Текст книги "Неожиданная классика"

Ольга Викторовна Васильева
Неожиданная классика
Сборник переводов испанских поэтов

Васильева Ольга Викторовна родилась 22 августа 1954 года в Ленинграде (Санкт-Петербург).

Окончила филологический факультет Ленинградского государственного университета (сейчас Санкт-Петербургский). Многие годы работала переводчиком с испанского и итальянского языков. Жила некоторое время на Кубе. Замужем. Есть сын. Живёт в Санкт-Петербурге.

Луис де Гонгора-и-Арготе
(1561–1627)

«Чёрный сеньор просил…»

 
Чёрный сеньор просил
У чёрной сеньоры любви.
Чёрные слёзы лились
По чёрной его груди.
 
 
В самую чёрную ночь
Он встретился с чёрной девой.
От чёрной страсти его
Ночь в чёрный траур оделась.
 
 
Он в руки гитару берёт
(Она чернеет сразу)
И песню такую поёт
Со словами черней, чем сажа:
 
 
«Чёрные радости мне
Определил Господь,
По цвету мне подобрал
И чёрную любовь.
 
 
И чёрной милости я
Прошу у любви моей тоже,
И если её ты продашь,
Я чёрной ценой платить должен».
 
 
Тогда сеньора чёрная,
Рассерженная немало,
Такими словами чёрными
Поклоннику отвечала:
 
 
«Ступай-ка ты прочь в чёрный час,
Избавь от своих претензий.
Поклонникам чёрным всегда
Платили чёрным презреньем».
 
 
Тогда кабальеро чёрный,
Чернеть не желая боле,
Шляпу свою приподнял
И удалился, не споря.
 

Хуана де ла Крус
(1651–1695)

Стихосложения

 
Чем женщину винить
Без смысла и причины,
Безмозглые создания, мужчины,
Вы на себя с вниманьем поглядите.
 
 
Когда цепочку зла
Вы сами развязали,
Зачем так пылко
Недовольны нами?
 
 
Сломив сопротивление мольбами,
Вы с важностью вещаете потом,
Что женщина – сосуд с грехом,
А ведь её вина – лишь в состраданье.
 
 
Вы, храбрецы, похожи на детишек:
Создав чудовищ без соображенья
В своём могучем воображенье,
Дрожите от фантазий вы излишних.
 
 
С тщеславьем глупым ищете её вы,
Подобную Таис, себе в опору,
Но лишь Лукрецию в насмешку
Отдают вам.
 
 
Как весело смотреть на дурака,
Когда, испачкав зеркало какой-то дрянью,
Дивится он, что больше нет сиянья
И в зеркале как будто мгла.
Хоть милость явите, а хоть презренье,
У вас всегда кончается одним:
Коль любят вас – обманывают верно,
А ненавидят – вам смешно самим.
 
 
Нет преимуществ ни в одном из мнений:
Пусть осторожна и строга она —
Зовут разгневанно её неблагодарной,
Уступит – станет дурой легковерной.
 
 
Вот и шатаются глупцы,
Виня несправедливо
Одну за то, что будто бы спесива,
А ту – за доброту как у овцы.
 
 
Как же найти достойную нам меру,
Чтоб успокоить пыл претензий ваших?
Жестокая вас оскорбляет страшно,
Доступная – в любовь лишает веры.
 
 
Ваш вкус колеблется
Меж злобой и страданьем:
Блаженна та – не жертва на закланье,
Что скажет «В добрый час!» при расставанье.
 
 
Дают свободу нам любовные мученья
И дарят для полёта крылья,
Одновременно превращая нас в создания плохие.
Чего же злитесь вы на измененья?
 
 
И чья вина сильней
Поддавшихся страстям:
Её, которая сдалась мольбам,
Или его, кто о грехе молил так?
Кого же в сём несчастье нам винить?
Хотя и то и это плохо:
Он платит за любви уроки,
Она за деньги рада согрешить.
 
 
Чего пугаться той вины,
Что вы в себе несёте?
Иль изменяйте нас в желательном вам роде,
Иль вами созданных любите.
 
 
Довольно мудрствовать и размышлять
И, разума со временем набравшись,
От безобразия сего уставши,
Мы к заключению придём, что виновата страсть.
 
 
Я строю укрепления благие,
Чтобы не сдаться прелестям мужчин.
Вы вместе всё в себе соединили:
И плоть, и дьявола, и мир.
 

Сонет I

 
Ты мне противен, Сильвио, я оскорблена,
что образ твой проник в мои слепые чувства,
и хочется прижечь след от укуса
как будто бы от скорпиона.
 
 
Ты отравил смертельным ядом словно,
когда застиг меня врасплох искусно,
и даже ненавидеть тебя гнусно,
вот до чего ты плох, скажу я непритворно.
 
 
Твой неприглядный вид воссоздаёт воспоминанье,
от страха я сама себе сопротивляюсь;
я заслужила это наказанье,
 
 
и как подумаю, что совершила, содрогаюсь,
и в полное впадаю я отчаянье,
за то, что я любила, горько каюсь.
 

Сонет II

 
Любовь берёт своё начало, там, где нет надежды,
потом воспрянет, запылает, сон исчезнет,
будет расти, когда опасность вдруг забрезжит,
питаться мольбами и плачем безутешным.
 
 
Любовь себя хранит в любой одежде;
и вечно страх её в плену суровом держит,
в конце концов, сердце ничто не тешит,
огонь погасят слёзы, и любовь закроет вежды.
 
 
Её начало, середина и конец – развития ступени.
Зачем, Альсино, сожалеть так о потере
и Сильвии, что так тебя любила, неправедный
послать упрёк?
 
 
И нет причины для твоих мучений,
любовь не обманула, ты поверь мне,
ей просто вышел срок.
 

Сонет III

 
Человеческой жизни зелёное украшение —
безумная Надежда, позолоченная лихорадка,
мечта проснувшихся, загадка,
и, как все сны, её сокровище – обесцененное,
 
 
душа мира, старость цветущая, не носящая рубище,
весенняя зелень воображения,
сегодня для счастливцев – ожидаемое
вознаграждение,
а для несчастливых – завтра, вечно будущее.
 
 
За твоей тенью следуют в поисках дня
восхождения
те, у кого очки из стекла зелёного,
и всё видят нарисованное по своему хотению.
 
 
А моя судьба – в ожесточении,
не дала мне дара оного,
и я вижу, когда руками трогаю, и не доверяю зрению.
 

Сонет IV

 
Свой бег останови, тень моего блаженства,
волшебный образ, что всего дороже,
иллюзия, с которой смерть пригожа,
и сладкий вымысел – мук жизни совершенство.
 
 
Магнит для стали, храм первосвященства,
твоим так чарам – моё сердце ложе,
зачем меня влюбил, прельститель невозможный,
если бежал потом, лишив любви наследства?
 
 
Но удовольствия себе ты не доставишь
гордиться надо мной своим тиранством,
не будет весело тебе, мой милый,
 
 
хоть призраком вокруг меня витаешь,
дразня непроходимым постоянством,
фантазия моя сама тебе тюрьму соорудила.
 

Эухенио Херардо Лобо
(1679–1750)

Марсии

 
Гореть в живом огне и после замерзать,
Плач похоронный смешивать со сладким пеньем,
Не видеть разницы меж снегом и гореньем
И смех и слёзы сочетать.
 
 
Дух поколебленный вновь обретать,
Доверие и страх, тоску и облегченье,
Естественную страсть и мощь воображенья —
Всё видеть и не так всё понимать.
 
 
Свободный разум – в рассужденьях лишних,
Любить иль не любить – час каждый с вестью
новой,
Ничтожно благо, толкотни – излишек;
 
 
Противоречия душе известны, но в презренье —
до упора;
О Марсия! Любовь моя, суд высший,
Вопрос вы задаёте о причине. Конечно, это вы сама, Сеньора.
 

Хуан Боскан
(1490–1542)

Сонет XIV

 
Любовь прекрасна? Почему тогда приносит вред?
И наслаждение – любовь? Зачем тогда печалит?
И стоит ли так сильно нам любить? От скуки
это не избавит.
Любовь есть наше благо? Слёз откуда след?
 
 
Силы даёт любовь? Мы – в ожиданье бед.
И душу к добродетели направит?
Зачем душа тогда страдает?
От противоречий сих спасенья нет.
 
 
Но не любовь нам боль несёт;
И жжёт, и губит не своей рукою,
А спутники, что вечно с нею ходят.
 
 
Мы сами – это зло. Таков наш род.
И не её провозглашать нам злою.
Она же нас лелеет и покоит.
 

Томас де Ириарте
(1750–1791)

На золото, как многие, не падок

 
На золото, как многие, не падок,
и не храню его, не собираю, Фабио,
и не завишу я от мненья стадного,
и вид печатных букв моих для глаз не сладок.
 
 
И женский пол не вызовет припадок,
люблю, когда люблю, и не когда так надо,
двор не пленяет блеском и усладой,
притворство, лесть – обычай этот гадок.
 
 
Зависим я от смерти только, и спасенье
ни красноречие, ни бдительность с усердьем
не принесут нам от её тиранства, не обманут.
 
 
Но жду её без страха и с терпеньем,
живу, её не призывая в тяжкое мгновенье,
и с ней, мой друг, навек свободным стану.
 

Критическая ситуация у одного поэта
Сонет

 
Фантазия порой мне предлагает
Сюжет счастливый для сонета.
И я в тревоге размышляю: писать иль нет мне?
То мужество, то трусость побеждает.
 
 
Хочу начать, но страх одолевает:
Обманет импульс смутный этот,
Боюсь я критики сурового ответа,
И вдохновенье быстро остывает.
 
 
Борьба внутри, сомненья, колебанья,
Я в лихорадке мучаюсь часами.
Чуть напишу – и снова остановка.
 
 
От искушений я изнемогаю…
Какую бы мне отыскать уловку? Знаю.
Попроще сочиню сонет я для страховки.
 

Горе тебе
Сонет

 
Горе тебе! Когда ты о любви лелеешь грёзы,
Страдаешь от разлук, надежд слишком зелёных,
Безверия, бессонницы и мук бессчётных,
Когда твой укрепляют дух лишь жизненные грозы.
 
 
Горе тебе! Когда своей достигнешь розы
И красота венок тебе отдаст почётный,
Начнёшь ты замечать с печалью безотчётной,
Что обожание твоё ей в тягость, как роса мимозе.
 
 
И если ты попал в любовное тиранство,
В конце или в начале, ты всё равно несчастлив,
А наслаждение найдёшь лишь в настоящем.
 
 
В нём пребывает благо: счастье без опаски,
Не помнишь об обидах и коварстве;
Но утешенья нет, когда ты претендент или уже в отставке.
 

Аванс
Сонет

 
Однажды некий тип, больной и в возрасте,
Племянницу свою решил взять в жёны,
Девицу самой пылкой молодости,
К супружескому долгу расположенную.
 
 
Сказал жених ей, поступившись гордостью,
В ночь брачную, законом ей положенную,
Что только раз в неделю может он
Ей пользу принести своей способностью.
 
 
Что нимфе делать? Ну конечно, соглашаться
И мудростью народной утешаться:
С овцы паршивой хоть бы шерсти клок.
 
 
И вот после премьеры брачной она спросила старца,
Нельзя ли получить авансом
Вместо недели будущей ей долг?
 

Тот самый
Сонет

 
Уймитесь, дон Хуан, я рассержусь.
Какая дерзость – целовать мне руку.
Не смейте обнимать, я говорю не в шутку.
Щекотно. Ой, Хуанчик! Грех… боюсь.
 
 
Мужчины так опасны. Я их берегусь.
Остановись, Хуан, хоть на минутку.
Мне чьи-то слышатся шаги. Как жутко!
Конец? От наслаждения сейчас умру!
 
 
Иисусе! Словно разум потеряла…
С мужчиной… истинная христианка!
Но как же хорошо, душа моя, однако…
 
 
И стыдно как! Но кажется тебе, что мало?
Давай ещё раз, Хуанито… Может, завтра
Мы встретимся и всё начнём сначала?
 

Однажды неким днём
Сонет

 
Однажды неким днём влетел
Амур в аптеку, и прекрасная Орминта
Составила для бедного пиита
Спасительный рецепт, чтоб излечить от стрел.
 
 
Смешала молоко, нектар и хмель,
Амброзию, фиалку, чуть-чуть спирта,
Красный металл, коралл и капли мирта,
А также лилию и розу – всё в один коктейль.
 
 
И вышла смесь лекарства горячей,
Чем жар вулкановых печей.
Ошибся бог-предатель в дозе явно.
 
 
Ещё и соль переложил, злодей,
Сильнее прежнего вновь воспалилась рана,
А я надежду потерял, что хоть когда-нибудь здоровым стану.
 

Хотя и правда
Сонет

 
Хотя и правда, что стихов я сочинил
Тысяч на десять всяких: лирических,
Любовных, сатирических,
Впадал и в пасторальный пыл;
 
 
Но в чём вина стихов, где проба юных сил,
Чтобы о них трубить, не оценив критически,
Под барабанный бой, в настрое идиллическом,
На улицу их гнать, на свет и пыль?
 
 
Нет, Фабио, пускай лежат в столе,
Где солнце их не видит и я тоже,
И на открытках красоваться им негоже.
 
 
Боюсь я публики, в чём признаюсь тебе,
Как кикиморы, и смущён я…
Пусть думают, что я поэт, но разума, однако, не лишённый.
 

Труды ради Хуаны
Сонет

 
В мечтах о Хуане впадаю я в дрёму,
Хуана царит в моих мыслях и ночью,
И на рассвете, если быть точным,
Она – госпожа и хозяйка, без спору.
 
 
В отчаянье и панике я от укора,
Увы, доброта её краткосрочна,
Захочет Хуана, я смешон до уморы,
Захочет Хуана, и вмиг я суровый.
 
 
Когда её нет, она рядом со мною,
Хуана – словно мой дух зарифмованный,
Что за насилие, что за тиранство!
 
 
Её не изгнать экзорцизмом церковным;
Даже сонет Хуаною полный,
Хуана моё захватила пространство.
 

Не написал вчера даже ни строчки
Сонет

 
Не написал вчера даже ни строчки,
Что для меня – верх неожиданности.
С утра я нимфу посетил (пример изысканности)
И покорил её, так, между прочим.
 
 
Потом с друзьями был обед, съел много очень.
Шёл далее концерт скрипичной знаменитости.
Потом рукоплескали моей личности
В одном салоне знатоков как рифмоплёту точному.
 
 
Развлёкся на балу. В карете возвратился.
Как миг промчался день, событий полный разных,
Веселием насыщенный.
 
 
Вот жизнь счастливая! Но к вечеру я сна лишился.
Кто виноват? В рифме один согласный!
Как жизнь поэта всё-таки мучительна!
 

Благодеянье
Сонет

 
Тот признаёт благодеянье, если лижет.
Свирепый самый пёс так ценит ласку.
Писатель я, которому в острастку
Платят плохо, хотя и хорошо он пишет.
 
 
Завидуют, клевещут, я – как мишень,
Плетут интриги и кусают понапрасну,
Впиваются зубами в язву,
Когда он в литераторы зачислен.
 
 
Физические силы тают,
Терпенья нет, и дух сникает;
Преследует бесчестье, избегает слава.
 
 
Книга живёт, а автор умирает.
И знание любить такого ради?
Уж лучше я собакой стану.
 

Басни

 
Служанка некая служила в одном доме
И подметала шваброй, ветхой, грязной.
«Ну что за швабра! Её место на помойке!
Какая тут уборка влажная?! —
В сердцах она вскричала. —
Там, где пройдёт, лишь больше оставляет
Грязи разной».
Так исправители чужих ошибок,
Считающие, что знают они лучше,
Свои ошибки оставляют
В количестве раз в десять больше.
Но не пугайтесь. Ничего я не скажу
По поводу таких сеньоров.
Вместо меня служанка скажет точно,
Без всяких длинных разговоров.
 

 
На берегу Тахо
Разговаривал с Лягушкой
Головастик,
Нахваливая
Листья тростника.
И толстые, и зелёные,
Вкуснее всех наверняка.
Но ветер налетел тут шквалом,
Тростник переломал он
И бросил в реку
Мусором навалом.
– Иди-ка, посмотри сюда, —
Сказала Головастику Лягушка.
– Тростинка сверху хороша,
Сыночек,
Зато внутри невкусна и пуста,
Просто дырява.
 
 
И если бы Лягушка
Судить умела здраво
И о поэзии, то бы нашла по праву,
Что многие стихи
Подобны тростнику:
Внутри пусты, а сверху величавы И искусны.
 

 
Прославился Эзоп оригинальностью.
Как хороши его сентенции! Язык кристальный!
Я чувствую: моя обязанность
Перевести хоть эту басню на испанский
(Что под рукою на столе валяется).
– Естественно, – Мышь изрекла из норки, —
Что нет сокровища ценней, чем верность стойкая.
Я вот за что люблю собаку искренно,
Ту, что охотится за перепёлками.
Ответил Мышке Кот незамедлительно:
– Но это украшение мне тоже свойственно!
Тут испугалась Мышка и обратно в норку
Убрала мордочку предусмотрительно.
– Как? У тебя? Тогда
Мне эта добродетель более не нравится.
Похвалы справедливыми считаются,
Когда не нашего врага они касаются.
Иначе они будут неуместными,
Признаемся мы честно.
Ну как, читатель мой,
Достопочтенный и учёнейший сеньор?
Пришлась по вкусу басня?
Мораль порадовала и насколь?
– Я в восхищенье! Что за прелесть, право!
Эзоп достоин своей славы!
– Однако стоп! Я вам открою тайну:
Эта басня – моя.
Мне в голову пришла случайно.
– Как? Твоя?
– Моя, почтенный эрудит.
Теперь покритикуй:
Автор – простой пиит.
 

 
Привык наш плебс неграмотный и серый
Плохое и хорошее ценить единой мерой.
– Не буду заморачиваться. Плохое хвалит он.
И пусть его получит, —
Так некий Автор извинял себя везучий
За то, что делал:
За фарсы, водевили, шутки,
Далёкие от истинного вкуса.
Поэт суровый, эти рассужденья слыша,
Ему ответил басней в стиле лучшем.
Смиренного Осла (он так и звался)
Хозяин угощал всегда
Соломой завалящей
И говорил: «Тебе понравится, я знаю,
Эта еда хрустящая такая».
И это повторялось столько раз,
Что наконец Осёл взорвался:
– Беру я то, что ты даёшь, хозяин.
Но разве лишь солома мне по вкусу?
Зерна дай мне,
И ты увидишь, как его я буду кушать!
Пусть знает тот, кто трудится для публики:
Возводишь ты на плебс напраслину,
Подобно жулику.
Солому дашь – и он её покушает,
А дашь зерно, то тоже не откажется…
И скажет с благодарностью:
«Как вкусно!».
 

 
Вот эта басенка,
Плоха ли, хороша, без разницы,
Мне в голову сама пришла, как будто
По случайности.
Среди лугов свежих, зелёных
Родной окраины
Гулял однажды ослик,
По случайности
Наткнулся он в траве
На флейту, ну совсем нечаянно,
Забытую мальчишкой
По случайности.
Приблизил к ней свой носик,
Довольный чрезвычайно он,
Чтобы её обнюхать
По случайности.
А в флейте воздух был ещё,
Хотя и в малости,
И зазвучала вдруг она, конечно,
По случайности.
– Как хорошо умею я играть! —
В восторге он до крайности.
– А говорят, что музыка ослиная плоха!
Что за банальности!
Бывают исключения из правил. И, не зная
Даже основ искусства,
Сыграет что-нибудь осёл вам,
И искусно.
По случайности.
 

 
Медведь, не знавший горя в жизни,
Обласканный со всех сторон,
Не очень хорошо свой танец изучивши,
Продемонстрировал на двух ногах его.
 
 
Чтоб оценили все его персону,
«Ну как тебе?» —
Спросил он обезьяну без уклону.
Но в этом деле обезьяна – дока,
Ответила ему: «Ну, очень плохо!»
 
 
«Я думаю, – мартышке грозно
Сказал медведь, – что ты несправедлива!
Ну разве я не грациозен?
И шаг мой в танце – чем не диво?»
 
 
И рядом тут свинья крутилась: «Браво!
Как хорошо выходит, право! —
Она восторгом разразилась.
– Танцора лучше нет и не было! Не будет!»
 
 
Задумался медведь, услышав это,
И в голове его мысль прояснилась,
И, скромность обретя в своих манерах,
Он должен был воскликнуть, огорчившись:
 
 
«Когда мой танец был мартышке не по вкусу,
Начал и сам в себе я сомневаться.
А от хвалы свиньи искусной
Танцую плохо я, должен признаться».
 
 
Дарю тебе в подарок, автор,
Сентенцию, и ей внимай прилежно:
Если мудрец тебя не ценит – плохо!
Но хуже нет восторга у невежды!
 

 
Среди кустарника
Собаки шли по следу
(Я не скажу «бежал»),
Заяц летел,
Чтоб им не стать обедом.
Тут из норы
Вылез его товарищ:
– Постой! Куда ты шпаришь?
Что с тобой?
– А что я должен ещё делать?
Две гончие пройдохи
Меня преследуют, —
Так отвечал другой.
– Мне дух не перевести почти.
Вот что со мной!
– Ну да, я хорошо их вижу.
Но только знаешь,
Что они иной породы.
Не гончими их звать,
А сабуэсос.
Так дедушка их величал.
Не будь в обиде.
– Да брось! То гончие
И в самом лучшем виде!
Я не слепой!
– Что понимаешь ты?!
– Я говорю:
То гончие собаки!
Чуть не дошло у них до драки…
В разгаре диспута
Примчались их враги,
Как хочешь ты теперь их назови,
И с зайцами моими
Расправились с размаху.
Мораль проста:
В детали не вдавайтесь,
Когда опасность на носу,
Остерегайтесь.
И этим зайцам
Не уподобляйтесь!
 

 
В одном хлеву курятник был.
Петух там жил.
А в закутке
Свинья обосновалась
Невиданных размеров.
Плюс ещё
Там рос Барашек,
Бед не зная.
Компания сложилась
Неплохая.
Эти животные,
Известно всем,
Привыкли в хлеве
Жить совместно.
Итак (прошу прощения),
Свинья
В один прекрасный день
Барашку так сказала:
– Что за счастливая судьба
Дала
Способность спать
Так мирно, так приятно,
Спать ночью, днём,
И без конца, и без начала!
И для здоровья всем
Полезно
Спать немало.
Тебя я уверяю:
Чистая то правда,
Как и то,
Что имя моё – Шляпка.
Нет наслажденья большего
В ничтожной этой жизни,
Чем растянуться
В грязи
И захрапеть на славу
Без боязни.
А остальное пусть
Катится, как катится.
Но в очередь свою Петух,
Когда был подходящий случай,
Сказал Барашку:
– Ты послушай,
Невинная душа,
Я дам тебе урок.
Уметь спать надо.
Много спать – не впрок.
В июле, в феврале
Любуйся на рассвете
Ты звёздами.
И будешь бодр и быстр
Как ветер.
Вот в чём моё искусство.
Излишек сна
Лишь вреден нашим чувствам.
Становится дух вял, угнетён.
Дели на части
Сон.
Смущён Барашек простодушный.
Чьи указания верны?
Кому же следовать послушно?
Но догадаться сами вы должны,
Что каждый те даёт советы,
Которые ему нужны.
По склонности природной
Все ответы.
Так авторы в давней ловушке
Увязли, убеждая всех
В доктрине собственной
И правде всемогущей,
Когда лишь им одним
Дарит она успех.
 

 
Хотя кусаем обе мы
(однажды
Змея сказала простенькой Пиявке),
Все верят в то, что лечишь ты болезни,
А я на свет тот отправляю.
Сосучка отвечает:
– Правда, дорогая…
Но мы кусаем разным образом:
Я бедного больного – к жизни возрождаю;
А ты – здорового, он умирает.
И вот предупрежденье шлю всем мимоходом:
Бывает много Критиков, Читатель благосклонный,
Поверьте всё же в разницу меж ними —
Полезный Цензор есть и Цензор есть злокозненный,
Тогда и ныне.
 

 
Во времена далёкие безумно,
И в землях отдалённых,
Там, где Бруты
Вещали обличения обильно,
Слон мудрый
Обнаружил, что влияет мода —
Пороки осуждать громоподобно
И требовать великие реформы.
И чтоб ораторов подобных
При свете правды показать,
Решил собрать он ассамблею
Разнообразного зверья.
В свой хобот затрубил,
Сколько хватило сил.
И вот заученную речь
(Для этого момента
Специально наизусть)
Он часа четверть
Кричал, бубнил,
И обличал присутствующих он.
О чём он говорил?
О тысяче смешных ошибок,
О вредности порока лени,
О болтовне эффектной
И о невежестве в деревне,
О зависти зловредной
И прочей ахинее.
От наслаждения почти что вне себя,
И рты открыв ему внимали
Немало из толпы:
Барашек простодушный,
Голубка, верная всегда супругу,
Пчела искусная,
И Конь послушный,
И муравьиха, одержимая работой,
Ловкий Сверчок и Бабочка-простушка.
Однако же нашлось немало тех,
Кто оскорблён был до последней крайности —
Выслушивать все эти гадости.
Сам Тигр и хищник Волк
Озлобились на обличителя-оратора
И лапами его едва не поцарапали.
Проклятия гадюка извергала.
Одни ворчали тихо, иные же орали
Хрипло, грубо или же пищали:
Кабан, Оса, Шмель и Комар.
Ушёл с собрания Шакал.
И Скорпион уполз
Озлобленный.
Лангуст и Ласка сжались
От ярости в комок.
Лиса сначала заметалась,
Потом прикинулась,
Что равнодушна малость.
А Обезьяна, верная своей породе,
Немыслимые рожи
Изображала при честном народе.
И, на бардак полюбовавшись, Слон
Речь заключил, как Цицерон:
– Я шлю свои призывы всем и никому.
Кто сожалеет, чувствует вину,
Кто – нет, хотя бы слышит, что я говорю.
Кто Фабулы мои читает, знайте: басни
Для всех народностей годятся без изъятий,
А не одной лишь нации испанской,
Или сиюминутным временам только причастны.
Всегда пороки миру есть присущи.
Пускай персоны, кто любитель преискусный
Указов, обличений,
Не знающих ограничений,
Ведущие себя как судьи
И знающие средства, как жить лучше,
К себе слова свои применят,
Что всем суют покушать.