Текст книги "Лето прошло"

Дом был красив. Казался еще красивей рядом с уродами-соседями из безликих семидесятых. Два этажа облицованы темно-серым блестящим камнем, выше – белизна штукатурки. Таджики в вишневых костюмах прибирали территорию. Девушка-риелтор из строительной компании сидела уже не в вагончике рядом с прорабской, а на первом этаже рядом с охранником. Даже один из лифтов работал. Вдова продавала восемь квартир – больших и очень больших. Все пока что без внутренней отделки, без стен и полов. Чуть пахнущие сыростью сумрачные пространства поражали размерами. Девушка так вкусно рассказывала о возможной планировке по выбору, о двух, а то и трех санузлах, о спортивной и детской площадках, что разбирала зависть к будущим жильцам. Кстати, в доме уже подключены вода и электричество, в одной квартире даже живут, а в трех идут отделочные работы.

Когда уходили, Витя задержался, сказал девушке-риелтору что-то на ухо, похлопал по плечу.

Мечта! На мгновение стать владельцем недвижимости! «Настоящей», не для собственного жилья! Свободных денег и у него не было: недавно купили квартиру. Но если можно одолжить… Дела у него шли плоховато. Как и многие удачливые бизнесмены первой послеперестроечной волны, он недавно понял, что поддерживать достигнутый уровень будет с каждым годом все труднее. Под давлением конкуренции попытался найти новую нишу – органическую косметику, но она в непросвещенной России пошла со скрипом. От шофера Саши придется отказаться не потому, что он косой и дурак, а потому что надо экономить. И вот тебе дарят рывок.

Было и другое. Пока что ему ничего не давалось даром: институт, жена, социалистический «Внешторг», нынешняя фирма – все завоевывалось тяжелым трудом, упорно, осторожно, обдуманно. Отсюда и офис скромный, и затянувшееся сидение в старой квартире, и новая квартира хорошая, но не супер, и дача не очень близко от Москвы. Если и попадал в передряги – с налоговой, с конкурентами – то не от своего лихачества, а от общего беспредела. Его деньги долго зарабатывались и пахли потом. Хотелось хоть раз получить подарок прямо из воздуха. Рядом с метро, в готовом доме квартиры он быстро продаст, выплатит кредит, проценты. Навар обещает быть отличным.

И ведь очень скоро почувствовал тревогу. Странная, удивительно низкая даже для чрезвычайных обстоятельств цена. Черноглазая черноволосая владелица, похожая не на убитую горем пугливую вдовицу, а на вороватую цыганку. Совсем не понравились денежные парни. Они и не думали притворяться и выглядели завзятыми мафиози: говорили сквозь зубы, один вертел на пальце ключом от машины. Это были типы из чужого, грубого теста. Таких Андрей всегда и при любых обстоятельствах предпочитал избегать.

Витя успокаивал. Вдова – достойная женщина. Дочь иранских коммунистов-эмигрантов. Кредиторы, конечно, высшего образования не получили, да и в прошлом, что скрывать, имели конфликты с законом. Но теперь остепенились, криминал им просто не нужен. Сам Витя у них два раза занимал, и никаких проблем не возникало. Даже согласились подождать, когда не успел к сроку.

Разве можно связываться с бандитами, пускай и бывшими? Почему сто раз не перепроверил, не разузнал об умершем, о вдове? Илья Моисеевич выразился четко: «Не советую». Сказал, что может быть и так и эдак, что договор-то будет не на покупку, а на соинвестирование. Это значит – без нотариуса, а регистрация, подтверждение права собственности, откладывается надолго. Лучше не рисковать. Витя все дергал: скорее, скорее, а то уплывут квартиры! Они вместе подсчитали – выигрыш может быть в несколько сотен тысяч. Долларов, естественно. Рядом «Газпром», найдутся желающие жить рядом с работой. Газовики ребята богатые. Еще Витя сказал: «В случае чего просто отдашь те же квартиры крутым парням в счет долга». И верно. Риска никакого.

Перед женой хорохорился, обещал новую дачу в ближнем Подмосковье. Но откуда появятся деньги, не говорил, доводя жену до белого каления. И секретарше намекал на хороший «гешефт», сладко жмурился.

Остановиться бы, оглядеться! Узнал только, что хозяин строительной фирмы действительно умер, и в чаду, в угаре поехал с Витей к браткам-кредиторам, смотрел, как пересчитывают новенькие доллары. Глупо пошутил: «Банк ограбили, что ли?» Братки промолчали. Кредит дали на год, под нормальные проценты. Чувствовал себя не в своей жизни – в детективе, триллере, будто влез в киноэкран.

Потом визит к вдове. Со спортивной сумкой, набитой по самую молнию бумажными пачками. Офис строительной компании на первом этаже жилого дома возле кольцевой – вывеска у входа, чистота, охранник, сотрудники, пробегающие по длинному коридору и почтительно здоровающиеся с вдовой, – убеждал в реальности происходящего. Сумка с деньгами, еще один пересчет, восемь договоров соинвестирования, готовые, несмотря на подписи и печати, растаять в воздухе, как реквизит фокусника, – сон, кино. Вдова в узком черном платье без рукавов, с хомутом серебряных цепочек с побрякушками на груди протянула на прощание руку: «Вы не сомневайтесь. Все будет хорошо». Голос успокаивал, ярко-красный маникюр пугал.

В тот вечер почти не вышел из роли счастливчика. Возвратившись на работу, вручил секретарше две коробки – конфеты и пирожные. «Для всех, к кофе, к чаю. Заслужили». Домой купил шампанского и букет роз. Вечером, приобняв дочь, терпеливо просмотрел детский фильм. Оставшись вдвоем с женой, открыл шампанское. Жена смотрела подозрительно: «В честь чего праздник?» Он только улыбался заговорщически. Допущенный в женину спальню, и тут не сплоховал. Но потом вышел в кухню, выпил полбутылки водки. Что-то плохое клокотало внутри.

Утром был угрюм, молчалив, огрызался на приставания жены и дочери.

Претенденты на две квартиры появились уже через три месяца. Были готовы платить не торгуясь. Предсказания Вити начинали сбываться. С покупателями сводил Артур, опытный риелтор, осторожно подрабатывающий на себя с помощью базы данных родной компании. С его помощью Андрей два года тому назад купил себе квартиру.

Все кончилось в один миг, прекрасным сентябрьским утром, с криком Артура в трубке мобильного:

– Ты что мне втюхиваешь?! На меня твой покупатель, блин, только что орал, тюрьмой грозил! Что я ему уже проданную квартиру пытаюсь подсунуть. Он прокурор, понимаешь ты, прокурор! Да какая разница, откуда он узнал! Ты меня, гад, подставляешь! Ты соображаешь, что мне будет, если на фирме пронюхают, чем я занимаюсь?! Он сказал, и до тебя доберется. Хорошо еще, что до договоров дело не дошло, до денег. А то б ты замазал меня, мать твою, по-черному!

Вдова продавала одни и те же квартиры по два-три раза. Началось затяжное, муторное дело без всякой перспективы для таких, как Андрей, покупателей не первой очереди. Кто-то пытался бороться, взламывал чужие двери, устраивал пикеты у мэрии, у Думы, подавал в суд. Андрей вяло контактировал со следователем. Зачем бессмысленно тратить силы? Вдова укатила в Израиль и в ус не дула. Он все равно не мог ждать, деньги надо было отдавать через восемь, семь, шесть месяцев.

Деньги надо было разыскать. Кинулся к одному приятелю, другому. Не хотел позориться, не хотел, чтобы дошло до жены, до сотрудников, придумывал, что деньги нужны на неожиданно предложенный товар, или таинственно намекал на очень, очень прибыльное дело. Приятели крутили головами, мялись, изворачивались. Кто только что дачу построил, кому партнеры или жена не позволят, а кто вот-вот по миру пойдет. Обещали самое большее десять, двадцать тысяч долларов. Курам на смех.

Появилась статья в газете: «Воздушные замки на продажу». Позвонил Витя из Америки. Сочувствовал, негодовал. А ведь давно должен был вернуться. В сговоре со вдовой?

Когда до отдачи долга остались два месяца, вечером в пустом офисе Андрей положил на стол чистый лист бумаги, поставил бутылку виски. Подвел итоги. Набрать требуемую сумму с процентами можно, если собрать обещанные крохи с приятелей, вывести все деньги из бизнеса, продать квартиру, дачу, свой джип, «фольксваген» жены. Накоплений почти нет, все вложено в фирму, квартиру, все тратится на жизнь.

Возможно, удастся что-то сохранить. Уговорить крутых ребят подождать. Но катастрофа не отменяется. Все ухнет в бездну – все нажитое, завоеванное при социализме и капитализме. Теперь снова карабкаться, цепляться, выкручиваться. И сможешь ли опять подняться? Ему уже не двадцать и даже не тридцать. Забрать дочь из частной школы? Переехать в ветхую пятиэтажку? Втроем – в одну комнату? Да даже если в три? Зачем тогда вообще жить?

Взять и рассказать все жене, втянуть тестя и тещу? Поделиться со своими стариками-провинциалами, привыкшими им гордиться? Немыслимо, невозможно!

Разум говорил ему: стисни зубы, откройся жене, занимай-перезанимай, продавай, отдавай и начинай с нуля. Но внутри кто-то сытый, гладкий, теплый вопил: не хочу! Отказаться от всего из-за одной-единственной ошибки? Нет, нет и нет! Не может у него, такого опытного и осторожного, так круто, в одночасье, поменяться судьба. Просто надо продержаться, пока не вытащат из норы преступную вдову с Витей или без Вити и не вернут ему деньги. И он расплатится с долгом. Вдруг показалось, что можно продолжать жить по-старому, ничего не предпринимая и притворяясь дома и на работе прежним Андреем.

Не получилось. В тот вечер он затолкал страхи и проклятые вопросы в глубину мозга, но они продолжали прорываться наружу – ядовитой злобой. Словно в нем поселилась болезнь. Люди смотрели на него оторопело, обиженно, не понимая, что происходит. Ведь они не знали диагноза.

Те грубые, чужие позвонили в конце мая, точно в назначенный день. Очень естественно изумился: «Как? А мне казалось – только через неделю. Без проблем! Завтра привезу. Деньги готовы, проценты готовы». Назавтра не объявился, отключил мобильный, приказал секретарше соединять только с привычным списком. Тогда они приехали в офис. «Ребята! Ей-богу, получилось по-глупому. И правда подумал – через неделю. Деньги-то есть, только при деле. Клянусь, сам позвоню. Подождите!» Смотрели недобро, но потерпеть обещали. Ровно неделю. Через неделю, не дождавшись, позвонили, еще раз приехали. Говорили уже совсем по-другому. Собрался с силами, отправился в их логово, в гостиницу в Измайлове. Божился, что деньги будут через неделю, максимум две. Они словно и не удивились. Только назначили совсем другие проценты. Может, вдова была из их шайки? Может, и Витя тоже? Прошел месяц. Они позвонили всего раз, поинтересовались, что да как. Но недели две назад словно с цепи сорвались. Вынь да положь всю сумму с процентами, и немедленно.

Угрожали страшно, грязно. Будто пригибали железной хваткой к выгребной яме – все ниже, ниже. Пошли пустые факсы, звонки домой с молчанием в трубку, пришло первое письмо в конверте с еловой веткой. Он купил путевки в Турцию себе, жене и дочери. Сам не знал зачем. Потом передумал, объявил жене, что ехать не может. И вот новое письмо.

Мысли мешались, сталкивались и не выводили из мрака. Даже если решится на кардинальный план, деньги сразу собрать не удастся. Уговорить еще подождать? Не получится. Предложить хотя бы квартиру, дачу? Арестуют вдову? В Израиле? Так ведь надо еще ее заставить вернуть награбленное. Милиция, РУОП? А что он им скажет? Что получает пустые листы по факсу и почте? Ведь его еще не начали убивать. Очень важно разобраться с посланиями. Какая-то не бандитская затея. Витя? Витя – главарь банды? Вдова? Бред, бред! Какая разница! О чем он думает! Они не начнут его сразу убивать. Им самим невыгодно. Есть, есть еще время. Вот когда жене начнут угрожать. Потом похитят дочь. Его самого прикуют к батарее.

Опять замаячила Турция. Он все-таки поедет! Когда в детстве мама вела его к зубному врачу через весь их маленький городок, он считал собак, загадав: если наберется десять, значит, врач заболел и не будет страшной бормашины. Набиралось и пятнадцать, но врач был на месте. Один раз сработало. Турция и была вроде того заболевшего врача. Страдания откладывались. Сейчас казалось спасением уже то, что надо не думать, а нестись домой, огорошить жену, покидать вещи в чемодан, помчаться в аэропорт.

Но тяжесть не исчезла. Даже тогда, в детстве, возвращаясь домой с незалеченным зубом, радовался неполноценно, будто с сожалением. Путь на Голгофу придется проделать еще раз. Может, лучше сразу освободиться? А сейчас и так и сяк плохо – остаться, уехать.

Он уже забыл, как можно жить просто с усталостью, стрессом, но без этой страшной, похожей на злобу тоски. Что же, поедем в Турцию. Жена подожмет губы. «Устроил представление! То не едешь, то едешь». Тошнота.

Охранника отпустил, сторож придет к девяти. Да разве они бы ему помогли? Не помог бы и самый лучший охранник из дорогого агентства. Ни друзья, ни милиция, ни секретарша, ни жена, ни дочь. «Она его тоже презирает», – подумалось со злобным удовольствием.

Но сегодня ничего не случится. Еще не время. Рано.

Водитель спал в машине. От стука в стекло встрепенулся, засуетился. До чего глупое, рабское лицо. Ненавистные людишки.

Сзади к джипу кто-то подошел, встал справа у дверцы. И прошла злоба, и наступила ясность. И он прошептал азартно:

– Давай!

Человек по имени Арнольд

Такая погода бывает только летом. Ну, может, еще весной и осенью. Зимой – никогда. Если, конечно, зима настоящая. Потому что для такой погоды нужно тепло. И серая дымчатая влажность без дождя и луж. Мягкая нежаркость-нехолодность воздуха – скупая легкость тела. Не полет, а нечувствование движений. Не паралич, не ступор. Нет солнца, нет туч, нет неба, нет времени. Перепутье.

Нет ветра. Нет пыли. Дыхание свободно и тихо. Не полной грудью, не с кашлем. Куда идем, куда придем? Неважно. Нет вопросов, нет усилий. Не бездействие, не печаль. Просто жизнь.

Деревья не шумят, не растут – стоят. Вороны парят, плывут.

Был бы дождь – спас от зноя. Или вверг в тоску.

Был бы туман – испугал отмененными рейсами или напомнил о торфяных пожарах.

Солнце изнуряет и веселит.

Весенний ветер подстегивает половые гормоны и выгоняет в парки извращенцев.

Бодрая прохлада – подспорье желающим свернуть горы или шею конкуренту.

Сквозь метель надо продираться.

А сегодня – приглушенный, бесцветный, тепловатый день. Передышка. Мир.

То есть передышка-то дана, а там – кто заметит, кто поймет протянутую руку. Меньше ли сегодня наездов на пешеходов и бытовых убийств? Взрыва в аэропорту точно не будет.

Человек по имени Арнольд, проснувшись, почувствовал, что чего-то не хватает. Ах да – вчера еле заснул. Ворочался, вспоминал, мучился. Секретарша, гадина, позвонила и выложила злорадно: «Иван Алексеевич интересуется, где холодильник». Вот так! Интересуется! Подмосковный дом на миллион, а про пластиковый ящик за пару сотен баксов не забывает. Жлоб. За все издевательства Арнольд имел полное право забрать из «мерседеса» холодильник вместе с четырьмя бутылками воды без газа.

А если спросить: на что дом, на что квартира огромная куплены? Предприниматель! Ворюга!

Четыре года оттрубил. В аэропорту посреди ночи встречал, у ресторанов по полдня дожидался, портфель, чемоданы носил. Ну ладно, это его, шоферское дело, хозяина обслуживать. Но хозяйскую жену в аэропорт отвозить? Но ее «лексус» на техосмотр отводить? Ее вмятины у знакомого гаишника оформлять?

И все – за семьдесят тысяч! Была бы зарплата достойная, не стал бы мараться. Но терпение лопнуло – надоело ишачить за так. Месяца три выуживал чужие чеки из коробки у кассы на мойке, а то и спрашивал просто: «Извините, пожалуйста, вам чек нужен?» Выигрыш выходил небольшой – пара сотен, редко больше. А ему подспорье – жена не работает, у сына в школе постоянно требуют: на подарок учителям, на экскурсию. Так ведь он машину в порядке содержал! Сам то коврики вымоет, то салон протрет. Какая разница, кто вымыл, кто протер? Один раз прокололся – принес чек на помывку и воск. Шеф ничего не заметил, а секретарша бдительность проявила. «Вы что, будете утверждать, что это с покрытием?» Она же, шпионка проклятая, углядела, как он у метро пассажира высадил. Не заставляли бы папки туда-сюда возить, не левачил бы! Нашли бесплатного курьера!

Сначала он с секретаршей дружил. А потом пожаловался ей как-то, что, мол, копейки получает. Ему бы тысяч на тридцать побольше. Работа же тяжелая, не то что вот так спокойненько в офисе сидеть. Так она губы поджала: «Ну, знаете ли, Арнольд Михайлович, это уже почти мой уровень. А у меня все же высшее образование, квалификация». Образование! Бумажки перебирать да по телефону звонить. В общем, дружба кончилась.

«Чтобы в последний раз!» – было приказано начальственным тенорком весной, когда менял колеса на летние и эта стерва просекла и донесла, что переплачено на тысячу. Но какой мог быть последний раз, если предстояло наскрести на Египет для жены и сына? Не все в свое время имели возможность нахапать по-крупному, как те, что теперь живут припеваючи и ездят на Мальдивы.

После разноса продержался до середины лета. «А я вам ложку из Италии привозил… Можете две недели не отрабатывать». Какое благородство! То есть зарплату две недели ни за что платить – можно, а на мелочь глаза закрыть – нельзя.

Арнольд собирает сувенирные ложечки.

А вот бензин они проглядели! Это прежний хозяин, англичанин, заметил. Тот еще гад. И любовница его русская – гадина. Там зарплата еще меньше была, так что раз в месяц свою ДЭУ на английские деньги заправить и чек на бензин в общей служебной стопке подсунуть – милое дело. Крохи, пустяк, а англичанин разорялся так, будто его обобрали до нитки. И выкрикивал что-то про холопскую хитрость.

Не везет с хозяевами. Но он быстро новую работу находит. Потому что сразу видно – человек надежный, опытный, чистый, прилично одетый. Не забывает перед выходом из дома рот «Лесным бальзамом» пополоскать. Дезодорант – само собой. Вот и с понедельника – испытательный срок два месяца у армянина. У которого несколько магазинов. Плохо, что у армянской жены даже прав нет.

Лиля испугалась: «Может, не надо? Они же наркотой промышляют. Заставит возить, передавать». – «Да нет, это азеры с наркотиками, а армяне вроде нет». Кавказцев он не любит, но этот ничего, нормальный. Культурный. Только уж больно на еврея смахивает. И говорит, как еврей. Надо с ним поосторожнее. А то было дело, еще до англичанина. Всего-то спросил, когда в пробке стояли: «А правда, что по приказу Ельцина в Россию прибыли двести тысяч сионистских боевиков? И сейчас ждут сигнала?» Так тот так припечатал – вспоминать тошно. Кто ж мог знать – на еврея совсем не был похож. Курносый такой, волосы русые.

Банда притеснителей, негодяев, взяточников, сионистов не знала, с кем связалась. Они могли уволить, оскорбить, унизить, но у него был ответ. Их счастье, что он не до конца освоил свой грозный дар. И ощущал свою ответственность. Но кое-кто уже поплатился.

Сегодня с утра как отрезало. О ложечках дареных, о наглых хозяйских женах – не забылось, но думается спокойно, без надрыва. Будто лет десять прошло. Об ожидающей злодеев расплате – тоже вполне равнодушно. Спешить некуда, обдумаем, решим.

Уже десять. Лили нет рядом, ее одеяло аккуратно расправлено. Вот женщина! Всегда встает раньше его, хоть ночью, если ему выезжать. И тихо, как мышка, не скрипнет, не разбудит. А ведь не маленькая, не худая.

Хорошо – суббота! Детская радость. У личного водителя выходные – когда попало, с чем давно смирился, тем более при жене-домохозяйке и почти взрослом сыне, но все равно приятно.

Потягиваясь, вышел на кухню. Лиля и Саша. Светлые большие лица, светлые легкие волосы. «Белесые они у тебя какие-то, рыхлые, вялые, как рыбы», – сказала мама. Самому Арнольду иногда вдруг становится досадно, что сын пошел не в него, не стал таким же поджарым. Но он никогда не дает нехорошему чувству пустить корни. Главное – ум. А этого сыну не занимать. Саша бегло глянул на отца, вздернул уголок рта в мгновенной полуулыбке и уткнулся в книгу. «Посох великого мага». Много читает. Молодец. В отца, в бабушку. Лиля, конечно, прекрасна, но что касается мозгов – тут наследственность от Арнольда, от его породы. По материнской линии.

Пускай читает за обеденным столом, пускай за тарелкой. Арнольд сразу сказал Лиле: «Мало его в школе учителя тыркают? Если и мы стреножим – не будет развития. Чтоб раскрыться, чтоб талант раскрыть, свобода нужна».

Саша – не чета разболтанным шалопаям, богатым сынкам-наркоманам. Пятнадцать лет, почти с отца ростом, а Лиля скажет быть дома в девять, так опоздает максимум на десять минут. Чистит аквариум. Беспрекословно выпивает перед завтраком стакан воды. Так Арнольд решил – каждое утро всем начинать с воды. Где-то прочитал, что в Америке так принято. Вода наполняет желудок и отбивает аппетит. Поэтому их президенты такие подтянутые и жизнерадостные. Наши тоже из кожи вон лезут, на лыжах катаются, но куда им до американцев! Да никогда Россия Америку не догонит. С таким народом.

Лиля ставит перед Арнольдом стакан воды.

«Чего она никогда не улыбается?» Неужели мама не видит, что Лиле не обязательно улыбаться, что она светится, что она красивая. Русалка.

Мама у Арнольда сухощавая. Начитанная. Очень любит Чехова. Как-то Арнольд к маме заехал, а у нее глаза на мокром месте. Показывает книжку. Парень с девушкой целуются. Парень по пояс голый, девушка в комбинации, бретелька съехала. «Любовь и розы». Поляка какого-то. «Нет, это надо же так написать! Вот любовь, вот чувства!» – сказала мама. Она не одобряет то, что читает Саша. Улыбается тонким ртом как-то… осуждающе.

– Погода какая странная сегодня.

Лиля разбивает на сковороду яйца и двигает локтем в сторону окна.

Арнольд подходит к окну. Да, странная погода. Туман не туман, спокойно, серо. Но как-то… не грустно. Перед глазами – иностранный дом, за ним (сверху, с родного восьмого этажа, – будто по бокам) куски парка. Сумеречная зелень – днем. В голове тишина – день не для обдумывания, день для понимания.

Возвращаясь к столу, Арнольд впускает в себя Лилю и Сашу так же, как только что его впустила в себя серая мягкость за окном. Умиротворенно.

Обычно Арнольд смотрит на жену и сына с злобноватой гордостью и болью. Злобноватость – к врагам. Боль – за непонятость, недооцененность. Только мамину критику принимает спокойно. Потому что мама – носитель и хранитель абсолютного, одного на двоих с Арнольдом, родового статуса. Далеко-далеко – купцы-предки, лабазы, магазины. Это выше всего, даже Лили и Саши.

Саша тянет руку к вазочке с конфетами. Ест много. Вода не помогает.

На холодильнике работает телевизор. Парень с волосами ниже лопаток учится в школе, работает моделью и состоит в патриотическом кружке, где его не пускают в почетный караул не то у могилы, не то у огня, пока не пострижется. Родители парня подали в суд за дискриминацию. Мол, волосы – частное дело. Проиграли. У двери суда – старики-ветераны с медалями-орденами. Радуются, судачат. «Это что ж, скоро эти, как их там… панки у Вечного огня станут! Мы на мальчишку не сердимся. Он не виноват. Родители виноваты, что такого вырастили». «Гомик в карауле!» – хохочет Саша. Лиля: «Господи, до чего докатились!» Арнольд: «Ну, если от армии не отмажется, там его перевоспитают». Сказал без злорадства, спокойно. Неприязнь к старым мухоморам-орденоносцам шевельнулась и затихла.

Женского воя снизу не слышно. Вот что сегодня еще новое!

Арнольд ест яичницу.

– Чего, не голосит больше?

– Да, слава богу! Я как встала, чувствую, чего-то не хватает. А я уж думала милицию вызывать. Сколько же может такое продолжаться? Пока жив был – орала. А теперь воет.

Решится ли Арнольд когда-нибудь признаться Лиле, что это он поменял ор соседки на вой?

После завтрака Арнольд идет гулять в парк.

Лифт не работает. Арнольд шагает вниз по лестнице и видит тех, кто прячется за железными дверями.

Издававшая день и ночь напролет звериные звуки седая ведьма, видно, сорвала голос. Ровесница Лиле. Года три назад была брюнеткой, хорохорилась, строила мужикам глазки. Лиля предполагает – перестала краситься. Или поседела. А морщины, морщины! Сама виновата – беззлобно отмечает Арнольд. Мирное чувство… Да, пожалуй, победы. Понимание неизбежности большой победы.

Один, другой этаж и до самого низа – старожилы, разбавленные пришлыми. Хранители статуса кооперативного дома Академии наук (раньше, при социализме) – кандидаты и доктора от сорока до восьмидесяти. «У нас был очень приличный, интеллигентный дом. Сейчас, конечно, не то», – сказала Арнольду у мусоропровода десять лет назад соседка по лестничной клетке, старуха в спортивных брюках с заплаткой на колене и просторной мужской рубашке в клетку. Сказала приветливо и надменно, дав понять: вы нам не ровня. Приличные люди остались приличными людьми, даже обнищав и впав в алкоголизм. Пришлые были плохи по определению – тот, кто имел деньги на покупку или аренду приватизированной квартиры у сына или внучки покойного члена кооператива, мог быть вежливым и чистоплотным, но оставался чужаком и уж точно не имел высочайших моральных качеств, присущих культурным мамонтам.

Старуха жива и сейчас, но почти не показывается. Живы – с новыми дырками – заплатанные брюки и клетчатая рубашка.

Он попал в научное окружение из другого, далекого района – в результате расселения и объединения четырех квартир одного этажа (в том числе коммуналки, две комнаты в которой занимали Арнольд с женой и сыном) неким азербайджанцем. (Понятно, откуда деньги, откуда у всех у них деньги – хапуг, наркоторговцев, бандитов?)

Вот здесь обитает мрачный, глаза в землю, человек, подозрительный тем, что часто возвращается под утро.

За этой дверью снимает квартиру неприятная деловитая девица, у которой недавно появился француз средних лет. Вот ведь – выйдет замуж и устроится без всяких усилий.

А вот здесь, на втором этаже, – таджик с женой и сыном, одноклассником и лучшим другом Саши. Единственным другом Саши. Таджик – хороший парень. Приветливый, улыбчивый. У него торговые точки на трех рынках. Его сын – отличник. Победитель олимпиады по биологии. Как правильно сказала Лиля: «Какие они, приезжие, все-таки нахрапистые. Раз – и квартирку приобрел, и машину, и сынок в университет, не сомневайся, попадет. Все у них схвачено».

Саша плохо учится.

По чистой лестнице, последнему пережитку былой престижности, Арнольд привык ступать горделиво и никогда не здоровался первым с соседями. Сегодня – четко, весомо произнес в лицо пыхтевшей навстречу тетке, одолевшей три этажа: «Здравствуйте». Скоро вы обо мне услышите! Вышел в невесомый день.

Дом схоронился в котловинке, будто в норе. Наверху – муравьиная тропа, связывающая квартал с метро. Сам муравейник напоминает о себе шумом даже в выходные. Коротко взвыла сирена на недалеком проспекте. На прошлой неделе на переходе задавили двух подростков.

Молниеносного взгляда в сторону достаточно, чтобы зафиксировать у третьего подъезда свою ДЭУ и мужика в желтой футболке, вздымающего руки и стенающего. Можно не прислушиваться, и так ясно.

– Слушайте, я ведь столько раз просил! Ведь я чуть-чуть вашу машину не задел. Вы же сами меня и обвинили бы. А как мне выехать? Ну зачем ставить вот так – впритык?

Молодящийся (то в желтом, то в красном), с животиком, с бородкой, сын академика из соседнего подъезда. Изменил науке с бизнесом, но все равно привечаем местными старухами. Злится из-за потерянных привилегий. Нашлось на весь дом человек пятнадцать хитрованов. Втихаря завели было свои порядки – заплатили деньги управляющей компании, положили асфальт между березами на газоне, натянули цепи с замками. Приватизация. А кто не заплатил, кто опоздал – паркуйся где хочешь. Потом из мэрии пришло распоряжение – все незаконно, цепи убрать, машины ставить всем на общих основаниях. А машин полно, рвутся все, кому не лень, и свои, и гости, и чужие – из соседней многоэтажки и кто в ближнем магазине отоваривается.

Получилась война. Кто раньше приехал – того и место. Остальные – втискиваются, мешают, перегораживают, сигналят по ночам, по утрам: выпусти! Бывало, и шины резали, и двери царапали.

Арнольд всегда идет до конца. А вы как хотели? Этим – можно? С мигалками, с личными самолетами? А ему – нельзя? Чтобы он рыскал по району, высматривал, где приткнуться, когда приезжает в два, в три ночи (переговоры почему-то невозможны без обпивания и стриптиза)? Нет уж! Поэтому и притирается вплотную к чужим железным бокам или влезает на противоположный бордюр, оставляя сантиметры для выезда тому же академическому сынку. А то и сантиметров не оставляя.

Плохо, что не всегда может выспаться: будят звонки в дверь, крики с улицы, бибиканье. Выходит не сразу, молча. Молча отводит машину в сторону. Молча уходит, уезжает, провожаемый жалким лопотанием, матом, угрозами. Так он им мстит.

Этим утром и сосед негромок, и Арнольд молчит по-другому. И вправду не слышит, не замечает. Ноги несут его вверх, наружу из ямы, мимо магазина, ларька с овощами, иностранного дома, защищенного железной оградой. Иностранные дети перекидываются чудны́м мячом-дыней, что не имеет к Арнольду ни малейшего отношения.

Полсотни метров вдоль чужеродной решетки, и вот он – парк.

Когда выпадает свободный день, Арнольд обязательно делает два круга. Сорок минут. Ходьба полезна для здоровья и помогает успокаиваться и думать. Сегодня и думать не надо – выводы откуда-то спускаются к нему в голову. Туманность воздуха напоминает о мокрых листьях и траве и должна бы рождать туманность мысли и настроения. Но суха глиняная дорожка с остатками – метрами, струпьями – асфальта. Сухи березы и дубы, бодры шаги, спокойна душа.

Мимо старушечьих клубов на скамейках, одиноких стариков. Мимо толкающих коляски матерей (обреченно-сладострастно) и отцов (обреченно-страдальчески). Деревянного истукана – медведя с отбитым носом на пне, на детской площадке из прошлого. Впрочем, Арнольд ничего не видел.

Первый круг получился посвященным великому дару.

Дар есть и проверен несколько раз. Начало положили телевизор и прорицатель в нем – короткие темные волосы прямоугольно очерчивали лоб и уши, глаза впивались и буравили, чуть гакающий голос грозил Вангой и майя. Лиля в испуге ушла на кухню. Арнольд выдерживал тяжелый взгляд, восхищаясь и ненавидя. Вдруг подумал: «Сейчас, сейчас сдастся». Сам впивался, сам буравил. И случилось. Человек с четырехугольными волосами заморгал, глянул вниз, в сторону. Вот так-то! Тогда Арнольд не стал делать выводы. Просто порадовался.

Где-то через неделю сидел, сатанея от привычного унижения, в машине перед подъездом хозяина, того самого – не похожего на еврея курносого еврея. Приказ – приехать к двенадцати, а было уже два. Очень хотелось есть, мочевой пузырь давил невыносимо, мешал читать. Мимо шныряли туда-сюда обитатели элитного дома. Душила обида за Лилю, Сашу. Внутри – темный образ без лица, но точно понимаемый как враг, который сейчас или трахал жену, или пил кофе, развалившись перед телевизором. А что, если…