Текст книги "Лицей 2023. Седьмой выпуск"

Глава одиннадцатая

Лена Кузьмина в 19:07

Катюх, че по планам на вечер?

Катя Огарева в 19:11

Да особо ничего

Катя Огарева в 19:11

Монографию к завтрашнему читаю

Лена Кузьмина в 19:12

Ой я еще не начинала даже(

Ладно, не я одна

Кто нибудь еще точно не подготовится а так не так страшно))

Лена Кузьмина в 19:13

У Жеки днюха сегодня, он нас с Никитой позвал, сказал что ты тоже приглашена

Катя Огарева в 19:13

У какого Жеки?

Лена Кузьмина в 19:13

Ну приятель Никиты, ты когда последний раз у нас в гостях была он тоже был

Лена Кузьмина в 19:14

Потом еще спрашивала про него

Лена Кузьмина в 19:14

Я решила что он тебе понравился

Катя Огарева в 19:17

Возможно

Катя Огарева в 19:17

Я просто имя забыла))

Лена Кузьмина в 19:18

Мы встречаемся на просвете в 9 у выхода из метро

Лена Кузьмина в 19:18

Сначала у Жеки посидим

Лена Кузьмина в 19:19

Потом погуляем

Лена Кузьмина в 19:19

Потом в клуб мб

Катя Огарева в 19:20

А до мостов успеем?

Лена Кузьмина в 19:21

Если не успеем я тебе такси закажу

Лена Кузьмина в 19:23

Так ты как?

Катя Огарева в 19:23

Думаю

Зажигалка щелкнула прямо перед самым лицом, высветив на секунду большой прямой нос, сведенные к центру брови и смуглый, как будто жирный, лоб. Рука, прикрывавшая сигарету, тоже на мгновение вспыхнула, и Катя увидела просвеченные насквозь фаланги пальцев – красные, словно налитые кровью.

Парень с наслаждением затянулся, прислонился к стене дома и уткнулся в телефон.

Было самое начало первого. В воздухе висела вода.

День рождения не то чтобы не задался – Кате показалось, что его особо никто и не планировал. Чего-то съели, чего-то выпили. Кто-то включил стрим, который не все хотели смотреть, кто-то предложил что-нибудь из настолок, но годных настолок не нашлось. Людей изначально было немного, почти никого из них Катя не знала. Именинника, про которого было сказано, будто бы Кате он мог понравиться, она не помнила совершенно и в какой-то момент была даже готова поклясться, что видит его впервые. Это немного смутило, но она не придала этому значения.

Начали расходиться. И вот тогда, собственно, Лена снова предложила пойти в клуб – какой именно, она не уточнила, а Кате было, по большому счету, все равно. Вернее, не то чтобы даже все равно: в моменты внутреннего заморозка она поддавалась течению, растворялась в нем и шла туда, куда звали. Не как безвольная овечка, но, впрочем, и не как легкий на подъем конкистадор. Один приятель сказал ей как-то, будучи в схожем настроении: по возможности проявляй к жизни интерес энтомолога. Не более и не менее. Катя тогда сочла это слишком грубым. Но интерес антрополога проявлять начала. Зовут в клуб – отчего же не сходить. Полевой эксперимент.

К тому моменту кроме Кати, Лены и ее парня Никиты из гостей никого не осталось. Именинника клуб не привлекал, и он лишь проводил их до метро, вынеся заодно мусор.

Клуб скрывался в подвале одного из домов по улице Некрасова.

За дверью обнаружилась ведущая вниз длинная винтовая лестница в слабом освещении красного, фиолетового и синего цветов. В нос ударил сладковато-удушливый запах кальяна. По стенам висели яркие фотографии обнаженных женщин, а из динамиков раздавалась негромкая для такого места музыка, на которую фоном накладывались томные стоны – слишком артистические, чтобы можно было усомниться в том, что это запись.

Внизу лестницы их остановила охрана. Суровый амбал с черной бородой вызвал по рации хостес и велел ждать. Из-за его плеча виднелись столики, диваны, между которыми был проложен длинный подиум. На него в этот момент как раз выходила стройная брюнетка с усталым взглядом.

Да, подумала Катя, чистейший декаданс.

– Заведение соответствует адресу, – хмыкнула она.

Лена посмотрела на нее непонимающе.

– Ты о чем?

– «Проститутка домой на рассвете поспешает, покинув постель; офицеры в наемной карете скачут за́ город: будет дуэль… Дворник вора колотит – попался! Гонят стадо гусей на убой; где-то в верхнем этаже раздался выстрел – кто-то покончил с собой…»

Встречать их вышла ярко накрашенная дама в платье с глубоким вырезом.

– Молодые люди, вам есть восемнадцать лет?

Пришлось показывать паспорта. Хостес внимательно изучила каждый из них. После чего с некоторым удивлением, впрочем, едва заметным, обвела взглядом компанию из двух девушек и одного парня и на всякий случай спросила:

– В нашем клубе бывали уже?

– Мы бывали, – Никита показал на себя и Лену, – а она нет.

– В таком случае, с правилами знакомы? Секса у нас нет, наркотические вещества запрещены, столики для курящих находятся на втором этаже.

Никита и Лена кивнули.

Брюнетка, уже скинув одежду, извивалась в центре зала, обняв блестящий никелированный шест.

Хостес усадила пришедших на длинный кожаный диван, выдала меню и ушла.

– Пить что-нибудь будешь? – спросила Лена.

Катя помотала головой.

Почти мгновенно перед ними возникла девушка на высоких платформах и в ярко-красном платье с полупрозрачными вставками.

– Как вас много! – поразилась она и приобняла Никиту за плечи. – Ну, султан!..

Для Кати в этой реплике было мало приятного, но еще меньше было понимания. Она знала Лену три года, знала о ней и хорошее, и плохое, но смысла происходящего не понимала совершенно. Она лишь смутно начала догадываться, что день рождения был поводом, а конец дня запланирован изначально.

Она осмотрелась, чтобы подтвердить свою догадку: повсюду в зале, слева и справа, сидели мужчины сильно старше их; никому не было меньше тридцати, а одному, сидевшему в дальнем углу с двумя полуобнаженными красавицами, можно было дать и семьдесят. На нем был коричневый костюм-тройка, он курил сигару, поглаживал одну из девушек по бедру и вел себя так обыденно, будто никогда в жизни не читал в газетах о нравах развращенного Запада и не цокал языком от удивления.

Лена чувствовала себя здесь уверенно. Ее розовые волосы и манера чуть что улыбаться и говорить с легким смешком гораздо лучше подходили к обстановке, чем катины джинсы и мысли о курсовой.

Девушка в красном села на пуфик напротив них.

– Меня зовут Дэнси, – она широко улыбнулась. – Вы у нас впервые?

– Мы нет, – сказал Никита, приобняв Лену.

– Я да, – сказала Катя.

– А вы так всегда вместе?

– Мы бы хотели пригласить тебя в приват, – невпопад и слишком развязно, чтобы не заподозрили скрываемое смущение, сказал Никита.

– Все трое? – Дэнси снова улыбнулась. – Это что-то новенькое.

Никита кивнул.

– Ишь какой… – Она пальцем провела по его щеке, все так же ухмыляясь. – Ну пошли!

Она взяла Никиту за руку и повела за собой. Никита взял за руку Лену, а Лена, может быть, машинально, а может, наоборот, из опасения, что та уйдет, протянула руку Кате. Можно было и в самом деле уйти. Но это бы означало перестать быть наблюдателем, стать участником.

Дэнси повела их коридором, уходящим за барную стойку. По бокам его висели шторы, прикрывающие небольшие кабинки. Некоторые были открыты – купе поезда, медкабинет, зал в замке Дракулы, салон кабриолета…

Дэнси остановилась у самой просторной, оформленной под гарем какой-то шейха: купол шатра, пуфик, ковры на стенах.

– Входи, султан, – она картинно отдернула ширму, а когда все вошли, властно толкнула Никиту, и он упал на пуфик. Лена села слева от него, Катя – справа, но дальше.

Дэнси снова загадочно улыбнулась – учат их этому, что ли, подумала Катя – и выпрямилась, надменно взирая сверху вниз с высоты десятисантиметровых каблуков. Она начала медленно двигаться в такт музыке, идущей откуда-то извне, плавно поглаживая себя по бедрам и животу, запустила руку в волосы, эффектно приподняла их, а потом сдернула резинку и дала им лежать свободно.

Дэнси приспустила бретельку платья, и оно без какой-либо посторонней помощи упало к ее ногам. Взгляду открылась бронзовая от солярия кожа и молодое, подтянутое тело.

Она села на колени Никиты и обняла его руками за шею, его руки положив себе на талию. Повернулась к Лене, мягко провела рукой по ее щеке; повернулась к Кате, хотела сделать то же самое, но Катя отстранилась, и та не стала настаивать.

Тогда она снова произвела едва заметное действие – то ли расстегнула коротенькую молнию сбоку, то ли еще что – и так же свободно сняла лифчик. Округлая грудь вышла в руки Никите, и тот сначала несмело, а потом все наглея и наглея, принялся играться с ней языком.

Все это время Катя следила за Леной и в какой-то момент со странным, для самой себя не вполне объяснимым холодком поняла, что Лена все это время следит не за собственным парнем, а за ней, Катей.

Дэнси тем временем танцевала дальше – насколько, впрочем, это можно было считать танцем, подумала Катя; легла на колени к Никите, предоставив ему возможность шлепнуть ее по попе, неожиданно поцеловалась с Леной, снова встала, так же легко избавилась от трусиков, по-кошачьи изогнулась, стоя на коленях, снова вернулась на колени к Никите, снова потянулась к Кате, но она снова отстранилась. Нисколько не задета, Дэнси вернулась к Никите с Леной, обняла их сразу обоих, жестом повелевая то целоваться друг с другом, то целовать ее соски.

Все это длилось считаные минуты. Тем же путем Дэнси вывела их обратно в зал, и Никита, кажется, пошел к бару заказывать какой-то коктейль.

– Лен, – спросила Катя, – а что это все было?

Лена на секунду смутилась, но тут же овладела собой.

– Ты какая-то кислая совсем, Кать, что-то случилось?

– Ну как тебе сказать… – Она демонстративно обвела взглядом зал.

– Ну… мы с Никитосом давно подумывали попробовать втроем с девушкой, а ты моя подруга, и я думала… ты давно одна, ты не ханжа.

– Ага, – сказала Катя, – понятно. Спасибо, что объяснила.

Лена пожала плечами и, неловко чмокнув Катю в щеку, встала и подошла к барной стойке, за которой сидел Никита с застывшей в руках картой – ему никак не могли оформить счет. В зеркале позади бармена отражалась его глуповатая улыбка и расфокусированный взгляд.

Кто-то тронул Катю за плечо. Та обернулась. По-прежнему голая, на тех же платформах, Дэнси стояла рядом и крутила в кулачке незажженную сигарету. Через локоть было переброшено платье.

– Не понравилось?

Катя отрицательно помотала головой.

– А ты мне понравилась. Глаза у тебя интересные. Пойдем покурим? Вообще это денег стоит, типа – «сводить артистку в курилку», но я тебя мимо счета приглашаю.

Вечер уже давно развивался по одному ему известному сценарию, и Катя перестала пытаться за ним поспеть. Она обернулась к стойке – Никита с Леной стояли, обнявшись, к ней спиной.

– Ну пошли.

Дэнси развернулась и, ничуть не обращая внимания на взгляды встречавшихся по пути мужиков, повела Катю через коридор куда-то наверх.

– Знаешь, как я понимаю, что парень уже втянулся в работу – ну, кальянщики там, охранники, бармены? Они начинают смотреть мне в глаза.

Катя не нашлась, что на это ответить.

На последнем этаже клуба находился зал для курящих – под потолком стояла мощная вытяжка.

Дэнси щелкнула зажигалкой и с наслаждением затянулась. Жестом она предложила Кате занять диван, сама запрыгнула на подоконник задрапированного полуподвального окна. Платье она подстелила под себя, чтобы было не холодно сидеть. В сравнительно ярком свете курилки, слегка сгорбившись, отчего ее груди слегка опустились, она уже не напоминала модель с обложки журнала для взрослых. Она хулиганисто болтала ногой и смотрела в свое отражение.

– А ты вообще как по девочкам? – спросила Дэнси, хитро прищурившись.

– Мимо.

– Да ладно, я шучу, – она засмеялась. – Я би, в принципе, но ты мне не в этом смысле понравилась. Что это было-то?

Катя молчала.

– Как там?.. Ты грустна, ты страдаешь душою: верю – здесь не страдать мудрено. С окружающей нас нищетою… здесь… что здесь? Что-то там заодно.

Дэнси усмехнулась.

– Это ты метко вспомнила. Некрасов… Да, это хорошо.

Глядя на удивленное лицо Кати, она пояснила:

– Я слышала на входе. Я вас тогда и приметила.

– Все равно, – сказала Катя. – Удивительно.

Дэнси пожала плечами.

– Филфак. Ой, только не надо меня жалеть!.. Это мой личный выбор. Меня Оля, кстати, зовут.

– Катя.

Не слезая с подоконника, Оля замкнула руки в рукопожатии и потрясла ими.

– Чем занимаешься, Катя?

– Учусь.

– Где?

– Антропология, Европейский.

– Я эспэбэгэу заканчивала.

– Надеюсь, то, что мы сейчас здесь сидим, не означает, что ты предлагаешь мне тут после выпускного работать, – впервые за весь вечер пошутила Катя.

Оля развела руками, как бы говоря: никто тебя не ограничивает.

Дверь в курилку распахнулась, заглянула чья-то голова и произнесла:

– Ты там скоро? Твой выход следующий.

– Иду! – Оля повернулась к Кате. – Слушай, меня завтра на тусу позвали. На Ваську. Там всякие хорошие ребята должны быть. Пойдем со мной? Можешь с собой позвать еще кого-нибудь. А то я почти никого там не знаю.

– Я и подавно не знаю.

Оля – нет, уже Дэнси – спрыгнула с подоконника и бодро сказала:

– Вот и узнаем.

Оля забрала ее у Площади Восстания. Ярко-красный «пежо» выглядел вполне стильно и молодежно. В джинсах и худи, за рулем обычной городской тачки Оля казалась типичным представителем офисного планктона не самого высшего ранга. Она деловито протискивалась между желто-белыми «солярисами», облепившими парковку у вокзала, одновременно щебеча на отвлеченные темы почти без пауз. Катя не слушала.

Они вынырнули на Невский, прошили его до конца, насквозь, и выскочили на мост.

…Дом был высокий, шестиэтажный, с маленькой мансардой наверху. Нижний этаж был ровно оштукатурен в крупное зерно, второй зарустован; от третьего до пятого в центральной части, между двух едва заметных боковых ризалитов, тянулись пилястры ионического ордера, увенчанные декоративным фризом. На последнем этаже, чередуясь через один, шли балконы.

Оля шустро воткнула машину между газелью и знаком, отщелкнула ремень и выпорхнула на улицу. И откуда у нее столько сил после бессонной ночи, подумала Катя.

Как будто не в первый раз, хотя и сверяясь с телефоном, Оля двинулась в арку, во двор. Не доходя до нее, на тротуаре, их остановила запыхавшаяся тетечка в цветастом платке, с неуклюжей сумкой на колесиках.

– Девоньки, вы местные? Скажите, как мне пройти к метро?

Оля сняла темные очки, чуть наклонилась к женщине и мягко ответила, указывая направление рукой:

– Прямо до перекрестка, до проспекта, напротив музея будет остановка. На трамвае или на автобусе направо.

– Спасибо тебе, дочка, дай бог здоровья.

Женщина засеменила в указанную сторону. Оля проводила ее взглядом, в задумчивости прикусив дужку.

Звук, распадающийся на сотню отдельных: голосов, музыки, звона посуды, скрипов, – оглушил Катю, едва она переступила порог. Туса уже шла. Оля тут же куда-то исчезла, но быстро вернулась, неся с собой два бокала и бутылку ликера.

– Отобрала, хватит им. Будешь?

Катя кивнула. Они приземлились в одной из комнат и выпили.

На несколько секунд в двери появилась чья-то хмурая фигура, поздоровалась с Олей и тут же исчезла.

– А это мой брат, – сообщила Оля.

– А он вообще знает, где ты работаешь?

Оля развела руками.

– Нет конечно. Для семьи я работаю ночным администратором в отеле. Впрочем, в глазах деда это ненамного лучше.

Вечер шел своим чередом. Кате давно надоело быть наблюдателем, но что-то мешало ей стать участником. «Вечная пограничность бытия», как было написано когда-то на обложке тетради на первом курсе. Алкоголь раскрепощал, но не вовлекал; люди не отталкивали и не тянули.

Катя отделилась от компании, прошлась по квартире, выглянула на балкон. Рядом стояли два парня старше нее на пару лет. Они о чем-то оживленно, но в целом мирно спорили. Рядом стояла бутылка Джек Дэниэлса.

– Можно к вам? – спросила она.

– Пожалуйста.

Она вышла на балкон и закурила.

– Понимаешь, – говорил тот, что стоял ближе к Кате, – когда мы перестаем жить в центре, утрачивается чувство города. Размывается городская идентичность. Ты знаешь, по какому критерию определяется кокни?

В его внешности было какое-то противоречие, подумала Катя, диссонанс. Глаза были серые, зыбкие, водянистые, почти безвольные, но глыбообразный подбородок и скулы выдавались вперед морским утесом, как на знаменитой фотографии Пастернака.

Его товарищ, бывший и побольше, и, по-видимости, постарше, помотал головой.

– Кокни – это лондонец, родившийся в пределах слышимости колоколов Сент-Мери-ле-Боу. Каково, а? Это Сити, самый центр, Мойка на наши деньги. И вот если ты не рождался под звон, – он запнулся, – под плеск воды под окном, то как ты можешь считать себя петербуржцем? Довлатов где-то писал, что они всем ленинградским кружком собирались в Штатах и с закрытыми глазами ходили по городу. Здесь пивнушка, здесь булочная, здесь Литейный. Вот ты бы смог с закрытыми глазами пройтись по Литейному?

– Нет, – сказал второй, – и тебе не советую. Там движение оживленное.

Младший досадливо махнул рукой и продолжил:

– Ты автовец, а я парнасовец, вот наша идентичность. Вот школа во дворе, вот сосед с собачкой, вот здесь целовался, здесь коленку разбил.

– Ну да, «…со старой отцовской буденовки», – улыбнулся старший.

– Вот ты зря иронизируешь. Вот это ты будешь вспоминать что в кресле-качалке на пенсии, что в окопе перед смертью. Это – город. А это, – парнасовец кивнул в сторону улицы и затянулся сигаретой, – музей. Он не нами населен, а китайцами.

– Да я и не иронизирую, – автовец пожал плечами. – Но разве так не всегда было? Кто-то на Мойке, а кто-то на Загородном, на Выборгской стороне… Город растет.

– Растет. – Парнасовец залпом осушил бокал. – Но ты же не хочешь сказать, что это одно и то же?

– То есть, – резюмировал автовец, – все в очередной раз свелось к упадку архитектуры, онтологии панелек и эстетике ебеней?

Парнасовец кивнул.

– Но это не значит, что об этом не нужно говорить. Архитектура движется по пути постоянной деградации, и если это не социальная катастрофа, то что вообще катастрофа? Я далеко не поклонник брутализма, но даже семидесятые на нынешнем фоне выглядят прилично. Советская школа могла в пропорции, в геометрию, в конце… – он икнул – в концепцию, в конце концов. Нынешняя архитектура неконцептуальна. Она существует ни для чего и не утверждает ничего. Она утверждает только эго автора, вписывающего себя в историю города и не понимающего, что выставляет себя посмешищем. Она раскрашивается во все цвета радуги и выглядит как человек, надевший розовые носки. Это поразительно, что сегодня, имея высокосложную технику и сверхсовременные материалы, мы не в состоянии породить ту красоту, которую порождали наши предки двести, триста, пятьсот лет назад, не имея всего этого. Мы обложили себя пластиком, не подумав о том, что он не умеет стареть, и обрекли себя на безвременье. Дерево может состариться красиво. Камень может. Пластик – никогда. Довольно избитая сентенция, что без прошлого нет будущего, однако мы находимся в ситуации более печальной: не в нашем прошлом нет будущего, но в нашем будущем нет прошлого, потому что, когда оно наступит, ему не на что будет обернуться и опереться. Это мир ширпотреба, не только неспособного, но даже не претендующего на вечность. За новый Ренессанс…

Парнасовец поднял бокал, но обнаружил, что в нем ничего нет, и опечалился.

Автовец не то чтобы не поддержал его, но, выпив, спросил:

– «На Невском реклама кино, / А в Зимнем по-прежнему Винчи. / Но пылью закрыто окно / В Европу, ненужную нынче. / Десятки различных примет / Приносят тревожные вести: / Дворцы и каналы на месте, / А прежнего города нет». В каком году написано?

– Понятия не имею.

– Ну предположи.

– Да даже предполагать не буду.

– В восемьдесят первом.

– И что ты хочешь этим сказать?

– Может быть, – предположил автовец, – если упадок длится десятилетиями, нет никакого упадка?

– Нет. Просто это такой исторический город, что даже проблемы современности в нем начались вчера.

В этот момент кто-то начал ломиться на балкон. Однако трое – это был предел, вместить большее балкон не мог бы при всем желании. Автовец захлопнул дверь и закрыл ее на щеколду. Парнасовец был уже хорошо навеселе: он прижался носом к стеклу и громко, чтобы с той стороны было слышно, прокричал:

– Следующая станция Обухово, железнодорожная станция Обухово!

И вот тогда прогремел салют. Яркая точка взлетела над крышей с противоположной стороны улицы и взорвалась в небе на сотню искр, за ней взлетела еще одна, и еще, и еще. Разговор замер. Все взирали на падающие звезды.

Когда салют кончился, парнасовец проводил последнюю звезду глазами и мрачно сказал:

– С некоторых пор я не люблю фейерверк.

– Почему? – спросила Катя.

Он пожал плечами и без особой рисовки ответил:

– В четырнадцатом году под Шахтерском я как-то сутки провел под перекрестным огнем с обеих сторон. Думал – все, конец. Обошлось… но с тех пор не люблю.

– Июльский дождь, – тихо сказала Катя.

– Что? – переспросил он.

– «Июльский дождь». Смотрели?

– Смотрел когда-то.

– Помните, герой Визбора? Тоже молодой, тоже шутки шутит, на гитаре играет. А потом выясняется, что терпеть не может запах сирени, потому что… ну потому же, почему вы.

– И что?

– Да нет, ничего.

Парнасовец обернулся к автовцу.

– К слову о кино. Недавно в «Авроре» была ретроспектива Германа. Я впервые увидел «Лапшина». Очень сильное впечатление. Смотрел?

– Смотрел, и не один раз. Последний как раз где-то с месяц назад. Я после этого заслушал до дыр «Заводы, вставайте!»

– Так, а в каком месте там эта песня?

– Они ее запевают два раза. Не всю.

– Лично я в дичайшем восторге от пантомимы Фарады в начале.

Кате надоело слушать чужой разговор, и она, протиснувшись между парнями, впорхнула обратно в квартиру, едва не столкнувшись плечом с кем-то, шедшим ей навстречу. Она отошла к соседнему окну и запрыгнула на подоконник. Ветер серого цвета налетел со стороны залива и обнял ее за плечи.

Он сказал ей: стоит ли так сердце-то рвать, чего ради. Подумаешь: закат, коньяк, люди.

А дальше все поплыло. Катя помнила, что сначала ей стало дурно, потом страшно, необъяснимо страшно, как иногда бывает при пасмурном закате. Когда всей вечеринке мгновенно выключают звук и цвет. Катя сидела на подоконнике, и она вцепилась всеми пальцами в оконную раму, чтобы не поддаться искушению дать центру тяжести перекатиться в правое плечо, чтобы не клюнуть носом в распахнутую бесконечность.

Стихи всегда помогали унять дрожь, и она начала читать Ахматову, но до конца не вышло; и центр тяжести все же рухнул, сместился.

Но в левое, в левое плечо.