Текст книги "Это застряло в памяти"

II

Как получилось, что Лёлю занесло на Метростроевскую, в замужество, о котором потом не хотелось вспоминать? Произошло это очень постепенно, можно сказать, как-то незаметно.

Она поступила в Институт иностранных языков на педагогический факультет. На дневное отделение не прошла, попала на вечернее. Справку о том, что она работает курьером в редакции толстого журнала, ей обеспечил отец. Она изредка приносила ему из редакции материалы и потом относила их обратно с его редактурой и записками. Времени было много, но надо было успевать и в кино, и на выставки, и на молодёжные вечера в клубах и в других институтах. Студенческая жизнь захватила её. Друзья и подруги детства разбрелись кто куда и редко встречались. Зато в группе у Лёли появились две новые подружки и общий приятель Яшка. В него никто из них не был влюблён, он был их «подружкой», ни к кому не проявлял особого внимания. Худенький мальчик невысокого роста, стригся, как школьник, почти наголо, оставляя впереди косой чубчик, падавший на лоб. Был похож на юного пионера.

Яшка не прошёл по баллам на переводческий факультет, и его по блату временно пристроили на вечернее отделение педагогического. С перспективой: если он сдаст все зачёты и экзамены на отлично, его переведут на переводческий. В армию идти было рано, ему и семнадцати не исполнилось. С медалью школу закончить не получилось, гуманитария подвела математика. Он хорошо учился, лучше всех в группе, вообще был способный. А девчонки – средних способностей, зато весёленькие. Яшке с ними было легко. Они вместе готовились к зачётам и экзаменам, ходили в кино, на выставки, студенческие вечера, зимой встречались на катке. И так сдружились, что и по воскресеньям не расставались, собирались у кого-нибудь дома, играли в карты, в дурака, и в лото. Но чаще собирались у Яшки. Он жил в центре, в трёхкомнатной квартире. В доме, где проживали высокие военные чины с семьями. Отец Яшки, тоже военный, полковник, погиб после войны во время ликвидации диверсии, а где и когда – Яшка не рассказывал, и девочки, понятно, не спрашивали. Яшкина мама была миловидная, тихая женщина. Его младшая сестра ещё училась в школе.

Поначалу встречи у мальчика из группы беспокоили Лёлину маму. Они сходились у него дома поздно вечером, около девяти, и проводили там ночь. Это было обычно под воскресенье. Лёля объясняла, что они готовятся к очередному зачёту или к экзаменам, что ночью им никто не мешает и мама Яшки ничего не имеет против. Что-то в этом роде и Лёлины подружки плели своим родителям. Лёлина мама знала всех друзей дочери, Яшка опасений не вызывал, но её тревожил вопрос: почему ночью, а не в воскресенье днём?

Как-то она в отсутствие Лёли вытащила из её тетрадки бумажку с номером Яшкиного телефона и позвонила его маме. Та приветливо, спокойным голосом объяснила, что дети всю ночь занимаются, что она заваривает им чай в двух термосах, ставит бублики и конфетки, делает бутерброды. Словом, уверила её, что всё прилично, она за этим следит и что совершенно не стоит беспокоиться.

Знала Яшкина мама или нет, но у «детей» была своя жгучая тайна. Да и откуда ей было знать, ведь она с дочкой спала в дальней комнате, бывшей супружеской спальне. За стеной находилась столовая, где они раскладывали на обеденном столе учебники и тетради, и рассаживались якобы заниматься, и где уже красовались термосы с горячим чаем и всякие угощения. Из столовой стеклянная дверь вела в Яшкину комнату, бывший кабинет отца. В этой комнате стоял большой книжный шкаф, у окна тоже большой письменный стол, а у стены напротив окна два креслица и солидный кожаный диван, на котором спал Яшка. Но главное, для них заветное – на столе возвышался очень большой немецкий радиоприёмник «Командор» с зелёным глазом, а сверху, под крышкой, вдобавок был проигрыватель. В нижних тумбах письменного стола стоймя выстроились пластинки, много пластинок, старые, довоенные в большинстве своём, и много трофейных, заграничных. Вообще вся мебель в квартире была вывезена из Германии после войны. Тяжёлая, полированная, прочная. Но приёмник, да ещё с проигрывателем! Загляденье! А звук – объёмный, глубокий. Наполнял всю комнату. Изобразив какое-то время серьёзные занятия, для вида записав что-то в тетрадках, дождавшись, когда в спальне у матери всё смолкнет, Яшка засекал время, и «дети» опрометью кидались в его комнату. Яшка включал приёмник, и начиналось! Звучали джазовые позывные, и сквозь шорохи и потрескивание в эфире бодрый мужской голос произносил: «This is the Voice of America, coming to you…»[1]1
  Это «Голос Америки». Приглашаем… (англ.)


[Закрыть] Они вскакивали с дивана и пускались в пляс – рок, буги-вуги, блюз, безумные, на ходу придуманные танцы! Общий восторг! Настоящий джаз! Новые слова, новые имена! Диззи Гиллеспи, Дюк Эллингтон, Луи Армстронг, Бинг Кросби, Чарли Паркер, Элла Фицджеральд, Дорис Дэй… Яшка чуть убавлял звук, но музыку никто не мог слышать: двери он плотно закрывал, одна стена выходила на лестничную клетку, вторая граничила с подворотней, внизу было фотоателье (их квартира находилась на втором этаже), наверху никто не жил, хозяин квартиры работал за границей. Это была их тайна, про их пляски под джаз никто не знал. Лёля думала: узнай об их ночных танцах под «Голос Америки» её родители – упали бы в обморок. Понятно, в группе, в институте никто не должен был знать. Низкопоклонство перед Западом, космополитизм! Все уши на лекциях по общественным наукам прожужжали. И они молчали как партизаны. Рок они танцевать не умели, лишь повторяли движения, подсмотренные на вечерах в институтах, где учились студенты из Болгарии, Польши, Чехословакии. Зато быстро усвоили имена звёзд американского джаза, знаменитых трубачей, саксофонистов, певцов и певиц. А мелодии! У Яшки был потрясающий слух, он даже подпевал певцам. Балдел от блюзов. Он меньше танцевал, больше слушал и комментировал. От него они узнавали, откуда джаз произошёл, его историю, что такое «свинг», у кого из трубачей золотая труба, кто какие премии получил. Когда программа заканчивалась, он включал проигрыватель. От отца ему достались пластинки с записями редких концертов наших джазменов – Цфасмана, Утёсова, Эдди Рознера. И старые: Собинова, Барсовой, Обуховой, Вадима Козина. Танцевать уже не было сил, сидели и слушали и под музыку начинали клевать носом. К четырём утра компания смаривалась. Яшка укладывался спать на ковре под старым пальтецом, головой на диванной подушке. Девочки втроём на диване, поверх покрывала, под пледом. Засыпали мгновенно. В восемь их будил Яшкин будильник, они наскоро умывались, допивали чай, доедали остатки угощений и разъезжались по домам. Яшка переходил на диван досыпать.

Однажды Лёля невзначай проговорилась родителям, что они у Яшки слушали джаз по «Голосу Америки». Родители в обморок не упали. Папа сказал, что наш джаз не хуже, и у нас есть великолепные музыканты этого жанра. А мама сухо спросила, хватило ли у них ума не трепаться в институте.

К весенним экзаменам готовились серьёзно, сессию сдали, Яшка лучше всех. На лето разъехались на дачи, кто куда. В конце июля, не сговариваясь, вернулись в Москву – не могли пропустить такое событие, как Международный фестиваль молодёжи и студентов. Яшку зачислили на переводческий и прикрепили к группе из Канады. Но он не забывал девочек, провёл их на стадион на открытие и ещё раза два на концерты молодых музыкантов из Кубы и Ганы. Только было грустно, что на втором курсе его с ними не будет. Когда начался учебный год, оказалось, что одна из подруг выбыла из института. Её мама объяснила по телефону, что дочь вышла замуж и уехала с мужем в Германию, куда её мужа направили по работе. Лёля осталась только с одной подругой. Второй год обучения был сложнее, пришлось реже встречаться. Раз или два выбрались в кино и на каток. С Яшкой иногда созванивались, но он был поглощён учёбой и говорил с ними как из другого мира. И они от него отстали. Подружка тоже стала где-то пропадать, а к весне объявила, что у неё завёлся жених и она всерьёз задумала выйти за него замуж. Её суженый, молодой инженер, окончивший строительный институт, стал заезжать за ней в институт после занятий. Он приезжал с приятелем на старом «Москвиче», видавшем виды, пропахшем бензином так, что надо было держать окна открытыми, иначе можно было угореть. Машина принадлежала его другу, долговязому молодому человеку, несколько лет назад окончившему тот же институт. Машина была похожа на букашку, и забавно было смотреть, как долговязый приятель, буквально складываясь пополам, в неё влезает. «Москвич» свой он, естественно, называл «Антилопа-Гну». Они всегда захватывали Лёлю с собой и любезно довозили её до дому.

Сдав сессию, Лёля уехала с родителями на дачу. С девчонками из соседних дач она каталась на велосипеде по посёлку, они ездили на пруд, вечерами посещали местные танцульки. Было жарко, и Лёле нравилось лежать в саду в тенёчке и читать. Предстояло сдавать зарубежную литературу. Лёля взяла с собой на дачу целую кипу книг из домашней библиотеки, входивших в программу зарубежки. Чтение захватило её, и ожидаемая скука, которую она испытывала почти каждое лето уже через неделю после переезда на дачу, в том году её не донимала. На третьем курсе программа стала насыщенней, больше теоретических предметов. Подружка часто отсутствовала, болела. В октябре Лёля получила приглашение к ней на свадьбу. Событие праздновали дома. На свадьбе был и долговязый друг жениха, и Лёле показалось, что он слегка за ней ухаживает. Он ей не нравился, хотя, казалось бы, должен был нравиться девушкам – балагур, хохмач, весельчак, затейник и собой недурён. Высокий, лицо приятное, тёмная густая шевелюра. Но Лёля сразу нашла недостатки: маленькая голова, слишком тяжёлый подбородок, а черты лица мелкие, узкие плечи, похож фигурой на женщину: верхняя часть торса короткая, а нижняя будто от другого человека – таз широкий, ноги слишком длинные, впрочем, и руки тоже. Фигура баскетболиста, объяснила ей подруга, – в институте он играл в баскетбольной команде. И ещё Лёле не нравилось, что он пропах бензином. Ну а дальше – эта компания её всё-таки затянула. Долговязый умел проникать на разные подпольные концерты, на фестивальные фильмы, без очереди проходил на нашумевшие выставки и проводил с собой друзей, подругу с мужем и Лёлю. С ним было не скучно. Всюду у него находились знакомые, он был запанибрата с известными личностями. Любил приглашать друзей в рестораны и, по наблюдениям Лёли, сорил деньгами. Догадывалась, что он старается произвести на неё впечатление. Однако надо было налечь на занятия – программа третьего курса требовала усидчивости. Лёля стала реже принимать участие в мероприятиях. Долговязый иногда позванивал, но Лёля была непреклонна. Да и родители, особенно мама, наседала, твердила: окончишь институт, получишь специальность, тогда гуляй с молодыми людьми. Лёля злилась, но внутренне с ней соглашалась. Она была послушной дочерью, но мама временами перегибала палку: «Принесёшь в подоле, на нас с отцом не рассчитывай».

Отец как будто в шутку замечал, когда они бывали на даче: «Не бойся жуков, бойся мужиков». А ещё: «Береги честь смолоду. Девушку украшает девственность. Народная мудрость».

Лёля раздражённо огрызалась: «Не девственность, а скромность». – «Правильно, – соглашался отец, – и скромность».

* * *

Четвёртый курс изменений не принёс. Компания держалась вместе, ходили на каток, в кино. Отмечали дни рождения в ресторанах. Для долговязого все двери были открыты. Он рисовался, строил из себя светского человека, прикидывался знаменитостью, но Лёля заметила, что он совал в лапу швейцару крупную купюру, и их пускали даже в рестораны Дома кино и ВТО и в прочие заведения для творческих работников. Он умел разговаривать с метрдотелями и с официантами, разбирался в винах и вкусной еде, ему не надо было заглядывать в меню. Знал не только какой оркестр играет в каждом ресторане, но и оркестрантов. Хорошо танцевал и приглашал только Лёлю, а она очень любила танцевать. Постепенно Лёля стала к нему привыкать как к бессменному кавалеру.

На пятом курсе встречи в прежнем составе продолжились. Зимой они стали ездить на том же ветхом «Москвиче» на дачу к Лёле. Приехав поутру, они протапливали дачу дровами, дом закрывали и шли кататься на лыжах. Вернувшись с лыжной прогулки, пили чай или кофе из термосов. У них всегда были с собой бутерброды, долговязый угощал шоколадными конфетами и пирожными. У него был маленький транзистор «Спидола», они могли даже потанцевать. Отогревшись и перекусив, к вечеру они собирались домой, в Москву.

Однажды в декабре в погожий снежный день они приехали на дачу. Светило солнце, был лёгкий морозец. Деревья стояли укутанные лёгкой снежной пеленой. Снежинки вспыхивали на солнце. Красота! День выдался как будто специально для лыжных прогулок. Протопили печку, выпили чаю с конфетами и пошли кататься на лыжах. В тот день прогулка продолжалась дольше – было так красиво, что не хотелось уходить с лыжни. Вернувшись в сумерках, допили чай и съели бутерброды. Пора было возвращаться в город. Собрались, оделись, долговязый молодой человек пошёл разогревать машину. Но она всё никак не заводилась. Пытался и так и этак, бесконечное число раз. Так и не завелась. Тогда решили, что подруга с мужем уедут на электричке, благо станция недалеко, а Лёля с долговязым останутся. Утром он по телефону вызовет со станции Кольку – своего приятеля и автомеханика золотые руки, у него и не такая рухлядь, как его «Антилопа», заводится. На том и порешили.

Друзья уехали, долговязый по-хозяйски снова протопил дом, потому что к ночи стало холодать, в доме было зябко. В его спортивной сумке обнаружился хороший коньяк, крекеры с сыром и бутерброды с копчёной колбасой. Человек он, видно, был запасливый. Он выпил побольше, Лёля немножко, потом выпили ещё, чтобы согреться. Послушали музыку, потанцевали, поболтали о том о сём. Захотелось спать, и решили улечься в одной прогретой комнате, на родительской широкой кровати. У каждого было по тёплому одеялу и по подушке, а сверху она предложила ему накинуть старую шубу мамы. Он согласился. Лёля же поверх одеяла накинула свою шубейку, в которой приехала. Само собой разумеется, надо было держать приличное расстояние между собой. Он опять согласился. В середине ночи Лёля немного продрогла, и он тоже, они оказались рядом, и это случилось. Лёля сразу заснула. Проснувшись утром, она ужаснулась содеянному. Долговязого в доме не было, судя по проникшим в дом выхлопным газам ему удалось прогреть машину. Он вернулся в дом весёлый, как будто ничего такого не было, не обращая внимания на её смущение, поцеловал Лёлю в лоб и заявил, что после случившегося он, как порядочный человек, обязан на ней жениться. Короче говоря, сказал, он делает ей предложение руки и сердца. Лёля мямлила, что надо спросить у родителей, он хохотал, говорил, что теперь она взрослая женщина, с детским садом покончено. Сегодня же подадим заявление в загс, сказал, он не пойдёт на работу, а она пусть пропустит занятия. У него есть друг, у друга квартира, а сам друг в отъезде, там они вдвоём отпразднуют событие. Лёля вяло согласилась. Он довёз её до дома, и они договорились, что он заедет за ней в два часа. Только не забудь паспорт, напомнил.

Дома мама впилась в Лёлю вопрошающим взглядом, но Лёля смело соврала, что ночевала у той самой подруги. Потом соврала, что едет в институт. Ровно в два он подъехал на машине, в загсе на Метростроевской, где он жил, они по-быстрому подали заявление и, посидев недолго в кафе гостиницы «Националь», поехали в свободную квартиру его друга. Там решили, что никаких детей они не хотят, эту заботу он берёт на себя.

Лёля вдруг почувствовала себя счастливой. Скованность, смущение прошли. Она постепенно в него влюблялась. Также решили, что родителям ничего говорить не будут, а скажут только, когда распишутся. То есть через месяц. А пока будут встречаться в квартире его друга. Дома Лёля совсем завралась, говорила, что готовится к зачётам у подруги. Но зачёты она сдала, правда, немного хуже, чем от неё ожидали. Тем не менее это усыпило мамину бдительность. Родители даже не обиделись, когда она сказала, что будет справлять Новый год у замужней подруги. Выросшие дети стремятся выпорхнуть из родительского гнезда. Поначалу на молодёжные праздники, так, видимо, рассуждали Лёлины родители. Зимние каникулы Лёля с новоявленным женихом провели в квартире у друга (опять врала, что у подруги на даче). Он уезжал на работу, а Лёля, прикидывая на себя роль жены, спускалась в магазин внизу, покупала продукты, убиралась в квартире и готовила на ужин что-нибудь несложное, что сумела подглядеть у Дарьи Петровны, домработницы её родителей. Вечером, когда он возвращался, они немного смотрели телевизор и шли спать.

Так прошли медовые десять дней, зимние каникулы кончились, и наступил день вступления в законный брак, то есть когда надо было явиться в загс со свидетелями и поставить свои подписи в соответствующем документе. Будущий муж купил цветы, вместо зимнего свитера надел рубашку с галстуком и пиджак, Лёля нарядилась – она заранее взяла с собой платье, которое надевала по праздникам. Свидетелями были те самые подруга с мужем, познакомившие их три года назад. Потом молодой повёз всех в «Арагви», где он накануне заказал столик. Было весело, друзья подарили молодым книгу «О вкусной и здоровой пище». Лёлю омрачала одна мысль: как сказать родителям? Когда они вернулись в квартиру друга её теперь законного мужа, они это дело обсудили и решили, что проведут вечер по домам, и каждый из них подготовит своих предков – короче говоря, поставит родителей в известность о свершившемся факте. Так и сделали. Он довёз Лёлю домой, а сам поехал к себе на Метростроевскую.

Лёлю, похоже, дома заждались. Родители сидели за столом и ужинали. Оба сердито на неё посмотрели. Мама сухо спросила:

– Что, нельзя было позвонить? – И уже мягче: – Мой руки, садись за стол.

Лёля повиновалась. За столом у неё перехватило горло. Язык заплетался, она дрожащим голосом произнесла:

– Мам, пап, я вышла замуж. Расписались в загсе на Метростроевской.

Родители растерянно переглянулись.

– Я слышал где-то, что браки совершаются на небесах… – осторожно начал отец Лёли.

– За того молодца, что коптит наш двор своим драндулетом? – опомнилась мама.

– Да, – сказала, набравшись храбрости, даже с некоторой гордостью, Лёля. – У него есть автомобиль.

– Ты его хорошо знаешь? Вы давно знакомы? Ты бывала в его семье? Чем он занимается? Слесарь? Ремонтирует автомобили? Или стиляга?! Этого ещё не хватало!

Лёля на все вопросы то кивала, то мотала головой.

– Ты уверена была, когда выходила за него замуж, что жить без него не можешь? Что готова прожить с этим человеком всю жизнь до смерти? Я очень сомневаюсь… – ядовитым тоном проговорила мама, она вообще была ехидная. – Ты даже институт не закончила! Что за нетерпячка? Закончила бы сначала институт!

– Natura solitarium nihil amat! – произнёс отец и тут же перевёл: – Природа не терпит одиночества.

– Ты можешь быть серьёзным?! – накинулась на него супруга. – Я не выношу, когда ты трясёшь своими гимназическими познаниями латыни и пытаешься всё превратить в шутку!

– Да уж куда серьёзнее. Мудрые оракулы древнего мира не шутили и глупостей не изрекали. Лёля изучала латынь, может подтвердить, – папа был настроен примирительно.

Мама продолжала бушевать:

– И где вы будете жить? У нас?! Мы не знаем этого человека…

– У него. Так он сказал. У них на одну комнату больше. У меня в комнате тесно.

Мама усмехнулась, папа хмыкнул. Это не выглядело как родительское благословение.

Лёля сдержала слёзы, ей захотелось выскочить из-за стола, но папе удалось разрядить обстановку:

– Уверен, что он не из современных молодых пошляков и что ты выбрала серьёзного молодого человека. Когда мы его увидим? Должны же мы увидеть его воочию. Imago animi vultus est! Лицо – зеркало души, я правильно цитирую, Лёля? – Отец покосился на супругу, но та смолчала. – Как его зовут?

– Боб.

– Как-как?! – истерически вскричала мама.

– Ладно, пусть будет Боб, – пряча улыбку, сказал отец. – А мы как должны его звать?

– Боб. Он привык.

Решено было, что на другой день молодожёны явятся к её родителям на торжественный обед к четырём часам дня, когда мама уже вернётся с репетиции и успеет часок отдохнуть.

К четырём не получилось, «Антилопа» заглохла на Большом Каменном мосту. Опоздали на полчаса. Цветы, которые они везли родителям, подмёрзли, пока машина упрямилась и не хотела ехать. Родители встретили пару с натянутыми улыбками, Лёля поспешила всё объяснить, как проезжавший мимо таксист помог её мужу подтолкнуть машину и она не сразу, но завелась. Мама, заметив испачканные машинным маслом руки молодого мужа, провела его в ванную и дала чистое полотенце. Сильно запахло бензином. Из кухни вышла Дарья Петровна, её представили гостю. В ответ она повела носом, принюхалась и чихнула. Все сделали вид, что это очень смешно. Сели за стол. Боб был явно не в своей тарелке, прятал руки с въевшейся чернотой под ногтями. Но папа завёл оживлённый разговор о марках легковых машин, поведал историю, которую любил рассказывать друзьям, про то, как он сел в лужу во Франции, когда был там в составе делегации журналистов. Французские коммунисты катали их по Парижу в автомобилях марки «Ситроен». Он решил проявить осведомлённость и объявил французам, что основателем фирмы был некто Цитрин, одессит, бежавший из России от погромов. Вся Одесса, дескать, в курсе. Эта новость позабавила французских друзей, но они её решительно опровергли. Основателем фирмы был француз по фамилии Ситроен, Цитрин – легенда. Автомобиль развивает хорошую скорость, его на поворотах не заносит, устойчив, не переворачивается, имеет подушки безопасности. С лёгкостью уходит от погони. Поэтому считается популярным средством передвижения у гангстеров. Так ему сказали французские коммунисты. В кинофильмах гангстеры гоняют исключительно на «Ситроенах». Всем история как будто понравилась.

Лёлина мама и тут не преминула съязвить – отец Лёли был из Одессы:

– Одесситы считают, что все талантливые люди – изобретатели, музыканты, артисты, писатели, поэты вышли из Одессы. И Моцарт, и Бах, и Шекспир, и Ломоносов, и Гейне…

– Что касается последнего персонажа, то ты не так уж далека от истины. Конечно, не все, но очень многие, – спокойно возразил отец. – Думаю, если как следует поскрести семейку того же Ситроена, кто знает?

С закусками покончили, затем была куриная лапша, на второе – куриные котлетки с рисом под кисло-сладким соусом. Десерт – консервированные ананасы в собственном соку, какие недавно появились в крупных продуктовых магазинах. Говорили, что из Кубы. Под ананасы выпили шампанское, которое привезли с собой молодые. Естественно, разговор зашёл о свадьбе. Лёля с мужем к этому вопросу подготовились.

– Мы не хотим никакой свадьбы, – решительно заявила Лёля. – Свадьбы вообще уже не модны. Пережиток прошлого. Набегает толпа родственников, друзей, коллег с работы, они едят, пьют, произносят тосты за молодых, орут «горько», жених с невестой сидят, как истуканы, зажатые с двух сторон родичами, и должны всё время целоваться, даже поесть не могут! Свадьба! Молодые только и думают, сколько им денег в конвертах отслюнят гости, и мечтают, чтобы они поскорее свалили. Гости напьются, и начинаются пошлые танцы. Ужасное мещанство! Хорошо, если обойдётся без драки. Не, не надо нам свадьбы!

Молодой супруг, который до сих пор молчал и улыбался, произнёс заготовленную речь:

– Нам с Лёлей недавно пришлось побывать на свадьбе нашего друга. Казалось бы, приличный дом, интеллигентные люди. А когда гости стали расходиться, во дворе устроили драку. Без милиции не обошлось, хе-хе.

– Как же так? Можно достаточно скромно отметить… Это не по-людски как-то, – огорчилась мама.

И снова обстановку разрядил Лёлин отец.

– Мадам, вы забыли, что и у нас не было свадьбы? Я утром прилетел из Севастополя, сдал материал в редакцию, мне выписали новую командировку на Дальний Восток. Выдали командировочные на два месяца. Я должен был совершить путешествие в поезде через всю страну с остановками в крупных населённых пунктах и делать путевые заметки. Интереснейшее задание! Это было в конце тридцатых. Потом я заехал за тобой, и мы с друзьями посидели в «Жургазике», выпили, закусили. Из кабака мы поехали домой к твоим родителям, ты собрала чемодан, и я отвёз тебя в свою комнату в коммуналке, где ты должна была меня ждать. Мы остались наедине. Вечером ты проводила меня на вокзал. Кстати, в те времена свободно мыслящие люди и не думали регистрировать брак. Съезжались у кого-то из них в квартире, чаще в комнате в коммунальной квартире, и считали себя мужем и женой. В глазах общества это было нормально. Мы с тобой зарегистрировали брак уже после войны, я был на фронте, всё было как-то недосуг. К тому времени мы уже были супруги со стажем. Елена, Лёлька, родилась перед войной. Вспоминаешь, детка?

Лёлина мама растрогалась, расчувствовалась, промокнула глаза салфеткой. Допили шампанское.

Отец Лёли как бы невзначай спросил:

– Друг мой, в каком ведомстве вы трудитесь? Как родители мы понимаем, что теперь на вас, мужчину, ляжет ответственность за молодую семью. Мы отдаём вам дочь. Вопрос, вероятно, не очень деликатный, но неизбежный: каким образом вы зарабатываете средства на жизнь?

Лёлиного супруга такой поворот в приятной беседе не смутил. Он с готовностью объяснил, что является младшим, пока младшим, редактором в крупном издательстве, выпускающем литературу по разным отраслям науки и техники, в том числе переводные книги. Учитывая его знание языков и особое к нему своё расположение, начальство позволяет ему брать на перевод отдельные статьи и даже целиком книги, в основном из области строительной техники, архитектуры, планировки городов, в общем, урбанистики. Иногда изобретатели предлагают частным образом перевести свою работу на английский или немецкий язык. Так что имеются возможности подрабатывать – в заключение он приятно улыбнулся, полагая, что ему удалось произвести на родителей Лёли впечатление вполне серьёзного человека.

Обед прошёл в тёплой и, можно сказать, дружественной обстановке. Лёля выдохнула. Родители удалились в кабинет отца и закрыли за собой дверь. Лёля побросала в небольшой чемодан вещички, которые могли ей понадобиться в ближайшие несколько дней, и учебники и тетрадки с конспектами лекций. Муж помог ей закрыть чемодан и вынес его в коридор. Все домочадцы вышли прощаться. Родители вручили дочке конверт с деньгами – подарок молодым.

– Купите себе, что захотите. Мы с отцом ничего не могли придумать, – сказала со слезами в голосе мама. – Всё это так неожиданно.

Дарья Петровна вручила Лёле небольшую коробку.

– Тут пирожные, я вам в подарок испекла. Лёля их любит. Чтобы вам сладко жилось. Совет да любовь!

Все расцеловались, и молодая чета отбыла. Теперь им предстояло явиться, по выражению молодожёна, пред светлые очи маман, Лёлиной свекрови. В машине, пока разогревался мотор, новоиспечённый муж вводил Лёлю в курс жизни в новом семейном кругу. И пока ехали на Метростроевскую, он всё говорил, и говорил, и говорил. На этот раз «Антилопа» нигде не заглохла, что Лёля посчитала хорошим знаком. Она ужасно волновалась, трусила.

– Всё будет о’кей, нормалёк, не дрейфь, чувиха. Здорово, на ужин есть что вкусненькое пожевать. Панька, наша домработница, не умеет готовить, премудростям кулинарного искусства не обучена, типичная деревенщина, но зато добрая душа. Колька, её сынок, весь в неё, безотказный. Чинит мою таратайку по первому зову. Хоть днём, хоть ночью. Слывёт красавцем, девки за ним бегают, а он, глупый телок, предпочитает в моторах копаться, хе-хе. И сушит мозги, учебники штудирует. У Паньки есть младшая дочка, мелкая замухрышка, тёмная с лица, похожа на сушёную воблу. Злючка, без рода без племени, от проезжего молодца, Панькин грешок. Что поделаешь, осталась без мужа, а молодая кровь играет, хе-хе. Они живут в бараке за нашим домом…

Боб теперь говорил в более привычной для него развязной манере:

– Ладно, хватит о них. Слушай сюда, чувиха. О себе: меня воспитывал дед, Михаил Ильич. Он родом из Киева, все его предки были чиновниками, отец, финансист, видать, не бедный, был почётным гражданином города, не хухры-мухры. Дед окончил гимназию, потом учился в Питере, потом в университете в Мюнхене. Вернувшись в Киев, пошёл по стопам отца, поступил на службу в Государственный банк Российской империи, или России, как-то так. В канун наступления двадцатого века он женился. Ему приглянулась хорошенькая девушка Ривочка из богатой еврейской семьи. Невысокого росточка, изящная, скромная, застенчивая. Куколка, прелесть. Дюймовочка, хе-хе. Её папан тоже работал в банке. Родом они из Житомира. Ривочка была тильки-тильки из гимназии. Её крестили в православную веру, и она стала Марьей Исаевной, как положено, православной христианкой. Маленькая, подвижная, она оказалась хорошей хозяюшкой и женщиной с характером. Дед, по воспоминаниям бабушки, Марьи Исаевны, был красивый, представительный мужчина и имел прекрасные манеры и обхождение с дамами. К слову, и с прислугой. В начале века его направили от банка в Стокгольм, а после в Лондон. Там у них родились две дочки, Исидора Михайловна (Дора Михайловна по советскому паспорту), в дальнейшем моя мамаша, и Ундина Михайловна (Дина Михайловна по советскому паспорту), моя тётка. Судя по именам, дед был не сильно православным, скорее, космополитом. Дочки родились с разницей в один год, и всю жизнь и по сию пору выясняют, кто из них главнее, хе-хе. Мамаша считает, что она, потому что она старше, кроме того, является старшим научным сотрудником, имеет степень кандидата технических наук и работает в НИИ, а это не жук чихнул. А тётка считает, что заслужила особое уважение, потому что она почти окончила Гнесинку, работает музыкальным работником в детском саду и частным образом на дому концертмейстером. Она учит петь, ставит голос молодым певцам, ой, умора, выводит их на эстраду, хе-хе, а если точнее выражаться, во взрослую мужскую жизнь, хе-хе.

Тут Боб стал давиться от смеха, не мог остановиться, потом, успокоившись, продолжил:

– Сама увидишь, Динка – вообще артистка. Большая шалунья. Из неё получилась бы прекрасная шансонетка, хе-хе, или клоунесса. Платьица коротенькие, как на куклу, бантики, оборочки, а макияж – Коломбина! Умереть не встать. – Он откашлялся и продолжил: – Но вернусь назад. Родились у деда с бабкой две дочурки. В Лондоне они жили кучеряво, бабка наняла няньку-англичанку. У них ещё была кухарка и горничная. Когда девицы подросли, няньку сменила гувернантка, тоже англичанка. Их учили музыке, приходила преподавательница. Посещали русскую частную школу для русских, работавших в Лондоне. В общем, жили как буржуи. Дед был настоящий барин. В семнадцатом году его перевели во Францию, в Париж. Жили там чуть скромнее, но по-прежнему кучеряво. Бабка чувствовала себя барыней. Буржуазные замашки впитала на всю жизнь. Умела командовать прислугой, они у неё ходили по струнке. Она иностранных языков не знала, они – русского, но брань её понимали без перевода. Девицы посещали парижскую школу, французскому языку их учила гувернантка. Они росли в языковой среде. Дед владел пятью европейскими языками, свободно говорил на английском, французском и немецком, немного на испанском и итальянском (в юности он путешествовал, объехал всю Европу, средства отца позволяли). Бабка знала только русский и идиш: «шикса, гойка, шлемазл, тухес, гешефт, хипиш, мишигинер, дрек мит феффер», иногда выскакивали польские словечки типа «пшеклентый, бардзо, пше прошу, шо в дупе, то в глове, быдло, курва» или украинские: «це дило, шоб тоби повылазило, не бачу, трошки, геть, цыбуля, слухаю, кохаю, до витру». Как была местечковой, такой и осталась, хе-хе. Дед её поправлял. Учил правильному русскому языку. Требовал, чтобы она избавлялась от неблагозвучных слов. Поборник изящной словесности, он радел за чистоту русского языка, заставлял читать книги. Бесполезное дело! За всю жизнь бабка не смогла избавиться от еврейского акцента. Сейчас она молчит после инсультов, сидит неподвижно, как гора. Рухнула после смерти деда, он умер в пятьдесят втором. Её водят, сажают, укладывают в постель, кормят с ложечки. Этим занимается Панька, добрая душа, я тебе о ней уже говорил. Бабка ничего не слышит и не видит, хотя мамаша упрямо твердит, что она всё видит, слышит и понимает. Лажа, ясное дело. На деде всё держалось. Мамаше некогда было мной заниматься. Она ушла с головой в высшее образование, в карьеру, в партийную работу. Идейная, имей в виду. Каждое слово как из Маркса-Энгельса. Динка, наоборот, трепло, язык без костей, как говорит мамаша. Поклонников меняет как перчатки. До сих пор хорошенькая, работает под девочку, – он опять захихикал. – Короче говоря, кафешантан. Она была любимицей деда, он учёных зануд, вроде моей мамаши, не жаловал. Дед обожал цирк, особенно номера с кордебалетом. Мне Динка сама рассказывала. Его очень волновали ножки танцовщиц, прям слюни пускал, таял, хе-хе. Брал Динку с собой в цирк и в оперетту. Большой театрал. Приглашал в театры на премьеры дам, с которыми знакомился на курортах. Любил ездить в Кисловодск и в Ялту. Бабку с собой никогда не брал, ни-ни, даже в гости. Эстет, одевался, как денди, пах французским одеколоном. Рубашки менял каждый день, если на выход, так дважды в день. Дома ходил в любимом старом английском халате. Не выносил запаха кухни, требовал дверь туда держать закрытой. И чтоб прислуга не мозолила глаза. И чтоб базла с прислугой при нём не было. Старый пижон и дамский угодник. Меня любил, водил в зоопарк, в музеи, на выставки, в театры, нанял мне учительницу французского языка, английский мы учили в школе. Проверял мои домашние задания, говорил со мной по-английски и по-французски. Потом ещё немку нанял. У нас была отличная библиотека детских книг на языках, он привёз из-за границы. Мы с ним читали. После смерти деда мамаша книги продала, почти всю иностранную классику. Чтоб их в доме было меньше, чем русских классиков. У неё был бзик, она боялась обысков. Тогда семья села на пенсию деда и мамашину зарплату, а мамаша ещё не была кандидатом наук. Они с бабкой много чего загнали в букинистическом и в комиссионках, даже дедов граммофон с пластинками. Динка тогда ещё долго ревела и с ними ругалась. Мамаша с бабкой продали дедову коллекцию курительных трубок. Любил, сидя в креслах, выкурить трубку с хорошим табаком. И зятьёв угощал. Ему табак возили из-за кордона. Мамаша всегда была маменькиной дочкой. Все бабкины привычки переняла – покрикивала на прислугу, любила придираться, командовала. Бабкин вздорный характер. Считай, что я тебя предупредил. С ней не базарь, ясно, старуха?