Текст книги "Секреты Бабы-Яги (сборник)"

Ответом ему была едва уловимая улыбка уголком рта, говорившая о том, что вызов принят, что, впрочем, повторялось из раза в раз. В том, что когда-нибудь сумеет простить Кощея, Морана очень сомневалась, как и в том, что сможет еще долго продержаться, не поддаваясь соблазну упасть к нему в объятья и раствориться в его поцелуях. Это виделось не просто неправильным, а противоестественным.

После того, что он сделал, после тысячелетней вражды это было бы равносильно тому, что отказаться от прошлого, забыть о нем, словно ничего и не было. Это означало бы, что она напрасно столько боролась и Кощей победил. Но каждый день он был все ближе и ближе к своей победе, подбирался к ней небольшими шагами.

Нежными прикосновениями кончиков пальцев к щеке. Обжигающим дыханием на шее. Низким вкрадчивым голосом, в котором звучали неподдельное сожаление и раскаяние, за которыми угадывались сдерживаемая страсть и хранившаяся веками любовь. Еле слышным шепотом, от которого все тело покрывалось мурашками, проникновенными речами, в которых не чувствовалось фальши и которым хотелось верить.

А ведь было время, когда им было хорошо вместе, когда они были по-настоящему счастливы – когда Морана находилась в блаженном неведении. Его глаза лучились теплом и светлели при взгляде на нее, а она не видела зла, стоявшего у него за спиной, давившего ему на сердце и оплетающего своими сетями разум. Они предавались любви и загадывали на будущее.

Морана прикрыла глаза и вспомнила момент их первой близости. Она сама подтолкнула его к этому. Соблазнила, не в силах больше ждать его инициативы, грезить о нем ночами, не имея возможности воплотить желаемое в жизнь, и бояться своих желаний.

Чужак в племени и гость под ее кровом, отрабатывающий свое спасение и гостеприимство хозяек любой посильной помощью, тяжелой мужской работой, Кощей был немногословен и угрюм. Он просто делал то, о чем его просили, без жалоб и пререканий, мало показывался на людях и ни с кем не общался по собственной воле, кроме приютившей его семьи. И то лишь ограничивался словами благодарности за сытный ужин да теми немногими вопросами или просьбами, что порой возникали и касались исключительно его труда.

В большинстве случаев разговоры с ним заводили мать или бабка Мораны. Он неохотно, а скорее из вежливости, отвечал, однако о своем прошлом не распространялся и вообще о себе не откровенничал. От звука его голоса сердце начинало биться чаще, а внутри все трепетать, а уж если она ощущала на себе его пристальный взгляд, что редко, но бывало, то глаза сами собой опускались в пол, а на щеках выступал предательский румянец.

Сама же Морана стеснялась заговорить с ним – кто бы мог подумать, что гордая и смелая красавица, дающая от ворот поворот всем поклонникам, будет робеть перед мужчиной? – и потому старалась показывать свою заботу и благосклонность в действиях, в домашних мелочах вроде бережно залатанной рубахи или поднесенной кружки с прохладной водицей, когда он в перерыве между колкой дров утирал пот со лба.

Однажды Морана отправилась в лес за целебными травами, как всегда в одиночку. И так увлеклась, что не заметила шедшего за ней по пятам соседа. И только когда ветка хрустнула под его ногой, совсем близко, прямо за спиной, она обернулась и встретилась со своим преследователем лицом к лицу.

Давеча она высмеяла его при всем честном народе, назвав петухом, когда он хотел за ней приударить, да только больше хвалился сам, чем любезничал с ней. И видимо, обида засела глубоко в душу удальцу и не отпускала, раз он решился отплатить.

Морана увидела это по его глазам, стеклянным и налитым кровью. От него разило хмелем. Она не испугалась, лишь отошла на шаг, спрятавшись за березой и спросив буднично, что привело его сюда.

Но он, не отвечая, схватил ее за руку, резко дернул, развернув к себе спиной и прислонив к дереву. Щека, прижатая к неровной коре, загорелась царапиной, а бедро под задранной юбкой ощутило на себе влажную ладонь. И вот тогда стало страшно, ведь здесь, в лесу, никто не услышит ее крики. А сил справиться с мужчиной, пускай и пьяным, у нее не хватит. Тогда, будучи еще молодой и неопытной, она не умела использовать свою магию против людей, да и не в ее правилах это было.

– Отпусти меня, – прошипела Морана и попыталась вывернуться, но насильник крепко прижал ее к стволу и уже развязывал тесемки на штанах. Боковым зрением она видела устремленный на нее взор. Он сам не ведал, что творит, потом ведь будет жалеть, подумала она и взмолилась. – Одумайся.

Внезапно взгляд его остановился, а глаза вылупились. Хватка ослабла, а затем он и вовсе отпустил ее. Морана быстро отскочила от него, настороженно наблюдая за тем, что с ним происходило. А он схватился руками за шею, словно в попытке снять удавку. На лбу надулись вены, лицо начало багроветь от усилий и нехватки воздуха. Он задыхался. Позади него, в нескольких шагах, с каменным лицом, плотно сжатыми губами и глазами, мечущими молнии, неподвижно и напряженно стоял Кощей.

– Хватит, отпусти, – тихо произнесла она, впервые посмотрев ему прямо в глаза. И он повиновался. Выдохнул и расслабился. Насильник упал на колени и закашлялся, но дыхание к нему вернулось.

– Нечистик, – хрипло прошептал он, обернувшись и увидев того, к кому обращалась Морана. Весь хмель как ветром сдуло. Тяжело поднялся на ноги и, спотыкаясь, бросился наутек.

Кощей тремя широкими шагами преодолел расстояние между ними и остановился в неприличной близости от Мораны. Она замерла, забыв дышать и не отводя, как обычно, глаза. Взор его был сосредоточен, почти сердит. Костяшками пальцев он позволил себе легко провести по ее саднящей щеке, скользнул глазами по телу сверху вниз и обратно, верно, убедившись, что цела и невредима, и, не сказав ни слова, развернулся и пошел прочь.

А она так и осталась стоять истуканом, не смея его окликнуть и не в силах пойти за ним.

Несколько последующих дней Морана избегала встречаться с Кощеем взглядом и пуще прежнего устремляла глаза в пол. Он же вел себя как обычно, будто ничего и не случилось. И она терзалась сомнениями, ведь даже поблагодарить не уразумела. А он как-никак спас ее. Теперь же казалось, что момент уже упущен, что что-то неуловимо ускользает от нее, а как к нему подступиться, Морана не знала.

Ночами ее преследовал его образ, пугающий и манящий. Как он смотрел на нее! За нее Кощей был готов убить и убил бы, если бы она не остановила. Но она остановила, и он ждал ее приказа. Прикажи она что-то еще, беспрекословно выполнил бы что угодно, Морана почему-то была в этом уверена.

И за всеми этими терзаниями неведомая сила, скрытая в Кощее и до сих пор не являвшаяся ей, как-то отошла на второй план. Она больше думала о его поступке и его мотивах, о том, почему он оказался там так вовремя, о его взгляде и отношении к ней, о своих чувствах к нему, чем о том, что он чуть не лишил человека жизни, даже не прикасаясь к нему, так хладнокровно и умело, будто проделывал такое не впервые.

Как-то раз, когда Морана развешивала постиранную одежду на протянутых за домом между деревьями веревках, она затылком почувствовала на себе тяжелый взгляд и обернулась. Прислонившись к стене и сложив руки на груди, сзади стоял Кощей и задумчиво наблюдал за ней.

Ее бросило в жар, и вмиг взмокшие ладони начали комкать ткань рубахи. Внезапно лицо Кощея прояснилось, и он улыбнулся ей. Впервые за все время она увидела его улыбку и не смогла сдержать своей – робкой и застенчивой. Длилось это всего мгновение, но и оно показалось вечностью, прежде чем его прервали.

Трехцветная кошка, домашняя любимица, спрыгнула с крыши прямо к ногам Кощея, мимоходом потерлась о него теплым боком, обвивая хвостом, и гордо прошествовала в неизвестном направлении. Кощей взглянул на нее, затем снова на Морану, но уже мельком, а потом, лениво оттолкнувшись от стены, побрел куда-то вдаль от селения и скрылся из виду в ближнем леске.

Морана перевела дух, доделала начатое, и поставила опустевшую плетеную корзину на пень рядом с домом – пускай подсохнет на солнышке. А сама, разгладив ладонями рубаху и кивнув самой себе, как была босиком побежала вслед за Кощеем. Найти его оказалось нетрудно. Стоило выйти к реке, как она увидела его, сидящего на берегу и кидающего камешки в воду. Поза его была расслаблена, спина немного ссутулена.

Она недолго постояла позади него, зарываясь пальцами ног в горячий песок и ожидая, что тот обернется. Но он остался сидеть, как сидел. Лишь запустил руку в песок рядом с собой, нашарил плоский камешек и снова швырнул вдоль воды. Камень проскользил по ней, точно по льду, сделав больше скачков, чем можно было вообразить, и лишь тогда утонул, оставив после себя расходящиеся круги.

Морана наконец подошла и села рядом с Кощеем. Он все так же смотрел вперед и о чем-то размышлял, жуя во рту душистый колосок. Собравшись с духом, она повернула к нему голову и, стараясь унять волнение и придать своему голосу веселость и непринужденность, предложила:

– Пойдем купаться?

Тогда он перевел на нее взгляд и слегка прищурился, словно ждал ее дальнейших действий. И она, вдруг осмелев, одарила его томным взором, медленно встала и, потянув тесемки на расшитом обережными узорами вороте длинной рубашки, стянула ее через голову, оставшись перед ним, в чем мать родила.

Не оглядываясь, Морана зашла в воду по грудь и окунулась, на миг полностью скрывшись в ней. Прохлада реки отрезвила. «Что же я делаю?» – подумалось ей. Она вынырнула и провела ладонями ото лба к затылку, убирая с лица мокрые волосы. И только теперь посмела повернуться к берегу, где, к ее удивлению, Кощей уже тоже раздевался. Кинув свою одежду рядом с ее, он, глядя на Морану, направился прямиком к ней. А затем…

А затем наступили самые счастливые дни в ее жизни. Дни, когда их нежные отношения и близость стали нормой, естественным положением вещей для каждого из них.

А потом перестали быть секретом и для окружающих, которые наверняка за их спиной обсуждали и осуждали их, но в лицо ничего не говорили, ведь Кощея недолюбливали и боялись еще больше, чем саму Морану и ее родственниц.

Вокруг Мораны больше не вились ухажеры, достойные и не очень, потому как связываться с ее женихом никто не хотел – после истории в лесу про него ходили разные нехорошие слухи, хотя и до нее он нередко был предметом праздных разговоров. Морана не слушала их. Лишь слово «жених» немного задевало, точнее то, что о свадьбе речь у них с Кощеем ни разу не заходила.

Как-то ночью, лежа в обнимку в постели, которая по праву стала их общей, после долгого молчания Кощей вдруг тихо произнес:

– Хочу, чтоб ты была моей.

Морана усмехнулась, мол, глупенький.

– Я и так твоя.

– Надо провести обряд, – все так же серьезно сказал он, и, казалось, это даже не подлежало обсуждению. Да и нечего было обсуждать. Морана ждала этого чуть ли не с первой их встречи. Ее глаза засияли, и она крепче обняла Кощея, уткнувшись носом ему в шею и щекоча своим радостным смехом. Если бы она только знала, чем обернутся для нее эти слова и вся их связь.

Открыв глаза, Морана увидела задумчиво-мечтательное выражение на лице Кощея, который, опомнившись, словно ощетинился и, отпустив ее, молча покинул зал. Похоже, вместе с ней, мыслями в далекое прошлое отправился и он.

1. После тысячи лет

Когда Елене было одиноко и тоскливо, она каждый раз, вместо того чтобы спать по ночам, молча сидела в кресле-качалке, глядя в открытое окно и предаваясь воспоминаниям. Приятным и не очень, но чаще горьким и болезненным. Иногда жалела себя, иногда корила за череду совершенных ошибок, порой гадала, а что было бы, если бы… И в конце концов приходила к выводу, что прошлое не воротишь и уж тем более не изменишь.

Сегодня была именно такая ночь. Ее верного слуги, стража и помощника – огромного серого волка – не было уже больше недели, и Елена начинала волноваться. Каждый раз, отпуская его, она в глубине души боялась, что зверь не вернется, и она останется одна. Но он всегда возвращался.

Через день, неделю или месяц, иногда в крови и с вырванными клочками шерсти или с торчащей из бока стрелой, но приходил. И, устремив на нее пристальный взор своих преданных желтых глаз, осторожно клал большущую голову ей на колени. И Елена, как в самый первый раз, когда волк, выполнив ее поручение с риском для жизни, вернулся весь израненный и еле дыша, – выхаживала и лечила его. И ни в коем случае не давала его сердцу остановиться. Тогда, отправив его на верную смерть, она и не ждала, что когда-нибудь еще увидит его. Но он справился и с тех пор, вот уже четыреста лет, скрашивал ее одиночество.

По правде сказать, Елена не была одна. Вокруг нее всегда кипела жизнь, скапливалась разного рода энергия, крутились существа, которых манила ее сила. Она призывала на помощь духов, была на «ты» с лесными и водными стражами и не боялась быть заподозренной в связях с нечистью.

Помимо волка, ее слушались все звери и птицы, так что в окрестностях ее терема не смолкали щебет и чириканье, а зачастую заглядывали такие четвероногие гости, какие могли сунуться в людскую деревню только в самый голодный год. Единственными гостями, которых никогда нельзя было здесь повстречать, были сами люди.

Но Елена к этому привыкла. Это не значило, что она была совсем нелюдимой. При необходимости она выбиралась в города и села, даже заводила полезные знакомства, а иногда, просто из любопытства или от скуки, чтобы быть в курсе событий, путешествовала в свое удовольствие. Но, как правило, такой необходимости не возникало, а любопытство она могла утолить, лишь взглянув в волшебное зеркало.

Перед Еленой о широкий деревянный подоконник легонько стукнулась дном кружка с ароматным травяным отваром, подслащенным медом, а рядом уселось маленькое человекоподобное создание зловещего темно-лилового цвета с остроконечными перепончатыми, как у летучей мыши, крылышками за спиной и когтистыми лапками и заискивающе уставилось на нее круглыми красными глазками, оскалив острые зубки в жуткой улыбке.

Елена, побывав в свое время во многих уголках мира и повидав немало чудес и диковин, называла этих созданий своими феями, а в шутку няньками, хотя с настоящими феями, кроме размера и наличия крыльев, у них было мало общего. Скорее уж они походили на маленьких бесят, да и добротой не отличались, если дело не касалось Елены.

Их было шестеро. И вначале определенной формы они не имели. Будучи просто скоплениями энергии, они собирались вокруг нее, когда она еще только училась творить заклинания, и питались ее магией, набирая силу и сделавшись почти зависимыми от нее.

Елена и представить не могла, что они почувствуют себя настоящими сиротками, когда она внезапно исчезла на целых десять лет. Но зато, когда вернулась, они единственные во всем мире встретили ее как родную – как мать или как дитя, истощенные и ослабленные, жалобно жались к ней и просили больше не покидать.

И она поддалась, разочарованная и подавленная, не достигшая цели в своем длительном путешествии, позволила им насытиться собой, остаться рядом и заботиться о себе.

Они нашли укромное место в густой дубраве, помогли оградить его от посторонних, построить там высокий терем и начали в нем хозяйничать, пытаясь сделать жизнь своей госпожи и одновременно источника своих жизненных сил как можно комфортнее. Так, в заботах, глядя на Елену, ее внешность и умения, и по мере возможностей уподобляясь ей, они постепенно и приняли свою конечную форму – маленьких крылатых женщин, судя по их нарядным платьям, страшных, как сама Кикимора.

Елена была очень благодарна своим маленьким помощницам, готовым ради нее на все.

Они и впрямь здорово облегчили ей жизнь, что теперь и задумываться не приходилось обо всяких бытовых мелочах и хлопотах, а можно было жить в свое удовольствие и сосредоточиться на важном.

Терем, возведенный под их чутким руководством, жил своей жизнью. В нем всегда было чисто, красиво, тепло и светло, а на большом дубовом столе в просторной горнице хозяйку в любое время дня и ночи ждала вкусная еда.

Елена жила не хуже – а возможно, и лучше – любой княжны: спала на большой удобной кровати с мягкой периной и шелковыми простынями, ходила по роскошным коврам, привезенным торговцами с Востока, вкушала заморские блюда и экзотические плоды. Всем этим ее обеспечивали феи-няньки, и она не особенно задумывалась на тем, как они получали всю эту всячину, хотя и наказывала им не злодейничать и жить по совести.

Понятие совести у них было особенное, а злом они считали разве что намеренное убийство или нанесение тяжких увечий.

Так что, к примеру, разграбить богатый караван, державший свой путь на торги в стольный град, не отчитавшись перед хозяйкой, было делом пустяковым, ведь никто не пострадал, а лишь отделался легким испугом.

Так, в самом начале, пока две феи руководили процессом постройки дома для Елены, остальные четверо рыскали повсюду в поисках разных полезных вещей, которые можно присвоить, и возможных помощников, пуская слух о лесной царевне.

Участвовали в строительстве терема чуть ли не все лесные обитатели – медведи таскали на своих мохнатых спинах целые деревья, что выбирал сам Леший, а мелкие зверушки, такие как белки, и птицы – ветки поменьше, листья, солому, пух – все, что могло хоть как-то пригодиться. Не остались в стороне и водные жители – русалки и их морские сестры сирены посчитали это интересной забавой и подняли со дна кучу потонувших безделушек.

Змеиный народ по старой памяти тоже решил оказать посильную помощь, предложив дары из своих подземных рудников – слюду, что можно было использовать для окон, и золотые работы ювелирных мастеров для украшения интерьера. И из сваленных в кучу всевозможных материалов и предметов, собранных со всего света, медленно, но верно феи, опираясь на фантазии и пожелания Елены, отчасти заимствованные из ее впечатлений от путешествий по миру, и черпая из нее же силы и вдохновение, воздвигли трехэтажный деревянный дворец, яркий и красивый, с резными карнизами на крышах и расписными ставнями на окнах, с соколом наверху.

Сокол каждый раз поворачивался на спице в ту сторону, куда дул ветер, и с крылатыми змеями, охранявшими высокое крыльцо.

Елена улыбнулась заботливой няньке и кивнула в благодарность, взяла кружку в руку и сделала глоток. Напиток приятно обжег горло, внутри разлилось чудодейственное тепло, которое мыслями вернуло ее в убогую лесную землянку, где она провела лучший месяц в своей жизни. Фея, убедившись, что угодила хозяйке, и, поняв, что та хочет побыть одна, улетела прочь, на лету пошуршав в очаге, чтобы не угас. А Елена, сделав еще пару глотков, вернула кружку на место, подобрала к груди колени, поставив замерзшие босые ступни на сиденье, одернула длинную черную сорочку, отчего к полу заструилась легкая шелковая ткань, полностью скрыв ноги, и поплотнее укуталась в мягкую теплую шаль.

Там, под ней, она бережно прижала к груди небольшую деревянную фигурку сокола с расправленными в свободном полете крыльями, что прежде покоилась у нее на коленях. То была памятная вещь. Ее своими руками сделал мужчина, которого когда-то давно она полюбила.

В ее не по-человечески долгой жизни было немало мужчин, заинтересованных ею. Одних пленила ее красота, других восхищал острый ум, третьих привлекала колдовская сила. Кто-то любил ее искренне, у кого-то при виде нее просто срабатывал животный инстинкт самца, кто-то же потакал своим эгоистичным желаниям или преследовал корыстные интересы.

Елене было кого вспомнить – тех, кто окружал ее в разные периоды жизни. Друг детства, простой деревенский парень, не лучше и не хуже остальных, возможно, даже первый кандидат в мужья для юной девицы. Кто знает, как бы все могло повернуться, не будь она той, кто она есть.

Прекрасный принц, хоть и не совсем человек, которого она и в глаза-то не видела, но чьей супругой могла стать, если бы только захотела. Огромный чужеземный дикарь, манящий своей экзотикой и страстью, с которым она и сама чувствовала себя дикаркой, свободной и беззаботной.

Но страсть не вечна, экзотикой можно пресытиться, а о заботах – забыть лишь на некоторое время.

Или крепкий и храбрый воин, мечтающий о славе, богатстве и власти, – земляк, который и без того был завидным женихом, пусть и не для Елены, что не разделяла его чувства. А он, словно одержимый, надеялся, что сможет заполучить ее расположение, став великим и прославленным. И выбрал не тот путь, который смог бы привести его к счастью и истинной любви, хоть она и пыталась предупредить его…

Были и другие, которые оказывали ей всяческие знаки внимания, пытались ухаживать за ней и звали замуж, но ни одного из них она не любила. До него. Того самого. Единственного.

Елена прикрыла глаза и позволила воспоминаниям завладеть собой. В то время она часто бывала в лесу, где он жил. Неподалеку был луг, на котором она встречалась с несколькими юными девушками, что, как и она сама когда-то, обнаружили в себе скрытые силы, пусть и далеко не такие могущественные, как у Елены, и жаждали совладать с ними и развивать.

К их счастью, они попались ей на глаза, и она взяла их под свое крыло, хотела научить хотя бы крохам из того, что знала сама, и, может, не дать им пойти по ее пути, удаляясь от людского общества, а наоборот, помочь гармонично существовать в нем. Возможно, из них потом вышел толк и они стали знахарками, целительницами и ведуньями. Но об этом она уже не узнала.

По пути на эти встречи и обратно Елена не раз замечала в лесу его – молодого одинокого охотника, крепкого и мужественного, обладающего какой-то суровой красотой. Русоволосый, немного лохматый и бородатый, с серыми выразительными глазами под сосредоточенно нахмуренными бровями, он невольно привлекал взор. Она порой тайком с интересом наблюдала за ним, скрываясь на какой-нибудь высокой ветке или пролетая над головой.

И однажды проследила за ним до его землянки.

Жил он просто и довольствовался малым. И всегда был чем-то занят, никогда праздно не шатаясь по лесу. Помимо охоты и связанных с ней занятий, он то собирал разные травы, то ходил по грибы да по ягоды, то подбирал кривые коряги для своих поделок, а иногда исчезал на один или несколько дней, вероятно, отправляясь в ближние поселения. Он не подозревал о ее существовании, а Елена не собиралась ничего менять. Он был ее маленьким секретом. И если бы не одна шальная стрела, которую и стрелой-то было можно назвать с натяжкой, все бы так и осталось.

Елена как раз учила своих подопечных открывать разум для принятия изменений тела. И они, обернувшись голубками, расслабленно уселись у нее на вытянутых руках и внимали ее спокойным ученым речам, когда вдруг близко послышался собачий лай, и из высокой травы выскочила небольшая псина.

Голубицы, вместо того чтобы перекинуться назад в человеческое обличье, от испуга вспорхнули в воздух, в панике захлопав крыльями. Собака мгновенно прыгнула в сторону Елены в бестолковой попытке поймать хоть одну из них, и Елена, уворачиваясь от собаки, тоже превратилась в птицу.

Спустя миг ей в крыло угодил увесистый камень, что ее даже откинуло в сторону. С трудом выровняв полет, она с криком ринулась туда, откуда он был брошен, в поисках обидчика. Но столкнулась чуть ли не нос к носу с безусыми мальчишками, совсем еще детьми. Их лица были перекошены от страха и какого-то возбуждения, а в глазах горела решимость. Тогда один из них поднял руку с маленьким луком и, натянув тетиву, прищурился, целясь.

И Елена – это было ее ошибкой – вместо того чтобы взмыть вверх, или кинуться за спину юному стрелку, или вообще принять свой истинный облик и отчитать сорванца, резко развернулась и понеслась прочь. И вскоре стрела догнала ее, пронзив бок острой болью. Елена резко провалилась вниз и почти пробороздила птичьим брюшком по мягкой луговой траве.

А сзади уже бежали и голосили мальчишки и, не переставая, лаяла их собака, желающая поймать добычу. Тяжело поднявшись и едва не попав в ловкие детские руки, она, не разбирая дороги, помчалась в единственное место в относительной близости от луга, где могла найти укрытие. Только бы он оказался там.

Дальше все было как в тумане. Елена лишь помнила, что очнулась у него в землянке, согретая его заботой, теплым целебным отваром и шерстяным покрывалом. А он, как ни в чем не бывало, сидел у костра, готовил ей еду, и его совсем не пугала буквально свалившаяся на него с неба необычная незнакомка. Да и ее необычность заботила его куда меньше ее здоровья.

Елену так поразило его отношение к ней, бескорыстная помощь и прямые взгляды без каких-либо задних мыслей, что она позволила себе не просто принять эту помощь, а забыться, насладиться и утонуть в его взглядах, его обществе, его образе жизни.

Так ей было рядом с ним хорошо, уютно и по-домашнему тепло, что она не спешила возвращаться в свой терем, где ее наверняка заждались и потеряли. Он не прогонял ее, а, напротив, всем своим естеством желал, чтобы она осталась как можно дольше. Хоть и не говорил об этом прямо, да и особых нежностей за ним замечено не было. Цветы не дарил, на руках не носил, замуж не звал и вообще никак не проявлял свою заинтересованность ею как женщиной, ничего лишнего себе не позволял, руки не распускал.

Жил себе как привык, только теперь не один, а вдвоем с нею. Ненавязчиво заботился о ней, а Елена о нем. И впервые в жизни она в полной мере чувствовала себя женщиной. Простой смертной женщиной, которой дела нет до людей, что жили сотни лет назад, пусть даже они были ее предками. Женщиной, весь мир которой сводится к мужчине, что открыто смотрит в ее глаза.

Иногда они подолгу разговаривали, обо всем на свете – то всерьез, а то вместе смеялись над шутками. А иногда просто молчали, занятый каждый своим делом или погруженный в свои мысли, не испытывая никакой неловкости. Елена знала о его желаниях, читала чувства в его глазах, да и сама разделяла их. Просто не хотела торопить события, а желала насладиться моментом. В их отношениях царила полная гармония, и казалось, что впереди еще много времени. Кто помешает им здесь – одним в целом лесу?

А потом, в один день все вдруг перевернулось с ног на голову и разрушилось. И кто был тому виной – он или она, или то было просто неудачное стечение обстоятельств – Елена тогда так и не уразумела. Но позже не раз кляла себя за свою излишнюю вспыльчивость и горячность.

Елена, погрузившись в свои печальные думы, не заметила, как мягкой поступью в комнату вошел ее волк, а встрепенулась и открыла глаза, только когда гривастая голова легко боднула ее колени. Она тут же опустила ноги на пол. Зверь, как всегда, преданно смотрел ей в лицо – соскучился. В этот раз он был цел и невредим, устал, взъерошен, но рад возвращению даже больше обычного.

Елена оставила под шалью фигурку сокола и, протянув к волку руки, провела ими по лохматой серой гриве, а потом, сжав в них по растрепавшейся косе, которые издавна привыкла заплетать ему, прислонилась лбом ко лбу волка.

– Вернулся, – облегченно прошептала она, и он, звякнув висящими на шее амулетами, поднял к ней морду, задел холодным мокрым носом щеку и осторожно лизнул. Елена снова внимательно на него посмотрела, и волк тихо, но с некоторым нетерпением и даже немного нервно рыкнул, переминаясь с лапы на лапу и дернув хвостом.

– Ты нашел ее? – оживилась Елена, поняв причину беспокойства, и увидела в желтых глазах ответ, который она ждала уже очень давно. – Ты уверен?

И снова утвердительное молчание.

– Покажи! – Елена взяла свое зеркало, направив его на волчью морду, и он послушно уставился на стекло, которое сначала мутно и нечетко, но постепенно приобретая ясность, стало показывать все то, что видели волчьи глаза.

Он бежал мимо изб самого обычного села, которое Елена не узнавала, – мало ли сел вокруг. Заглядывал в окна, смотрел по сторонам, прислушивался к звукам, принюхивался к запахам. Иногда поднимал голову вверх, к почти полной луне, одиноко висевшей в небе, и бежал дальше.

Вот мелькнула кузница, а за ней блеснула в лунном свете маленькая речка, и остался последний в селе дом, большой и добротный. И до чуткого волчьего слуха из-за его стен донеслись слова, сказанные детским голоском: «А бабушка разрешит мне покататься в ступе?».

Зеркало молчало, но Елена прочитала в звериных глазах, и ее собственные глаза вспыхнули. В отражении волк привстал на задние лапы и, опершись передними о стену, осторожно заглянул в окно. Там молодая женщина укладывала малютку-дочку спать. «Мы обязательно ее об этом спросим, когда она прилетит в гости», – ответила она и поцеловала девочку в лоб, затем пожелала ей спокойной ночи и, взяв с полки над кроватью светец, затушила лучину.

Но волк видел, как в темноте она еще некоторое время смотрела на засыпающее дитя и с лица ее не сходила улыбка. Затем женщина покинула детскую комнату, а волк, больше не дожидаясь подтверждения своей догадки, понесся прочь, назад к хозяйке.

Елена решительно встала с кресла и, сказав: «Готовься», скрылась в комнатке, где хранилась целая куча ее нарядов. Наскоро одевшись в черное с золотым узором, парчовое платье, она, бросив быстрое «Показывай дорогу!» и схватив фамильную книгу заклинаний, на ходу обернулась соколом и стремительно вылетела в окно. Следом за ней туда прыгнул и волк.

Путь их был долгим и нелегким для пешего человека и даже конного всадника, но соколу в воздухе преград не было, а огромный волк перемахивал через любую кочку или овражек исполинскими прыжками, словно и сам летел, как птица.

Когда впереди показалось уже знакомое село, солнце было в зените, а в селе своим чередом шла жизнь и кипела работа. Везде по делам сновал люд. Потому волка Елена отправила в обход, а сама, приземлившись за кузницей, внутри которой слышался бой молота, вернула себе человеческое обличье и пешком пошла к дому, который видела глазами зверя.

Тут и сам зверь подоспел, как раз в тот момент, когда из дома навстречу им вылетела босоногая девчонка, та самая, что спрашивала про ступу у матери. Она, широко раскрыв от неожиданности глаза, затормозила пятками и грохнулась на ягодицы. Но брызнувшие от удара из испуганных глаз слезы остались не озвученными. Вслед за ней открылась дверь, и с вопросом «Ну что там за шум?» выглянула мать, вытирающая полотенцем медное блюдо.

Увидев на пороге нависающего над ее ребенком страшного зверюгу, она тут же выронила все из рук и бросилась к дочери. Елена всегда восхищалась такими матерями, которые грудью заслоняли свое дитя и сами, как волчицы, кидались на обидчика или того, в ком чувствовали угрозу. Эта была такой. В ее глазах страх граничил с яростью. Елена подняла руки в примирительном жесте, а волк понимающе отошел назад, за ее спину.