Текст книги "Мои южные ночи (сборник)"

– Видела, а как же, – хмыкнул Ислам. – Презент ко Дню матери, личный помощник Ахмедова всем особам женского пола в его аппарате такие разослал, ну и парикмахеру жены заодно.

Я вспомнила, как неприятно кольнуло меня вчера упоминание о цветах, и невольно улыбнулась, осознав, какой глупостью было с моей стороны купиться на россказни Хавы.

– Понятно, что мэру эти ее выходки не понравились. Но это бы полбеды, – продолжал Ислам. – Самое-то главное, что на деле Хава наша была любовницей Джамика Булатовича Омарова, знаешь такого персонажа?

– А как же, – дернула плечами я. – Самый крупный бриллиант в короне сунжегорских поэтов.

– Именно, – подтвердил Ислам. – Гражданин Омаров оказался тем еще параноиком, кругом видел интриги и предательства. И никак не мог допустить, чтобы в сунжегорской короне засверкали еще какие-нибудь драгоценные камни, способные затмить его гений. А потому он попросил свою даму сердца собирать для него информацию. Ну так, понимаешь, безобидно записывать на диктофон все личные разговоры с клиентками, а потом файлы на флешке передавать ему. И Хава с удовольствием этим занялась. Чего не сделаешь ради любви?

В голове у меня зашумело. Я судорожно пыталась осмыслить то, что услышала. Получалось, все, о чем я когда-либо говорила с Хавой, попадало прямиком к Джамику Булатовичу? И тот случай, когда я высмеяла его за то, что он выдавал за свои стихи Грибоедова, тоже до него дошел? Что ж, тогда становилось понятно, кто мог затаить на меня обиду. И все-таки… Неужели ему под силу было снять меня с проекта, утвержденного самим Тамерланом?

– Зря, в общем, ты с подружкой откровенничала, – подтвердил мои соображения Ислам. – Флешку ее мы нашли, она держала ее прямо в салоне. Любопытные записи там оказались. Не стоило тебе с ней ни про Омарова откровенно высказываться, ни про свои творческие планы, ни про… – Тут он сделал паузу и как-то странно на меня посмотрел, – любовные связи.

– Какие еще любовные связи? – вскинула голову я.

Уж по этой части, казалось бы, мне точно ничего нельзя было предъявить.

Ислам лишь неопределенно повел плечом и сказал как будто в пространство:

– Я ведь сразу так и понял, что у тебя кто-то есть.

В эту минуту в куртке у него зазвонил мобильный. Он быстро поднес трубку к уху, выслушал говорившего, бросил:

– Понял, сейчас буду, – и поднялся со скамейки. – До свидания, Анастасия, – сказал он мне. – Впредь будь осторожнее, не болтай обо всем на свете с кем попало.

Я даже не успела ничего ответить, как он сделал пару шагов в сторону и в этой своей мистической манере растворился в толпе.

Я же осталась на скамейке, все еще пытаясь осознать произошедшее. Что женщина, которую я считала своей приятельницей, пусть немного нелепой, хвастливой и надоедливой, но приятельницей, как оказалось, записывала все наши с ней разговоры, чтобы потом передавать их своему любовнику. Этому Колобку, который сначала так рвался зачитать мне свои очередные вирши, а потом по-хамски отказался со мной разговаривать.

Оттуда же, со скамейки, я увидела, как перед зданием салона притормозила полицейская машина, из нее вывели гражданина Омарова и, придерживая под руки, повели вверх по лестнице. Видимо, для дальнейшего разбирательства на месте обнаружения его шпионской деятельности.

Признаюсь, в этот момент я испытала некое подобие мрачного удовлетворения, понимая, что человек, ставший причиной моих злоключений, стоивший мне стольких нервов и сомнений, понесет наказание. И все же… Все же неужели случившееся со мной было только его рук дело?

Так и не найдя ответа на этот вопрос, я поднялась со скамейки и побрела в гостиницу. Я уже ничего не понимала, кроме одного. Какой же наивной я была, думая, что сбегаю из суетной и лживой Москвы в некий чудесный, вольный край, где люди, не испорченные столичной жизнью, откровенны и чисты сердцем, а подковерная возня отсутствует как класс. Идиотка! Романтическая дура, начитавшаяся Лермонтова!

Уже сворачивая на нужную улицу, я вдруг увидела на другой стороне тротуара Артура Максакова. Того самого юношу с глазами олененка Бэмби, признававшегося мне этой ночью в любви. Того, перед кем мне было совестно за то, что я не смогла ответить на его пылкие чувства.

Каково же было мое изумление, когда я поняла, что Артур идет по улице под руку с какой-то незнакомой мне девушкой. Тоже блондинкой европейского типа, вроде меня самой. Артур, придерживая девушку под локоток, интимно склонялся к ней и нашептывал что-то на ушко с уже хорошо известным мне искренним жаром. А девушка игриво хихикала, отворачивалась, но не забывала искоса стрелять на него светлыми глазами.

И я в который уже раз подивилась собственной непрошибаемой наивности. Это надо же, решила, будто юный политолог воспылал ко мне чувствами. Даже неловкость испытывала из-за того, что оказалась слишком усталой, слишком циничной, чтобы ответить ему взаимностью. А он же, движимый буйством тестостерона, просто увидел во мне очередную легкодоступную девицу, с который можно задорно поразвлечься, охмурив признаниями и прочувствованными речами.

Неверяще покачав головой, я побыстрее свернула в переулок, чтобы не столкнуться с ними. Пожалуй, для одного утра потрясений было достаточно. Однако, как оказалось, на этом чудовищные откровения не закончились.

У входа в отель мне бросилась в глаза вереница черных блестящих машин. Правительственный кортеж? Должно быть, в гостинице проходила очередная встреча на высшем уровне.

Будучи не в настроении глазеть на сильных мира сего, я направилась ко входу, но тут меня внезапно остановил какой-то молодой парень в темном костюме.

– Анастасия Михайловна, – обратился он ко мне по имени-отчеству, и я изумленно подняла глаза – лицо его было мне незнакомо. – Вас просят пройти вон к той машине. Пойдемте, я провожу.

Не давая мне опомниться, он повлек меня к одному из блестящих черных автомобилей. Не прошло и минуты, как я, испуганная, не понимающая, что происходит, оказалась в пахнущем дорогой кожей и легкой цитрусовой отдушкой салоне, вскинула глаза на находившегося в нем человека и застыла. Рядом со мной, одетый в неброский, но явно очень дорогой темно-серый костюм, сидел Тамерлан.

Тамерлан… Тимофей… Мой прекрасный принц, мой словно соткавшийся из солнечного света и морского бриза идеальный мужчина, моя роковая страсть, прообраз всех героев написанных мной с того времени книг. Он сидел в машине и смотрел на меня. Но в глазах его не было тепла, восхищения, заботы, любви, как тогда на островах. Нет, он смотрел на меня тем же взглядом, что в ресторане, скучающе-безразличным, холодным, нечитаемым.

– Здравствуй… – выдохнула я. А затем, оглядевшись по сторонам, на всякий случай поправилась: – Здравствуйте.

Казалось бы, слышать нас никто не мог, но после сегодняшних открытий я уже ни в чем не была уверена.

– Анастасия Михайловна, вы хотели узнать, почему вас отстранили от проекта, – подчеркнуто официальным тоном начал он. – Сообщаю вам, это было мое решение.

– Что? – ахнула я.

Самое страшное мое подозрение, то, верить в которое я отказывалась, подтвердилось.

– И мою пьесу… Мою пьесу снять с репертуара тоже приказали вы?

– Нет, – качнул головой он. – Закрытие пьесы – это дело рук гражданина Омарова. На театральное руководство надавил он. Не беспокойтесь, с ним разберутся. Министр, беспардонно выдающий стихи классиков за свои и затевающий грязные интриги из тщеславных соображений, позорит наш край.

– Но почему же… – непонимающе помотала головой я.

Даже мысль о том, что гадивший мне Джамик Булатович будет справедливо наказан, не успокаивала меня. Ведь ясно было, что Тамерлан его козни если не одобрил, то поддержал.

– Если ты не хотел, чтобы над книгой работала я, мог бы сам мне сообщить, – прямо сказала я, не в силах больше соблюдать политесы. – Сразу. Без всей этой ерунды про моральный облик. Я поняла бы. Не нужно было…

– Нет, я хотел, чтобы над книгой работали именно вы. Я помнил вас как талантливого, вдумчивого, умного человека с легким пером и тонким ироничным стилем повествования, – возразил он. Но даже сейчас, когда он невольно признавал впервые за все это время наше с ним давнее знакомство, голос его звучал сухо и отстраненно. – Именно я порекомендовал вас в качестве редактора, когда зашла речь об этой книге. Именно я подписал бумаги для вашего приглашения в наш край. И я позаботился о том, чтобы вам предоставили комфортные условия проживания и выплатили достойный гонорар.

– Но что же тогда произошло?

К глазам моим подступали слезы. Мне очень хотелось верить, что Тимофей действительно сам позвал меня сюда. Пускай не для того, чтобы как-то продолжить наши отношения. Просто чтобы увидеться еще хоть раз и, чем черт не шутит, помочь мне деньгами, устроить такие хорошо оплаченные каникулы на своей живописной родине. Но почему же потом он так жестоко меня вышвырнул?

– А произошло то, что вчера днем ко мне явился Джамик Булатович. И заявил, что вы якобы на всех углах похваляетесь нашей с вами интимной связью. Прозрачно намекаете, что именно потому я и приблизил вас «к кормушке».

– Что? – охнула я. – Но… как? Откуда? Клянусь, я никогда никому…

– Шрам, Настя, – вдруг усталым и каким-то человеческим голосом произнес Тимофей. И, подняв руку, провел пальцами по виску, с которого вниз, к скуле, тянулась светлая на тронутом загаром лице неровная нитка. – Я заметный человек, его все знают.

Меня внезапно окатило ледяной волной ужаса. Я вспомнила вдруг, как вчера, раздосадованная Хавиными выдумками, для чего-то рассказала ей о тех трех днях на Средиземном море. Разумеется, не называя никаких имен, не обозначая деталей. Но шрам… Да, о нем я сказала. Сболтнула по глупости, забывшись от дурацкой ревности. А Хава, пронырливая Хава, значит, то ли догадалась, то ли заподозрила что-то и сразу же после моего ухода понеслась наушничать Колобку. Который, в свою очередь, немедленно побежал с донесением к мэру.

Меня захлестнуло отчаянием, стыдом, злостью на собственную глупость. Я ведь не собиралась бравировать нашей связью, никак не желала выставлять ее напоказ. Это было моим личным драгоценным воспоминанием, тем, что я трепетно берегла внутри. А в результате я для чего-то открылась болтливой бабе и не только погубила свои проекты в этом краю, но и подорвала доверие Тамерлана. Конечно же, он решил, что я сделала это намеренно. Что я таким образом собираюсь давить на него, может, даже шантажировать, требовать себе каких-то немыслимых благ.

– Я… – начала я, отлично понимая, что оправдываться бесполезно. – Это недоразумение, я совсем не хотела…

– Анастасия Михайловна, не нужно, – прервал меня он, снова переходя на ледяной официальный тон. – В сложившихся обстоятельствах очевидно, что работать над этим проектом вы больше не можете. Я распоряжусь, чтобы вам выплатили компенсацию за потраченное время. Всего хорошего.

Меня будто ударили под дых. Да, возможно, я была виновата, невольно выдала то, чего не должна была. Но неужели этого было достаточно, чтобы разговаривать со мной вот так? Как с провинившейся прислугой? Ведь я помнила, как эти губы, соленые от морской воды, обветрившиеся от солнца, шептали мне: «Лучше тебя нет никого на свете». Как эта рука сжимала мои пальцы и мне казалось, что нет в мире ничего надежнее и вернее.

Почувствовав, как к глазам подступают слезы, я резко отвернулась, чтобы не терпеть еще и это окончательное унижение – не плакать перед ним, – и вышла из машины. Перед глазами все расплывалось. Не обращая внимания на как всегда забитый самой разнообразной публикой фойе, я поднималась к себе в номер, движимая одной мыслью – прочь, прочь отсюда.

Бежать из этого проклятого осиного гнезда, из чужого города, где все улыбаются тебе, поют дифирамбы и расточают льстивые комплименты, а за спиной только и думают, как бы разорвать тебя на куски. Где подруги оказываются шпионящими против тебя злопыхательницами, милые потешные стихотворцы – наушниками и интриганами, случайные знакомые – тайными агентами и вербовщиками, искренние пылкие юноши – беспринципными развратниками. А самое главное, где человек, которого ты когда-то любила, уважала безмерно, преклонялась перед его смелостью, самоотверженностью и силой, безжалостно выставляет тебя за дверь, испугавшись сплетен и пересудов.

Прочь, прочь! Бежать отсюда. Сохранить остатки здравого рассудка, а может, и, чем черт не шутит, самую свою жизнь.

Я ворвалась в номер, вытащила из шкафа чемодан и принялась беспорядочно швырять в него вещи. Меня душили слезы, и я, всхлипывая и задыхаясь, металась по комнате, не желая оставлять здесь ничего, чтобы не дай бог не возникло порыва вернуться.

Пару раз на тумбочке у кровати начинал звонить телефон, но я не обращала на него внимания, продолжала свой бешеный бег. Моей целью было убраться отсюда как можно скорее и никогда больше не вспоминать о том, что произошло со мной на этой древней земле.

Когда в дверь моего номера постучали, я поначалу даже не обратила на это внимания. С таким грохотом сваливала вещи в чемодан, что какой-то легкий стук не мог меня потревожить. И тогда в дверь забарабанили, заколотили так, что тонкая древесина, казалось, готова была рассыпаться в щепки.

Я даже испугаться не успела: слишком сильны были бушевавшие во мне чувства. И потому просто распахнула дверь и едва не влетела в могучую грудь режиссера Зелимхана Исаева, громадного Акулы.

– Ты что это мечешься? – добродушным басом спросил он меня. А затем, вглядевшись пристальнее, ахнул: – Плакала? Кто обидел? Кто посмел?

– Никто, – помотала головой я.

Не хватало еще, чтобы простодушный, как дитя, и огромный Акула решил покарать моих обидчиков.

– Просто я уезжаю, Акула.

– Что это ты удумала такое? – неподдельно горестно ахнул Зелимхан. – А я с ресепшн звоню-звоню, ты трубку не берешь. И мобильник не отвечает. Думаю, что такое? А ты вот оно что, уезжать собралась. Куда? Зачем?

– Домой, в Москву, – отозвалась я. – А что мне здесь делать? Пьесу мою закрыли, другой… другие проекты тоже сорвались. А просто так, по велению сердца любоваться вашими горными пейзажами и южными нравами – слуга покорная.

– Да подожди ты, пьеса, пьеса, – раздосадованно громыхнул Зелимхан. – Ты послушай! Я почему тут оказался-то. Меня же Ахмедов вызвал. Секретарь его позвонил – вам, говорит, назначена встреча в отеле таком-то, в конференц-зале. Я приехал, а Ахмедов мне вон что. – Он помахал у меня перед носом каким-то листком.

– Что это? – с вялым интересом спросила я.

А про себя подумала: вот, значит, что делал Тамерлан возле отеля. Получалось, он даже не для того приехал, чтобы объясниться со мной, так, поговорил по дороге с одной важной встречи на другую…

– Контракт! – гордо поведал мне Акула, как пятилетний ребенок, демонстрирующий гостям собственноручно собранную из конструктора машинку. – Совместный с Москвой проект. Художественный фильм на тему «Русский человек на Кавказе». Все подписано уже, только сценарий нужен.

Текст я пробежать глазами не успела – слишком уж яростно потрясал им Исаев в воздухе, – однако заметила, что в конце документа значится сумма с пятью нолями.

– Это здорово, Зелимхан, я очень за тебя рада! – искренне сказала я. – Только придется тебе искать другого сценариста. Уверена, в желающих недостатка не будет.

– Ты не понимаешь, – затряс головой Акула. – Посмотри внимательнее. Сценаристом должна быть ты, именно ты. Такое условие поставил Тамерлан Русланович. Специально подчеркнул – только ты.

– Я? – переспросила я, вспоминая, как Тамерлан смотрел сквозь меня в машине, как отстраненно со мной разговаривал.

Он твердо давал мне понять, что ни о каких отношениях между нами не может быть и речи, никаких слухов и толков он не приемлет. Но при этом уже знал, что передал на руки Зелимхану бумаги, подписав которые я останусь здесь, рядом с ним, надолго. Боже мой, да что же это был за невозможный, вывернутый, странный человек? Решительный и честный – по-своему, несгибаемый и твердый до жестокости, но в то же время справедливый и милосердный? Наверное, ему так и суждено было остаться для меня вечной загадкой, мужчиной, однажды мелькнувшим в моей жизни и оставившим след на долгие годы.

– Ты, ты! – заверил Акула, улыбаясь всей своей громадной акульей пастью. – Видишь, а ты уезжать собралась, глупая. Бросай ты это дело, мы еще повоюем!

– Да, – рассеянно отозвалась я, разглядывая бумаги, внизу которых стояла начертанная рукой Тимофея размашистая подпись.

Сжав листки контракта в руке, я, словно движимая каким-то внутренним, интуитивным чувством, медленно подошла к распахнутому окну. Внизу, на подъездной дороге к отелю, все так же было припарковано несколько черных блестящих автомобилей. И возле одного из них я увидела Тамерлана. Он стоял в окружении двух охранников мрачноватого вида и смотрел вверх. Кажется… Кажется, на мои окна. А увидев меня, не отвел глаз. И на секунду мне показалось, будто я снова вижу перед собой не хладнокровного сдержанного политика, а Тимофея – нежного, страстного, смелого, гордого Тимофея; человека, в которого однажды безоглядно влюбилась. Именно его взглядом он смотрел на меня сейчас.

А затем, не кивнув мне, не махнув рукой, не сделав никакого способного компрометировать его жеста, Тамерлан отвернулся и сел в один из автомобилей. Охрана последовала за ним. Секунда – и машины, взревев моторами, тронулись.

Но мне это было уже не важно. На какую-то долю секунды я увидела именно то, что мне было нужно, и сердце у меня в груди радостно затрепетало, забилось, окрыленное даже таким слабым проблеском надежды.

Я отвернулась от окна, решительно тряхнула головой и объявила изумленно наблюдавшему за мной Зелимхану:

– Ты прав, Акула, мы еще повоюем.

Маг
Рассказ

– А ты все поглядываешь на часы, все косишься в окно, ожидая, что тебе с минуты на минуту доложат – вертушка прибыла, можно наконец убраться отсюда. Хотя все же лучше бы тебе не спешить. Видишь, за окном этого нашего с тобой последнего приюта, крошечного отельчика на Военно-Грузинской дороге, в Верхнем Ларсе, еще пустынно: не грохочет техника, не шумят лопастями вертолеты. И черт его знает, сколько нам тут сидеть, прежде чем дорогу расчистят от прошедшего селя. Не думаю, что тебе страшно, ты сильный и смелый, но все же не стоит забывать о том, что любые прогнозы МЧС в этих местах призрачны и эфемерны. И в любой момент может пойти вторая волна, смыть мощной лавиной этот утлый домишко, погрести и его, и нас вместе с ним под потоками размокшей грязи, глины, камней. А что, такое ведь часто бывает в горах. Знаешь, говорят, тут каждый год гибнут несколько дальнобойщиков…

Даст бог, стихия нас не тронет, и мы еще выберемся отсюда и поживем всем на зависть. Какие, в конце концов, наши годы? А пока деться нам отсюда некуда, а значит, ничего другого нам не остается, кроме как сидеть за низким столом, пить пахнущий горными травами чай и разговаривать.

На чем я остановилась? Да, я начала рассказывать тебе о человеке, который однажды изменил мой мир. Как ни странно, ты, никогда не интересовавшийся ничем, кроме себя, вдруг спросил, откуда берутся подобные странные персонажи. Милый мой, но ведь наша жизнь, наша реальность очень тесно сплетена с тем миром, которого мы страшимся и который страстно желаем познать. Нам это не дается – и слава богу, ведь иначе не было бы нам покоя ни днем, ни ночью. Мы бы, должно быть, в конце концов совсем запутались и сошли с ума, постоянно путешествуя из одной реальности в другую.

Однако речь сейчас о другом. Знаешь, я ведь никогда не была религиозным человеком, не отличалась склонностью к мистицизму. Разумеется, где-то на задворках моей памяти можно было найти труды Рерихов, Блаватской, цитаты из Библии, выдержки из бесед суфийских философов – словом, все те познания, которыми удобно было в случае чего козырять, если ситуация требовала от меня доказать, что женщина тоже существо мыслящее.

То есть мои отношения с этим самым метафизическим миром носили достаточно стихийный характер. Я нахально им пользовалась, запуская в эгрегор загребущую писательскую пятерню, дабы наполнить важными и нужными человеческими качествами героя нового романа. Сама же при этом все равно оставалась законченным скептиком, недоверчиво прищуривающимся в ответ на любые восторги от свершаемых очередным ламой чудес. Я не увлекалась черными приворотами, экскурсиями к волшебным потомственным бабкам, нырянием в ледяную прорубь и запихиванием слезных посланий в иерусалимскую Стену Плача. Особое же отвращение во мне вызывали ряженные в черное мужики, страдающие ожирением и одышкой, томно вытаскивающие свои необъятные телеса из недр нового лакированного «Мерседеса» навстречу наивной христианской пастве.

Вся эта религиозная экзальтация годами проходила мимо меня, я же стояла в стороне, ехидно ухмыляясь, и так и не завела привычки посещать ни ведуний, ни духовных пастырей. Тонкое искусство управлять массами было мне знакомо не понаслышке. Нас этому учили, как ты, наверное, уже догадываешься. Куда подлить опиума для народа, так сказать… Словом, все, все они были для меня одного поля ягоды. До поры до времени.

Итак, как тебе известно, в то время нелегкая занесла меня в дорогой моему сердцу северокавказский город Сунжегорск. Именно там, в этом цветущем краю, мне мечталось обрести дом, постоянную работу и даже, если судьбе будет угодно все же снизойти ко мне, любовь.

Этот город, солнечный, немного ленивый, немного беспечный, всегда был для меня неким Рубиконом, и каждый раз впоследствии, приезжая туда, я менялась безвозвратно. В городе на Сунже я всякий раз заболевала новой идеей, но реализовывала их уже в других частях света.

Великолепный ветер, легко преследующий меня с самых высокогорных селений, которые я так любила посещать в этих краях, будоражил мою кровь, нашептывал и навевал новые образы, чувства и мысли.

И тогда я теряла связь с реальностью, на миг сама становилась тем, кем хотела когда-то быть. Я, вечный скиталец, бродяга, становилась любимой, никогда не знавшей горя и предательств женщиной, я жила в сердце человека, которому так долго была предана. Необъяснимая магия этих мест манила меня, обманывала и ничего не отдавала взамен.

Вероятно, эта любовь делала меня похожей на себя саму, талантливую, молодую и вечно прекрасную.

Я немного отвлеклась, не утомляйся раньше времени. Дальше будет интереснее. В общем, в тот майский вечер мы сидели с моим старым приятелем в самом центре Сунжегорска возле цветного фонтана. Настроение было лирическое. Мимо по проспекту фланировали влюбленные, разукрашенные красотки на выданье, со свистом проносились жизнерадостные велосипедисты с бородами до пояса.

Мы с Рыбой (это некогда был армейский позывной моего дружбана, простого двухметрового кавказского парня, грозного на вид, но удивительно тонкого и ранимого в душе) рассуждали об истинном предназначении художника в этом мире. Тема эта прослеживалась в наших беседах часто, так как Рыба был одаренным, но неизвестным режиссером, картины которого в упор не хотели замечать власть имущие, я же давно лелеяла в голове сюжет сценария полнометражного фильма, но вместо того, чтобы засесть за него, последние месяцы находилась здесь, на Кавказе, в качестве политического обозревателя, а в тот самый момент моей жизни терпеливо ждала, захочет ли он, тот человек, один из самых брутальных, но и равнодушных представителей местной власти, страсть к которому не давала мне покоя, взять меня к себе в штат.

В конце концов мы с Рыбой пришли к выводу, что оба мы еще относительно молоды, талантливы, но при этом глубоко несчастны и нам бы очень хотелось найти тому причину. Проговорив битый час о колдовстве, магии и перебрав всех возможных злопыхателей, которые могли навести на нас с Рыбой порчу, мы постановили следующее: завтра в два часа дня мы отправимся изгонять бесов к местному мулле, творящему, по слухам, самые настоящие чудеса. Идея эта принадлежала Рыбе, он даже вызвался сидеть рядом, временно изображая моего мужа, для того, чтобы мудрец не начал задавать лишних вопросов относительно моей грешной безмужней жизни.

Я еще что-то пыталась возразить, дескать, а не смотаться ли нам лучше к бабке Агафье, что живет в Нарткале и славится своим добрым нравом и пониманием, но не нашла поддержки у своего напарника по душевным терзаниям. Как оказалось, Рыба категорически противился походам к разного рода шарлатанам, он был парнем верующим и старался не иметь к таким вещам никакого касательства.

Надо добавить, что уговаривал меня отправиться к мулле Рыба очень убедительно, округлял испуганные глаза, рассказывал о виденном им лично счастливом избавлении бесноватого Расула из села Берлзлой от неких сущностей, повествовал о диалоге с джинном 5000 лет от роду, в котором Рыба принимал участие собственной персоной. Джинн, по словам Рыбы, был извлечен из эксплуатируемого тела страдальца Расула. Который впоследствии был быстро отправлен совершенно чистым на Землю обетованную, откуда, по его признанию, и переехал когда-то на ПМЖ в Сунжегорск.

…Конечно, меня тоже в тот момент терзали смутные сомнения о целесообразности предстоящего похода. Честно сказать, я не чувствовала, что моим телом без моего ведома пользуется какой-либо наглый захватчик, кроме того, всегда была уверена, что моим врагам не видать моей преждевременной кончины как своих ушей. Но, подталкиваемая вперед жаждой новых впечатлений, какой-то внутренней тоской по другой, гораздо более праведной жизни и уверенными посулами Рыбы об очистке совести, тела и души, что непременно должны произойти со мной после сеанса отчитки, я согласилась.

Я вижу, ты улыбаешься. Говорила ли я тебе раньше, как нравится мне твоя улыбка? Ты становишься похож на дерзкого мальчишку, хулиганистого, веселого и отчаянного. Наверное, говорила. Просто ты не помнишь.

– Я опять много болтаю, прости, это все моя привычная словоохотливость, склонность пускаться в беллетристические блудни. Ну да спешить все равно некуда – видишь, за окном все так же поливает, и вертолета не видать. Так что давай я налью тебе еще душистого чаю, который так щедро предлагает нам старик-менгрел в старой засаленной папахе, а ты будешь слушать дальше. Я как раз подбираюсь к сути.

Итак, наступил следующий день. Откуда-то со стороны гор дул бодрящий ветерок, забирался под одежду и поправлял на свой лад прическу, специально сконструированную мной для сегодняшнего похода. А я вот уже час торчала на площади Трех Дураков, мозоля глаза патрульным и вызывая желание у добросердечных полицейских пригласить меня в соседнее кафе, дабы согреть чаем в своей брутальной компании. Пританцовывая от холода, я напряженно вглядывалась в глубину тенистой аллеи, что вела к дому печати. Именно оттуда по нашему вчерашнему уговору должен был выплыть Рыба.

В очередной раз покосившись на часы, я понуро побрела к своей «Ладе Калине». А забравшись внутрь, включила обогреватель и направила теплый воздух на околевшие от холода ноги, обутые по такому случаю в туфли на 12-сантиметровых шпильках.

День явно не задался. Очевидно было, что Рыба, парень пламенный, одаренный богатой фантазией, но при этом не отличавшийся постоянством, попросту забыл о нашей встрече. И в данный момент, вероятнее всего, спал сном праведника. И, может быть, даже во сне боролся с джиннами, уютно расположившись в своей кроватке, приспособленной для послеполуденного отдыха великанов.

Я повертела в руках молчащий смартфон. Мне было предельно ясно, что в ближайшие несколько часов Рыба не всплывет на поверхность. Он залег на дно, и выудить его оттуда, взывая к его совести, не представлялось возможным. Я набрала еще пару знакомых номеров в надежде зацепить идеей похода к мулле какого-нибудь неравнодушного энтузиаста. Увы, таких людей в моем окружении не оказалось. Не становиться же мне было, в самом деле, на площади с табличкой: «Поможешь изгнать джинна – возьмешь с полки пирожок».

Мучительно захотелось сделать что-нибудь исключительно грешное, ненужное и даже, может быть, опасное. Например, прилюдно закурить в форточку или написать очередное любовное послание предмету моей тогдашней тайной страсти. К сожалению, я никогда не курила, что же касается отправления стихов и памфлетов равнодушным мужчинам… Я давно приказала себе этого не делать, держать себя в руках, не мучая своими психологическими изысканиями представителей правящей элиты.

Иногда воспоминания о том, кого ты вдруг мимолетно увидел в кортеже, пролетающем мимо, затмевают все вокруг. Все эти недосказанности, переписочки, нечаянно украденные улыбочки – все то, что создает лишь флер интрижки для тебя, для кого-то может стать всей вселенной. Задумывался ли ты когда-либо об этом? Когда важнее реальности становятся эти мгновения и память о том, как страстно ты желал видеть кого-то, слышать голос, ловить и вписывать в код крови каждое оброненное невзначай слово. И в своей бывшей памяти, переплетенный на миг венами, душами, биением сердец, одной мыслью и одним будущим, ты становишься сильнее себя нынешнего…

Но не будем отвлекаться, тебе ведь, должно быть, неинтересно слушать про мои тогдашние душевные терзания. Итак, в тот день я осталась одна во враждебном мире. Но возвращаться несолоно хлебавши домой, так и не обогатившись праведным опытом, все-таки было как-то неправильно и уж совсем не соответствовало моему общему настрою. Не знаю, что нашло на меня тогда. Может быть, это джинн нашептал мне на ухо врубить зажигание и стартануть в сторону магазина «Луч», где и обретался вышеназванный мулла-экзорцист. Наверное, джинн тоже был мужского пола, любил изменять употребленному и разлюбленному телу и только и думал, как сбежать от своей хозяйки и переселиться в новое.

Помнишь, как там у Ницше? «Когда ты заглядываешь в глаза бездны, бездна отражается в тебе». На этом моменте стоит помолчать. Так как именно в тот миг, когда мои высоченные каблуки перенесли меня через порог этого здания, и произошло то самое судьбоносное событие, о котором я так витиевато пытаюсь тебе рассказать.

Итак, я вошла в окруженный статными платанами дом, находящийся на самом краю Сунжегорска. Настроение у меня было как у мореплавателя и искателя приключений Федора Конюхова, который один на утлом суденышке погружался в пучины океана, полагаясь лишь на смелость и удачу. Я открыла массивную дубовую дверь, с наслаждением сняла свои изуверские туфли и оставила их у входа. Сидящий в окошечке мужичок в феске указал мне одну из комнат на первом этаже. Я было решила, что именно там и изгоняют бесов из активно и с наслаждением грешивших в этой жизни писак. Скромно поблагодарив мужичка, я направилась туда, не забыв отметить для себя поразительную чистоту и тишину, царившую в коридорах.