Текст книги "Пляж острых ощущений"

Стараясь не поддаваться панике, я сел на лежак, засек по часам время и стал ждать. Прошло тридцать минут, сумерки оформились в полную темноту, когда я окончательно понял – она не придет. Я понял, что ЧП во вверенных мне владениях все же произошло, как я ни старался его предотвратить.

Варвара уже ушла, остальные уборщики тоже, пляж стал совершенно пустынным, только вдалеке орала облезлая голодная кошка. Ветер усилился, небо окончательно заволокло тучами, стало довольно прохладно.

Проклиная все на свете, я отвязал лодку, но вовремя сообразил, что толку от нее никакого – при таких волнах ее мгновенно унесет в море. Тогда я разделся, заплыл довольно далеко от берега и стал нырять, исследуя дно. Штормило уже прилично, к тому же еще пошел дождь, что добавляло мне неприятных ощущений и уверенности в том, что я делаю бесполезную, бессмысленную работу. В конце концов я устал, выдохся, и поплыл к берегу, признавшись себе, что сделать больше ничего не могу.

В вагончике меня поджидала Беда. Я даже не заметил, когда она успела приехать.

Вытянувшись, она лежала на кровати и наглаживала облезлую кошку, которая выгнулась коромыслом от удовольствия у нее на животе.

– Мы бедные киски, все нас забросили, никто нас не любит, никто не жалеет! – приговаривала Беда. – Времени черт знает сколько, а коты на работе горят, мокрые, красные и запыхавшиеся домой без сил приползают.

– У меня ЧП, – перебил я ее, задыхаясь, потому что после упражнений под названием «ныряние в шторм без акваланга» никак не мог восстановить дыхание.

– У них, котов, оказывается, ЧП на работе, – продолжила Беда, наглаживая обнаглевшую кошку. – И кто такая эта ЧП? Блондинка? Брюнетка? Рыжая? Мы ей глазенки-то повыцарапываем! Сколько раз умоляла его поплавать со мной в шторм – фигушки! Это, видите ли, опасно! А с ЧП не опасно! А, может, их, котов, на рыбку просто потянуло? На русалок?!

– Заткнись! – заорал я. – У меня проблемы, и я не очень хорошо представляю, что с ними делать.

– Они, коты, не представляют, что делать с проблемами! – нагло расхохоталась Элка. – А ты у нас, у кошек, спроси и мы ответим – плюнуть на них, найти укромное место, свернуться калачиком и мурлыкать.

Иногда я Элку готов просто убить. Иногда она невыносима. Вернее, невыносима она всегда, но иногда как-то очень особенно.

Я схватил мобильник и позвонил в милицию. По мере того, как я излагал дежурному, что случилось, у Элки вырисовывался на лице явный интерес к происходящему. Она скинула кошку на пол и полоскала уши, стараясь не пропустить ни одного моего слова.

– И что они сказали? – спросила Беда, когда я нажал на отбой.

– Что оставленная без присмотра одежда совсем не повод для беспокойства. Что пляжники частенько забывают свои личные вещи, приняв на грудь горячительного. Бывают случаи, что они возвращаются за одеждой через несколько суток. Вот если бы было тело! Или родственники заявили о пропаже человека...

– Где шмотки? – спросила Беда.

– Оставил на лежаке, придавив камнем, чтобы ветром не унесло.

– Ну и ладненько, – она потерла ладони одна о другую. – Ты знаешь, я думаю, в милиции правы. Тетка наклюкалась и с каким-нибудь кавалером умотала на машине в город за продолжением приключений. Расслабься и давай спать. Я ночую сегодня здесь, так как дома особо нервная обстановка. Генриетта обозвала картины Мальцева «неконструктивными», он обиделся, с горя напился и теперь орет неприличные песни. Соседский мальчишка умудрился научить Кармен-Долорес нехитрому русскому обороту «пошел на...». Кармен решила удивить деда знанием языка и выдала оборот в ответ на его просьбу сварить кофе. На беду на нем был слуховой аппарат и он все отлично услышал. Теперь Сазон громко объясняет своей невесте, что кроме слов «хорошо, господин», ей в великом и могучем знать ничего не надо. Так что я ночую тут и только тут! Завтра у меня тяжелый день, прилетает Юлиана Ульянова.

– А-а, змей о шести головах! – вздохнул я.

– Что? Какой еще змей?

– Да нет, это я так, о своем.

Элка быстро разделась и нырнула под одеяло. Я сделал все то же самое с той только разницей, что был абсолютно не уверен, что вправе спокойно лечь спать. Бродячая кошка запрыгнула на кровать, повозилась, устраиваясь в ногах и замурлыкала.

– А вот мы, коты, понятия не имеем, что делать со своими проблемами, – пробормотал я, закрывая глаза.

За окном безобразничал ветер, море шумело и билось о берег. Я сказал себе: «Спи. Вот если бы было тело...»

Элка рядом уже давно похрапывала.

* * *

Я проснулся от громкого стука. Кто-то колотил в хлипкую дверь так, что вагончик ходил ходуном.

Я посмотрел на Беду, но она спала, безмятежно раскинувшись на спине. Судя по свету за окном, было раннее утро. Я натянул джинсы и открыл дверь.

Передо мной стояла мартышка в красной жилетке. Я протер заспанные глаза, но мартышка продолжала стоять с настырностью похмельного глюка. И даже жилетка ее не стала менее красной.

– Дядь, – сказала она детским голосом, – это ты здесь типа спасатель?

– Типа я, – ответил я и услышал, как позади меня зашипела кошка.

– Так вот, дядь, если ты сфотографируешься с моей обезьяной за сто рублей, я скажу тебе, где лежит тетя, которую нужно спасать. Тебе же приплачивают за каждую спасенную тетю?

Тут только я заметил, что из-за распахнутой настежь двери выглядывает детская мордочка и вещает свой незатейливый текст.

Я протянул руку, выхватил пацана за шиворот из убежища, и, держа его на весу, крикнул ему в лицо, на котором не отразилось никакого испуга:

– Быстро говори, где ты видел нуждающегося в помощи человека!

Обезьяна вдруг завизжала и вцепилась зубами и лапами мне в штанину. Кошка протяжно заорала сзади, а пацан бесстрашно на весу ухмыльнулся:

– Я разве про человека говорил, дядь? Я говорил про тетю.

– Где она?! Что с ней?! – Я сильно потряс поганца за шиворот. Так сильно, что у него голова заболталась как у тряпичной куклы, а у меня устала рука. Мартышка внизу пыталась прогрызть мои джинсы, и я пинком отфутболил ее в вагончик.

– Сфотайся за сто рублей с моей обезьяной, и я скажу тебе...

Я встряхнул его так, что он прикусил язык и заткнулся. В его руке я заметил старенький «Полароид»[4]4
  Фотоаппарат марки «Polaroid» который делает моментальные снимки.


[Закрыть].

– А ну, пацан, говори, где тетка, а то не только сто рублей не получишь, но и свою обезьяну! – послышался сзади насмешливый голос Элки.

Я обернулся. Она стояла наспех одетая и с видом опытной укротительницы держала за ошейник мартышку, которая стала вдруг смирной и перестала визжать.

– Там, за шашлычной, мусорные баки стоят, за ними тетка лежит. Может и пьяная просто, но на голове у нее кровь, – затараторил пацан. – Тетенька, отпустите Яну, она беременная, ей волноваться вредно!

Мы с Элкой бросились вон из вагончика. По пути я зачем-то подвесил пацана за шиворот на щит «Спасательный пост». Не нравятся мне маленькие мальчики, пытающиеся заработать на чужом несчастье. Элка успела закрыть вагончик на ключ и мы помчались к шашлычной.

– Эй, дядь, так спасатели не поступают! – заорал нам вслед пацан, подвешенный на щите. – Я ведь и пожаловаться могу! На жестокое обращение с детьми и животными!

Мусорных баков за шашлычной было четыре. Мы, как ищейки, ринулись в разные стороны.

– Сюда! – крикнула мне Беда от самого дальнего контейнера.

Женщина лежала на животе в позе, которая позволяла думать, что она пыталась ползти из последних сил. Светлые волосы на затылке были темными, и до меня не сразу дошло, что это запекшаяся кровь. На ней был только желтый купальник, и я нисколько не усомнился в том, что это та самая женщина, чьи вещи остались на лежаке, и чье тело я безуспешно пытался обнаружить вчера на дне. Возраст ее было трудно определить, можно было только сказать, что она хорошо выглядела даже в такой ситуации, и даже с проломленной головой. В правой руке она сжимала мобильник – наверное, хотела куда-нибудь дозвониться, но не хватило сил.

Элка присела рядом с ней на корточки и на шее попыталась нащупать пульс.

– Жива, – с удивлением сказала Беда и выдернула из руки женщины мобильник. – Смотри! – она развернула ладонь. Я не очень-то удивился, увидев на белой полупрозрачной коже красную цифру три. Забрав у Элки телефон, я вызвал «Скорую» и милицию.

И те и другие приехали на удивление быстро. Пока мы их ждали, Элка курила одну сигарету за другой, садила как старый сапожник, а я стоял рядом и проклинал себя за то, что вчера вечером, вместо того, чтобы упражняться в нырянии, не обошел территорию.

Врач со «Скорой» сказал, что шансов выжить у женщины мало.

– Перелом основания черепа, – констатировал он. – Странно, что она вообще до сих пор жива.

Я помог погрузить носилки в машину.

– Будем надеяться, – обтекаемо выразилась Беда, закуривая новую сигарету.

Все бы ничего, но в милицейском «Газике», прибывшем на место происшествия, оказалась та же самая опергруппа, которая пытала нас на Диком пляже. Это был удар под дых – меньше всего мне хотелось сейчас объясняться с майором Барсуком и его товарищами по делу, обстоятельства которого как две капли воды смахивали на прежнее.

– Вы! – нисколько не удивился майор Барсук, вывалившись из «Газика».

– Я, – пришлось мне признаться.

– И вы, – обратился он к Элке.

– Не, это моя точная копия, – не нашла ничего умнее ответить Элка.

– И снова тело, снова на берегу, снова с головой, по которой ударили тяжелым тупым предметом!

Эти сопоставления с настырным повторением слова «снова» мне не понравились. Беде они не понравились тоже, потому что она прищурилась, отбросила недокуренную сигарету и тут же достала из пачки новую.

– Она жива, – посмел я напомнить майору неоспоримый факт. – И это именно я вызвал «Скорую» и милицию.

Барсук короткопалой рукой поскреб свой затылок и посмотрел на отъезжавшую «Скорую помощь» с нескрываемым сожалением.

– Действительно, – усмехнулся он. – А на ней случайно не ваша одежда?

– На ней купальник, – напомнил я. – Ее вещи остались на пляже, на лежаке.

– И мобильный не ваш?

– Нет, это ее мобильный.

– И у вас этой ночью не было какой-нибудь очередной свадьбы? – Он буравил меня колючими глазками, и, может быть, я чувствовал бы себя гораздо лучше, если бы рядом с ним не стояли двое парней с такими же недружелюбными взглядами.

– Нет! – повысил я голос. – Вы прекрасно знаете, когда была наша свадьба!

– Значит, вы не тот «молоточник», который шваркает граждан нашего города по голове, а потом нумерует их маркером?

– Значит, не тот, – приказав себе успокоиться, согласился я. – Я тут спасателем, между прочим, работаю.

– Да?!! Работаете?! А я думал, вы внук Сазона Сазонова, у которого денег куры не клюют.

– Да, я его внук. Но это у него денег куры не клюют, а я очень даже не прочь подработать немножко.

– А как вы объясните тот факт, что я второй раз наблюдаю вашу странную личность у разбитых голов наших граждан?

– Второй! – не выдержал и заорал я. – Заметьте, второй! А жертв было три! Три было жертвы!

– Да-да, нестыковочка, – вздохнул тяжело Барсук. – А так все замечательно складывалось! Внук знаменитого Сазона Сазонова – маньяк-молоточник! Я бы прославился и получил повышение. Как вы думаете, я бы получил повышение? – он заглянул мне в глаза с шутовским интересом. – Вы ведь не такой уж и паинька. Я читал как-то про вас в газете. Тот еще ловелас и разгильдяй! Жаль, что молоточник – это не вы, а то у меня из-за этой серии отпуск накрылся!

Этот ментовский боров откровенно надо мной издевался, и я понятия не имел, чем вызвал его горячую неприязнь – родством с Сазоном Сазоновым, или тем, что постоянно оказывался в поле его профессионального зрения.

Я зажмурился и сосчитал про себя до десяти просто затем, чтобы не вмазать Барсуку в морду.

– Эх, Бизя, говорила я тебе, что нужно настучать по мозгам Михальянцу и попытаться найти того типа из клумбы, которому ты подарил свой пиджак! – послышался голос Элки.

Я открыл глаза и уставился на нее. Она задумчиво разминала в пальцах очередную свежую сигарету.

– Пожалуй, я с вашего разрешения пойду, – обратилась она к майору. – У меня сегодня очень трудный день. В наш город приезжает Юлиана Ульянова, и я должна ее встретить.

– Что вы говорите?! – вдруг чрезвычайно оживился и потеплел взглядом Барсук. – Юлианочка приезжает в наш город?

– А вы ее знаете? – удивилась Беда.

– Да кто же не знает Юлиану Ульянову? – удивился майор. – Самая знаменитая русская в Голливуде! Моя дочка ее обожает. И, кстати, она родом из нашего города! Сможете организовать автограф?

– Запросто, – кивнула Беда и направилась на стоянку к «Харлею».

А я...

Я решил, что права была Элка. Как всегда, абсолютно права. Во-первых, я должен найти Михальянца и пощупать его за наглое рыло. Во-вторых, нужно попытаться отыскать истину в череде загадочных убийств, а то неровен час, предстану перед Барсуком у тела под номером четыре. Если что-то начинает происходить в вашей жизни с настойчивой регулярностью, нужно задуматься и постараться понять, отчего это происходит.

Я поднял с земли Элкин окурок, с наслаждением вдохнул его запах, и предложил майору и его парням пройти на пляж, чтобы посмотреть вещи жертвы, оставленные на лежаке. Майор согласился без особого энтузиазма. Версия, что внук Сазона Сазонова – маньяк-молоточник, нравилась ему больше, чем та, что он просто спасатель на пляже.

* * *

Когда оперативники уехали, забрав с лежака одежду, я понял, что настроение мое окончательно испорчено. Глядя, как легкомысленные женские вещички оперативники складывают в пакет, я отвернулся, и оглянулся только тогда, когда машина скрылась из виду.

На пляж уже начали подтягиваться любители утреннего купания и нежаркого солнца. Вчерашней непогоды как не бывало – небо было чистое, море спокойное, а ветерок лишь слегка ласкал все, к чему прикасался.

Я подумал, что нужно бы сходить в вагончик, взять бинокль и приступить к своим обязанностям, но понял вдруг, что сил моих моральных никаких нет. Перед глазами стояла лежащая на земле женщина с окровавленным затылком и из последних сил пытающаяся уползти от своей смерти. А еще эта красная цифра три на узкой, бледной ладони...

Сообразив, что толку от меня как от спасателя сейчас никакого не будет, я разделся и зашел в воду. Не знаю, сколько времени я проплавал. Ограничительные буйки остались далеко позади, а я все плыл и плыл, думал и думал. О чем? А черт его знает, о смысле жизни, наверное. О том, что никто не вправе посягать на жизнь другого, а уж тем более нагло нумеровать свои жертвы, беря на себя тем самым роль палача.

Палача?! Эта мысль понравилась мне. Ведь просто убийца, даже если это маньяк, вряд ли будет с такой настойчивостью ставить порядковые номера на ладонях жертв. Кто-то пытается этим сказать, что первый наказан, и второй наказан, и третья от наказания не ушла... И красный цвет не случаен – цвет крови и мести, а может, и кровной мести? На месте майора Барсука я бы очень задумался, не были ли связаны чем-то между собой все эти три жертвы. Может, есть какая-то логика в том, что убивали именно их? А если есть логика, то можно не допустить четвертой проломленной головы. Впрочем, это были не такие уж оригинальные мысли, чтобы они не пришли в голову старому оперу Барсуку. Надеюсь, он с этим делом справится быстро.

К берегу я вернулся, когда солнце жарило уже вовсю, а на пляже не было и сантиметра свободного места. Началась обычная дневная суета и толкотня.

По пути к вагончику я встретил пляжную медсестру Ирку. Как правило, она появлялась в медпункте редко и обычно была без работы. Иногда ее просили измерить давление, или дать таблетку от головы, в остальное время она гоняла чаи, купалась и загорала.

– Странно, – сказала мне Ирка, – а я думала, ты в вагончике развлекаешься. Там такой визг стоит! Между прочим – женский.

Я бросился к станции в полной уверенности, что пьяный матрос Ленька затащил в вагончик бабу и хорошо, если не против ее воли.

Открыв дверь, я оторопел.

Леньки в вагончике не было, и бабы тоже никакой не было. Зато разгром стоял потрясающий. Вся нехитрая моя посуда валялась на полу и только электрический чайник лежал на кровати, с которой были содраны все постельные принадлежности. Вода из его носика грустно капала сквозь железную сетку на пол, где образовалась уже приличная лужица. Скомканное одеяло Эверестом возвышалось на столе, простыней была обернута табуретка. Пол ровным слоем покрывали сахар, чай, кофе и геркулес, который я держу на случай внезапного приступа голода. К тому же на полную мощность был включен кондиционер, поэтому отдельные хлопья моей любимой крупы водили в воздухе веселые хороводы. Куцая шторка, прикрывавшая маленькое окошко, была сорвана и затолкана в мою любимую пол-литровую кружку, чудом устоявшую на краю стола. Но самое поразительное было то, что все мои шмотки – рубашки, шорты и майки были связаны между собой в художественную гирлянду, которая тянулась от спинки кровати к потолку, где она крепилась самым непостижимым образом.

Сначала я решил, что на мое жилище напал шизофреник. Нужно обладать очень извращенным сознанием, чтобы потратить так много времени на создание такого безумного интерьера и при этом ничего не украсть. Но тут откуда-то сверху мяукнула кошка. Я задрал голову и увидел, что она висит, зацепившись когтями за потолочное перекрытие.

Я слышал, что некоторые животные не переносят одиночества и развлекают себя в квартирах как могут, но чтобы кошки вили гирлянды из шмоток!

– Сволочь, – сказал я кошке. – Дрянь. Вот именно поэтому ты и бездомная.

Что-то зашевелилось в углу, я обернулся и тут все понял.

Под рукомойником, в раковине, на вмятой туда подушке, сидела обезьяна. Она строила рожи и теребила хвост. На ее упитанной заднице красовались мои солнцезащитные очки.

– Убью! – крикнул я и бросился к обезьяне, но она перелетела на стол, плюхнулась в самый центр смятого одеяла и с первобытным задором похлопала себя по жирным ляжкам. Я прыгнул к столу, сшибив по дороге с грохотом табуретку и запутавшись ногами в гирлянде из тряпок, но мерзкая тварь уже кривлялась вовсю на кровати, подпрыгивая на пружинистой сетке. Я ломанулся к ней, больно ударившись о железную спинку, но поймал руками лишь воздух. Мартышка повисла на потолке, уцепившись непонятно за что двумя лапами – передней и задней. Она сильно раскачивалась и гнусно орала. Кошка с потолка бесследно пропала.

Я чуть было не прыгнул и на потолок, по вовремя понял, что это смешно – соревноваться в ловкости с обезьяной. Я всего лишь бывший десантник, а она – опытная мартышка черт знает в каком поколении. Я вдруг припомнил, что зовут ее Яна, и, вроде, она беременна. Я выключил кондиционер и присел на кровать.

– Яна, хорошая девочка, а ну-ка иди сюда, – запыхавшись, позвал я ее по-хорошему, но она только увеличила амплитуду своих раскачиваний и завизжала бабьим пронзительным визгом. Я понял, что готов даже приютить бездомную кошку, только не этого черта в красной жилетке. Представить не мог, что у Элки хватит ума запереть в вагончике обезьяну. И совсем позабыл, что пацан...

Я вылетел из вагончика. Штырь, на котором я подвесил корыстного мальчика, был пуст. Кроме таблички «Спасательный пост» на нем ничего не было. Поганец удрал, а скорее всего, его кто-то снял, пожалев бедного ребенка.

Я вернулся в вагончик, не зная, как поступить. Выход мне виделся только один: раскрыв нараспашку дверь, я сел на стул и стал ждать, когда мартышка решит выскочить на свободу. Но она спрыгнула с потолка на пол, и стала пригоршнями собирать рассыпанные продукты, играя ими, словно ребенок в песочнице.

Я больше не делал попыток ее поймать. Я сидел и чувствовал себя полным кретином. Где-то орала кошка, она тоже не спешила покидать мое разгромленное жилище.

В таком положении меня застал матрос Ленька, соблаговоливший вдруг появиться на рабочем месте. Он был свеж и практически трезв.

– Ого, – сказал Ленька, почесав белобрысый затылок. – Наше суденышко потрепал шторм? – Он любил образно выражаться.

– Нет, наше логово разгромила паршивая обезьяна. – Я вкратце рассказал ему, что случилось.

– Слушай, а ведь обезьяны дорого стоят, – оживился вдруг Ленька. – Хочешь, я найду покупателя?

– Лучше найди того пацана, – посоветовал я. – Может, он уговорит ее отсюда уйти.

– Я думаю, пацан обезьяну украл. Ее содержание недешево стоит. Вряд ли он в состоянии ее прокормить. Слушай, давай я мартышку продам, а выручку мы пополам поделим!

Нервы мои сдали.

– Еще мне не хватало торговать обезьянами! – заорал я. И тише добавил: – И потом, ты сначала ее поймай.

– Да ладно тебе, – испугался моего гнева Ленька. – Не хочешь, как хочешь. Я это... того... пойду берег попатрулирую.

– Иди, – махнул я рукой.

Он ушел, а я продолжал сидеть.

Мартышка решила развязать мои шмотки и примерить их на себя. Она стала поочередно прикладывать к себе майки, но то ли цвет ей не подошел, то ли фасон не понравился, то ли размерчик великоват показался, но обезьяна бросила эту затею и начала шортами ловить кошку, пытаясь накрыть ее с головой.

Я решил, что этого зрелища мне не вынести, поэтому закрыл вагончик на ключ и, решив воспользоваться тем редким моментом, что берег под присмотром Леньки, поехал в город. Там я взял в дедовом гараже одну из его машин – короткий «Патрол» – и порулил в ресторан, в котором мы с Элкой играли свадьбу.

* * *

Ресторан назывался «Цветочек» и был одним из тех заведений, которые принадлежали моему деду. Название было несколько странным для ресторана, но только по той причине, что все названия придумывал Мальцев. Что-то там переклинило в его творческом мозгу, и в результате, в городе появились такие злачные заведения, как «Лепесток», «Тычинка», «Пестик» и т.п.

Однажды мой дед внезапно разбогател[5]5
  См. книгу О.Степновой «Беда по вызову».


[Закрыть]. Это старая история, и мне не очень хочется о ней вспоминать, но факт остается фактом – в восемьдесят с лишним лет на голову подполковника в отставке, привыкшего жить на скромную пенсию, свалились большие деньги. Дед не растерялся, став обладателем огромных сумм, он с неожиданной для него хваткой взялся за дело. Сначала он открыл первый в городе тир с боевым оружием, который стал приносить неплохие доходы, и через месяц у Сазона была уже сеть таких тиров, а также несколько площадок – закрытых и открытых – для игры в пэйнтбол. Почувствовав в себе силы и страсть не столько к деньгам, сколько к процессу их постоянного преумножения, дед стал хвататься за все, что ни попадя, и как ни странно, все у него получалось. Он бросался в любое дело, как в омут с головой – безоглядно и с полной самоотдачей. Он ставил на карту все, рисковал, и никогда не проигрывал. Даже свою глухоту он умел заставить служить на пользу себе. Сазон просто не слышал ненужные или неприятные для себя вещи.

Если бы мне кто-нибудь несколько лет назад сказал, что мой дед окажется талантливым бизнесменом, я помер бы со смеху. Но теперь приходится с этим фактом считаться. И не только мне. Интерес к его фигуре в городе просто фантастический. Его приглашают на все тусовки, зовут на телевизионные шоу, пытаются взять интервью и развести на спонсорство. Дед, в принципе, никому не отказывает, а если предложение ему не нравится, он снимает слуховой аппарат и ничего не слышит.

В «Цветочке» все меня знали и кланялись в пояс, завидев издалека. Как же – внук Сазона Сазонова! Может, меня и считали «непутевым» – из-за того, что я не рвался к деньгам и бизнесу деда, а учительствовал себе потихоньку в далеком сибирском городе, – но почести отдавали исправно.

Я отыскал парня, который вечером исполнял роль швейцара, а днем болтался без дела, потому что народу в ресторане практически не было. Он сидел на диване у туалета, курил, перелистывал какой-то журнальчик и очень обрадовался возможности поговорить.

– Алкаш, говорите, в клумбе валялся? Так это, Глеб Сергеич, жена ваша, которая официальная, уже приходила, спрашивала.

– Элка?!

– Ну та, которая небеременная. – Умом парень не отличался, зато почитывал желтую прессу и обладал идеальной внешностью человека, придерживающего вам двери – высокий рост, широкие плечи и профессионально-угодливая улыбка. С этой же улыбкой он при необходимости выполнял роль «вышибалы», вышвыривая за дверь буйных клиентов.

– Она приходила сюда? – удивился я. – Когда? Сегодня?!

– Да не, – улыбнулся парень. – С неделю назад явилась и об этом же алкаше расспрашивала. Я все ей сказал.

– Что ты сказал?

– Что знать про него ничего не знаю. И никто не знает. Она тут всех опросила – и официантов, и поваров, и гардеробщика, и бармена, и даже самого управляющего! Но никто понятия не имеет, что за тип валялся у нас в клумбе. Одно точно знаем – в ресторан он не заходил. А зачем он вам?

– Да так... – Я поднялся и вышел из ресторана, от злости так шваркнув дверью, что стекло чудом осталось цело.

Оказывается, Элка втихушку проворачивает делишки, о которых я знать не знаю. Усыпив мою бдительность разговорами о Юлиане Ульяновой, она носится и что-то вынюхивает. Никак желает обставить старого опера Барсука и первой схватить маньяка-убийцу за молоток.

Злость кипела во мне, как масло на сковородке. Она шкворчала и брызгала в стороны раскаленными брызгами. Я ни за что обругал двух прохожих, попавших мне под ноги, пока я бежал к машине. Плюхнувшись на раскаленное солнцем сиденье, я набрал Элку.

– Да!! – гаркнула она в трубку голосом самого отстойного прапора. – Слушаю тебя, Бизя!

От такой наглости я обалдел.

– На твоем месте я не гнушался бы держать меня в курсе дел, которые ты воротишь. А то неровен час сама получишь дубиной по голове, если не от молоточника, так от меня.

Наверное, я не очень правильно выразился. Наверное – грубо и недвусмысленно. Но... злость душила меня маленькими цепкими лапками. «Кухня, дети, постель», – стучал в мозгах мужской шовинизм.

– На своем месте я буду делать все, что хочу, – объяснила мне Элка со змеиным шипением. – И штамп в паспорте не дает тебе права требовать от меня отчета. Не нужно звонить мне и отрывать от работы! Я за-дол-ба-лась объяснять журналистам, что Юлиана Ульянова – самая знаменитая русская в Голливуде, а тут еще ты!!! – Она бросила трубку. Вернее, нажала отбой. То, что она сделала это первой, еще больше взбесило меня.

Значит, штамп в паспорте не означает, что Беда должна передо мной отчитываться. Значит, ее волнует только тот факт, что ни один журналист не в курсе суперпопулярности Юлианы Ульяновой, а значит, пресс-конференция, за которую Беда отвечает, может сорваться.

Я не знал, куда деть свою ярость. От полной беспомощности втопил педаль газа в пол и на красный сигнал светофора обошел по встречной затормозившую вереницу машин.

Пожалуй, сейчас самое время потрясти за грудки Михальянца, а то еще немного, и я начну боксировать воздух. Конечно, это смешно – чинить разборки через неделю после вышедшей в свет статьи, но лучше поздно, чем никогда. Элка права – нужно объяснить парню, что он должен проверять информацию. Иначе в следующий раз он напишет, что я китайский шпион, и эта новость разлетится тиражом сорок тысяч экземпляров в газете, которую читают и простые швейцары и старые опера. Глазом не успею моргнуть, как стану популярнее Юлианы Ульяновой.

* * *

– Пропуск, – сказал мне юноша в стеклянной будке.

У юноши были буйные кудри апельсинового цвета, немодные очки в роговой оправе и кавказский нос. Он читал «Коммерсант», но при моем появлении отложил газету и сделал строгий взгляд.

– Пропуск, – повторил он.

Редакция была как редакция – длинный коридор, множество безликих дверей, запах кофе, сигарет, парфюма и выпитого накануне спиртного, – но в начале этого коридора зачем-то сидел мальчик в стеклянной будке и требовал пропуск.

– Я внук Сазона Сазонова, – ляпнул я, очевидно, надеясь, что имя знаменитого деда сработает как пропуск.

– Не знаю такого, – пожал юноша хлипкими плечиками. – Впрочем, идите, – он снова уткнулся в газету.

И зачем его только тут посадили?

Я выбрал дверь с надписью «Ответственный секретарь» и без стука открыл ее.

За столом сидела рыжая дамочка с шустрыми глазками, которые ощупали меня быстрее, чем я успел открыть рот.

– Я внук Сазона Сазонова, – снова сказал я, мысленно проклиная себя за идиотизм.

– А я внучка генерала Карбышева, – усмехнулась рыжая. – И что?!

– Я хотел бы поговорить с журналистом по фамилии Михальянц. Он написал про меня много лишнего.

– О-о, кто бы с ним только не хотел поговорить и про кого он только не написал много лишнего, – дама затарабанила пальцами по столу. – Но его тут нет! Впрочем, знаете, есть у него в редакции одна пассия, если вы найдете к ней подход, то вполне вероятно, она скажет вам, где он сейчас находится. Идите в сто двадцатую комнату и спросите там Ирочку. Наверное, вы хотите надрать нашему Михальянцу уши?

– Типа того, – кивнул я.

– Идите. Если у вас все получится, не забудьте зайти сюда и доложить мне, где можно найти этого Михальянца. Я тоже хочу надрать ему уши и все, что к ним прилагается. Удачи! – Она уткнулась в какие-то записи, тотчас позабыв про меня.

К девушке в сто двадцатой комнате особого подхода мне не понадобилось. Не отрывая глаз от компьютера, она сообщила, что Михальянц вечно шифруется и всегда переодевается, чтобы его не узнали. Что он где-то в редакции, но где – не знает никто, потому что никто никогда его не узнает.

– Что значит переодевается? – нахмурился я.

– Ну парики там всякие, очки, накладные усы и бороды, – пожала плечами девушка и углубилась в работу.

«Парики, очки...» Я вышел в коридор и... ринулся к стеклянной будке.

Парик и очки. Кавказский нос плохо сочетается с апельсиновыми кудрями – этого Михальянц не учел.

Я выдернул его за шиворот из убежища.

– Так значит, ты говоришь, что знать не знаешь никакого Сазона Сазонова? – Я ударил его правой в челюсть. Вернее, если быть точным, не ударил, а дал пощечину. Но парень был гораздо ниже меня и щупл как подросток. Наверное поэтому, несмотря не символичность удара, он отлетел к стене, упал, и из рассеченной скулы у него потекла кровь. Очки слетели с его горбатого носа. Мне было бы стыдно бить хлюпика, но не в этом случае.

Юноша не растерялся, не испугался, он встал, утер рукавом кровь и абсолютно спокойно сказал:

– Уважаемый, я действительно знать не знаю никакого Сазона Сазонова. Я вахтер тут. За порядком слежу.

– Вахтер? – заорал я. – Так вот слушай, вахтер. Если ты еще раз опубликуешь в своей газетенке информацию, порочащую меня или мою семью, я тебя засужу. Уж поверь мне, у меня хватит для этого средств, времени и аргументов.

Я развернулся и хотел уйти, но вернулся и сильно дернул Михальянца за его яркие кудри в надежде сорвать парик. Но кудри не поддались. Они прочно сидели на голове как родные. Я еще раз их дернул, крепко ухватив пятерней, но снова безрезультатно. Кудри пахли хорошим шампунем, и в них виднелась самая настоящая перхоть.