Текст книги "Уран"

Гаков

Арсений Яковлевич Гаков, директор Комбината № 7, по прибытии в Москву, прямо с поезда, направился в министерство, к Авраамию Завенягину, руководителю строительных управлений Наркомата внутренних дел. Вызван вроде бы для согласования текущих вопросов. Но, чувствовал, есть другое, скрытая надобность или опасность.

Авраамий – имя патриархальное, русское. Отец генерала был машинистом паровоза, мамаша из крестьян. Видно, потому, достигнув положения, Завенягин не зачванился, сохранял в общении простоту. И в этот раз принял Гакова сердечно. В кабинете выслушал короткий доклад, подписал запросы снабженцев, а затем вдруг предложил проехаться по Москве. Гаков понял – есть разговор особый, не для министерских кабинетов.

На шустрой «Победе» отправились к Ленинским горам, где вырастало новое здание Московского университета. Снизу вверх Гаков смотрел на огромную, пронзающую небо пирамиду «города науки», сердце его переполняла гордость. Точно в детстве, когда мальчишкой впервые попал в Исаакиевский собор и обмер от увиденной красоты.

Только в прежние времена дворцы и храмы строили, чтоб возвеличить бога, царя. А в этих сталинских махинах, словно короной венчающих Москву, заключено величие первого в мире народного государства. И владеть этой красотой не аристократам-богатеям, а растущему поколению светлых, радостных, свежих людей.

Прогуливались вдоль ограды, задирая головы на двухсотметровую башню, обставленную строительными лесами. Глядели с холма на белокаменную, в дымке, Москву.

Завенягин похож отдаленно на Ворошилова и на комика Чарли Чаплина, такие же носит усы. Только голова бритая, и ничего смешного нет в его нервной повадке. Говорит негромко, отводит в сторону глаза.

– …назрели перемены. Разногласия по всем вопросам. Совет министров тормозит инициативы – Молотов, Булганин, Маленков. В аппарате ЦК забирает силу Хрущев, секретарь Московского обкома. Да мы-то с тобой знаем, кто в последние годы тянул всю работу по индустриализации. Теперь вот «Направление-15», ядерный щит.

Гаков слушал, молчал. Да, видно, здоровье Сталина внушает опасения, раз пошли такие разговоры за пределами ближнего круга.

– Говорю, чтобы ты знал, – Завенягин склонился ближе. – Скоро Лаврентий Павлович будет нуждаться в особой поддержке соратников. Подумай, готов ли ты встать рядом. Сможешь ли, если надо, выступить с нами единым флангом?

Поворот крутой, Авраамий один не взял бы на себя такую смелость. Значит, это сам Берия прощупывает почву среди окружения. Слухи давно шелестят вокруг Кремля – Сталину семьдесят четыре года, возраст немалый. Гаков в свои сорок девять все застарелые болячки чувствует в теле, что говорить о той нагрузке, которую несет генералиссимус.

Берия почти ровесник Гакова, ему пятьдесят три. Арсений не раз видел наркома на заседаниях в Совмине. Что мог сказать о нем? Сдержанный, проницательный, ироничный. Грамотный специалист, сам механик и техник, работал когда-то в нефтяной компании Нобиля. Умеет досконально вникнуть в дело, найти нестандартные решения.

Конечно, как организатор Лаврентий Павлович незаменим, вклад его в Победу гигантский. С начала войны он контролировал огромный массив работ по производству вооружения, ему подчинялись Наркоматы угольной промышленности, путей сообщения, все оборонные заводы.

К нынешнему времени член ЦК партии, фактически второе лицо государства, Берия сосредоточил в своих руках управления черной и цветной металлургии, нефтяной, химической, бумажно-целлюлозной, электротехнической промышленности. А ведь на нем и ответственность за внешнюю и внутреннюю безопасность страны, управление разведками, борьба со шпионами и диверсантами. А этот фронт едва ли не важней военного.

Что думал Гаков о Берии в глубине души? Знал, какой страх внушает одно это имя. Помнил липкое рукопожатие, застывший взгляд из-под очков. Понимал, что обстоятельства жизни и борьбы сделали этого человека безжалостным, едва ли не чудовищем.

Такому встать во главе государства? Тяжело принять эту мысль.

Два противоречивых мира существовали в сознании Арсения Гакова, почти не соединяясь между собой. Простой и ясный мир труда, справедливости, всеобщего счастья. Солнцем этой вселенной был рабочий человек, гимном – хор миллионов голосов, славящих родину, партию, великую силу народа. Для них, бесстрашных героев, развевался флагами Первомай, хор пионеров приветствовал День Конституции, гремел салют в честь годовщины Октября. Для них росли московские высотки и прорезали степи километры железных дорог.

Одновременно с этим существовал другой мир – призрачный, страшный.

Там человек мог исчезнуть бесследно, переместиться в темноту мгновенного забвения. Знавшие его продолжали жить как ни в чем не бывало, не задавая вопросов – зачем на соседней двери появилась пломба с печатью? Почему за столом сослуживца сидит незнакомый человек?

В этом мире боялись ночи, отсвета автомобильных фар, шуршания шин по асфальту, шагов на лестнице. Словно чума, ползучий страх этот заставлял людей отрекаться от родных и близких, бежать из столиц в глухие углы, наушничать, доносить.

В мире тьмы махали лопатами, валили лес, тянули «железку» по мерзлым болотам сотни тысяч советских граждан, изможденных голодом, изнуренных непосильным трудом, словно древнеегипетские рабы. Их кости ложились в фундамент пятилеток, но ни благодарности, ни даже благосклонного упоминания это незримое воинство не заслуживало. Не люди – «вредители», «враги», «шпионы», «предатели», «саботажники». Даже на Комбинате Гакова, где условия труда и содержания считались почти курортными, было свое кладбище заключенных – заросшие могилы без оград и памятников, без имен и званий.

Нет, Гаков признавал необходимость жестокости. Война продолжалась не только на внешних, но и на внутренних рубежах. Вот и теперь в газетах пишут о шпионских заговорах, о врачах-вредителях, подкупленных иностранной разведкой. Сомневаться в правдивости обвинений Гаков себе не позволял. Но порой мысль о сумеречном мире, осознание его огромности и бесчеловечного устройства вышибала ледяной пот.

И теперь Арсений ощутил, как рубашка под пиджаком прилипает к телу, когда увидел, что по разбитой дороге к воротам строительного объекта подъезжают несколько машин с государственными номерами и спецпропусками на лобовом стекле.

Застряли в колее, остановились. Вышли люди – кто в штатском, кто в форме МВД, и среди них Берия в черном пальто, в фетровой шляпе с мягкими покатыми полями.

Завенягин глянул затравленно, трусцой побежал к машинам начальства. Пошел и Арсений. Сообразил, что встреча эта не случайна.

Приветствия, рукопожатия. Комиссия Спецстроя, многие лица были знакомы.

Вот кряжистый, с шишковатым, бритым «под Котовского» черепом, Борис Львович Ванников. Гаков знал, что перед войной Ванников, дважды Герой Социалистического Труда, был арестован по обвинению в шпионской деятельности. Ни в чем не сознался, никого не обвинил. И это, возможно, спасло ему жизнь – в июле сорок первого Бориса освободили, вернули к должностным обязанностям, как заподозренного «по недоразумению».

Тут и Василий Махнев, начальник Спецкомитета, с кустистыми бровями на бледном, одутловатом лице, и третий заместитель наркома Иван Серов, элегантный, похожий на английского киноактера.

Берия увидел Арсения, приветливо махнул рукой.

– А ну-ка, товарищ Гаков, идемте с нами!

Вместе направились вдоль ограждения к воротам. Щеки Лаврентия, будто каучуковые мячи, подрагивали в такт шагов. Высокому Гакову пришлось неудобно сгибать шею, чтобы расслышать торопливое бормотание.

– …засели в лесах, имеют поддержку заграницы. Британия, ФРГ, США… Шпионская сеть… Да, есть там силы, которые еще надеются повернуть ход исторических событий!..сочувствующие из местных жителей… укрывают, кормят, снабжают патронами.

Очки сверкнули, нарком ожидал ответа.

– Не понял, Лаврентий Павлович?

– Что вы не поняли? Лесные братья. У вас, по всей советской Прибалтике.

Гаков непроизвольно втянул живот.

– Знаю об этом тяжелом наследии. Но в нашем районе Эстонской ССР бандитов давно не наблюдается.

– Это вы так думаете, а факты говорят обратное. Нельзя нам что? А то. Беспечность и ротозейство, как говорит в своих статьях товарищ Сталин. Газеты-то вы читаете?

Тон будто бы дружеский, доверительный, но взглядом цапал, будто клювом. Постарел, обрюзг лицом и, видимо, душой. И пахло от него по-стариковски – мертвечиной.

– Газеты читаю, Лаврентий Павлович. И по текущим вопросам в курсе событий – я депутат…

Завенягин шагал в стороне, клетчатым платком вытирал бритый затылок и шею под воротничком мундира.

– Поступила информация, товарищ дорогой депутат Гаков, что отряд лесных бандитов готовит диверсию на вашем Комбинате. Перехвачена радиограмма. Поблизости, а может, и у вас под носом, может быть, в соседнем кабинете сидит английский диверсант. Кто? Вот и надо оглянуться, посмотреть вокруг. И рот не разевать…

Гаков одеревенел всем телом. Понимал, что должен ответить, но в голове было пусто, только в ухе звенело, будто залетел комар. Берия снова бормотал:

– …занимаются вопросом. Но не приставишь к каждому майора с пистолетом. Ха-ха! Потому и требуется особая бдительность от вас…

Нарком остановился, ожидая ответа. Не помня себя, Гаков вытянулся в струну, по-армейски отрапортовал:

– Слушаюсь, Лаврентий Павлович. Усилим бдительность. Найдем фашистских недобитков, слово коммуниста!

Тот помолчал, разглядывая, впиваясь иголками глаз из-под круглых очков.

– Главное – не допустить внештатных ситуаций. Стране необходим ваш груз.

Берия кивнул, прощаясь, и вслед за ним вся процессия двинулась внутрь стройплощадки по ухабистой дороге. Им навстречу спешила делегация – начальник строительства, бригадиры.

– Примем меры, – отрапортовал Арсений вслед удаляющейся шляпе.

– Вот такие наши дела, – Завенягин моргнул как-то в сторону, будто хотел зажмуриться и не открывать больше глаз.

Попрощались неловко, скомканно. Политическую тему больше не затрагивали. В просьбах Гакова – как обычно, нужды по снабжению, нехватка кадров, обеспечение продуктами и промтоварами, – Авраамий обещал дальнейшее содействие.

Вечером Арсений поехал к родной сестре, которую разыскал после детского дома в тридцать пятом году. Он получил пакет из спецмагазина на улице Грановского, успел зайти в ГУМ, купил подарки. Сестре Алевтине – духи «Красный мак», жене – ботиночки «румынки» с меховой оторочкой. Ребятам конфеты, игрушки.

Внизу лестницы, на выходе из магазина, спекулянтка дернула его за рукав, показала край картонной обертки – немецкие чулки со швом из тонкого телесного капрона. Нарисованы на упаковке стройные женские ноги, и перед глазами Гакова замелькали из-под юбки округлые икры и выше – изгиб округлых бедер, плечи, груди, темные соски виднеются сквозь полотно бюстгальтера. Торопливое, украденное счастье, с неотступным чувством вины, но от этого будто слаще, постыднее…

Гаков воровато сунул старухе купюру, чулки спрятал во внутренний карман плаща.

Сестра Алевтина собирала на стол. Хлопотала радостно, делилась новостями. Пришел из школы племянник Павлушка. За те полгода, что не виделись, парень вытянулся, возмужал, почти сравнялся ростом с Гаковым. Слегка потемнели светлые мальчишеские волосы, серьезно смотрели глаза, чуть приподнятые к вискам – дымчатые, зеленоватые, как у матери.

На спор подтягивались на турнике – железную трубу заделал в дверной косяк еще отец племянника, офицер-танкист, погибший на фронте. Впервые Павка вышел из состязания с чистой победой. Мать хвалила сдержанно, но видно было – гордится и учебными, и спортивными успехами сына. Показывала модель полярного самолета, которую парень собрал в кружке ДОСААФ.

Играли в шахматы, и тут уж Гаков разгромил пацана без всякой пощады. Спорт есть спорт.

За ужином смотрел, как румяный оголец уплетает картошку, думал: «Для вас, беззаботных светляков, строим мы дворцы и города, прокладываем лавы в толще земли, укрощаем энергию атома. Сомневаемся, но берем на себя ответственность за судьбы человеческие, не даем пощады врагам. Скажете ли спасибо? Поймете, простите ли своих грешных отцов?»

Договорились, что Павлик с матерью приедут на комбинат в начале марта. Сестра давно хотела взглянуть на любимое детище Гакова, а тут и заводу потребовалось провести единый перерасчет технических заданий для новых мощностей. Проектный институт, в котором работала Галина, принимал участие в разработке.

Гаков думал и о будущем мальчишки. Павка любит технику, есть в нем смекалка. И поступать собрался в Политехнический, на машиностроение. Пускай прикинет на себя заводскую жизнь, осознает ответственность. А толковые инженеры стране пригодятся всегда: строить коммунизм надо по науке.

Потом уже, когда сидел в вагоне и перебирал в памяти события дня, во всех подробностях припомнил разговор с наркомом. Выходит, не случайно привез его Завенягин на Ленинские горы, и встреча с Берией была намеренной, и тема – главной… На Комбинате – диверсант? Шпион? Тревожно было от мысли, которую теперь не выкинуть из головы.

Любовно придуманный им, расчерченный вместе с ленинградскими архитекторами, уже вырастающий на месте гнилых бараков город-сказка вокруг секретного завода вдруг оказался под прицелом затаившегося врага. И враг этот не в нью-йоркском небоскребе шелестит зелеными долларами, не отдает приказы из чужого штаба. Он рядом. Целится из лесной чащи дулом обреза. Ходит по Комбинату, обедает в заводской столовой.

Худо то, что теперь, после газетных передовиц, выслеживают шпионов поголовно все – от пенсионерок до детсадовцев. Чуть не каждый день получает Гаков доносы, анонимные письма – на мужей, на жен, на соседей и сотрудников. Кое-что отправляет сразу в корзину, а где-то надо реагировать, подшивать к личным делам, выносить на местком. И как среди этой обманной трухи, бытового сведения счетов да просто фантазий ненормальных людей искать настоящего, обученного, замаскированного разведчика?

При этом нельзя терять доверие к людям – иначе как работать для них? А вот посоветоваться с начальником отдела милиции Лозовым будет не лишним. Если и правда в районе орудуют национальные банды, этим должно заняться республиканское МВД.

Размышляя так, Гаков нащупал пакет в кармане плаща. Да, чулки! И снова вспомнились полноватые ноги, кружева, дурманящий запах женщины, которой предназначался подарок. Здесь отдушина, в этой любви Гаков чувствовал себя помолодевшим, счастливым, несмотря на опасность разоблачения и вороватое чувство вины.

Скоро увидит ее, обнимет. Расскажет, что с ним было в Москве. Она умеет слушать любовно, сопереживая, даже когда не понимает всех сложностей его жизни. Женский ум проявляется в чувствах. Беден и сиротлив мужчина без женской любви.

Поезд тронулся, в купе зашли попутчики. Арсений Яковлевич выпил стакан чая, вытянулся на полке. И вскоре, как всегда в поезде, быстро и крепко заснул.

Эльзе

Бункер в лесу построен по немецким чертежам, но руками местных хуторян, оттого внутри по-крестьянски домовито. Комната просторная, как в хате, пол и стены обмазаны глиной, утрамбованы соломой. Вместо крыши дощатый настил, по углам его держат подпорки-столбы. По двум стенам – нары из тесаных сосновых горбылей, на них матрасы, набитые сеном. Есть стол и лавка. Отдушина и труба от каменного очага выходят под лапы могучей раскидистой ели – Kuusk. Чтобы случайный прохожий не увидел на снегу проталин от теплого воздуха, не догадался, что под его ногами, прямо под землей, находится людское обиталище. Хотя и с этой предосторожностью очаг топится только по ночам в холодное время.

Два выхода из бункера. Один – на особый случай, по земляным ступеням наверх из жилой комнаты. Он, как и крыша землянки, накрыт досками и уложен сверху пластами дерна. Другой – из подземного хода, который тянется на двадцать метров от землянки. Лаз наружу завален хворостом и прелыми листьями, спрятан под бревенчатым мостиком через ручей – Oja.

Второй год в бункере живут люди. Суровые и могучие, как деревья в чаще леса. Чужаки зовут их «бандитами», но настоящее имя им – партизаны, защитники. Еще их называют со времен войны Omakaitse, самооборона.

Духи леса – ель, ручей, большой камень Suur Kivi и сама мать-земля Maa хранят, оберегают лесных богатырей. От родной земли берут герои могучую силу и несокрушимое мужество.

Эльзе знает: по всей земле эстов, ливов и латышей, в глухих лесах и болотах, на дальних хуторах, в шалашах и землянках скрываются тысячи смелых парней, непримиримых врагов нынешней власти. Есть у них тайные схроны – оружие и припасы оставили для партизан немцы. Гранаты, взрывчатка, сотни тысяч винтовок лежат под землей, ожидая часа восстания. Партизаны держат связь друг с другом и с главным штабом через жен, невест, младших сестер и братьев – таких же, как Эльзе, подростков и детей, преданных делу освобождения.

Шести лет от роду Эльзе Сепп приняла присягу Naisko dukaitse – это женская защита дома. Вместе с матерью помогала отрядам Омакайтсе, добровольным эстонским дружинам. Отец и старший брат Эйнар записались в Омакайтсе в июле сорок первого. Участвовали в облавах – искали по лесам парашютистов, советских диверсантов, несли охрану в лагерях, служили в эстонских батальонах. Младшие братья-близнецы тоже вступили в отряд, когда подросли.

И сейчас Эльзе носит в лес продукты – хлеб, творог, сало, kartul. Кормят они лесное воинство, даже когда сами ложатся спать голодными. Не только хлеб – всю свою кровь до капли готова отдать Эльзе своим братьям, maarahvas, народу эстонской земли. Настанет час, и поднимутся герои, чтобы навечно изгнать с родных полей и хуторов красную орду – так поется в партизанской песне.

В школе Эльзе, как и все, учит стихи о советской родине, про счастливое детство, про мудрого Сталина, который ведет земной шар к победе коммунизма. Но в лесу, вместе с братьями, слушает иные речи, дает настоящие, страшные клятвы.

Чужаков она ненавидит. Ордынцы в войлочных шлемах, с красными нашивками на шинелях, пришли на ее землю за год до начала войны. Лучшие дома захватили под казармы и советы. Сгоняли фермеров в колхозы. Раскатывали избы с хуторов, перевозили на телегах, ставили привычным для них порядком – тесно, вдоль улиц, как в русской деревне. Запашную землю и выпасы отбирали в общее пользование. Угоняли скотину, вычищали амбары у зажиточных и работящих крестьян. Власть в поселках давали пьяным, злым на хозяев батракам.

По всем уездам дети завыли от страха и голода. Женщины молча кусали губы. Мужчины брали в руки оружие. Тогда начались аресты. Целые семьи с малыми детьми, с беременными женщинами хватали по ночам и гнали на станцию. Никто не вернулся обратно.

Три года было Эльзе в страшный день четырнадцатого июня сорок первого, но ей кажется, что она и сейчас слышит крики и слезы, жалобы и проклятия. Тысячи людей кричали, махали руками из эшелона, который отправлялся в смертную страну. По-эстонски – Põrgu, по-русски – Сибирь. Семью их матери – деда с бабкой, дядьев и племянников выслали с этим поездом. Больше от них не было вестей.

Когда пришли немцы, отец перевез семью на свой прежний хутор, недалеко от немецкого аэродрома. Новые власти тоже брали с крестьян продовольственный и денежный налог, но тем, кто пошел служить в войска, делали послабления и даже помогали. Как-то привезли мешок муки, выдали наборы кожи для пошива ботинок.

Отец устроился работать на немецкий аэродром. Вскоре и брат Эйнар поступил на военную службу. Он мечтал о самолетах, офицер Люфтваффе обещал ему дать рекомендацию в летное училище.

Эльзе помнила огромные летающие машины, их маслянистый запах и гул, от которого дрожала земля. Помнила немцев в серых мундирах. На сверкающих и грохочущих мотоциклах они объезжали хутора, разыскивая коммунистов и евреев.

В то лето они с братьями Осе и Вайдо ходили пасти лошадей на лесных полянах. Издалека все время слышалась стрельба, иногда долетал запах гари. Вечером отец шепотом рассказывал матери, что немцы в лесу расстреливают жидов и там же в больших кострах сжигают тела.

Когда начались тяжелые бои и артобстрелы, хутор сгорел. Хорошо, что мать заранее спрятала в погребе сундук с вещами, кухонную утварь. Поначалу прятались в лесу, потом жили в соседской бане. Отец и старший брат Эйнар ушли за немцами, не успев попрощаться с семьей, только записку отец передал через служившего вместе с ним истопника. Всего-то и осталось памяти, что пара довоенных фотографий да старые немецкие ботинки, которые Эйнар подарил брату Осе.

Теперь уж близнецы Осе и Вайдо выросли, им по двадцать лет. Днем работают на Комбинате, ночами выхаживают километры по лесам, держат связь между отрядами. Нет у Эльзе никого дороже братьев и матери, которая воспитала их в преданной любви к родной земле.

А в бункере скрываются трое партизан. Взрослые мужчины, храбрые бойцы. Арво и Юрген – двоюродные братья Эльзе, но стали как родные. Вальтер – командир. Название большого отряда, которому принадлежит ячейка – «Орион». Был в древности великан-охотник с этим именем, а теперь так называется созвездие в небе.

Близнецы устроились работать на Комбинат, чтобы кормить семью. А еще для того, чтоб все в колхозе думали, будто забыли они отца и брата, покорилась новой власти. Привел их на предприятие особый человек по прозвищу Õhuke – Худой. Он передает задания «Ориону» и другим отрядам Омакайтсе. У него есть рация, он держит связь с могучими союзниками и настоящим правительством Эстонии, которое укрылось в Англии после войны. Это большая тайна, и даже под страшными пытками Эльзе не выдаст того, что знает о бункере, о планах братьев-партизан. А знает она немало. Недавно Осе проговорился, что отряд получил новое задание – им стал известен день, когда на почту привезут большую сумму денег для выплаты по облигациям.

Худого братья очень боятся, и сама Эльзе старается избегать с ним встреч; уходит, как только заслышит о его появлении. Он не старый, но сморщенный лицом и как будто жжет людей глазами. В секретной немецкой школе разведчиков его научили понимать чужие мысли и управлять волей других людей – так говорит Осе. Вайдо ругает брата за то, что тот выдает Эльзе слишком много секретов. Да, братья знают, что сестра не проболтается, даже под пытками, но Худой не доверяет никому и может причинить ей зло.

На этот раз, по счастью, чужак не появился. Два часа провела Эльзе в подземном бункере с братьями. Говорили о счастье, о свободе любимой родины. Вспоминали сказку о великане Тылле, который пал в сражении с чужаками-захватчиками, превратился в холм. Он обещал подняться и помочь людям, когда на эстонскую землю снова придет большая война.

Вальтер объяснял, что Тылль – это символ народа. Настанет день всеобщего Восстания, вскроются подвалы и схроны по всей эстонской земле, все люди единой силой восстанут против врагов и победят.

Вальтер и сам могучий и добрый, как древний воин с льняными волосами. У него тоже есть рация, по которой он держит связь с далекими странами. Оттуда, из-за моря, когда-нибудь прибудет помощь. Огромные корабли войдут в Силламяйскую бухту, а на палубах кораблей будут стоять все герои, которым пришлось скрываться в чужих землях.

С кораблями прибудут брат Эйнар, отец, их соседи и друзья. И грянет страшный бой, и содрогнутся земля и небо. И будут разбиты полчища ордынцев, и навеки прогонят их братья со своей земли.

Об этом мечтала Эльзе, в сумерках возвращаясь домой по лесу.

До хутора оставалось не больше километра, когда за спиной послышался шорох. Эльзе обернулась, увидела тень на земле. Толстая ладонь зажала рот девочки, ее притиснули к развилке большого дерева.

– Попалась, Красная Шапочка! Знаю, какой ты бабушке носишь пирожки…

Ищенко, шофер заводской развозки, крепко держал Эльзе, обхватив всей лапой нижнюю часть ее лица.

– Тихо, не рыпайся, я сам партизан, – шептал Ищенко прямо в ухо девочки. Потом решил припугнуть: – Бандитов снабжаешь?! А что за это бывает от советской власти, слыхала?!

Эльзе обмерла. От шофера пахло чесночной колбасой. Его толстый живот теснил ее, прижимал к развилке двух стволов старой ивы. Шершавая лапа сунулась за ворот ее пальтишка. Эльзе успела подумать, что от ненависти к братьям-партизанам Ищенко задушит ее прямо здесь. Но толстая рука полезла ниже, отрывая стеклянные пуговки платья, вцепилась в холмик груди. Эльзе вскрикнула от боли.

– Делай что скажу, тогда буду молчать про твоих братцев, – Ищенко стиснул грудь девочки, словно хотел раздавить. Вторая рука его шарила по ее телу, как при обыске, грубо и бессмысленно.

Эльзе сомлела, потеряла сознание. Ищенко ощупывал нежное, худенькое тельце, еще не сформированные грудки, теплый живот. От предвкушения он начал трястись и стучать зубами.

Подстерегая девочку в лесу, Ищенко не загадывал, как будет действовать дальше. Думал только, как захватить ее врасплох, чтобы не успела закричать. А там уговорит ее, заставит подчиниться. Но теперь в его голове вдруг начали стремительно мелькать мысли, словно проносились вагоны скорого поезда, когда едешь в другом составе в обратную сторону.

Весь его прежний опыт подсказывал, что девчонка не сможет быстро оправиться после того, что он сделает с ней. И если она, растерзанная, явится в деревню, жители поднимут шум, начнут разбирательство. Ищенко вспомнил и братьев маленькой красавицы. Ему вдруг показалось, что сквозь ветки сумрачной ели на него смотрит дуло обреза.

Оглянувшись по сторонам, Ищенко поднял Эльзе под мышки и потащил в сторону болота, подальше от тропинки. Он подчинялся животному инстинкту, как умный зверь. Чутье подсказывало, что под завалами бурелома он сможет всласть натешиться девочкой, а после придушит ее и утопит в болоте. Если тело найдут, то решат, что утопла сама.

Эльзе очнулась, когда ей впилась в затылок медная пуговица с обшлага шофера. Она увидела свои ноги, волочащиеся по земле, и почувствовала, как под мышками ее сжимают лапы зверя. Ищенко тащил ее куда-то в лес, и за секунду Эльзе поняла, что смерть ее не будет гордой и доблестной, во имя родины, как ей мечталось.

Она не знала, откуда взялась в ней сила рвануться, вскочить. Не иначе как Maa, мать-земля, подтолкнула ее, а родной ветер дал невидимые крылья. Эльзе помчалась – легче лесного эльфа, стремительней лани, убегающей от охотника. Людоед взревел, разразился грязной бранью. Он бросился вслед за добычей, и земля тряслась под его ногами. Но Эльзе летела вперед, и от ветра на ее щеках высыхали слезы.

Она спаслась. На этот раз она спаслась.