Текст книги "Секреты Бабы-Яги (сборник)"

– Прошу меня извинить за вторжение, – вежливо начала она. – Я не хотела пугать Вас и Ваше дитя.

Женщина недоверчиво оглядела ее и, толкнув дочь к двери со словами «Быстро в дом!», сложила руки на груди и уже без страха спросила:

– Кто Вы и что Вам здесь нужно?

– Да, давайте сразу к делу, – согласилась Елена и наугад сказала, ожидая реакции: – Полагаю, мне нужна Ваша мать.

Женщина дерзко вскинула брови, снова оценивающе оглядела Елену с головы до ног, перевела взгляд на волка за ее спиной и вернулась к ней.

– А Вы хоть знаете, кто моя мать?

«А не ведьма ли ты часом?», – вдруг подумалось Елене. Такой силой и решимостью веяло от нее. Красивая, синеглазая, с длинной каштановой косой, она стояла уверенно, приподняв подбородок, готовая обороняться.

– Именно поэтому она и нужна мне, – хитро улыбнулась Елена. – И я буду очень признательна, если Вы поможете мне ее найти.

– Мне не нужна Ваша признательность, и в помощи я намерена Вам отказать, – отрезала женщина.

«Да уж, не задалось знакомство», – посетовала про себя Елена, а вслух, стараясь сохранять спокойное, даже холодное выражение лица, произнесла:

– Как Вы думаете, она почувствует, если ее родным будет угрожать опасность? Внучке, например? Прилетит она сюда в своей ступе ее спасать?

Женщина, казалось, даже ощетинилась и скрипнула зубами. Сзади слегка зарычал волк, и Елена в полной мере ощутила его неодобрение. Ничего – переживет. Напряжение росло, и Елена уже жалела, что не повела себя иначе. Ведь можно было поговорить без загадок и искренне попросить помощи. Но она себя уже показала не с лучшей стороны, и добиться доверия становилось все труднее. Ситуацию разрядил вопрос, неожиданно раздавшийся откуда-то сзади:

– Есения, дочка, что же ты гостей на пороге держишь?

Голос был мужской и приятный. Елена обернулась. К ним подходил пожилой темноволосый мужчина, крепкий и привлекательный для своих лет. Он, по всей видимости, слышал последнюю часть разговора и, не дав ответить дочери, которая готова была схватиться за меч, если бы тот был поблизости, обратился уже к Елене:

– Давайте лучше все пройдем в дом, мы Вас угостим взваром и пирогами, что напекла дочь – уж она у меня настоящая хозяйка, – а Вы нам расскажете, зачем Вам понадобилась моя жена.

И снова разговор обошелся без имен и прозвищ, которые сама Елена отчего-то боялась произносить вслух. Она с досадой вздохнула, но мысленно поблагодарила отца семейства за своевременное появление.

– Только питомца своего тут оставьте, пожалуйста, – пару мгновений с интересом поразглядывав волка, попросил мужчина, – а то у нас ребенок все-таки маленький.

Елена кивнула. Волку не нужно было повторять дважды. Он расслабился и улегся у порога в ожидании госпожи, а она зашла внутрь вслед за хозяевами.

В доме ее и правда ждал накрытый стол, приготовленный к обеду. Но сели за него только двое – хозяин и гостья. Хозяйская дочь лишь наполнила кружки обещанным взваром, и ей, как ребенку, велено было оставить их одних. С неохотой, но она ушла, бросив напоследок на отца недовольный многозначительный взгляд.

Был мужчина слишком мягок или слишком мудр, Елена пока не поняла. Но с ним было спокойно. Он не пытался юлить и обмануть ее, да и сам не боялся ни ее, ни волка. Пусть Елена пока ничем, кроме пустых угроз, себя не выдала, похоже, мужчина сразу понял ее суть, что наводило на мысли о его весьма близком знакомстве с ведьмами. Да и поведение и слова дочки вполне подтверждали эти мысли. Хотя, учитывая, как много времени – слишком много для простых смертных – Елена потратила на поиски этой женщины, было странно видеть такую обычную семью.

Была ли она такой же древней, как сама Елена? А если нет, то как она могла быть той, кого Елена искала тысячу лет? И все же она, не вдаваясь в подробности о себе и своей жизни, рассказала о причине, что привела ее сюда, о вопросе, ответ на который, она надеялась, ей поможет найти искомая ведьма.

Хозяин дома выслушал ее внимательно и решил, что Елена может рассчитывать на помощь, а потому согласился сам отвести ее к жене.

Без малейшего стеснения ведьмин супруг поинтересовался, можно ли на Еленином питомце ехать верхом, а получив утвердительный ответ, уверенно взобрался на огромного зверя, точно делал это не впервые, и жестом пригласил Елену сесть позади него. Волк, конечно, выдержал бы и двоих, к тому же и раньше бывал не только в роли стража и помощника, но и верхового животного. Однако Елена выбрала более привычную форму передвижения – обернулась соколицей, чем тоже ничуть не удивила своего проводника.

И чем дальше, тем больше она убеждалась в том, что волк не ошибся, приведя ее к этим людям.

Во второй половине дня, ближе к вечеру, они добрались до озера, за которым начинался дремучий лес. Елена чувствовала, что лес был не простой. Да и от озера веяло какой-то тьмой, словно оно было пропастью, дырой в иной мир, темный и мертвый. Но место это приняло ее сопровождающего как своего. Лес, только они оказались в нем, расступился перед ними. Деревья расходились в стороны и раздвигали ветви, открывая тропу, не видимую невооруженному глазу.

Проводник спешился и теперь неторопливо вел их по знакомой ему тропе.

Волк осторожно шел за ним, озираясь по сторонам, но опасности не предвиделось.

Елена тоже шагала рядом. Лес был и ее стихией. Но здесь она ощущала себя немного не уютно. Она почему-то нервничала – чем дольше они шли, чем больше приближались к своей цели, тем сильнее ее трясло внутри. Объяснений она этому найти не могла, но казалось, что в ее жизни вот-вот произойдет что-то важное, что наконец-то случится то, чего она так долго ждала. Из-за деревьев, сливающийся с зеленью листвы, выглянул нахмуренный Леший, здешний страж, не известный Елене. Она кивнула ему в знак приветствия, а он долго и задумчиво вглядывался в ее лицо, словно силился вспомнить, где мог ее видеть.

И от этого тоже было не по себе. Еще никогда Елена не чувствовала себя в лесу так странно.

Внезапно тропа вывела их к кособокому забору с нанизанными на доски лошадиными черепами, уныло свесившими разинутые челюсти. За забором виднелась небольшая деревянная избушка, сидевшая на могучих корнях древнего толстого дуба. Все почти как в сказках рассказывали. Во дворе росла яблонька, был вырыт колодец и сооружена небольшая кузница.

Скрипнула дверь, отворилась, и на пороге избушки возникла пожилая женщина, на вид ровесница мужчины, что привел сюда Елену. По всей видимости, его супруга. Когда-то огненно-рыжая, а теперь немного поседевшая, но с неугасшим огоньком в синих глазах, она была одета больше по-мужски, чем по-женски – в подпоясанную кожаным ремнем рубаху, кожаные штаны и сапоги по колено. За спиной висел темный плащ, спереди скрепленный серебряным зажимом в форме когтя.

В голове вдруг некстати мелькнул образ из далекого детства, совсем не похожий на этот – темноволосая женщина в ступе, – и Елена в смятении тут же отмахнулась от него. По полам ее платья что-то скользнуло, зашуршав тяжелой тканью. Елена опустила голову и увидела черного кота, что терся о ее ноги и обнюхивал. А супруги тем временем шагнули навстречу друг другу и сердечно обнялись.

«Я скучал, душа моя», – услышала Елена тихий мужской голос, полный нежности. А женский ему лукаво ответил: «Вот уж не ожидала, что ты приведешь ко мне гостей». Затем на Елену уставилась пара зорких глаз, и хозяйка избушки, отойдя на шаг от мужа, прислонилась к косяку и скрестила руки на груди.

– Да еще таких, – уже громче сказала она.

– Я подумал, что ты захочешь ей помочь, – будничным тоном объяснил ей муж. – Она поведала мне свою печаль.

Ведьма перевела проницательный взгляд с Елены на волка, с волка на кота, затем на супруга, а потом снова посмотрела на нее, отчего Елена вся сжалась. Да что же это такое?

– Ну, пускай и мне поведает, а там разберемся, – ответила она и, указав рукой внутрь избушки, приветливо пригласила войти. – Милости прошу, заходи, располагайся!

Внутри было просто и довольно тесно, совсем не походило на Еленины просторные хоромы, но уютно и чисто. Хоть внешне избушка и казалась хлипкой и старой, все же было заметно, что хозяйка тут живет хорошая. Дочери было в кого пойти. Елена, подумав так, поняла, что Есения действительно очень похожа на мать, те же черты лица, тот же дерзкий взгляд.

И ей стало обидно, аж слезы на глаза навернулись. Ту ведь мать-ведьма вырастила сама, не тая ничего о себе, любила, заботилась и никуда не пропадала.

Здесь, как и в предыдущем доме, Елену усадили за стол, накормили и напоили. Проговорили они почти до самой ночи.

Все это время во дворе из кузницы был слышен стук молотков деликатно оставившего их наедине супруга хозяйки. Ведьма с искренним интересом слушала рассказ Елены, не сводя с нее пристального, иногда задумчивого взора. Так же смотрел на нее Леший. Лишь единожды она прервалась, подозвав к себе кота, уже беззаботно дремавшего на печи, и что-то ему шепнула.

Он тут же выскользнул наружу, а за ним выпорхнул в приоткрытую дверь ворон, сидевший до того в углу, как чучело. Сама же она после того, как выслушала гостью и узнала все необходимое, начала ходить по избушке, то открывая сундуки, то заглядывая на полки да в шкафчики, а то и вовсе отворила дверь, за которой оказался небольшой чулан, сплошь уставленный всякими интересными вещами, и стала там что-то искать.

Елена даже шею вытянула, с любопытством глядя вслед пожилой ведьме. Она собирала ингредиенты для зелья и готовилась к только одной ей известному обряду. Ведьма долго держала руку на книге, закрыв глаза, и саму Елену за руку. И Елена боялась нарушить молчание.

Потом ведьма открыла глаза и почему-то не сказала ничего из того, что говорили Елене другие колдуны. Не отказалась помочь, не развела бессильно руками и даже словом не обмолвилась ни о каком проклятье. Словно видела в Елене нечто другое. Словно знала, что разгадка есть. Словно была уверена, что найдет способ до нее добраться.

И вот теперь, когда обряд был завершен, Елена сквозь зеленоватый дым, идущий от зелья и заполняющий все пространство вокруг, в недоумении смотрела то на свои окровавленные руки, то на сидящую напротив нее женщину, которая, округлив свои синие глаза, так же смотрела на нее. И уже знала правду. Правду, до которой Елена безуспешно пыталась докопаться целую тысячу лет. Но как ей это удалось и готова ли она ею поделиться с Еленой? В голове метались сотни мыслей, одна безумнее другой, и ни одной Елена не позволяла завладеть своим разумом. Потому с трепетом и ужасом ждала того, что скажет ей Баба Яга.

2. На пороге

Время было уже позднее. Огонь в очаге почти затух, погрузив небольшую землянку в непроглядную темноту, к которой еще не совсем привыкли глаза. Дверь была плотно затворена, чтобы сохранить накопленное тепло до утра. Но заснуть в эту ночь не удавалось, потому что в воздухе, сотрясаемом почти беспрестанным изнурительным кашлем отца, висело тяжелое ожидание конца.

Он умирал. И мать, как могла, старалась облегчить его последние часы, взывая ко всем богам о милости и давая ему пить теплый травяной отвар из мать-и-мачехи, чабреца, шиповника и ромашки, который позволял умирающему некоторое время передохнуть и отдышаться. А потом все начиналось заново: коварный недуг впивался в горло цепкими когтями, душил и царапал, так, что отец из последних сил хватался за грудь, которую жгло, точно горячими углями, и на тряпицу, что мать держала при себе и чуть что подносила ко рту супруга, отхаркивалась кровянистая слизь.

Шестилетняя Алена лежала на полатях у противоположной стены землянки и, укутавшись по самый нос в одеяло, сверху исподтишка наблюдала за родителями.

Мать сказала ложиться и спать, и она не стала перечить, хотя сейчас отчаянно хотелось прижаться к ее груди, обхватить ладошками большую отцовскую руку и просто быть с ними, поддержать самых близких ей людей в этот нелегкий момент. Ведь до утра отец, скорее всего, не доживет. Ему было пятьдесят пять. И до тех пор, пока болезнь не одолела его, он был крепок и бодр, никогда не сидел без дела и не знал усталости. За последние же полгода превратился в настоящего старика, резко поседел и ссутулился, будто даже став меньше ростом. Проклятая хворь выжала из него все соки.

Мать была на десять лет моложе отца, но вместе с ним тоже сильно состарилась, и теперь незнакомцы чаще принимали ее за Аленину бабушку, чем за ту, кем она являлась на самом деле. Болезнь мужа крепко ударила по ней – терять единственного кормильца и защитника было тяжело. А кроме него и маленькой Алены, у нее никого не осталось. Единственный сын умер еще во младенчестве задолго до появления дочери. И после стольких бездетных лет девочка стала для уже не молодых супругов божьим благословением. Родители в ней души не чаяли, холили, лелеяли и берегли как зеницу ока. У Алены было счастливое детство, полное любви и заботы. Она никогда не знала горя.

И вот теперь какие-то неподвластные ее пониманию силы за что-то на нее прогневались, решив так жестоко наказать. Или то была плата богам за долгожданное дитя, что должны были понести ее родители? Жизнь за жизнь после отмеренного их семье времени?

Углубившись в мрачные и не по возрасту серьезные думы, Алена не сразу заметила, как что-то неуловимо изменилось. В землянке наступила тишина. Больше не раздавался кашель, так терзавший ее отца, не слышно было его хриплое дыхание. Она вгляделась – не вздымалась его грудь. Алена замерла. Мать сидела неподвижно на краю скамьи, где лежал отец, глядя на отмучившегося супруга и держа его за руку. Затем тяжело вздохнула и, проведя ладонью по его лицу, навсегда закрыла глаза, в которых погасла искра жизни. Послышался тихий всхлип, и она легла мужу на грудь, бережно его обняв.

А потом красивый материнский голос чуть слышно запел прощальную песню, печальную и завораживающую, убаюкивающую точно колыбельная. И Алена сильно зажмурила глаза, чтобы не расплакаться.

Когда пение прекратилось, она лежала, не шевелясь еще какое-то время. И только зимний ветер завывал снаружи, словно продолжая материну песню и провожая отца в дальний путь.

А затем Алена услышала его голос. Она встрепенулась и высунулась из-под одеяла. Покойный все так же лежал на скамье, а на его груди спала мать. Или не спала, а дремала в спасительном забытьи.

Последние сутки выдались утомительными. Неужели пригрезилось? Но она вслушалась и сквозь вой метели разобрала что-то – это было похоже на зов, но кому он предназначался, Алена не знала, да и слов различить не могла, лишь звук, очень напоминающий родной голос. Воображение иной раз может сыграть злую шутку, но просто лежать она больше не могла.

Незаметно соскользнула со своей лежанки, сунула ноги в шерстяных онучах в лапти, накинула на плечи меховой тулупчик, навалилась всем своим худеньким тельцем на дубовую дверь и, с трудом отворив ее, выскочила наружу.

За несколько часов намело огромные сугробы свежего снега, и Алена, проваливаясь по колено и придерживая вместе концы тулупа, медленно пробиралась вдоль землянки на зов.

Кружащиеся в хаотичном вихре снежинки цеплялись и застывали на ресницах, слепили глаза, а колючий ветер щипал нежные детские щеки. «Мама наругает за то, что вышла на такой холод с непокрытой головой», – подумалось Алене, но вдруг она увидела силуэт отца, и все мысли разом улетучились. Она остановилась как вкопанная, уставившись на него из-за угла.

Он стоял к ней спиной и не заметил ее приближения. Одет он был по-прежнему, в ту самую рубаху, пропитанную потом и испачканную кровью, в которой и испустил последний вздох. Босые ступни совсем не приминали снег, а он-то уж был потяжелее шестилетней дочки. Но здесь и сейчас казался невесомым и почти бесплотным, даже прозрачным. «Папа!», – хотелось крикнуть Алене, но крик так и не прозвучал из открытого рта, когда она увидела ту, кого ждал отец.

Впереди в снег мягко погрузилась, вспыхнув на мгновение начертанными на ней рунами, большая ступа. Прямо с неба спустилась, если бы небо было видно в такую непогоду. Из нее, опираясь на черенок метлы, стала выбираться невысокая фигура, с головой закутанная в темный плащ. Когда она спрыгнула в снег, капюшон съехал назад, и мгновение Алена лицезрела молодую темноволосую женщину, лицо которой исказилось, словно от боли. Затем она вытащила из-под плаща руку и провела ей в воздухе напротив лица снизу вверх, будто снимая маску, после чего ее спина сгорбилась и сама женщина стала ниже, обернувшись хрупкой старушкой.

Она протянула руку к отцу. «Пойдем со мной», – послышался добрый голос. «Неужто мне довелось увидеть саму Смерть?» – испугалась своей догадке Алена, хотя ни женщина, ни старушка, в которую та обратилась, вовсе не были жуткими на вид. Отец медлил, растерянно оглядываясь по сторонам. «Не бойся меня», – уговаривала старушка. И отец сделал неуверенный шаг вперед, дивясь своим же движениям.

Тогда застрявший где-то в горле возглас наконец вырвался, и Алена окликнула отца. Он резко повернулся назад и встретился с ней глазами, а потом, словно поняв, что она и вправду его видит, тепло улыбнулся, так, как всегда улыбался любимой дочери. И эта светлая улыбка наполнила сердце Алены покоем.

Старушка, терпеливо ждавшая покойника, кинула подозрительный взгляд в сторону Алены, но, казалось, не заметила ее. Смотрела как на пустое место. И тогда Алена робко подняла руку и помахала отцу. Он кивнул и пошел навстречу Смерти, а Алена еще долго смотрела вслед исчезающей в метелице ступе, увозящей двоих путников в неизвестность. Смотрела до тех пор, пока из дома с криками не выскочила испуганная мать, не обнаружив дочь в постели. И Алена, продрогшая до костей, поспешила к ней.

Она рассказала матери о том, что видела, и та, внимательно посмотрев на дочь, крепко прижала ее к себе, гладя по макушке, но ничего не ответила. Или списала все на ее потрясение и слишком богатую детскую фантазию, или просто боялась признаться, что поверила. Ведь, если малышке не помстилось, это значило, что ее супруг на самом деле обрел покой, освободившись от тяготившей его телесной оболочки, что несомненно было поводом для того, чтобы вздохнуть с облегчением.

А еще что ее дочь была особенной и, возможно, обладала даром ведуньи. Основания так полагать у нее тоже имелись, но до сего дня не было возможности чем-то их подкрепить.

Вообще-то до смерти отца ничего странного в жизни Алены не происходило. Она росла обычным ребенком. Как у всех ее сверстников, ее жизнь протекала в вечном движении. Вместе с другой детворой она играла в жмурки, прятки, салочки и другие веселые подвижные игры. Стоило на улице раздаться зазывалкам вроде «Тай-тай! Налетай!», как она тут же неслась на призыв, чтобы успеть схватиться за поднятый вверх палец товарища по игре прежде, чем зазывала скажет: «Никого не принимай!».

А зимой, как и все прочие, с удовольствием кидалась снежками, строила крепости для укрытия от «врагов», лепила снежных баб и каталась с большой ледяной горки, которую возводили и заливали водой для детей и взрослых всем селеньем. Жизнь как жизнь, в повседневных заботах и забавах, ничего из ряда вон выходящего.

Но та зимняя ночь, пробудившая спавшие в ней силы, изменила все. Потом она, конечно, позабудется, оставшись лишь далеким размытым образом в памяти, перепутается с вымыслом, перестанет быть отправной точкой и иметь решающее значение, но тогда это стало событием, открывшим ребенку глаза и заставившим иначе взглянуть на мир.

Совершенно новый мир, заигравший новыми яркими красками. Алена стала меньше общаться с друзьями, а больше времени проводить подле матери или вовсе одна, уходя в безлюдные места, в лес или на речной бережок, где узрела то, что было скрыто от нее раньше.

Щебет птиц больше не казался просто красивым звуком, то были песни о любви, сказания о далеких временах, рассказы об увиденном в чужих краях, предречения непогоды и гнева природы. Они не говорили по-человечески, но почему-то Алена понимала, о чем толкуют пернатые.

Тут и там она замечала существ, невидимых для людского глаза.

Дома она обнаружила низкорослого белобородого старичка в смешном колпаке на голове и несоразмерно больших лаптях. Юркий для своего возраста (хотя об этом она могла судить лишь по внешности), он то появлялся, то исчезал с важным видом, по-хозяйски оглядывая их простое жилище.

И тогда Алена стала просить мать оставлять еду, не остатки и объедки, а настоящее угощение, чтоб задобрить Домового. Спустя некоторое время на его лице стала появляться добрая улыбка, а глаза – лукаво щуриться, когда он замечал, что она его видит.

Осенью в опавшей листве шуршали лесавки, игриво прячась от зоркой девочки, в одиночку гулявшей по лесу, и тихонько хихикая. Из воды ей подмигивали красавицы-русалки, а домой она однажды пришла за руку с Лешим, который, когда она заплутала, углубившись далеко в лес, сам явился ей, предложив помощь.

Мать чуть дара речи не лишилась, когда вдалеке увидела грузную нечеловеческую фигуру, подтолкнувшую ее дочь в сторону дома, а потом растворившуюся среди деревьев. Вернувшаяся же после долгой прогулки Алена испуганной не была, а наоборот взахлеб рассказывала о своих невероятных приключениях. И тогда мать присела перед ней на корточки, взяла ее ладошки в свои и, пристально глядя в доверчивые зеленые глаза, серьезным тоном попросила ее никому больше о таких вещах не говорить. Алена обещание сдержала и впредь не заикалась об этом.

И до поры до времени жизнь снова стала спокойной и обычной, за исключением, конечно, новых знакомых, которые почему-то относились к Алене как к своей, не трогали, не пугали ее и не пугались сами, а наоборот, будто даже радовались, что она проникла в их тайный мир. Но Алена к этому привыкла.

За годы это стало неотъемлемой частью ее жизни, и даже мать уже закрывала глаза на странные привязанности дочери – главное, чтоб была жива и здорова! – лишь каждый день просила ее быть осторожной.

Но одно случайно, в пылу внезапно вспыхнувшего гнева, вырвавшееся с ее уст слово снова внесло перемены в ее жизнь. Когда Алена превратилась из милого ребенка сначала в угловатого подростка, а затем и вовсе преобразилась в прекрасную девушку – еще немного и будет невеста на выданье, – на нее стали заглядываться парни. Те самые выросшие сорванцы, с которыми она играла в детстве.

И один из них особенно часто на нее смотрел да глаз не отводил, подмигивал, дразнил, шутил с ней, дергал за косу, так и норовил мимоходом ущипнуть за бок или приобнять за талию. А у неё душа к нему не лежала. Ладный был парень, веселый, но чувств томящих не вызывал. Дружить с ним было хорошо, а от столь назойливого его внимания она уставала.

Однажды парень в очередной раз дернул ее за длинную черную косу, выглядывающую из-под шерстяного головного платка, так, что она непроизвольно задрала голову кверху, а платок сполз назад, а затем весело чмокнул в щеку. И Алена, будучи и так не в настроении, совсем разозлилась и в сердцах прикрикнула на него: «Да чтоб ты провалился, Задора!». В тот момент ничего не случилось. Селяне, что видели их ссору, покачали головами на обоих, Задора немного обиделся и отстал, и все об этом забыли.

А спустя два дня, когда он отправился на реку ловить рыбу в проруби, лед ни с того ни с сего под ним проломился, и парень ухнул в ледяную воду. Меховая одежда быстро потяжелела и начала тянуть вниз, так, что сам бы он ни за что не выбрался. К счастью, его издали увидели местные мужики и побежали со всех ног спасать. К тому времени, как он оказался дома, в тепле, переодетый в сухую одежду, пальцы ног и рук он знатно отморозил. Несколько дней Задора пролежал в лихорадке, и все это время Алена, невзирая на косые осуждающие взгляды соседей и откровенные запреты со стороны его родителей, навещала Задору и ухаживала за ним как умела. А он с благодарностью эту заботу принимал и не гнал ее.

Но люди видели то, что хотели видеть. Задора, когда поднялся с постели, еще целый месяц страшно кашлял. А покалеченные пальцы остались слабыми, точно деревянными, на всю жизнь. И это было лишь подтверждением ужасным догадкам. Когда его, мокрого и дрожащего, привели в родное селенье и рассказали народу, что случилось, сам-то он только стучал зубами от холода, но не жаловался. А кто-то вспомнил сказанные давеча Аленой слова, другой шепнул, что она его прокляла, третий и вовсе сболтнул какую-то чепуху про подкидышей и несчастье.

И поползли слухи. Люди вдруг припомнили все странности, что за ней водились, но на которые раньше не обращали внимания, а что-то вообще выдумали, но грех было не поверить, когда все только об этом и шептались. Алене было аж до слез обидно, потому что зла она никому не желала, и тем более Задоре, но и доказывать ничего никому тоже не собиралась. К тому же, было ли то происшествие прямым следствием Алениных слов или же просто несчастным совпадением, никто наверняка не знал, даже она сама. Однако относиться к ней стали предвзято и с опаской, и потому находиться среди людей ей становилось все более и более неуютно.

И тогда мать, тяжело вздохнув, позвала ее к себе, усадила напротив и, положив ладонь ей на колено, произнесла:

– Ты не все о себе знаешь, Елена, – назвала она дочь именем, которое каким-то чудным образом влетело в ее уста, только она увидела дитя, и которым никогда прежде не обращалась к ней. – Мы с отцом уже отчаялись снова зачать ребенка, когда появилась ты.

И Алена кивнула, зная об этом, но не стала перебивать. Мать поколебалась немного и продолжила:

– Ты родная нам, и мы любили и воспитывали тебя как свою. Но я не рожала тебя.

Глаза Алены округлились, губы дрогнули, но снова она не стала ничего говорить.

– Мы нашли тебя на пороге. Ночью кто-то оставил корзину с младенцем под нашей дверью. Ты была совсем крохой, наверное, несколько дней от роду. Мы знали, что из нашего селенья никто недавно не рожал, да и не подбросил бы никто свое дитя к соседям.

– Почему ты никогда об этом не рассказывала? – наконец спросила потрясенная Алена.

– Потому что есть еще кое-что, что меня напугало до смерти. Когда мы выглянули за дверь, услышав детский плач, и увидели корзинку с тобой, в нескольких шагах от нее, чуть дальше от двери, стоял волк – серый, лохматый, здоровенный зверюга, – мать показала руками преувеличенные необъятные размеры. – Я боялась пошевелиться под его взглядом, но он стоял неподвижно и смотрел на меня, пристально, будто ждал чего-то или повелевал… Чего только от страха не померещится. Но, испугавшись за дитя, я взяла его – тебя – на руки, и тогда волк отвернулся и побежал в лес, – мать тяжело вздохнула, словно снова пережила свои воспоминания, и полезла куда-то под скамью, где стоял короб с вещами.

Оттуда, из-под тряпок, она достала увесистый предмет с ровными краями и прямыми углами, обтянутый коричневой кожей, на которой тиснением были изображены непонятные символы и рисунки. Алена не видела его раньше.

– Это было в корзине вместе с тобой. Но я понятия не имею, что это. Мне кажется, там внутри что-то есть, но я не смогла открыть.

И правда, казалось, будто верхняя и нижняя стороны предмета, что мать держала в руках, соединены каким-то замком или защелкой. Алена потрогала его и растерянно посмотрела на мать.

– Возможно, это оставили тебе твои родители, – пожала та плечами и смахнула непрошеные слезы. Потом положила наследство Алены ей на колени и, снова сжав руки дочери в своих, сказала: – Ты же знаешь, что ты не обычная девочка. Это по праву твое, так что пусть будет у тебя. Может быть, это как-то тебе поможет.

Алена кивнула, обняла мать и прошептала чуть слышно:

– Ты моя мама, а твой муж был моим отцом. И других мне не надо.

Это были по-настоящему искренние слова, и Алена никак не могла знать, насколько все изменится уже через каких-то несколько лет, какая страшная одержимость ею овладеет и к чему приведет.

3. Путь ведьмы

Когда мать умерла, Алене шел двадцать первый год. Случилось все неожиданно и быстро, не как с отцом. Просто в один хмурый осенний день, ничем особенным не выдающийся и не предвещающий ничего, кроме дождя, мать вышла из дома, уперла руки в бока, с наслаждением вдохнула прохладного свежего воздуха, взяла коромысло, подвесив на него два ведра, и отправилась за водой сама, вместо того, чтобы попросить дочь.

А на обратном пути, не дойдя до дома всего несколько шагов, вдруг резко остановилась, выпучив глаза и пытаясь отдышаться, уронила свою ношу на землю, расплескав воду, и прижала руки к груди. На шум из землянки показалась Алена и увидела, как мать, издав короткий хрип, упала ничком наземь. Когда до смерти испуганная дочь подбежала к ней и перевернула на спину, она уже не дышала. И как ни колотила Алена в истерике по материной груди ладонями и ни пыталась вернуть ей дыхание, все было тщетно.

Безутешная дочь, тяжело переживающая кончину единственного оставшегося у нее родного человека на всем белом свете, была настолько поглощена горем, что не заметила ни как дух матери отходил из тела, когда она в напрасных надеждах отчаянно билась за ее жизнь; ни как мать, печально качая головой, положила свою невесомую руку ей на плечо; ни как та все время до похорон была рядом с ней, пытаясь дозваться и успокоить; ни как во время прощания поцеловала ее во влажную и соленую от слез щеку, прежде чем наконец-то позвать своего проводника и отправиться в мир иной, пока не стало поздно.

Оставшись одна, Алена еще долго беззвучно плакала и, в конце концов, поняла, что больше ее здесь ничего не держит. Среди соплеменников она давно перестала чувствовать себя своей. Хотя случай с Задорой, произошедший несколько лет назад, был единственным подобным и если и не совсем забылся, то уже давно был не на слуху.

Люди не показывали на нее пальцем, открыто не боялись и даже не сторонились, просто слегка осторожничали. Кто-то иногда даже первый мог с ней заговорить, но на рожон не лез и не навязывался, видимо, все-таки памятуя о том происшествии.

Она много хороших слов услышала о своей матери, когда ту провожали в последний путь, и была благодарна за них. Никто не гнал ее, теперь сироту, прочь. Но все же Алена ощущала сильное отчуждение. И еще какое-то неведомое ранее чувство – завораживающее, влекущее, похожее на внутренний зов. И что-то в глубине души отчаянно требовало откликнуться на этот зов.

Тогда она, утерев ладонями слезы, достала ту необычную вещь, обтянутую кожей, что дала ей однажды мать, рассказав тайну ее рождения, и, когда положила мокрую ладонь на нее, почувствовала тепло и мощь, что исходили от ее поверхности и, казалось, перетекали прямо ей в руку.