нормально, когда ты жизнь свою губишь?

– Да не гублю я ее, а наоборот обретаю!

Я так и застыл у дверей, заинтересовавшись их разговором. Передо мною будто разыгрывалось театральное действие, от которого я не мог оторваться. Но тут сзади кто-то попытался выйти из храма и больно стукнул меня дверью в плечо. Я отпрянул в сторону, а на пороге возникла широкая фигура толстой и злой монахини с синими запекшимися губами:

– Софья, куда ты пропала? – ворчливо обратилась она к девочке. – Аааа, понятно! Снова Нина тебя обрабатывает! Опять за свое взялась! Овец божиих от веры отвращает. Может хватит?

Старушка обреченно, взглянула на толстуху, махнула рукой и уныло поплелась восвояси, а девочка резво заскочила в храм. Монашка злобно зыркнув на меня маленькими глазками на рыхлом лице, неповоротливо закрыла за собой дверь.

Долго потом я вспоминал эту сцену с молоденькой девочкой, доброй старушкой и страшной толстой монахиней. Если там все монашки такие, как эта толстуха, то там действительно плохо. И как надо ненавидеть мир, чтобы в расцвете сил и красоты подчиняться такой вот уродливой и злой жабе-монахине с запекшимися синими губами? Хотя, кто знает, почему мы в определенных обстоятельствах ведем себя так, а не иначе? Я вот живу на свободе, но не имею счастья. Постоянно мне все чего-то плохо, вечно я не доволен чем-то. С девушками у меня ничего не получается, а в душе почему-то боль и пустота. Откуда они? Из-за чего? Сыт, одет, обут, а душевные терзания просто невыносимы. От чего это со мной? Что ж я так мучаюсь?

Но я не мог не запомнить то утешение, какое ощутил у иконы Богородицы. Я ловил себя на мысли, что мне хочется снова почувствовать это чувство умиротворения и ощущение причастности к чему-то высшему, невидимому, но реально-существующему. Какое-то время после посещения монастыря я испытывал покой на душе, а потом постепенно уныние снова стало наваливаться на меня.

И вот как-то пребывая в мрачном состоянии духа, я пришел на тренировку, но заниматься не мог. Сел устало на мат у стены, и сидел, смотрел, как другие занимаются. Ко мне подошел знакомый парень Леха:

– Ты чего такой хмурый? – толкнул он меня по-дружески в плечо и плюхнулся рядом на мат.

– А, – обреченно махнул я рукой, не собираясь отвечать на его вопрос.

– С бабами не везет? – спокойно спросил он, а я удивленно посмотрел на него. – Что? Угадал?

– Да иди ты! – отмахнулся я, но он не уходил, а у меня так наболело, что я не выдержал и сказал:

– Видимо чего-то со мной не так. Не правильный я.

Леха понимающе кивнул. Какое-то время мы посидели молча, а потом он предложил:

– А ты к психологу нашему сходи! Говорят, что она помогает в разных ситуациях.

– Да ну! – покачал я головой. – Это не для меня…

Однако его слова запали мне в душу, и я все же стал задумываться о психологе. Душевная тяжесть не покидала меня и скоро стала совсем невыносимой, и потому, не выдержав, я все же отправился к психологу на прием.

Это была та самая женщина, читавшая нам на третьем курсе лекцию о любви. Она предложила мне сесть в кресло напротив себя и рассказать о том, что привело меня к ней. Когда я начал говорить о себе, то заметил не столько заинтересованность, сколько любопытство в ее глазах. Меня это смутило. Но она, заметив мое замешательство, начала задавать вопросы, и я постепенно выложил ей все свои проблемы. Рассказал об Инне, Кате, Нине, и других девушках. Рассказал о невыносимой пустоте внутри души, об отсутствии внутреннего стержня. О маме только почему-то ничего не сказал, хотя отношения с ней меня очень угнетали.

– У вас типичный любоголизм, – сказала мне психолог, когда я закончил свой рассказ.

– Любо… что? – насторожился я.

– Любоголизм, а по-другому – зависимость от любви. Это как алкоголизм. Только алкоголик зависит от выпивки, а любоголик зависит от любви.

– Зависит от любви? – переспросил я, одновременно осознавая, что только что услышал точное определение тому, чему никак не мог найти определение. Точно! Именно это со мной и было! Зависимость от любви! Любоголизм!

– Чаще любоголизмом страдают женщины, хотя и с мужчинами такое случается, – глядя на меня сказала психолог. – Болезнь эта, как и алкоголизм имеет тенденцию прогрессировать. Чем дольше болеешь, тем больше увязаешь. Как алкоголик в алкоголе ищет утешения и постепенно деградирует, так любоголик ищет утешения в любви и теряет свою личность. В этой болезни человек через другого пытается обрести самого себя. То есть сам по себе он как бы не существует, и только в тандеме с любимым чувствует, что начинает жить.

Я, почти не дыша, слушал эту симпатичную женщину. Из-под очков на меня глядели умные, красивые глаза, а то, что она говорила, было для меня откровением:

– При этой болезни человек пытается слиться с объектом зависимости в одно МЫ. Он не понимает, что может существовать отдельной личностью, ему обязательно нужен кто-то для восполнения самого себя. И если объект его любви более самодостаточен, то этому объекту будут не понятны и не интересны «игры» зависимого, а его «любовь» будет вызывать только раздражение. Если же встретятся два любоголика, то и им, не смотря на кажущуюся вначале идиллию, счастья не видать, потому что внутренняя пустота так и останется с ними.

– Значит, чтобы избавиться от этой гадости нужно заполнить внутреннюю пустоту? – спросил я. – Но как? Как избавиться от этой пустоты? Откуда она взялась во мне?

Психолог откинулась на спинку стула и ответила:

– Все это пережитки неблагополучного детства. Но вашей задачей теперь является не обвинять родителей и искать причины своего недуга, а направить усилия на то, чтобы помочь себе стать цельной личностью, избавиться от пустоты.

– И что надо делать?

– Займитесь собой, живите для себя, подумайте, чего вы хотите от жизни.

– Чего я хочу от жизни? – выпрямился я. – В том-то и дело, что я не знаю, чего я хочу. Вот только, когда мне кажется, что меня любят, только тогда я начинаю интересоваться чем-то еще, а без любви я словно дезориентирован, потерян.

– А в детстве вы ни о чем не мечтали? Или и в детстве искали любви?

– Искал, – кивнул я. – Я очень рано начал влюбляться.

– И что, кроме этого больше ничего не хотелось вам?

– Мне хотелось быть трактористом или комбайнером. Хотелось в поле работать, хотелось возиться с тракторами. Я и сейчас этого хочу, но думаю, что без любви все мои желания не имеют смысла.

– Ну а представьте, что вы встретили, наконец-то любовь. Представьте, что вас любят, что ради вас живут, и вы чувствуете полноту жизни, и душа ваша на месте. Что вы будете делать?

Мне почему-то представилась улыбающаяся Инна. Она любит меня, она готова все оставить ради меня. И везде она со мной, и мне тепло, спокойно на душе. Сердце чувствует удовлетворение. Кажется больше и не надо ничего. И вот мы сидим, глядим друг на друга, умиляемся… Хочется ли мне еще чего-то? Или больше ничего не надо?

Эта картина в моем воображении вызвала во мне радость, ощущение счастья и душевной теплоты, о чем я немедленно сообщил психологу.

– От чего именно вам хорошо? – спросила она меня.

– От чувства наполненности, принадлежности, нужности, – ответил я, продолжая вызывать в воображении идиллию любви.

– Представьте, что теперь всегда вы будете себя так чувствовать. Вам хорошо, надежно и эти ощущения никуда от вас не уйдут, ваша женщина всегда рядом и она продолжает смотреть вам в лицо, продолжает обнимать вас, продолжает окружает вас любовью. И так будет всегда. Что вы чувствуете?

– У меня какое-то немыслимое насыщение в душе, очень спокойно и надежно…

– И что вы будете делать дальше? Чем будете заниматься?

В моем состоянии душевной полноты я готов был на многое. Хотелось жить, творить, работать, хотелось смотреть в мир и находить в нем что-то для себя. Но мое лицо в воображаемой картине было обращено к любимому человеку, а ее лицо ко мне. Я обнимал ее за талию, а она сомкнула свои руки у меня на шее. Мы были, словно в плену друг друга, и не могли смотреть никуда – только друг на друга. Но ведь я всегда стремился к этому сладкому плену, а сейчас мне хотелось вырваться из него, убежать. Иннины объятия казались мне тесными, ее лицо заслоняло мне мир. Мы смотрим в умилении друг на друга, отражаемся друг в друге, как в зеркалах, но и заслоняем друг другу целую жизнь. И мне моя идеалистическая картинка вдруг показалась глупой, примитивной, сладостно-липкой до отвращения. И я высказал все свои мысли психологу.

– Знаете, вам надо подумать хорошо, каким бы вы себя хотели видеть в будущем, – сказала она. – Можно даже нарисовать картинки, где изобразить себя в какой-то интересной вам деятельности. Нарисуйте свою жизнь такой, какой вы хотите ее видеть. Может быть, вы о многом мечтаете – нарисуйте все. А когда нарисуете, подумайте, что конкретно вы можете сделать для того, чтобы эти картинки стали реальностью. То есть постарайтесь достичь своих целей. Но не ставьте сейчас своей целью обретение любви, потому что вы, к сожалению, пока любить не можете. Сначала найдите себя, вернитесь к себе, станьте самим собой без вовлечения в это кого-то другого, и вот когда вы станете самим собой, только тогда сможете по-настоящему любить.

Выйдя от психолога, я отправился домой. Я шел и думал обо всем, что она мне сказала, но не понимал, за что мне такая напасть? Почему другие способны просто нормально любить, а у меня почему-то не любовь, а любоголизм. Я вспоминал, что всегда, с самого раннего детства был таким ненормальным. Самая моя первая любовь в жизни была у меня к маме. Я любил ее так сильно, что жить без нее не мог. Другие дети почему-то могли, а я как ненормальный цеплялся за мать, ходил за ней хвостом и при ее отсутствии жестоко страдал. До сих пор во мне живо было воспоминание, как в садике я постоянно убегал в туалет, чтобы никто не видел, как я плачу. А плакал я, потому что хотел к маме. Если мать была рядом, то я мог спокойно играть, а без нее мне не хотелось ничего. Но в садике еще ладно, там я уже что-то соображал, а вот в яслях совсем плохо было. Уверен, что если бы мама не забрала меня оттуда, то я бы умер. Сейчас же, вместо мамы мне хочется найти свою вторую половину, чтобы обрести покой, чтобы в душе все встало на место. Что за наказание такое? Почему без любящего человека я чувствую себя потерянным? Почему не могу просто жить, заниматься своими делами и радоваться жизни? Почему мне надо обязательно чувствовать себя в этом теплом коконе любви? Неужели это свойство моего характера, и я таким родился? Откуда взялось во мне это ощущение душевной пустоты? Психолог сказала, что пустоту можно убрать, если жить в соответствии со своими стремлениями и желаниями, что нужно искать ресурс в самом себе, а не в ком-то еще. Я решил, обязательно отыскать этот ресурс в себе, иначе так мне и придется в ком-то еще черпать недостающее, и зависеть от другого человека.

       В тот же день я весь вечер и половину ночи рисовал все то, о чем мечтал, хотел, к чему стремился. У меня получилась целая галерея картинок, где я был изображен то в рабочем комбинезоне с гаечным ключом в руке у трактора, то я брел по полю, где колосилась пшеница, то я чистил коровник у себя в сарае. Я нарисовал дом, в котором хотел бы жить и это был частный коттедж, нарисовал сарай, постройки, сад возле дома, курочек во дворе. Нарисовал своих детей валяющихся в сене, а потом, с замиранием сердца все же нарисовал женщину. Психолог говорила, чтобы я не рисовал любовь, и в жизни не искал ее. Но я не удержался. Эта женщина была с каштановыми волосами и зелеными глазами. Она стояла у стога с сеном и со счастливой улыбкой смотрела на нарисованного поодаль меня. И там у нас было счастье, и не было ощущения, что один другому загораживает жизнь. Эта была последняя нарисованная мною картинка. А потом я долго сидел и смотрел на то, что нарисовал.

Получалось, что меня очень тянет к сельской жизни. И я всегда знал это, но постоянно проходил мимо своих стремлений, не заострял на них внимания. Неимоверное чувство удовлетворения наполнило меня. Я видел перед собой ту жизнь, которую бы хотел вести, и которая принесла бы мне счастье. Вот только картинка с женщиной смущала меня. Опять эта любовь… Я даже в порыве хотел было порвать эту картинку, но не порвал. Уж больно гармонично выглядела на ней моя жизнь.

После окончания института, мать все через тех же знакомых устроила меня в районный суд адвокатом. Как ни удивительно, но работа меня увлекла. Приходилось вникать в дела множества людей, помогать им, защищать в суде. И мне все это нравилось. Я с головой погрузился в работу, не отказывая никому в помощи, даже тем, кто не в состоянии был оплатить мои услуги. Но вообще я хорошо зарабатывал. Мы с матерью, не смотря на трудные времена, сделали хороший ремонт в квартире, поменяли сантехнику. И все это благодаря моим заработкам. Мама была довольна, и желала теперь только одного: моей женитьбы и внуков. Но сам я избегал женщин, хотя всегда замечал симпатичных девушек, испытывал волнение, когда мне по работе приходилось общаться с ними. Сам себе я казался в такие моменты одновременно и привлекательным молодым человеком, и несчастным парнем, не способным на счастье и любовь. В то же время никто из встречающихся на моем пути девушек глубоко не затрагивал мое сердце. Они все шли мимо меня по жизни, и я ощущал, что в них всех для меня лишь пустота. Да и внутри меня постоянно была эта противная пустота. Я работал, был занят, но пустоту ощущал всегда. А как говорила психолог, я никогда не буду счастлив, пока не обрету внутреннюю полноту, цельность, пока не перестану ждать и цепляться за кого-то.

Мне часто вспоминалась икона Божьей Матери, у которой я, будучи студентом, получил душевное утешение. Я почувствовал тогда что-то такое в сердце очень похожее на наполненность. И мне снова хотелось испытать это чувство полноты и мира. Меня тянуло в монастырь, чтобы снова там увидеть икону Божьей Матери. Тянуло за утешением. И вот как-то в одно из воскресений я решил, что сегодня обязательно поеду в этот монастырь. И поехал.

Как и три года назад, я еще издали заметил небольшие голубые купола храма. Только тогда была ранняя весна, а сейчас жаркое лето. На самой территории монастыря был заложен новый большой кирпичный храм. А все остальное было по-прежнему: здание общежительных келий на дальнем конце двора, цветники перед входом в деревянную церковь, за которой по краям большого огорода и молодого сада серели сараи с живностью.

Церковь на этот раз была полна народа, шла служба. Я еле-еле протиснулся к полюбившейся мне иконе Богородицы и замер возле нее. Божья Матерь с состраданием смотрела на меня, и я тут же ощутил в душе теплоту. Я смотрел в глаза Богородице, и весь мир перестал для меня существовать, время остановилось, замерло. Хор пел, люди крестились, а мне казалось, что душе моей открывается что-то безгранично-большое, светлое и прекрасное. Казалось, что земной мир раздвинул стены, а за этими стенами лучший мир. И этот мир светел настолько, что реальный мир по сравнению с ним тускл и мрачен.

Я посмотрел вперед и увидел поющих женщин на клиросе. Среди них были и монахини и мирские. Монахинь в храме вообще было немного, и они все, словно высшая раса стояли впереди, перед алтарем. Их черные одежды так и бросались в глаза, и любому было понятно, что они здесь самые значимые по статусу.