Книга: Стрекоза, увеличенная до размеров собаки - Ольга Славникова

Во-вторых интересный,образный язык,может сравниться с Набоковским,а это большая редкость сейчас.

Это не развлекательное чтиво и наверно легко обмануться,читая на обложке -женская проза, это вызывает несерьёзные ассоциации. Эта книга- печальная,многослойная история о глубине и иррациональности человеческой натуры.

Не планировала писать отзыв,но прямо обидно стало. Если любите Пруста,Набокова ,Платонова,любите серьезные книги, думать и исследовать человеческую природу ,обязательно читайте!

Она рассказывает истории о людях, которые имеют привычку личным горем глушить всё хорошее вокруг и не замечать ничего хорошего, зацикливаются на мелочах и всё больше и больше вязнут в своей суете. Каждый её герой это персонифицированный ад суеты, мелочности, предрассудков и страхов. Все они в итоге тонут в зыбучих песках своей суеты.

Тексты Славниковой — это прекрасный русский язык, самобытный, но оригинальный, не без вычурностей, но совершенно гармоничный. Лирика в прозе, читать, правда, это очень сложно. Сложно держать в голове всю эту цепочку ассоциативных образов и не терять суть действий. При чтении «стрекозы» я абстрагировался от происходящего действия в книге, стараясь концентрироваться на языковой составляющей и общей атмосфере какого-то упадка (не декаданса, нет) и грязи.

Второе и третье моё знакомство с творчеством Сл. становится очередным открытием для себя очередного необычного мира. Каждый раз она погружается в специфический мир, дотошно его описывая. В этот раз — это женский мир. Он порядком искалеченный, уродливый и… не знаю, что ещё. Постыдный, наверное. Не знаю почему Славникова попыталась изобразить его предельно отвратительным и отталкивающим. Мне кажется, что западные либералы бы сильно вознегодовали, а феминистки всех мастей обвинили бы её в сексизме и ненависти к женщинам: во всём мраке бытовой суеты и грязи, не было ни одного светлого пятна.

Нельзя сказать, что мне понравилось, но книга хорошая. Тот очередной случай, когда «хорошо, но не понравилось». Читать такой текст сложно. Он очень атмосферный и очень специфический, практически бессюжетный и часто совершенно непоследовательный, с большим количество ответвлений. В нем сильно вязнешь, а погружаясь и концентрируясь — вязнешь ещё больше. Любителям сложной, но красивой прозы, однозначно, зайдёт.

Несмотря на различие темпераментов, у них общая привычка прятать постыдные, по их мнению, вещи: "неприличные" книги, нечистые трусы и т.д.

Книга так подробно описывает каждую бытовую деталь, оттенки настроений и т. д. , что устаёшь во время чтения, как будто вымывала грязь с мелких деталей. Роман не содержит диалогов: всё рассказывается от лица всевидящего автора.

События происходят в 1980-х годах, насколько я поняла, т. е. весь тяжёлый советский быт надоевших друг другу людей на маленькой жилплощади (в однокомнатной квартире) предстаёт во всём своём неприглядном виде.

Многословное описание жизни Катерины Ивановны и её семьи утомляет. Книгу рекомендовать всем подряд взахлёб не буду. Хотя написано, безусловно, мастерски. Просто такой у Ольги Славниковой тяжёлый стиль, что не всем подойдёт.

«Стрекоза, увеличенная до размеров собаки» - первый большой роман Ольги Славниковой, сразу, как известно, попавший сначала в премиальные списки «Большого Букера», а потом и вовсе взявший главный приз. Решение немало удивило многих – во-первых, кто такая Славникова, не знал толком никто, а во-вторых, тяжёлая во всех смыслах книга попросту пугала и придавливала неподъёмным грузом тоски с первых страниц. Жили-были мать и дочь в некотором городе где-то на Урале, мужики в этой семье обычно или пропадали, или умирали, а женщины испокон веков не знали, что такое счастье – это если коротко. Стиль Славниковой изменится с годами, но очевидно – она уже тогда едва ли не изобретает свой собственный стиль письма (который, впрочем, явно тяготеет к прозе Набокова или даже Марселя Пруста); текст раскрывается, как разматывается какой-то бесконечный клубок ниток, потоком чужой рефлексии, избыточным описанием слишком узнаваемого советского быта, нутро любой типичной квартиры, препарируемое с хирургической отстранённостью и разглядываемое через увеличительное стекло. Никакой прямой речи, никаких диалогов, практически бесшовный текст, непроглядная суровая хтонь, счастья нет, но вы держитесь. Бок о бок, ежедневно, в стенах древней однушки не менее древнего дома, с видом через невымытые стекла на дворик под окном, где не видно горизонта, то есть – никакого будущего. В этом мире нет жизни вообще – собственно, Славникова намекает на это, открывая роман смертью матери. Софья Андреевна, учительница литературы в местной школе, мысленно живущая в девятнадцатом веке, изредка выбирающаяся в начало двадцатого, «где смертельно боялась пьяного Есенина с его кабаками» - что уж говорить про более поздний период. Жизнь осталась где-то в пыльных романах и скромном воображении, удивительно, что эта женщина в состоянии была дать жизнь кому-то еще; ирония в том, что здесь дана скорее нежизнь, без попыток что-то изменить, просто потому, что в этой семье так повелось испокон веков.

Удивительно, но в этом «женском» романе и женщины недостаточно женщины – у героинь то «мужские носы», то они вовсе не могут воспринимать и принимать себя, не допуская мысли о естественных физиологических процессах, порой происходящих с ними, не давая возможности любить других и себя, не делясь ничем, только накапливая. Начиная с детства, каждая из героинь что-нибудь, да копит – одна прячет по тайникам, другая начинает со скуки и в протест ко всему на свете воровать; копятся обиды, невысказанные претензии и неоправданные надежды, вырастают, как мусорные кучи, стрекоза раздаётся до собачьих размеров. Славникова не даёт никакой надежды – сидящая на похоронах матери дочь, возможно, «только и начнёт жить», но чем дальше, тем очевиднее – нет, не начнёт. В затхлом мире, словно отражении обычного, не живёт никто. Эта тема отражений – одна из ключевых в романе о созависимости двух словно приклеенных друг ко другу людей. Можно было бы предположить, что основной конфликт здесь в том, что эти две женщины совершенно друг на друга не похожи, но беда в том, что одна – зеркальное отражение другой, и с повествованием Славникова только подчёркивает это: дочь словно забирает у матери её лицо, становясь всё более ей, постоянно это, разумеется, отрицая. Желания при этом разъехаться ни у кого не возникает – таких вариантов как будто нет вовсе, потому что жизнь возможно только такая – в нелюбви, но как у сиамских близнецов, где, как известно, разрыв чреват чьей-нибудь смертью. Поколения отражаются друг в друге – София Андреевна учит литературе, её мать учила рисованию, бабка учила рукоделию, женщины похожи друг на друга всем – и внешне, и внутренне, и судьбой, и одиночеством, которое копилось много-много-много лет, передаваемое, как наследство и так же оберегаемое.

Года спустя кругом всё то же самое - со стен сыплется краска, тапки шаркают по паркету, из форточки сквозит, из крана капает, в коридоре постоянно мокро и натоптано, а за окном по сюжету чаще зима и грязь, реже – невыносимая жара, некомфортные условия жизни. У одной из-за другой не срастается ни с чем – толком ни с работой, ни с друзьями, ни с личной жизнью – понятно, что понятие «личная жизнь» здесь вовсе вычитаемо, в отрицательной степени, притом вовсе не потому, что мать лезет в жизнь дочери или наоборот. В чужие жизни здесь не лезет никто, и это, возможно, выглядит удивительным, но созависимость работает здесь не так, но тоже – по довольно классической схеме. По Славниковой есть человек в маске жертвы, копящий претензии по сути не к оппоненту (то есть дочери), а к своей жизни вообще – начиная с раннего детства, да и вообще, возможно даже не своего, а какой-нибудь самой древней бабки-прародительницы, которая наверняка виновата в том, что всё так веками и катится – под откос, мужчины умирают или сбегают, только их и видели – строить какую-то другую жизнь, например («она привыкла ждать Ивана, гулявшего словно в другом измерении, куда она не знала способа попасть»). Женщины же не могут сбежать, не умеют даже задуматься о побеге – и даже после смерти остаются жить в своей квартире, шаркая тапком и глядя мутным глазом в пыльно-ковровую стену.

Правильных ответов «а как надо было» здесь нет. Учительница учит кого угодно, но не собственного ребёнка, не в состоянии объяснить ей ни как вести хозяйство вообще, ни как, собственно, во всех смыслах стать женщиной или даже банальнее – как привести себя в порядок и правильно накрасить губы («Софья Андреевна сама не допускала её к участию в реальной жизни и не давала в руки даже кухонного ножа»). Заранее недовольная на то, в какого человека может вырасти ребёнок, мать с удовлетворением отмечает – да, в самом деле, в такого никчёмного и вырос, не заслуживая права даже в мыслях называться по имени. Мир постигается Катериной самостоятельно, но получается так себе – с детства никаких нормальных друзей, лишний вес и злость на всё на свете, особенно на собственную мать, вполне взаимное. На каждом шагу - непроизвольное сопротивление этой реальности – Катя не понимает, как приспособиться к миру, а тот не понимает, зачем ему Катя.

Катерина в итоге по-настоящему умеет только одно – воровать, и в тот момент, когда Славникова-реалист сдвигает эту местную вселенную и её реализм словно становится магическим, отражённым в кривом зеркале мутных поверхностей, окажется, что Катерина ворует не просто вещи, а саму сущность вещей; человек без свойств пытается хоть как-то их заполучить, но всё равно остаётся только отражением. Неизбежно её «выпадание» из реальности, уход в зазеркалье отражений, когда локальная драма каждой из участниц превратится из безобидной или хотя бы поправимой во что-то чудовищное, стрекоза станет драконом, постоянно вечное ограниченное пространство романа только в финале предстанет бескрайним, но и тут же сразу схлопнется. Жизнь, кажется, была, а может, её и не было вовсе, и только в момент смерти становится ясно, как же её страстно и горячо хотелось.

Дальше...

При всём при этом я не понимаю, как мать могла быть учительницей. Завучем. Она же кончала педагогический, там же должны были преподавать психологию и детскую психологию. К своей же дочери она относится как к бездушной деревянной чурке. Одевай чурку, корми её, «создавай ей все условия для получения пятёрок» — выйдет что-нибудь? Нет, не выйдет. Ребёнок и так умственно отсталый, единственный задаток его — хорошо развитое воображение — пропадает впустую, и даже более того, вменяется в недостатки: девчонка (а иначе мать её не называет и не думает о ней) замечталась, проворонила, не сделала так, как надо матери и т.п. О чём думает этот ребёнок — непонятно, а пыталась ли эта колода с именем-отчеством хоть раз в жизни кого-нибудь понять? Обе слышат и понимают только себя. С таким чёрствым обращением невозможно было, чтобы из умственно отсталого ребёнка выросло что-то более приспособленное к жизни. Когда дочь пытается рисовать (а видно, что ей хочется, у неё есть интуитивный интерес к этому, и о наследственности уже не раз и не десять было сказано), мать чморит её по-страшному. Эта бессердечная женщина даже не называет никак своего ребёнка — Катей та стала оттого, что в роддоме все девочки были «катеньками», а мальчики – «сашеньками». Ей просто пофиг. Автор ещё будто смеётся над её никчемностью (как и дочери), называя её (как и дочь) по имени-отчеству.

Её жизнь — сплошное удовольствие от непрерывного переваривания обиды на «мужа» и на дочь. Она считает их во всём виноватыми (привет, маркеса Уайлдера, ну прямо двойник!), собирает обиды в воображаемый сейф, ведёт подсчёт и ожидает счастья, которое ОНИ ЕЙ ДОЛЖНЫ воздать. Но если следовать этой логике, к ней, от которой не исходит ни толики теплоты, ни толики теплоты и не должно вернуться. У меня не получается сочувствовать этой женщине. "Такова была их душевная структура" — о как оправдывает обеих автор!

Отдельная проблема в сексуальном воспитании, вернее в его отсутствии и восприятии его как нечто очень стыдное, — слишком явная, слишком большая здесь. Человек не справляется с нравственным воспитанием себя и ребёнка, а вы говорите!.. Мне тоже никто ничего не рассказывал, помню, но жизнь получше была, поживее жизнь, ага, и никак не травмировало ни появление менструаций, ни тем более сексуального опыта. Помню, пытались сунуть книжку — но я считаю, что не должно так быть, первейшая задача матери рассказать об этом ребёнку, дочери ли, сыну, — обоим. Страх связан с тем, что дети не должны об этом типа знать, что они же наворотят дел — но почему наворотят — потому что нравственно, наверное, не воспитаны… Короче, здесь у нас, в 21 веке, до сих пор почти полный провал.

Я читала всё это и думала, что даже в «Девушке со спичечной фабрики» Аки Каурисмяки не такое дно, недостаточное дно, ибо там, при всей тирании и нелюбви родителей у героини Оутинен всё же имелся стержень, и определённые цели, и в конце концов она бунтует против них всех, и травит крысиным ядом, а здесь… здесь всё наоборот. Дочь настолько придаток матери (атавистический, ещё более никому не нужный, чем сама мать, как глупо с её стороны было думать. Что больная раком старуха теперь-то никому кроме неё стала не нужна — никому эта колода и не была нужна. Сколько, интересно, каков процент таких настолько серых бесчувственных людей?..) — что после смерти той и её жизнь рассыпается, перестаёт иметь цель, в одной из своих фантазий та просто идёт куда глаза глядят, и куда не смела выйти никогда раньше, мать же сдерживала, невидимой нитью. Спасибо автору, что хотя бы дочь не преследуют перед смертью видения чудовищной громадной стрекозы, как преследовали её мать. Впрочем, с дочерью хуже: её преследует видение самой матери. Эту бы книгу следовало поместить в подборку о внутрисемейном насилии. Я не знаю, как можно было написать в аннотации, что книга о нелюбви и любви — книга о нелюбви, точка. Любовью здесь за версту не пахнет.

Самое хреновое — что автор заявляет нам о тотальности такого положения дел в глубинке, да и в общем-то, во вполне себе крупных, областных городах. Где преподаватель не понимает напрочь, как воспитывать собственных детей (что уж говорить о чужих), где мать не имеет никаких материнских чувств, а когда что-то просыпается, отбрасывает это прочь от себя, продолжая не понимать природу происходящего. Где все мужики пьют, где мужикам плохо среди баб, а бабы не понимают, чего хотят от мужиков. «Уклада»? Кому нужен этот безрадостный уклад? За повествованиями о матери и дочери следуют куски, словно бы выхваченные камерой обскура — описания мыслей «мужа» фригидной матери, её ненавистной соседки (ага, интрига раскрылась!), Маргариты, рыжего Кольки, ах да, Олега — наверное, у каждого в жизни был такой олег, — Рябкова, причём связи дочери со всеми ними настолько слабее, чем связь с матерью, что все они кажутся почти случайными встречными. Каждого очередного я встречала с саркастической ухмылкой: ага, ещё одного Славникова притащила в книгу на растерзание.

При всем уважении к образности, метафоричности, лёгкости языка Славниковой, пишет она о беспросветной грязи. Этот язык кстати вложен в мать и дочь, и ничуть они друг другу не противопоставлены здесь на самом деле, и думают одинаково; смею даже утверждать — как Славникова. Моя преподавательница финского, по учебнику которой же мы занимались, рассказывала, как авторы учебников сочиняют примеры предложений — часто если не забавные, то странные — берут их из жизни. У кого, что болит, тот о том и…

Как бы там ни было, какие б ни были реалии, но они такие НЕ ВЕЗДЕ, и стремиться надо к чему-то другому, о чём у Славниковой нет и в помине. После такой книги с трудом вспоминаешь, что есть в жизни что-то хорошее, что это хорошее имеет чётко выраженные формы проявления, названия, такие как теплота, доброта, дружба, помощь, искренность. Хоть я и на работе, а пойду хотя бы голову вымою, невозможно же с такой грязью в спать идти.

И да, гнездо. Я на работе, а комнаты здесь как раз того рода, какого боялась дочь: с неизменными картинками на стенах. Ну и стрекоза, размером с собаку,само собой.

И шоб сомнений не осталось, именно я читаю именно стрекозу:

Не то было с Катериной Ивановной: ее душа запросто и совершенно бесплатно вселялась в разные привлекательные вещи, легко взмывала, едва касаясь колен водосточной трубы, на любой этаж, перемахивала через визжащий тормозами, полный битого солнца поток автомобилей, — Катерине Ивановне даже казалось, что она летает, что это и есть доступное человеку умение летать. Что же до нарисованных далей и расстояний, то ими она овладевала сразу и целиком: все, что было там изображено в движении, на самом деле зависало, бесконечно продлевая миг, и от этого скорость ее полета делалась просто волшебной

И, возможно, из этого «кривого зеркала» выход можно найти только на пороге смерти? 

В самый последний сознательный миг Софья Андреевна вдруг поняла, что ее так скоро прошедшая жизнь была нестерпимо счастливой, вынести это удалось, только выдумывая себе несчастья, которых на самом деле не было.

Финал совершенно психоделический . Мать и Дочь словно наконец-то освобождаются друг от друга. Если учесть, что Ольга Славникова увлекалась математикой- то можно сказать, что Мать и Дочь приводятся как подобные члены некого уравнения, выносятся за скобки- и только тогда их можно сократить...

И вдруг она осознала, что может идти на все четыре стороны прямо с этого места. Просто пешком уйти за пределы нынешней жизни — у Катерины Ивановны даже заныло в груди, когда она попыталась вообразить свое освобождение. Надо только шагать и шагать, не преодолевая препятствия, а плавно их огибая, — где-то по земле прочерчен предел, за которым, по судьбе, ей не суждено побывать никогда. Возможно, там, за этим пределом, удастся зажить по другим законам, никому не давая себя в обиду.

Одна из моих любимейших книг. Но советовать к прочтению её трудно.

Сразу же скажу, что с точки зрения профессиональных литературных канонов, Славникова хороший писатель. У неё мысли вьются, обгоняя одна другую. Иногда занос такой, что никак не дождёшься, когда же она вернётся к тому, с чего начала?

Ей присущи неожиданные и замечательные сравнения, повороты в судьбе персонажей. При чтении поражаешься её наблюдательностью и цепкостью в выхватывании из реальной жизни обстоятельств и удачностью их применения в романе. Одним словом, большой талант.

Но на что этот талант был истрачен! Она размазала его по нравственным помойкам. Выбрала, на мой взгляд, неправдоподобную тему взаимоотношений матери и дочери, которые всю жизнь, так сказать с младых ногтей, ненавидели друг друга. Причём мать была педагогом, завучем в школе. Для неё иметь нормальные взаимоотношения с дочерью – профессиональный долг.

Просто поражаешься автору: зачем надо было писать о таких взаимоотношениях? Что она нашла в них привлекательного для читателя?

В романе нет ни одного светлого лица. Какого персонажа ни возьми, он обязательно подан с издёвкой. «… голова её напоминала внутренности разодранного дивана, хаос из жёлтой ваты и развесистых пружин». «Молодость её уже являла черты будущей старухи – в двадцать пять Маргарита была карга». «Перед нею за столом сидели сотрудницы, сами такие старые, потрепанные, крашеные, будто никуда негодные малярные кисти». Это мной взято наугад.

А вот описание обстановки. «… в глухом и горячем плацкартном вагоне, похожем на госпиталь с тяжелобольными». «… испекла пирог с малиной, вышедший жёстким, точно просмоленная доска». «Он предъявил имениннице пышнейший и безвкуснейший букет». «Их герметические поцелуи выглядели так, будто выкручивалось и отжималось небольшое полотенце». И т.д. и т.п.

Если героиню один из персонажей приглашает на первое для неё свидание, то оно совершается на задворках, и гуляют они по помойкам. А сам парень оказывается сумасшедшим.

Герои совершенно не умеют себя вести. Завуч школы (главный герой), когда ей вручают подарок, не умеет поблагодарить гостя. Бегает от каждого дарителя, упрекая их в том, что они зря потратились на неё. Жила с ненавистью на всех, копила обиды. Считала, что все перед ней виноваты. Её голубой мечтой были собственные похороны, где обидчики соберутся каяться в не известных им нанесённых обидах.

Её дочь, – забитая матерью человеческая особь. Воровка из интереса, а не корысти. Опустившаяся уже в молодые годы женщина. Мать упрекала её во всём, не сподобившись чему-либо научить во взаимоотношениях с молодыми людьми, т.к. сама ничего не умела.

Основное время действия 80-е гг. Но автор иногда забывается, и кое-какие детали в роман прорываются из наших дней.

Я сам вырос в то время, о котором написано в романе. Но никогда не ощущал, что вокруг меня сплошные трущобы и моральные уроды. Конечно, нелегко было жить в условиях сплошных запретов и дефицита всего, но люди вокруг меня были нормальные: умели любить и радоваться жизни.

Роман получился о полном разложении российского народа, т.к. Славникова охватила все сферы жизни. И везде искала только плохое. Читаешь с отвращением. Наблюдая автора по телевизору, невольно приходит мысль, что внешний облик обеих героинь она списала с себя…

Где автор рос? В какой обстановке? Кто её окружал?