Текст книги "Секреты Бабы-Яги (сборник)"

– Возможно, я смогу что-то сделать, – вздохнув, сказала Яга. – Но не безвозмездно.

– Я уже сказала – все, что угодно. Все, что в моих силах.

– Говорят, ты обладаешь целительной силой… – начала осторожно подбираться Яга к сути.

– Это так. Кого тебе нужно исцелить? – в глазах птицы зажглись огоньки.

А ей ведь даже еще ничего не пообещали. Да и гарантии Яга ей дать не сможет, даже если попытается как-то поработать с наложенным на принцессу проклятьем.

– Это неважно. Мне нужно доказательство, – поставила условие ведьма.

– Не свое ли разбитое сердце ты хочешь излечить? – засмеялась Жар-Птица и осеклась, увидев, как Баба Яга напряглась и сжала кулаки. Неужели попала в яблочко?

– Не совсем, – сухо ответила ведьма, незаметно натягивая подол платья на свою увечную ногу, а потом выставила вперед раненую руку. – Покажи мне.

Птица, взглянув на ожог, хмыкнула и запела дивным голосом, который ласкал слух, мелодия убаюкивала, а кожа на руке срасталась, выравнивалась и приобретала нежный молочно-розовый цвет. Яга покрутила рукой, рассматривая ее со всех сторон, и с опаской потянула за ткань платья, оголяя ноги, оставшиеся, к ее разочарованию, которое она не смогла скрыть, прежними. Она нахмурила брови.

– Ты целенаправленно исцеляешь недуг?

– Нет. Мои чары направлены на человека со всеми его недугами. Как это случилось? – Жар-Птица легко, едва касаясь одеревенелой кожи, золотыми перьями своего крыла провела по левой ноге Яги, оставив чуть заметный красноватый след. Боли ведьма не почувствовала вовсе, но сильнее сдвинула брови.

– Тогда почему то, что сработало на руке, не сработало на ноге?

– Это метка смерти, – в глазах птицы мелькнул испуг. – Я исцеляю живых, а не возвращаю к жизни мертвых.

– Как прикажешь это понимать? – хотя ответ Яге не требовался. Поняв, что и Савитар не собирается отвечать, она нехотя продолжила. – Это мое проклятье. Последствия слепой любви.

Жар-Птица деликатно не стала задавать лишних вопросов, за что Яга была ей благодарна. Но относительно своей судьбы отставать не желала.

– Я сказала, что выполню все, что в моих силах. Это, – она головой кивнула на ногу, – не входит в их число. Но я могу быть полезной тебе. Я могу поделиться с тобой своим пером, оно станет талисманом удачи, да и свойства свои не утратит, будучи отделенным от меня.

– Видела я, как сгорают твои перья, – недоверчиво процедила сквозь зубы ведьма.

– Ты видела, как я защищала свою жизнь. Конечно, у меня не было желания одаривать противника волшебными перьями, – и Жар-Птица лукаво склонила голову набок, показав свой змеиный язычок.

Как оказалось, все дело было в добровольной отдаче пера птицей. И добиться этого можно было совсем не силой, а только ласковыми словами, щедрыми дарами или выгодной сделкой.

То же получалось и с исцелением. Петь всем и каждому Савитар не желала, да и на глаза старалась лишний раз никому не попадаться. Поменяв сущность, суть своенравной принцессы, похоже, осталась прежней.

Ох и фрукт же встретился Яге. Но тем было интереснее. Она просила рассказать все, что Савитар знала, делала, думала, чувствовала. Все, что могло бы помочь разгадать ее загадку и найти подходящее решение.

На перо Яга решила согласиться, мало ли когда и для чего оно могло сгодиться. Да и собирать подобные волшебные диковинные вещицы было одной из ведьминых страстей.

Был, конечно, еще один способ получить перо, но тогда нужно было ждать не меньше пары месяцев, а само по себе оно не было целью.

Каждой осенью, когда уже чувствовалось приближение зимы, Жар-Птица умирала и возрождалась вновь с приходом весны. Это было отражение ее первой зимы в обличии птицы – зимы ее жизни.

Когда Черномор похитил Савитар, стояла осень. Когда Савитар освободилась из его дворца, наступила весна. Перед смертью Жар-Птица скидывала несколько старых перьев, и они не сгорали, как обычно бывало. Всякий, кому в этот момент посчастливилось бы ее найти, смог бы заполучить себе талисман удачи, который бы освещал ему путь и согревал холодными вечерами.

Если же немного опоздать, то сброшенное перо теряло все свои волшебные свойства, превращаясь в золотое, которое для кого-то тоже могло стать удачной находкой.

– Утро вечера мудренее, – сказала Баба Яга, тяжело поднимаясь на отсиженные ноги и привставая то на цыпочки, то на пятки, чтобы размять их. – Я подумаю, что можно сделать, но обещать ничего не стану. – Птица, не отрывая от нее своих больших огненных глаз, поспешно закивала. – Можешь остаться здесь, а можешь пойти со мной, только не спали там мне ничего. У меня все деревянное.

5. Перышко на удачу

Жар-Птица добралась с Ягой до избушки, по всей видимости, только из любопытства – ей хотелось посмотреть, как живет лесная ведьма – и, казалось, была удивлена и даже разочарована той простотой и аскетичностью, на вид граничащей с нищетой, которая предстала ее взору. Она думала, что колдуны, ведьмы, чародеи и прочие представители их братии привыкли ни в чем себе не отказывать, имея в распоряжении почти неисчерпаемые магические ресурсы.

Черномор жил на широкую ногу. Его дворец был огромен и великолепен, такому мог позавидовать любой царь. Высоко в горах он был неприступен и незаметен никому, кто о нем не ведал, а такими сведениями Черномор не привык делиться, он вообще делиться не любил.

У колдуна во дворце имелась сокровищница, в которой хранились – не иначе, как для любования ими – несметные богатства. И единственный раз, когда он действительно готов был расстаться с ними, когда он просил Савитар стать его женой.

Хоть других колдунов принцесса и не встречала, но Яга разбила вдребезги ее представление о них.

Жар-Птица недоуменно осмотрела двор и частокол с оленьими и волчьими черепами, заглянула в дом, который весь был меньше самой маленькой из комнат во дворце Черномора – оттуда на нее враждебно зашипел черный кот с порванным ухом – затем вежливо пожелала ведьме спокойной ночи и отправилась обратно в полюбившийся ей сад, перед тем выщипнув у себя из крыла большое золотистое перо и в клюве протянув его Яге.

– Я навеки останусь твоей должницей, – словно заклинание, сказала ей Жар-Птица, – и если когда-нибудь потом тебе понадобится моя помощь, просто возьми перо и подумай обо мне. И я найду тебя.

Сама Яга не собиралась требовать обещанную награду сейчас, еще ничего не сделав, но не принять его тоже уже не могла. Хотя ей было не по себе оттого, что Савитар так на нее рассчитывала.

После ухода птицы она с пером в руке прошла в чулан, достала пустую полупрозрачную банку и аккуратно опустила в нее ценный дар. Крепко закрыв банку крышкой, она поставила ее на полку под потолком и накинула плотной тряпицей, которая почти не пропускала исходящий от пера свет.

Яга хотела хорошо отдохнуть после длинного и напряженного дня, но долго не могла уснуть и вертелась с боку на бок, размышляя о том, что ей предстояло сделать – теперь это представлялось ей своим долгом, и подвести несчастную Савитар она не хотела.

Она сотню раз прокручивала в голове все, что наговорила ей птица, пытаясь зацепиться хоть за что-то, что поможет ей в поисках способа обойти проклятье Черномора и вернуть Савитар ее истинный облик.

Разумеется, тут не обойтись без некоторых оговорок и условий, но принцесса, казалось, была готова на все – пусть даже она будет иметь возможность быть собой ничтожно малое время, пусть даже один день в году.

Подумав об этом, Яга уже вслух медленно и вкрадчиво проговорила: «Пусть даже один день в году». И внезапно ее осенило: осенью, когда Жар-Птица умирает, душа Савитар освобождается, хоть, не имея человеческого тела, и не помнит о своем существовании, точнее забывает о нем при возрождении. Пусть это была всего лишь догадка, но от этого уже можно было отталкиваться. Да и кому, как не Бабе Яге, лучше других знать о жизни после смерти?

Взбудораженная своими мыслями, Яга, провалявшись без сна в постели еще некоторое время, поднялась еще затемно и принялась мерить шагами свою небольшую избу, то заходя в чулан, то залезая на печь, то заглядывая в подпол, чтобы проверить там, в коробах, сундуках, шкатулках, мешочках и сосудах, наличие различных предметов и ингредиентов для зелий и снадобий, и продумывая при этом детали своего зарождающегося плана.

На следующий день она явилась в сад, где застала Жар-Птицу важно расхаживающей вдоль пруда. Она то и дело опускала клюв в воду, а потом утыкалась им то в спину, то в крылья, то в хвост и чистила свои драгоценные перышки. Посмотреть на нее, не заостряя внимание на глазах, – так и не догадаешься, что когда-то это создание могло быть человеком.

Ведьма прервала церемониальное умывание и рассказала Жар-Птице о своем замысле. Если коротко, то он состоял в том, что Яга сварит какое-то замудреное зелье, заговорит его и поставит настаиваться до нужного времени, а когда оно придет – по словам птицы, она каждый раз чувствовала скорое приближение своей смерти – окурит принцессу дурманящими травами для лучшего воздействия чар, даст выпить зелья, и дело будет сделано, останется только ждать результата.

В случае успеха после смерти Жар-Птицы на ее месте останется стоять Савитар в своем давно утраченном человеческом облике, и ходить в нем она сможет до весны, пока Жар-Птица снова не возродится к жизни. И так будет из года в год. В случае неудачи Савитар уже будет неважно, что из этой затеи ничего не вышло, потому как Жар-Птица, равно как и сама принцесса, больше никогда не возродится.

Жар-Птица внимательно выслушала ведьму, тяжело вздохнула, но согласилась с такими условиями. Если был хоть один шанс из тысячи на то, что она снова получит возможность ступить на землю человечьими ногами, она должна его использовать.

Единственной ее просьбой, если плану Яги суждено воплотиться в реальность, было переправить ее в родные края, где она не бывала с тех самых пор, как ее постигло проклятье, чтобы она смогла вновь увидеть море, пройтись по кромке воды, почувствовать под ногами мягкий гладкий песок и раскаленные на солнце камни, ощутить, как волны, прибивающие к берегу пенящуюся воду, ласкают голые ступни, подышать соленым морским воздухом.

Яга, недолго думая, предложила отправиться туда заранее и провести эксперимент уже там. И если не повезет, то прах принцессы будет развеян над землей ее предков.

Получив добро на дальнейшие действия, Яга с энтузиазмом принялась за работу. Варить зелье ей было не впервой. Независимо от состава и назначения, принципы всегда были одни и те же – смешать все в определенной последовательности, хотя это не всегда имело значение, прокипятить на огне и произнести нужные слова, концентрируя всю свою духовную силу на них и зелье. Все нужные склянки, коробочки и мешочки стояли в ряд перед ней.

Она повесила в затопленную печь котелок и капнула в него из вытянутого узкого сосуда несколько капель масла, выжатого из зерен дурман-травы, приговаривая: «чтобы стереть границы между мирами, между явью и иллюзией, между правдой и вымыслом».

Из другого бутылька плеснула немного мертвой воды – чтобы умирающая птичья сущность отпустила вместе с душой принцессы ее мертвое тело. Из третьего добавила столько же живой воды – чтобы вдохнуть в него жизнь. Следом вылила полкружки прошлогодней настойки из молодильных яблок (новая еще не была готова) – чтобы прежнее тело сохранило молодость.

Из небольшого шуршащего мешочка в котел посыпался засушенный корень жизни[3]3
  Корнем жизни называют женьшень.


[Закрыть] – для ясности разума и сохранения памяти. Следующим лежал яблоневый лист, на котором засохла капля крови Жар-Птицы – для неразрывной связи двух сущностей как гарант нерушимости проклятья.

Последней в очереди была банка, накрытая тряпицей. Яга вытащила из нее светящееся перо и, мгновение помедлив, бросила в бурлящую жидкость – на удачу. После смерти Жар-Птицы она возьмет себе другое перо, а это пускай послужит делу. Хотя если ее смерть окажется окончательной, Яга рисковала остаться вообще без этого талисмана. Но, возможно, тогда в нем попросту не будет смысла.

Спустя два месяца, что Жар-Птица обитала в ведьмином саду, она сообщила Яге, что вскоре наступит то событие, которого они все это время ждали и к которому готовились. У них в запасе было несколько дней, и им предстоял дальний путь на юг – на родину Савитар.

Благо, Яга для столь протяженных полетов могла использовать ступу, а Жар-Птица располагала такими большими и сильными крыльями, что могла развивать скорость, гораздо превышающую ту, на которую были способны самые быстрые из ее пернатых сородичей, и при этом почти не уставать.

Яга собрала все необходимое в свою ступу, запрыгнула туда сама и оттолкнулась от земли метлой. Ступа, выпустив пар вокруг себя, засветилась вырезанными на ее внешней стороне символами и начала подниматься вверх, где уже кружила Жар-Птица.

Пока они летели, день успел смениться ночью, а на место ночи снова пришел день. Солнце клонилось к горизонту, когда, миновав горы, путешественницы увидали море. Бескрайняя зеленая водная гладь была чиста, прозрачна и спокойна, словно море ждало в этот вечер возвращения своей пропавшей принцессы.

Птица какое-то время молча глядела вдаль, где сияющей дорогой к небу на воде отражалось красное закатное солнце. Затем она повернула голову к Яге, которая, стоя босыми ногами на песке, смотрела на омывающую их воду, и промолвила: «Пора».

Ведьма развела на берегу небольшой костер, потом достала длинную глиняную трубку с чашей в виде рогатой головы и мешочек с заранее подготовленной смесью из лиловых цветков дурмана, его зерен и сушеного корня, набила ею трубку и подожгла.

Сделала несколько затяжек сама для раскуривания трубки и проверки качества полученной смеси и, удовлетворенно кивнув, поманила к себе Жар-Птицу, выдыхая в ее сторону кольцо ароматного дыма. Одним из главных правил поведения подобных ритуалов, а также залогом успеха был чистый и трезвый рассудок заклинателя, поэтому Яга заранее приготовила себе противодействующий эликсир и, прежде чем начать, выпила его.

Видя, что птичьим клювом вдыхать из трубки крайне неудобно, она сама продолжила окуривать принцессу, попутно высыпав остатки смеси в огонь, откуда сразу повалили клубы густого дыма, которым постепенно заволокло все вокруг.

Когда Яга поняла, что дурман достиг нужного эффекта – птица расслаблена и открыта для магических манипуляций, она открыла сосуд с готовым зельем и влила его в клюв Жар-Птице, сопровождая свои действия заветными словами и перекраивая чары, наложенные на Савитар.

Внезапно Жар-Птица, вытаращив глаза, разинула клюв в немом крике так широко, как только могла, и распахнула во всю красу свои огромные крылья, будто силясь взлететь, но так и не оторвалась от земли, а, напротив, рухнула на нее всем телом и испустила последний вздох. Ее охватило сияние, в тысячи раз более яркое, чем то, к какому уже привыкла Яга.

Свет ослепил, и, казалось, она и впрямь лишилась зрения, как того опасались некоторые любители досужих сплетен и слухов. Она зажмурилась, сердце в груди забилось сильнее от страха, что прокрался в него. Страх того, что Яга погубила невинную жизнь. Прошла целая вечность, прежде чем всеобъемлющий свет иссяк и ведьма вновь обрела способность видеть.

Когда она открыла глаза, перед ней стали проступать очертания пляжа, на котором они с Жар-Птицей проводили ритуал. Пламя догорало, а возле него лежала без сознания дева в золотистых одеждах, окруженная несколькими блистающими перьями.

Вместо эпилога

Яга снова смотрела на золотистое перо в своих руках, снова бережно положила его в ту же банку, где раньше лежало предыдущее такое же, и снова накрыла тряпкой, отчего в чулане сразу стало темнее. И пусть это не было собственноручно выщипнуто Жар-Птицей из своего оперения, а случайно сброшено перед смертью, но все же добровольно отдано Яге с бесконечной благодарностью Савитар и заверениями никогда не отказывать в помощи, если таковая потребуется.

Савитар получила то, что было украдено у нее два столетия назад, и тогда, на берегу, не знала, плакать ей или смеяться. Потому и плакала, и смеялась, и обнимала Ягу, и целовала ее, и не могла справиться со своими чувствами. Принцесса была растеряна и не представляла, что теперь ей делать, наверное, оттого, что не до конца верила в успех этой безумной задумки.

Яга в шутку предложила ей вырастить свое дерево с молодильными яблоками, чтобы больше не питаться за чужой счет, а Савитар восприняла это предложение всерьез и даже знала место, где она сможет это осуществить.

Так она снова вернулась во дворец Черномора, который все это время стоял нетронутый и никем не найденный, кроме разве что птиц, что летают высоко в небесах.

Дворец, достойный принцессы, теперь он принадлежал Савитар. Кое-где по белому камню, из которого он был сложен, пошли трещины, и сквозь них проросла трава, все было окутано паутиной, и везде лежал вековой слой пыли. Но в остальном ничего не изменилось. Даже его хозяин, точнее то, что от него осталось – череп да несколько костей, остальное растащили стервятники – и тот лежал в саду-клетке, где его оставила сбежавшая пленница.

Яга забрала останки Черномора себе – кости и прах сильного колдуна могли пригодиться в различных заклинаниях и потому пополнили ее волшебную коллекцию. Помогла Савитар восстановить дворец и привести его в прежний вид и даже призвала какого-то бесенка в помощники принцессе, чтобы та не скучала в одиночестве. Это было излишней щедростью с ее стороны, но ведьма решила, что по сравнению с тем, что уже сделано, это сущий пустяк, который она может себе позволить.

Дальше дело было за Савитар. Впереди у нее было несколько месяцев свободы, и она была вольна сама решать свою судьбу.

Когда они прощались, принцесса попросила Ягу еще об одном одолжении – сохранить в тайне то, что случилось с Жар-Птицей. В этом ведьма не могла ей отказать. Как ей на самом деле досталось перо, никто не узнает.

Да и кому ей рассказывать? Только Лешему, коту да ворону.

Цена могущества

Присказка, или что-то вроде того

В некотором царстве, в некотором государстве… а точнее дело было в небольшом деревянном городишке, коим правил мелкий князек с крайне выдающимся чувством собственной важности. Сделался он таковым в результате соседских междуусобиц, в которых на его стороне оказалось чуть больше силы и везения, чем у его противников.

Так вот в городке этом бирючи наконец-то объявили окончание траура по покойной княгине. Пятой, если говорить начистоту. Князь правил вот уже двадцать лет с момента своей победы в основанном на месте побоища городе (который вот-вот должен был стать великим, но пока никак не становился). И за это время успел похоронить пятерых жен.

С первой супругой, его ровесницей, румяной дородной женщиной, он прожил десять лет, но она, несмотря на заверения знахарей о ее безупречном здоровье и посулы родить как минимум троих крепких сыновей, так и не принесла ему наследника. И потому князь, посоветовавшись со старейшинами, вознеся молитвы и хвалу и принеся жертвы всем богам, которые могли косо на него посмотреть, решил взять себе вторую жену, более молодую и красивую, не отягощенную лишним весом.

На публике, как правило, князь появлялся с первой княгиней, вторую же не было видать из-за ее широкой спины. Что чувствовала при этом молодица, никто не ведал, но вскоре она заняла место первой жены, по причине внезапной трагической кончины оной. Поговаривали, будто ее отравили, но в основном о таком старались молчать. Тогда князь устроил первый всенародный траур по усопшей супруге и положил начало прискорбной традиции.

Полгода все носили грустные лица, словно маски, и самые темные и изношенные вещи, какие только нашлись в коробах да сундуках, старались лишний раз не шуметь, а уж о веселье и праздниках в это время вообще можно было позабыть. Даже ярмарки в городе не устраивали, а когда издалека или из соседних городов приезжали купцы, им выделяли место под стоянку за его деревянными стенами, чтобы шум и суета, сопровождающие торги, не тревожили скорбящих.

Но траур закончился, и через полгода на главной площади объявили радостную весть – княгиня понесла! Еще через полгода все смогли лицезреть ее выступающий под платьем округлый живот. А через месяц она умерла при родах. Ребенок, правду молвить, выжил, но оказался девочкой.

И снова на полгода город погрузился в уныние. И вновь, после окончания траура, по всем уголкам разлетелась новая весть – князь снова намерен жениться, и ищет себе достойную супругу. Достойной оказалась старшая дочка другого князя, породниться с которым виделось выгодным. И, не спрашивая на сей счет мнения своенравной невесты, которая, кстати сказать, засиделась в девицах, вожди заключили договор и сыграли развеселую свадебку.

Веселой она была для всех, кроме невесты. Та была чернее тучи и даже смотреть не хотела на жениха. Сплетничали, будто в первую брачную ночь она дралась, словно кошка, и наградила благоверного новыми шрамами. А самые смелые, когда князю и всему народу полагалось скорбеть уже и по ней, шушукались, что третья княгиня положила глаз на молодого дружинника, который частенько стоял в карауле, охраняя покои княжеской четы, и, к слову, был княжьим родственником, приходясь ему двоюродным племянником.

Как уж там было на самом деле, никто наверняка не скажет, но не устоял молодец перед чарами красавицы, а может, и вовсе не противился. Так или иначе, об их тайной связи стало известно князю, а кроме него и иным, кто не умел держать язык за зубами.

Дружинника того, с малых лет грезившего о военных походах с самим вождем и добытых в них богатых трофеях, да так и не осуществившего свою детскую мечту из-за коварной женщины (или несчастной любви – уже и не важно), взашей погнали за городские врата и приказали больше не показываться на глаза князю и дружине. И это еще было не самое суровое наказание – все-таки родство сыграло свою роль. Изменница же – не прошло и недели – перерезала себе горло невесть откуда взятым кинжалом.

И если бы не разгневанный отец покойной, объявивший войну своему зятю, следующие шесть месяцев прошли бы в скуке, тоске и печали. А они были наполнены страхом и тревогой – об ушедших на войну мужьях, отцах и сыновьях, а также о будущем, которое ждало сиротливо оставшихся дома горожан. К счастью, назад вернулись почти все.

Противник был побежден, его власть свергнута, и случилось то, чему давно пора было случиться – влияние вождя возросло. В качестве одного из главных трофеев он привез с собой вдову своего тестя, женщину в годах, на несколько лет старше самого князя. Младшую дочь успели скоропостижно выдать замуж вскоре после старшей, потому в захваченном городе ее не оказалось. И, поразмыслив, князь решил, что и матушка сойдет.

В конце концов, двух дочерей она уже родила и выглядит здоровой; уже не молода, хоть и пока еще привлекательна, но на нее уже вряд ли кто-то позарится, тем более во избежание повторения истории с ее дочерью. Да и вообще, что еще остается безутешной вдове, попавшей в плен к врагу, кроме как подчиниться ему, в желании сохранить жизнь? Хотя это был спорный момент, но норов дочка точно не от матери взяла. Так что, выждав оставшийся положенный срок, князь женился-таки в четвертый раз.

Однако и тут его надеждам не суждено было оправдаться. Супруга была смиренна и покорна, и ни в чем ему не перечила, боясь лишний раз поднять на него глаза. И князь какое-то время был всем доволен. Но однажды ночью она поднялась с постели с острой жаждой и сбивчивым дыханием, и, не сделав и пары шагов, упала замертво, схватившись за сердце. Князь уже и не знал, что думать и делать. Четырех жен он уже похоронил (а кто-то бы, возможно, сказал, что угробил), сыновей у него до сих пор не было. И стоило ли пытать счастье в пятый раз, правитель сомневался.

Однако князь сомневался, а жизнь, уверенная в своем торжестве, подкинула ему новый сюрприз. На одних торгах, которые он почтил своим присутствием, князь встретил знакомого, давно не виденного купца и внезапно воспылал страстной любовью к его повзрослевшей дочери. К счастью князя и к еще большему счастью купца, не посвященного во мрачную историю предшественниц его любимой доченьки, она ответила князю взаимностью.

Свадьба не заставила себя долго ждать. И здесь можно было бы сказ закончить, ибо зажили супруги счастливо, родили двоих мальчиков, и князь вздохнул спокойно. Кажется, проклятье миновало. Но спустя несколько мирных лет несчастье вновь потрясло городские стены.

Княгиня, вот уже почти семь лет как единственная супруга правителя и мать его наследников, играя с чадами во дворе, случайно наступила на длинный подол платья, потеряла равновесие и упала на землю, угодив виском прямо на край каменного колодца. Упала раз и навсегда.

Князь был безутешен в своем горе. Но когда очередной траур был снят, бирючи возвестили о привычном для всех событий, что славный правитель снова ищет жену, однако в этот раз дополнили свою весть необычным требованием: новой княгиней станет не любая женщина, не простолюдинка и не какая-нибудь княжна, а вполне определенная – дева красы неписаной и, ко всему прочему, дивная кудесница.

Найти ее сложно, ведь никто не знает, где она обитает. А не узнать невозможно – так она очаровательна и необыкновенна. Летает та дева на чудной золотой колеснице, что возят настоящие змеи, а порой и сама птицей оборачивается. Кто найдет и приведет ее к князю или путь к ней укажет, будет щедро награжден и получит все, чего пожелает. Зовут ту деву Еленой, а в народе кличут Премудрой.

Пролог

По мановению изящной руки огромное зеркало в человеческий рост, одиноко стоявшее в пустом помещении в зареве настенных факелов, зарябило, словно вода, в которую бросили камешек, замелькало огненными бликами и показало едва освещенную комнату в знакомой деревянной избушке, которая не один век служила Моране домом.

Там все было по-прежнему. Хотя сколько прошло лет с момента, когда она переступила порог и оказалась навечно заперта в мире мертвых вместе с тем, кого ненавидела и любила одновременно, Морана уже не могла сосчитать. Слишком иначе здесь тянулось время. И пусть она знала, что ее место отныне рядом с повелителем Навьего царства, все же чувствовала себя здесь совсем не на своем месте.

И потому вновь и вновь возвращалась к волшебному стеклу, что позволяло смотреть на мир за дверью. На мир, в который ей уже не суждено было никогда вернуться, в котором она и так прожила гораздо дольше положенного. На мир, где ее бремя теперь несла другая.

Эта другая была в избушке не одна. Она сидела, скрестив лодыжки на полу возле печи, где пугливое пламя облизывало поленья, вырастая то с одной, то с другой стороны, а то, обволакивая их полностью и снова прячась в углях. На ней был накинут темный поношенный плащ, голова покрыта глубоким капюшоном, скрывающим лицо. И только выпавший из него локон, словно хвост поседевшей лисицы, не давал усомниться в том, кем была женщина под плащом.

Напротив нее, спиной к Моране, сидела еще одна – темноволосая незнакомка в богатом наряде из черной парчи. Женщины держали друг друга за руки, склонив головы к горшку с зельем, стоявшему между ними. Горшка видно не было, но Морана об этом догадалась по зеленоватому пару, что струился вверх и замутнял воздух.

Внезапно колдунья подняла голову, отчего капюшон откинулся назад, открыв лицо, и в больших синих глазах отразился почти ужас. Ее гостья вздрогнула, и они отшатнулись друг от друга, расцепив руки.

Все увиденное происходило в тишине, а прочитать мысли по лицу, к сожалению, Морана не могла и потому всерьез встревожилась. С чем был связан визит этой незнакомки к самой Бабе Яге? Кто она такая? И что колдунья в ней углядела, что так потрясло ее?

Но теперь Моране не дано было узнать об этом, так как она почувствовала его приближение. Он любил появляться внезапно и заставать ее врасплох. Она же не любила показывать свои слабости, а это проклятое зеркало было главной из них. Отказать себе в возможности хотя бы украдкой видеть внучку, пусть даже будучи лишь безмолвным наблюдателем, Морана не могла и не хотела.

Ведь это ее плоть и кровь – дитя, вскормленное и воспитанное с любовью, на которую она только была способна, убереженное ценой собственной жизни и жизни ее дочери. И, несмотря на то, что ее внучка была далеко не последней в их роду, произведя на свет множество потомков, это была ее единственная связь с миром живых, надежная и постоянная. Ведь для остальных, не знавших ее лично, Морана со временем становилась не более чем семейной легендой, сказкой, которую рассказывали детям перед сном.

Так она думала.

Зеркало, моргнув, вновь отразило прекрасную деву с бледным лицом на фоне чернильных волос, с печальными темными глазами, устремленными туда, где мгновением ранее еще теплился огонь в печи, во всем черном, точно сама Смерть. А позади нее очертился силуэт ее возлюбленного, ее узника и ее пленителя, сначала нечеткий, словно он собирался по каплям из сгущающегося дыма, а затем появился и сам Повелитель.

– Так и знал, что найду тебя здесь, моя драгоценная, – Кощей по привычке подошел сзади, отвел ниспадающие на плечи распущенные волосы назад и, нежно обняв Морану, оставил легкий поцелуй на белой шее, отчего по коже пробежал холодок, а затем достал из-за пазухи голубой цветок бессмертника и воткнул ей в волосы за ухо. Улыбнувшись, с легкой иронией в голосе он поинтересовался. – Ну как, Агния еще не подвела тебя?

Морана вздохнула, прикрыв глаза, и, повернувшись к Кощею, бесстрастно произнесла:

– Она хорошо справляется.

Попытка отстраниться, сделав шаг назад, с треском провалилась, и Морана оказалась сжата в крепких объятьях своего бессмертного возлюбленного.

Он прижал ее к себе и, водя по спине ладонями, вперил в нее свой орлиный взгляд. Не прикрывая глаз, Кощей коснулся ее губ своими, и Морану окатила волна жгучего жара, который она тотчас постаралась обуздать, чтобы не выдать себя с потрохами. Казалось, Кощей этой сиюсекундной слабости не заметил, хотя и пытался прочитать ее. Но лицо любимой оставалось неподвижно, глаза смотрели прямо на него, без страха, но и без тепла.

Морана научилась за прошедшие годы, будучи постоянно рядом ним, не показывать слишком ярких эмоций – положительных, чтобы не тешить самолюбие Кощея. Скандалы случались, он видел ее гнев и ярость, и даже это доставляло ему странное удовольствие, но такой радости она ему не принесет. Она, все так же, не меняясь в лице, приоткрыла уста и ответила на его поцелуй. Как всегда – будто делала ему одолжение.

– По-прежнему холодна как лед, – подтвердил он сам себе, словно отвечая на уже привычный немой вопрос. – Ну, ничего, когда-нибудь ты оттаешь. Я заслужу твое прощение и добьюсь тебя. Снова.