Текст книги "Секреты Бабы-Яги (сборник)"

Ведь не бывает такого в жизни – чтоб на голову прямо с неба валились волшебницы невиданной красы! А может, и вовсе она была богиней, проявившей к нему отчего-то свою благосклонность.

Прошла целая неделя, а потом и вторая, и Перко начал почти привыкать к тому, что ежедневно видит ее лицо и слышит ее голос, к тому, что Елена смело смотрит ему в глаза, хотя и сложно по ним прочитать, что у нее внутри. К тому, что она встречает его с охоты и даже, оказывается, умеет готовить – варить каши да похлебки – и не хуже него разбирается в травах и кореньях, используя их по-особенному – добавляя в еду для придания вкуса и аромата.

И даже с дичью, что он приносил, она умудрялась сделать что-то невообразимое, что в животе блаженно урчало и текли слюнки от одного только вида и запаха приготовленной пищи, а уж на вкус он, привыкший к солонине и пресному мясу, поджаренному на огне, ничего подобного и не пробовал никогда.

К хорошему быстро привыкают, и Перко, столько лет живший в одиночку, без удобств, общения, семьи, женщины, в конце концов, и вдруг ощутивший кого-то рядом с собой, с кем ему было уютно и хорошо, привык, не сомневался, что будет об этом жалеть.

Как-то раз они с Еленой сидели на крыше землянки: он строгал очередную фигурку из дерева – сокола, раскинувшего крылья в полете, она болтала босыми ножками, плетя венок из собранных поутру цветов на невесть где найденной полянке. Одуванчиков, ромашек и похожей на них звездчатки и сочевичника, и даже дивные сиреневые колокольчики ядовитой сон-травы вплетала, говоря, что очистила ее и теперь она безвредна. Потом надела венок себе на голову и повернулась к Перко, словно красуясь перед ним.

Он одобрительно улыбнулся и, мотнув головой, чтоб откинуть свесившиеся на лицо светлые русые волосы, продолжил свое занятие. Елена нахмурилась и осторожно завела ему прядь за ухо, но та не желала там оставаться. И от этого легкого непринужденного прикосновения у Перко дрожь прошла по телу. Он остался сидеть, не шелохнувшись, только сжал зубы. А Елена, недовольная непослушной прядкой, подхватилась и убежала внутрь землянки, откуда вышла с небольшим золотым гребешком.

Оказалось, что в том ее платье был скрыт кармашек, откуда она изредка доставала вот такие мелочи вроде гребня и зеркальца. Перко вопросительно поднял на нее глава, увидев предмет в ее руках, а она лишь сказала: «Ты продолжай, не обращай на меня внимания». Не обращать внимания было сложно.

Мало того, что его будоражила сама мысль, что она что-то творит своими тонкими пальчиками с его волосами, прикасается к его голове, вызывая приятные мурашки, так еще и расчесываться ему приходилось нечасто. А если и приходилось, то, как правило, своей пятерней, потому волосы были запутанными и лохматились, и следовательно, гребень в умелых руках причинял неудобство и даже боль, продираясь сквозь клочки.

Потому Перко все так же молча, стиснув зубы, сидел и терпел, на время оставив свое занятие и не мигая уставившись на фигурку сокола. И постепенно неприятные ощущения отступили, уступив место лишь приятным, когда Елена слегка массировала его голову и пропускала между пальцев его уже расчесанные волосы. Перко и сам не заметил, как от удовольствия прикрыл глаза, даром что не заурчал или не замурлыкал, как кот.

Очнулся он только тогда, когда лицо Елены оказалось рядом с его. Она хитро смотрела на него сбоку. Перко хрипло прошептал «Спасибо» и хотел вернуться к деревянному соколу, но дева-соколица повернула его лицо к себе, чуть тронув за подбородок, и сказала: «Потерпи еще немного». И ловко взялась заплетать с каждой стороны от его лица по небольшой косе, перевивая их шнурками, что волшебным образом появились у неё в руках.

– Так-то лучше, – довольно сказала Елена, и за ее спиной послышалось тихое шипение. Она обернулась. Совсем рядом на крыше, вытягивая кверху голову и высовывая длинный язычок, извилиной колыхалась гадюка.

– Не бойся, она не нападет, – в попытке успокоить шепнул Перко, – главное не шевелись.

Но Елена не боялась и даже не собиралась следовать его совету, а напротив, уверенно, но плавно протянула руку к змее и приветливо с ней поздоровалась:

– Здравствуй, милая.

Гадюка убрала язык и медленно обвила протянутую руку, а Елена подняла ее к своей груди и второй рукой стала поглаживать по красно-бурой с медным отливом узорчатой чешуе. Перко только усмехнулся, в очередной раз, удивившись про себя, но ничего не сказал.

Выглядевшая богатой городской девицей, настоящей княжной, Елена комфортно чувствовала себя в лесу и, похоже, была здесь своей даже больше, чем он.

В другой раз Перко проснулся с плохим предчувствием, и оно тут же подтвердилось: Елены в землянке он не обнаружил. Обычно он поднимался раньше нее, а она еще нежилась в полудреме некоторое время. Сперва он даже грешным делом подумал, что вот он и настал – конец его сказки. Но затем услыхал откуда-то сверху Еленин голос.

– И что же вы слышали? – вопрошала она, после чего никто ничего не ответил, лишь раздалось птичье курлыканье. – И давно ли ищут? – и снова пауза. – А что обещают? – вздохнула печально, но твердо сказала: – Не переживайте. До сих пор же не нашли. Да что со мной будет?

Дверь была приоткрыта, впуская внутрь, вместе с ласкающим слух голосом, уже летнее тепло. Перко поднялся и, нарочно стараясь шуметь погромче, вышел наружу. Огляделся. Елена стояла на пригорке за землянкой, почти над ней, и разговаривала… как и следовало ожидать, с птицами. Две белые голубки сидели у нее на предплечье и что-то щебетали в ответ, когда она повернулась и увидела его. Улыбнулась и, махнув рукой сгоняя птиц, крикнула им вслед:

– Летите!

– А ты, никак, и всех пернатых тоже понимаешь? – бодро спросил Перко. – Вести добрые?

– И не только их, – уклончиво ответила Елена, игнорируя второй вопрос. И как-то странно посмотрела на него, словно изучала. А потом и вовсе спросила невпопад: – Ты любил ее? Ту княжну, что потом убила себя?

Перко вмиг помрачнел. И чего она вдруг вспомнила об этом?

– Я был молод и глуп, – отчеканил он заученную фразу, которую обычно твердил сам себе.

– И все же?

Перко не ответил, но сказал:

– Я совершил ошибку, – а после добавил, – да и она была не без греха. Оба виноваты.

– Но винишь ты себя в ее кончине, да?

Перко промолчал и не стал подтверждать и так, как оказалось, очевидное.

– А что твой князь? – снова задала Елена странный вопрос не к месту. – Он любил ее? Она его, видно, нет. Любил ли он хоть кого-нибудь?

– Пошто мне знать? Я к нему в душу не лез.

– Но полез к нему в постель, пока его там не было, – сверкнула глазами она. И в груди у него больно кольнуло.

– Чего ты добиваешься? – развел он руками.

– Просто хочу тебя узнать, – был ответ.

– А ты еще не узнала? Вот он я, перед тобой, открыт!

Но она вдруг повернулась к нему спиной, словно не хотела его видеть, и он, чересчур резко схватив ее за руку, развернул обратно, к себе, так, что они почти соприкоснулись телами. Елена смотрела на него снизу вверх своими пронзительными зелеными очами, обрамленными длинными черными ресницами, смотрела дерзко, смело и без улыбки. И Перко не удержался – наклонился и поцеловал манящие сочные уста, за что тут же огреб звучную отрезвляющую оплеуху.

– Не смей! – вспылила Елена. – Не ровня ты мне!

И он понял это буквально. Похолодел, отпустил ее руку и бесстрастно произнес:

– Виноват. Лишнее себе позволил. Снова. Больше не повторится, – и отвернулся, собираясь скрыться где-нибудь подальше в лесу, но, дернувшись, остановился и снова повернулся к ней, вывалив все, что накопилось в душе:

– Какого Лешего ты все еще здесь? – Она округлила глаза. – Почему ты осталась, а не ушла, как и хотела сразу? Плечо твое уже здорово, и рана почти зажила, – и после недолгого колебания Перко добавил: – Лететь сможешь.

Елена все еще молчала, сверля его взглядом, точно ножом.

– Осталась тут, как дома, живешь со мной под одной крышей, ласковая и заботливая, спишь в моей постели, – сказал и понял, что собственный язык подвел его.

Глаза Елены снова вспыхнули огнем.

– А чем ты недоволен? Тем, что ты в ней вместе со мной не спишь?

Это тоже было сродни пощечине. Заслужил. И чего сегодня утро не задалось? Он перевел дыхание и вымолвил, почти жалобно:

– Да просто это все не по-настоящему. Я не знаю, кто ты и чего хочешь. Ты появилась – и я пропал.

Елена сделала глубокий, какой-то судорожный вдох, затем шагнула к нему навстречу и положила ладонь ему на грудь, отчего кровь забурлила в нем. Провела ей вверх, по шее и за затылок наклонила Перко к себе, обвила второй рукой и сама впилась в его губы своими. Он на миг оторвался, ошалело глядя на нее:

– Ты что творишь?

– Ошибку совершаю, – прошептала она ему в губы, – лишнее себе позволяю.

И Перко, обняв ее крепко-крепко, стал целовать – в уста, в шею, в ключицу, в обнажившееся в свободном вороте плечико, а она – вздыхать, стонать, возвращать его лицо к себе и ловить его губы своими губами. Перко, ловко подхватив Елену под бедра, широкими быстрыми шагами понес ее ко входу в землянку, спустился внутрь и, кинув на мягкую медвежью шкуру, задрал ей рубаху да прямо там и присвоил себе женщину, что даже в самых смелых грезах не могла бы ему принадлежать.

Когда Елена, разомлевшая после его ласк, умиротворенная, с довольным выражением лица уснула у него на плече, Перко еще долго не мог сомкнуть глаз – все не верил, что это въявь. Хотя вот она, рядом с ним, его, целиком и полностью.

Он уже дважды перенес ее через порог своего дома (и второй раз она была в светлом уме и трезвой памяти), почти месяц делил с ней кров и еду, а теперь и постель. Она сама отдалась ему.

Перко лежал, обнимая ее одной рукой за плечо, а другую подложив под голову, смотрел вверх на бревенчатое перекрытие и размышлял о том, что он, будучи взрослым не изнеженным мужчиной, нелюдимым дикарем, столько лет не знавшим женского тепла, влюбился и, как мальчишка, потерял голову. Он смотрел на ее ногу, изящно закинутую во сне на него поверх покрывала, на плавный изгиб ее талии и бедер и не мог насмотреться. Да вот только ее слова «Ошибку совершаю» не давали ему покоя.

А единственным человеком, кто мог подарить ему исцеляющий покой, дать мудрый совет и уж подавно помочь разобраться в сердечных делах, была его мать, с которой он к тому же не виделся уже почти три месяца. Если бы Перко знал, что ошибку в тот момент совершал именно он, отправляясь в город, то ни за что не оставил бы Елену одну и повременил со встречей с матерью. Если бы прислушался к себе и поверил в свою сказку, то просто остался бы с Еленой да поговорил, не таясь, да выведал, что у нее на душе. Если бы, если бы, если бы… Но, когда она проснулась, он уже собирался в дорогу.

– Куда ты? – сонно спросила его Елена, потягиваясь. И словно и не было утренних резких и горячих слов, словно все было так, как и должно было быть. Она никуда не торопилась, просто с улыбкой глядела на него, и от этого взгляда щемило сердце.

– В город, – честно признался Перко.

Елена заметно напряглась, и лицо ее несколько помрачнело. Но она быстро согнала с него тень и, вяло улыбнувшись, кивнула.

– К матери нужно, – словно извиняясь, уточнил Перко. – Переночую у нее и завтра вернусь, – и, вглядываясь в ее глаза, вкрадчиво спросил: – Ты еще будешь здесь?

– Куда ж я денусь? – усмехнулась она, будто и впрямь это было что-то из ряда вон выходящее, и чмокнула его в лоб.

Никаких долгих прощаний они не устраивали. У Перко немного отлегло от сердца, но планы свои он не изменил и ушел.

В городе, проскальзывая между снующими туда-сюда в ежедневных хлопотах людьми, опустив покрытую капюшоном легкого плаща голову, Перко вдруг наткнулся на выскочившего прямо перед ним мальчонку, чуть не сбив с ног. Тот, задрав кверху голову, уставился на него, и возмущение на смутно знакомом лице сменилось страхом. Мальчишка тут же испуганно опустил голову и, не сказав ни слова, исчез как его и не бывало.

Перко нахмурился и пошел дальше. Обходя избы задами, он, наконец, добрался до нужной и, только когда затворил за собой дверь, скинул плащ и вздохнул.

Мать, сидевшая за простой деревянной прялкой, бросила все, увидев сына, и кинулась обнимать. Накормила, напоила любимое чадо и спать бы уложила, да только он не за тем пришел. И потому, не дожидаясь, пока она накроет на стол, выложил ей все как на духу, про соколицу – красну девицу, дивную кудесницу, знавшую язык природы, да про свои думы и печали. А мать слушала и внимала.

Пока рассказывал, снаружи раздался какой-то грохот. Перко вскочил, но она остановила его, мол, не высовывайся лишний раз. Выглянула сама за дверь, обнаружила опрокинутое коромысло, и тут же в избу забежал кот, рыжий и полосатый, отрастивший брюхо на жирной сметане. «Вот проказник», – пожурила питомца мать и, пустив к себе на колени, стала гладить мягкую шерстку. И продолжила слушать сына дальше, понимая, что ему надобно выговориться, видно было, что радела за него всей душой, но лицо ее было печально и полно тревоги.

– Мне и хотелось бы порадоваться за тебя, да только радоваться тут нечему, – обратилась она после некоторого раздумья к Перко, и ему не понравилось такое начало материнской речи. – Ты про свою девицу никому не рассказывай.

– Да кому же, матушка? – возмутился он. – У меня никого нет, кроме тебя.

– И все же, – ответила мать и пристально всмотрелась в лицо сына, а затем, словно убедившись, что он и впрямь ее не понимает, начала объяснять. – Ты, значит, не слышал ничего. А вот я тебе расскажу. Князь наш хочет жениться на твоей красавице и назначил большую награду тому, кто приведет ее к нему.

Перко открыл было рот от удивления, но она не дала ему возразить.

– Я почти уверена, по твоим словам, что она та, кого ищет князь. И зовут ее ведь Елена, правда?

Сын сложил руки на груди, нахмурился, но перечить не стал, хоть и было это все странно и казалось, что хорошо не закончится. Пусть говорит, раз есть что сказать, а он послушает.

– Так вот слушай, – словно подтвердила его мысли мать. – Твой отец рассказывал мне, пока был жив. Когда твой дядька еще не княжил, а был отчаянным юнцом вроде тебя, когда ты еще мечтал ходить с ним в походы, он встретил девушку. Не знаю где и как. Но влюбился он в нее беспамятно.

Ухаживал, звал замуж и не смотрел на то, что не отвечала она на его чувства, что не была простою смертною, как ты и я, а была могущественной ведьмой. И все птицы и звери ей подчинялись. Одержим он был ею, так же, как войной и славой.

И когда пришла пора отправляться на ту войну, из которой он вернулся победителем, он спросил ее, дождется ли его. Пообещал, что сам станет князем и ее княгиней сделает. Но она ему отказала, как и всегда. И прокляла его. Сказала, что ежели станет он князем, как говорит, то не будет ему любви в жизни, не будет он счастлив со своею княгиней и быть ему одиноким до конца своих дней. А она его супругой не станет ни потом, ни сейчас.

Мать выждала многозначительную паузу и продолжила:

– И он стал князем. И ты знаешь, что было дальше. Так, может, и тебе подумать, стоит ли связывать с ней свою жизнь?

Перко не верил своим ушам. Чтобы Елена и прокляла? Да кто вообще выдумал эту историю, и кто знает, как все на самом деле было? И было ли? Представить, что больше двадцати лет назад он был еще совсем ребенком, а она такой же, как и сейчас, было возмутительно, а то, что тогда на нее глаз положил его дядька – до боли неприятно. Его обуяла неконтролируемая ревность.

– Не пойдет она за него, – только и буркнул он.

И в этот момент снаружи, на городской улице раздался глухой и нескладный стук лошадиных копыт. Мать снова выглянула.

Это дружина князя спешно направлялась за городские ворота, поднимая пыль вокруг себя. Отряд из одиннадцати человек, крепких и сильных мужчин в доспехах и при оружии, настоящих богатырей. А у предводителя, впереди, на лошади, сидел тот самый постреленок, которого Перко встретил по пути к матери. И только сейчас, высунувшись вопреки ее уговорам из-за двери и разглядев его, он понял, почему малец показался ему знакомым. Это был один из тех двух мальчишек, что ранили Елену.

И екнуло сердце. И рванул он из избы, но дорогу ему преградил конь, на котором сидел сам князь. Мать позади ахнула в ужасе. Два дружинника схватили Перко и, заломив ему руки за спину, поставили на колени перед князем.

– Ну, здравствуй, племянничек, – недобро поприветствовал его князь, спускаясь с коня, широкий в плечах и приземистый мужчина слегка за сорок, по силе и военному мастерству совсем не уступающий своим дружинникам.

– И ты не хворай, дядя, – уважительно склонил голову Перко, исподлобья глядя вдаль, на уносящих воинов коней.

– Ты, я смотрю, спокойно ходишь в город, несмотря на мой запрет, – прищурившись, заметил князь, – стало быть, как не уважал, так и не уважаешь.

– Я твой запрет не нарушал, – поднял голову Перко и храбро посмотрел дяде в глаза. – Ты мне говорил на глаза тебе и дружине не показываться. Вот я и не показывался.

И князь рассмеялся, задорно и по-молодецки, и хлопнул племянника по плечу. Потом махнул рукой своим охранникам, чтобы отпустили его. Перко встал.

– Куда ты их отправил?

– За Еленой, – просто ответил князь. – И если сорванец не врет, а я по глазам твоим вижу, что не врет, и мои люди вернутся вместе с ней, то я могу тебе даже простить твой грешок. – Князь внимательно смотрел на Перко. – И в городе тебе почет будет, и место твое верну. Если только, конечно, ты у меня еще одну жену не уведешь, – и князь хохотнул над собственной шуткой.

– Не пойдет она за тебя, – повторил Перко то же, что ранее сказал матери.

– Ну, тогда ей же хуже, – пожал плечами дядя. – Я приказал привезти ее живой или мертвой.

В серых глазах Перко вспыхнул лютый гнев, он дернулся, но его снова задержали. Сзади снова всхлипнула мать.

– Либо она станет моей и снимет с меня свое проклятье, либо умрет, – подытожил князь. – В любом случае я ей отплачу.

– Ах ты вымесок! – плюнул в него Перко.

Время уходило, а он стоял здесь, пока к его землянке летел вооруженный отряд с недобрыми намерениями. Он готов был взвыть волком. Где же голуби, что принесли Елене дурные вести? Сейчас бы они ой как пригодились.

– Но-но-но! – князь провел ладонью по щеке и обтер ее об кафтан. – Значит, не желаешь принять княжескую милость?

Перко угрюмо молчал, сверля дядю ненавистным взглядом.

– Посадите его в клеть, – приказал князь своим людям и, обратившись к Перко, подмигнул, – а я подумаю, что мне с тобой делать, да подожду свою невесту.

Князь взобрался на коня и, не оглядываясь, ускакал. Перко же двое державших его дружинников потащили запирать в клеть.

– Стойте, – раздался сзади материн крик, и он возблагодарил ее. – Дайте хоть сына обниму, вдруг в последний раз.

Дружинники остановились, отвлекшись на нее, и Перко, толкнув одного из них, вывернулся из его рук. Налетел на второго, придавил его к ближней стене и оглушил. Следом увернулся от удара первого, схватившегося за меч и атаковавшего стену за ним. И что есть мочи побежал к стоявшей неподалеку телеге, в которую была запряжена коренастая кобылка, совсем не чета княжеским коням.

Быстро рубанул по упряжи топориком, что всегда носил с собой, моментально освободив кобылку, вскочил на нее и лягнул в бока. Испуганная лошадка поднялась на дыбы и истошно заржала, чуть не скинув с себя вероломного седока. И когда она снова оказалась всеми четырьмя копытами на земле, Перко направил ее к воротам.

Перко нещадно, как обезумевший, гнал несчастную кобылу, не привыкшую к подобным скачкам. А в голове вертелась только одна мысль: «Какой же я дурак! Только бы успеть!». Но где ей, рабочей лошадке, было угнаться за быстрыми, длинноногими жеребцами? Проехав уже больше половины пути, она протяжно заржала и упала, придавив ногу наездника своей тушей.

И встать больше не смогла, так что Перко, еле выбравшись из-под нее, хромая и задыхаясь, побежал к своей землянке. Благо погони за ним, похоже, не было, иначе бы не добрался он вот так – на слабой кобыле да неровным шагом – до нужного места. Но, видимо, князь посчитал, что в этом нет большой нужды, он же сам рвался навстречу целому отряду.

Еще издалека Перко увидел коней без седоков, оставленных поодаль от землянки (мальчишки нигде не было), а прямо перед ней, зажимая хрупкую женщину в кольцо, стояли одиннадцать богатырей с мечами наготове. Елена, ощерившись, спиной прижималась к стене, вцепившись в нее ногтями, на лице застыло озлобленное выражение, глаза сверкали. Она защищалась.

А повсюду кружились тысячи змей и птиц. «Елена!», – хотел крикнуть Перко, снимая с пояса свой топор, но от утомительного бега, с ноющей ногой, вышел лишь сдавленный хрип. И в этот момент замершая картинка ожила, словно остановившееся время пошло дальше своим ходом, и один из богатырей, в панике дернувшись от кинувшейся на него змеи, замахнулся мечом на Елену.

Тогда она выставила перед собой руки с растопыренными пальцами и зажмурилась, а мечи, доселе вложенные в большие мужские кулаки, вдруг вырвались из них и, одновременно повернувшись лезвиями к своим владельцам, разом, синхронно ударили по их шеям. И полетели головы к ногам Елены.

Перко даже ахнуть не успел. Остановился в нескольких шагах от нее, словно в землю врос, с открытым ртом и безумным взглядом, с поднятым топором в руке, который он собирался метнуть в того, кто угрожал Елене. Птицы начали разлетаться, а змеи уползать. Она открыла глаза и встретилась взглядом с ним. И, опередив его, схватила один из упавших рядом с головами и телами мечей и направила на него с криком:

– Ты! Предатель!

– Нет, – топор выпал из его руки.

– Ты привел их ко мне! – медленно наступала она, прожигая в нем дыру своим яростным взглядом. – Ты продал ему меня!

– Нет! – выкрикнул Перко. – Я не знал ничего!

Но это звучало как жалкое оправдание. На ее месте он бы и сам так решил. К тому же, невесть что ей наговорили эти воины, коли он застал их в таком критичном положении.

– А может, решил поймать двух зайцев сразу? – Елена не кричала, но слова резали, как нож, окунутый в яд. – Вернуть свое положение и развлекаться с еще одной княгиней?

– Послушай, Елена! – начал Перко, но она слушать не стала, а рубанула мечом так, что он чудом успел увернуться, нырнув ей за спину, и еле успел схватить другой меч, чтобы отразить следующий ее удар.

– Не хочу я с тобой драться! Не хочу убивать!

– Но мне предоставили именно такой выбор: неволя или смерть! – воскликнула она и, выбив меч из его рук, толкнула его ногой в грудь. – Вот мы и посмотрим, что хуже!

– Не убивай, Елена, – прошептал Перко, пятясь назад от упирающегося в него лезвия и пытаясь достать рукой до одного из лежащих поодаль мечей.

– Нет, не убью… Будешь ты в неволе жить, будешь вечно мне служить! – крикнула она, со всей силы всадив свой меч в его ладонь. – Пока мне не надоест.

Перко взвыл от боли, да по-настоящему взвыл, потому что увидал, что пронзенная мечом рука больше и не рука вовсе, а большая когтистая звериная лапа, покрытая серой шерстью. И Елена тоже увидела и, казалось, сама была в шоке от содеянного, словно не знала, чем обернутся ее слова.

Она прикрыла ладошками рот и выпучила глаза, в которых отражался огромный лохматый волк, гораздо крупнее любого из своих собратьев, размером почти как та кобыла, что вывезла Перко из города. Он боднул большой головой воткнутый в землю меч, тот покачнулся и упал. Заскулив, зверь освободил раненую лапу, хромая, подошел к своей госпоже и опустился перед ней, склонив голову. Весь его вид так и говорил: «Приказывай». Елена, с лица которой враз сошли все краски, промолвила:

– Отнеси подарочек своему князю, – она кивнула на отрубленные головы, – и возвращайся, – а потом почти безразлично добавила: – Если живым отпустят. Найдешь меня – тогда и поговорим.

Больше не глядя на зверя, в которого превратила полюбившего ее мужчину, Елена плавными круговыми движениями потерла друг о друга свои ладони и, раскрыв их, явила свету крохотную золотую фигурку в виде колесницы, подула на нее, и та, золотистым порошком осыпавшись на пропитавшуюся кровью землю, выросла до размеров половины настоящей конной повозки.

Она вся сверкала и сияла драгоценным металлом в лунном свете, а сзади ее венчали два великолепных крыла. Елена топнула ногой и издала длинный звонкий свист, в ответ на который со всех сторон раздалось нестройным хором змеиное шипение, и перед ней шесть подползших ужей обернулись молодцами с обнаженными торсами и змеиными хвостами вместо ног.

Они были окутаны золотисто-зеленоватой дымкой, так, что лиц было не различить, но змеелюди, так же, как и ее новый слуга, уважительно склонили перед ней головы. А затем так же плавно и туманно, как и в свое первое обращение, предстали уже в виде больших крылатых змеев. Чешуя у них огрубела, став похожей на драконью, от головы и по хребту, до основания крыльев, вырос зубчатый гребень, но само тело, за исключением прорезавшихся крыльев, осталось змеиным.

Взмахом руки Елена накинула на них упряжь, мимоходом взяла с крыши землянки оставленную там фигурку сокола и ступила на золотую платформу. И уже через мгновение, огласив лес криком «Вперед!», унеслась в ночное небо. А Перко, человек в обличье волка, провожая печальным взглядом свою возлюбленную и госпожу, протяжно завыл, доверяя свои горести небесной владычице.

5. Навье царство

Морана бесцельно, словно призрак, слонялась в полумраке длинных запутанных коридоров своего нынешнего обиталища, проводя ладонью по холодным пещерным стенам и отбрасывая причудливые тени в неровном свете редких факелов. Разве что цепями не звенела.

За ней шлейфом, шелестя, тащился длинный подол черного платья. Иногда отдавались долгим вибрирующим эхо звуки где-то капающей воды, слышались шуршание и писк крыс по углам, да шелест и редкое хлопанье крыльев летучих мышей под потолками. В остальном было до невозможности тихо. Порой ей даже становилось жаль Кощея.

За тысячу лет здесь, в одиночестве и мраке, от скуки и уныния можно было лишиться рассудка, а он и раньше не отличался благоразумием. Теперь Морана, конечно, это понимала.

Теперь это был и ее дом, где она заняла свое законное место, что изначально было уготовано ей Кощеем и дожидалось ее все это время. И, несмотря на то, что она уже наизусть знала здесь каждый угол, поворот и закуток, Морана до сих пор не могла привыкнуть к такому существованию.

И пусть при жизни, по ту сторону, она больше общалась с мертвыми, нежели с живыми, и компанию ей составляли навий, Леший, кот-коловертыш да помощник-ворон, все же Морана скучала по людям и по самой жизни. Она скучала по Агнии.

Сколько же лет прошло? Она напрягла память. Кажется, уже больше тридцати. И за это время она виделась с внучкой лишь однажды, когда решилась позвать ее, почти сразу после своего ухода. Именно тогда Морана попросила у нее зеркало, то, что позволяло смотреть на мир. И Агния отдала его. С тех пор она наблюдала за ней только сквозь него.

А сама Агния никогда не призывала ее, не обращалась за помощью, не просила совета. И это было честно и справедливо. Из Навьего царства не возвращаются, пусть даже это правило уже не раз опровергалось. Живые не могут видеться с мертвыми, когда им вздумается, пусть даже речь идет о самой Бабе Яге. Мертвые уходят навсегда и остаются лишь в воспоминаниях.

Внезапно пещерную тишину разорвал громкий, низкий, протяжный, гудящий звук. Он пролетел по коридорам, заполняя их собой, и на мгновение оглушил Морану, так, что она зажала руками уши. Опомнившись, она поняла, что это было. Сигнал! Она и сама когда-то трубила в этот рог, будучи на месте Бабы Яги и призывая Кощея. Ошибки быть не могло. Случилось что-то страшное, раз Агния нарушила многолетнее молчание.

– Хм, а это интересно, – раздался сзади хитрый голос Кощея, и Морана вздрогнула. В этот раз она не заметила, когда он явился, и не знала, долго ли наблюдал за ней или нашел, лишь, когда сам услышал зов. – Взглянем?

Она обернулась и увидела протянутую к ней руку. На лице Кощея было самодовольное выражение. Казалось, ему не терпелось стать свидетелем провала Агнии и ее мольбы о помощи у сильных мира сего.

Морана не сразу, но подала ему свою руку, и их обоих мгновенно окутал густой черный дым, скрывший все вокруг. А когда он рассеялся, они уже стояли на выходе из пещеры, где их ждал Горыныч – теперь уже двухголовый змей, потерявший свою третью, хоть и самую дурную голову отчасти из-за Мораны. Точнее из-за желания Кощея вернуть возлюбленную. Новая, к несчастью, никак не отрастала, отчего он то и дело становился предметом насмешек хозяина, когда тот был в хорошем настроении. Вроде: «Две головы – хорошо, а третью отрубили».

Горыныч покорно склонился, позволяя взобраться себе на спину. Кощей аккуратно приподнял Морану за талию и помог ей усесться, а затем залез сам и устроился позади нее. Змей поднялся вверх, взмахнув огромными крыльями, и направился к избушке. Но она не горела огнями, как обычно, когда дверь была открыта. Она стояла темная и мертвая.

Кощей нахмурился, а у Мораны возникло тревожное предчувствие. Она стала оглядываться по сторонам, но сквозь туман даль было видно плохо. И в этот момент снова затрубили в рог. Звук доносился сзади. Агния, как и сама Морана, пока была стражем, никогда не переступала порог Нави. Сердце, что уже не отмеряло мгновения жизни, забилось чаще. Горыныч круто повернул назад и полетел на звук.

– Вон она! – крикнула Морана, увидев внизу, около самого моста, под которым плескалась огненная река, женскую фигуру, и змей стал спускаться, создавая под собой настоящий вихрь.

Незваная гостья приложила все усилия, чтоб ее не откинуло порывом ветра от змеиных крыльев, и, прикрываясь руками, все еще сжимающими рог, задрала голову кверху. Платье ее развевалось во все стороны, волосы тоже растрепались. Лица видно не было, но Морана поняла – это не Агния.

Женщина была темноволоса, а платье… Это та незнакомка, что сидела напротив Агнии! – осенило Морану. Кощей тоже не ожидал увидеть кого-то другого, потому спрыгнул с Горыныча, даже забыв помочь Моране, и, пойдя навстречу гостье с вопросительно разведенными в стороны руками, на ходу резко спросил:

– Это что еще за шутки? Ты кто такая?

Морана тоже спустилась на землю и медленно подошла к Кощею, глядя на незнакомку. Необъяснимая тревога лишь усилилась. Она громко дышала, пытаясь успокоиться. Кощей на сей раз вопросительно посмотрел уже на нее. Вид у него был одновременно и недовольный, и растерянный. Он не любил, когда от него что-то скрывали или когда он что-то не понимал. А сейчас был именно такой случай.