Текст книги "Матушкины цветочки"

Ольга Юревич
Матушкины цветочки

3-е издание, исправленное и дополненное

© Юревич О., 2023

© Оформление. АНО развития духовно-нравственных начал общества «Символик», 2023

Моему прекрасному мужу и другу, надёжному и верному, заботливому и самоотверженному, который дал мне счастье родить и воспитать всех наших детей, выполняя служение, порученное мне Господом.

Моей старшей образцовой дочке, которая, как маленькая мамочка, помогала нам растить детей и старалась изо всех сил, будучи направляющей птицей в стае детей, понимая, что на неё равняются все. Твоя любовь – отражение любви твоего Отца, да благословит Он тебя настоящим счастьем жены и матери.

Моей горячей, жизнерадостной черноглазой дочке, которая вставала грудью за каждого из нашей семьи и за всех сразу, если к нам приближались печаль и горе. Я люблю наблюдать, как ты превращаешься в прекрасную мать и расцветаешь в лучах Божией любви.

Моему драгоценному сыну, который без суеты и лишних слов подставляет мне своё мужское плечо, когда мне трудно, и дарит чувство надёжности и необыкновенной нежности. Я верю в тебя – ты так похож на своего папу, когда держишься за руку Небесного Отца.

Моей средней дочке, трепетной и понимающей, которая приносит в нашу жизнь дающую любовь, не разбивающуюся ни о какие камни. Знаю, что ты найдёшь, что ищешь, и Господь напоит тебя, как лань, Своей водой живой.

Моей ласковой, постоянно заботящейся обо мне дочке, которая окружает нас необыкновенной любовью, которая до сих пор делится своими мыслями, советуется и так быстро растёт духовно. Твоя нежность, твои молитвы и твой труд трогают Небесного Отца, так же, как и нас.

Моей всё понимающей синеглазой серьёзной доченьке. Я не устаю удивляться тебе, когда ты молишься, прощаешь, трудишься и достигаешь, когда утешаешь и помогаешь мне, унывающей. Глядя в твои глаза, я вижу любовь Отца.

Моей маленькой дочурке, которая всем всегда дарит подарки, вкладывая в них всё своё сердечко. Ты сама – чудесный подарок от Бога, самоотверженная и добрая. Я вижу в тебе прекрасную девушку, в которую ты превращаешься благодаря стольким Божиим благословениям в твоей жизни.

Благодарю Бога, который подарил всех вас и доверил мне вас родить, растить и любить!

Как-то на одной свадьбе я услышал:

– В наше время скажи: «монах!» – никого не удивишь.

Есть монахи, и монастыри возвращаются.

– А вот скажи: «семья!» – и удивятся.

Где семья? Семью найти трудно. Рассыпалась, порушена, опошлена.

Поговаривают даже с телеэкранов, что она – пережиток прошлого. И теперь уже не хранить семейные узы надо, а возрождать из праха, как птица Феникс появляется не из материнского яйца, а из пепла.

Покажи семью – покажешь чудо! Да ещё чтобы семья была «семь я», кроме папы с мамой. Аскеты, подвижники, мученики – прекрасные образцы для подражания в подвиге. Но где образцы семейного благочестия не из книг домостроевских времён, а из сегодняшней жизни? Где образцы не подвигов, а будней? Они есть. Их мало, но они есть. Имеются они и в среде православного духовенства, и не духовенства тоже. На страницах этой книги – такой пример. Пример, могущий вдохновить желающих создать христианский дом не нотацией, поучением и обличием, а светом, сияющим из будней православной семьи.

Семья – райский сад на этой земле, в ней Богом насаждённые цветы. Семья – это волчцы и терния, произрастающие по родительской вине на земле детских сердец. Семья – естественная, благодатная стихия, в которой начинается жизнь человека. Семья – потерянный рай для тех, кто решил строить счастье без Бога, как самому захочется.

Пусть предложенные читателю материнские строки принесут ему минуты душевного отдыха и затеплят огоньки святого вдохновения жить и созидать, созидать самое святое на земле – христианскую семью. Пусть в Божьем саду не увянут матушкины цветочки. Пусть и читателю захочется, по слову нашего Учителя Христа Иисуса, хотя немного побыть «как дети».

Протоиерей Геннадий Фаст

Вместо предисловия

Всякий раз, когда я возвращалась из Москвы домой в Сибирь, я вспоминала, как тронулся тот самый первый наш поезд, отходящий в никуда мокрым январём 1983 года. Вот проплыли заплаканные и испуганные лица родных и друзей, пришедших на вокзал проводить нас, потом сквозь мокрые от снега стёкла мы глядели на уходящую Москву, потом замелькали огни Подмосковья. Потом я расплакалась. Кинулась к мужу, крепко обняла его и сквозь слёзы спросила:

– Неужели мы всё-таки уезжаем?

Да, мы, коренные москвичи, ехали неизвестно куда за четыре тысячи километров, в страну холода и снега, ссылок и непонятных «кержаков»[1]1
  Кержаки – одни из первых русскоязычных жителей Сибири; представители староверия и носители культуры северорусского типа. Прим. ред.


[Закрыть], от города, где мы родились и выросли, где всё такое привычное и исхоженное, от многочисленной родни и ещё более многочисленных друзей, оставляя позади двадцать с лишним лет жизни. Никто не мог понять, зачем мы это делаем, да мы и сами объяснить не могли. Да, Москва как-то утомила, да, мы хотели жить своим умом, да, нам мечталось о большом и интересном деле. Но всё это не то, не то… Сейчас, спустя двадцать лет, я вижу двух горячих молодых архитекторов, взятых чьей-то властной и доброй рукой из уютного гнёздышка и отправленных в их первое большое путешествие, главное в жизни. Путешествие, продолжающееся до сих пор. Назовите то, что нас подвигло на него, судьбой, роком, романтикой… Мы называем это Отцом, великим Господом. Это Он взял нас за руки, привёл в Сибирь и совершил самый великий переворот, который может быть в жизни у человека.

Конечно, тогда всё казалось другим. Мы осели в Лесосибирске – молодом лесопромышленном городке, устроились на работу. Муж стал главным архитектором города, а я – просто архитектором, вторым и последним. Нам дали первую в нашей жизни квартиру, и мы водворились в ней с годовалой дочкой. Началась интереснейшая работа над проектированием города. Всё в Сибири приводило нас в умиление: 50-ти градусные морозы зимой и 35-ти градусная жара летом; сугробы в рост человека и поляны жарков[2]2
  Жарки – в некоторых регионах Сибири местное название цветкового растения купальницы. Прим. ред.


[Закрыть] в лесу; грибы, которые срезаешь, пока не стемнеет; клюква и брусника, которые собираешь совками; мощный Енисей и жирные свиньи на главной улице города с объезжающими их автобусами.

Прошло пять лет. Город постепенно обретал своё лицо. На нашем счету было уже много интересных проектов и строек. Родилась вторая дочка, а муж стал членом Союза архитекторов. Единственный некоммунист в Исполкоме, он вызывал интерес и неприятие («чё это он из Москвы, да сюда»), но с ним считались и в конце концов привыкли. Исполнилась наша мечта жить «на земле»: мы переселились в маленький деревянный домик с огородом. Началась перестройка, и муж ушёл из Исполкома «в свободный полёт» – организовал свой кооператив «Проект». И мы зажили тихой обеспеченной жизнью.

Наступила Пасха 1989 года. По традиции, привитой бабушками-смолянками, я испекла кулич и поставила его на стол. Мы сели вокруг него и задумались. Всё в жизни у нас хорошо: семья, любовь, дети, здоровье, интересная работа, друзья, дом, машина, деньги. Что ещё не хватает? Всё, что желали, сбылось. А на душе так пусто! И вдруг решили съездить в соседний городок Енисейск, освятить в церкви кулич. Но ничего «вдруг» не бывает. Приехали, а в церкви пусто, все отдыхают после ночной службы. Только усталый батюшка сидит на скамеечке и с кем-то беседует. Так мы познакомились с нашим будущим духовником, отцом Геннадием Фастом, нас вы́носившим, родившим, вскормившим и до сих пор опекающим. Эту встречу я помню как сейчас, а вот всё остальное проносится передо мной какими-то фрагментами. Наверное потому, что жизнь наша понеслась вскачь, съехав с наезженной колеи в чистое поле.

Через год я на девятом месяце беременности погружаюсь в купель, а потом никак не могу вылезти из неё с моим огромным животом, и меня тащат отец Геннадий и муж. Наше венчание осенью: мы в тяжёлых старинных венцах, а под ногами – мешающие девочки, и на руках у какой-то бабушки – орущий двухмесячный Родион. Помню мои слёзы, когда муж стал неделями пропадать в енисейской церкви, а я – с тремя детьми, без куска хлеба, продаю книги из нашей библиотеки, и на эти деньги да на детские пособия живём, сами не зная как.

Вот я выбегаю из дома с Родечкой на руках и новым животом, потому что меня постоянно рвёт, и плачу, привалившись к берёзе, под окном детской. Почему-то очень хорошо помню, как, отослав девочек с Родей в коляске далеко в гости, встаю на колени перед иконостасом и спрашиваю: «Господи, чего Ты хочешь от меня?». А дети вдруг с полдороги поворачивают домой, врываются в комнату и бросаются мне на шею. Я сержусь, опять выпроваживаю их и опять становлюсь на колени: «Господи, чего Ты хочешь от меня?». И прихожу в себя, понимая ответ Бога.

А вот я встречаю мужа из Енисейска. Поздно. Дети (их уже четверо) спят. Он входит – тихий, серьёзный.

– Мне надо ехать в Красноярск.

– Зачем?

– Рукополагаться в священника.

И уходит в другую комнату. Пока я, оглушённая, пытаюсь что-то понять, он возвращается в подряснике отца Геннадия, который ему узок в плечах.

Через неделю, ранним утром, я слышу звонок в дверь, выбегаю на террасу, вижу мужа и хочу как всегда кинуться ему на шею. Но не могу. Подхожу и беру благословение. Он серьёзно благословляет меня, глядит своими чудесными зелёными глазами и обнимает.

А вот наш первый храм в бывшем свинарнике во дворе дома. Душно так, что часто кто-нибудь падает в обморок, теснота – не перекреститься. В узких дверях – спины, спины. Я стучусь в ближайшую и прошу: «Передайте ребёнка на причастие». Чьи-то руки подхватывают Леру и почти над головами передают её дальше, к солее. Я стучу опять: «Возьмите следующего». Так же над головами проплывает Ксюша. Потом я передаю Родиона, Лиду. Человек поворачивается ко мне опять: «Давай следующего!».

Да, через год у меня была ещё и Фрося. Но в храме уже просторно, потому что он теперь в бывшем кинотеатре «Октябрь». И одновременно начато строительство большого кирпичного собора. Я уже ждала следующую дочку – Сонечку, а весь город ждал собора. Семь долгих лет каждый день батюшка иногда со мною, иногда с детьми, но чаще один ходил на стройку и молился.

И помню день освящения красавца семидесятиметрового собора. Слёзы на глазах батюшки, приезд владыки Антония, а я, уже с семью детьми, стою в храме. Старшая дочка регентует (дирижирует) хором, в котором поют ещё две дочери, сын в алтаре пономарит, трое малышей около меня, а владыка рукополагает в дьякона нашего зятя Игоря, тоже москвича. «Богатства Сибири Москвой прирастать будут», – эти слова отца Андрея цитируются повсюду, на полном серьёзе, хотя он, конечно, шутил.

Наступил новый этап в нашей жизни. Перестали рождаться дети, появилась внучка. Я беру её на руки и не могу понять, как это – внучка? Только недавно я держала Павлочку, пеленала, мыла. Нет, не понимаю. Я – бабушка? Но ведь я – «молодая мама». Наверное, я до самой смерти буду в окружении малышей и никогда не почувствую себя праздной (так называли в Древней Руси небеременную и некормящую женщину).

В какой-то момент я почувствовала, что во мне живёт книжка. Пришло время, когда она просто родилась – вышла на белые листы бумаги. В ней нет ничего придуманного, она проста, как просты могут быть дети. О детях она и написана. Семь наших детей пишут её до сих пор.

И помню последнюю Пасху. Я испекла куличи, и после ночной службы мы сели за стол. Рядом чуть поседевший мой муж, батюшка, смотрит своими как всегда светящимися глазами, вокруг стола головки с косичками и карими, чёрными, синими и голубыми глазами. Среди них – серьёзные зелёные глаза сына. На руках второго зятя вертится четвёртая внучка Поленька. Я очень устала: забегалась, замоталась, не выспалась. Позади – годы этой усталости, родов, болезней, бессонных ночей. Что впереди? Не знаю. Будет ли легче? Скорее всего, нет. Но все эти годы в душе живут радость и покой. Я их, конечно, не заслужила. Это – неоценимый подарок Бога, ответ на все наши вопросы и нужды.

«Дети – цветы жизни» – этот избитый афоризм не так уж прост. Семь семечек посадил Бог в тёплую благодатную почву нашей семьи. Мы из семечек выращивали цветы, кормили, поливали, окапывали эту рассаду. Но я всегда помнила, что однажды придёт час, когда их – окрепших, вытянувшихся – надо будет пересадить в открытый грунт жизни. Где каждому предстоит расти самому, цвести и приносить свой плод.

Настанет время, когда я встану перед Богом, и нечего мне будет отдать Ему – только мой букет из семи цветков. И я скажу: «Вот я, вот и дети, которых Ты дал мне. Они – от Тебя и Тебе».

Часть первая
Матушкины цветочки

Калерия
Цветок первый

Лерочка[3]3
  Имена всех семерых детей отца Андрея и матушки Ольги изменены автором. Прим. ред.


[Закрыть] – наш долгожданный старшенький ребёнок. Вложено в неё больше, чем во всех остальных детей. С ней, маленькой, занимались и я, и её папа историей, астрономией, искусствами и музыкой. Вторая дочка – Ксюша – родилась только через пять лет, поэтому всё это время мы могли себя полностью посвятить общению с Лерой. Остальным детям не досталось и половины того, что имела она. Но надо сказать, что Господь вложил в неё серьёзность и целеустремлённость. Эта серьёзная малышка долго не разговаривала, пугая всех своей внимательной задумчивостью. Потом вдруг заговорила целыми фразами и говорила бесконечно, опять же смущая многочисленных бабушек и дедушек. Лучшими её друзьями были (и остаются) книги. Она в пять лет научилась читать, и с тех пор без книжки застать её было трудно.

Мы с батюшкой, выросшие в неверующих семьях, к вере пришли, когда Лере исполнилось восемь лет. Это был уже сформировавшийся упрямый ребёнок. Наше обращение она не приняла сразу, и долго на нас сыпались её испытующие, иногда довольно трудные вопросы. Но когда они кончились, Лера поверила всем сердцем Богу, по-детски, раз и навсегда, и часто в минуты моего уныния и скорби укрепляла меня и всех младших детей. До сих пор передо мной стоит образ маленькой, с двумя косичками и серьёзными фиалковыми глазами девочки, которая в далёком прошлом помогла мне понять моё предназначение, мой крест и мою радость…

Я осталась в воскресенье дома. Родился Родион, церковь далеко – в другом городе. С утра варю, убираюсь, кормлю маленького. Очень устала. Родион спит плохо, почти все ночи у меня бессонные. А днём отдыхать некогда – столько дел с тремя детьми. Все бабушки и дедушки живут в Москве, помощников нет, вот и кручусь с маленьким сыном на руках одна. Ещё только ранний вечер, а устала так, что все мысли о том, как бы скорее лечь спать.

Вот наконец вернулись папа с двумя старшими девочками. После службы в церкви они были ещё в воскресной школе, поэтому оказались дома только вечером. Младшая Ксюша бежит в детскую комнату к своим игрушкам, а девятилетняя Лерочка усаживается ко мне поближе и рассказывает о поездке, службе, воскресной школе. И вдруг замечает, что я её почти не слушаю.

– Мамуль, ты что?

– Ничего, я просто устала.

– А почему у тебя глаза заплаканные? – упорствует Лера.

Я не выдерживаю и опять плачу.

– Родя всю ночь не спал, кричал. Я так устала без отдыха трудиться, сил уже никаких нет, никаких! – вырывается у меня.

Лера берёт мою руку в свои маленькие ручки.

– Мам, я расскажу тебе одну историю, нам в воскресной школе читали, ты послушай. Один человек нёс по жизни свой крест. А крест был очень тяжёлый. Несёт он и стонет, несёт и стонет. И чувствует – не может больше нести, так устал. Взял он и отпилил кусок креста. Попробовал – легче стало, и пошёл дальше. Даже быстрее пошёл. Даже обогнал одного, тоже с тяжёлым крестом. И вот к концу жизни дошёл он до рая. И видит: перед ним врата райские открываются, ангелы поют. Двинулся он было к раю, а прямо перед ним ров глубокий, а внизу – тьма. Оглянулся – ничего нет, чего бы через ров перекинуть. Тогда взял он свой крест и перебросил его через ров. И встал крест в распор – тютелька в тютельку. Пошёл человек по кресту, а крест качается. Качался, качался и обвалился. И упал человек прямо в тьму, в геенну огненную. Прошло какое-то время, и подходит к раю тот человек с крестом, которого первый обогнал. Еле дошёл от тяжести. Видит: врата рая перед ним открываются, ангелы поют, а перед вратами ров, а во рву – геенна огненная. Оглянулся – нет ничего через ров перебросить. Перекинул он тогда свой крест через ров. А крест большой, тяжёлый – лёг, как мост. И перешёл по нему человек ров и вошёл в рай. И врата райские за ним закрылись.

– Мамуль, не отпиливай свой крест. А мы тебе помогать будем! – И Лера идёт мыть посуду.

Лера – лучшая ученица в классе. Приближаются октябрьские праздники. Учительница подводит итоги по результатам учёбы в первой четверти. Лучший ученик будет награждён загадочным белым конвертом. Каждый старается как может. И вот результаты подсчитаны, и на классном часе учительница торжественно объявляет фамилию лучшего ученика. Им оказывается Лерочка. Учительница вручает белый конверт, и Лера идёт на своё место.

– Нет, Лера, ты должна у доски вскрыть конверт, – немного обиженно говорит учительница.

Лера возвращается к доске и вскрывает конверт. Оттуда выпадает пригласительный билет на праздничный парад в честь Октябрьской революции. На парады эти никогда не ходят ни её папа, ни мама, и считают их не праздниками, а днями скорби.

– Ну, что скажешь? – довольно спрашивает учительница.

– Как на парад, идём мы прямо в ад, – отвечает Лера и опять идёт на своё место.

Дети в школе знают, что Лера – верующая. В школе она такая одна, и её часто дразнят. Вот и сегодня я опять выслушиваю Лерочкин рассказ:

– На перемене Юля из параллельного класса начала ко мне приставать и доказывать, что Бога нет. Ей папа сказал, что люди от обезьяны произошли, а папа у неё очень умный. Вокруг нас ребята со всех классов столпились, кричат, на меня пальцами показывают. И Юля кричит: «Мы от обезьян произошли, от обезьян!».

Я встревожена. Боюсь, что Лера в свои восемь лет не смогла достойно ответить, может быть, даже ввязалась в драку.

– А ты что сделала? – спрашиваю я.

– Мам, ты не волнуйся. Я не ругалась. Я очень спокойно сказала: «Хорошо, Юлечка, ты, если хочешь, происходи от обезьяны, а меня Бог создал».

– И дальше что? – с ужасом говорю я.

– Дети засмеялись и стали кричать: «Юлька – обезьяна!». А Юля кинулась на меня драться, – обиженно отвечает Лера.

Лера уже взрослая девушка. Окончила школу с золотой медалью и едет в Москву поступать в институт. Я переживаю, перед расставанием даже падаю духом. Почему-то так жалко эту маленькую (полтора метра) девушку, выходящую в самостоятельную, такую тяжёлую жизнь.

– Лера, может, тебе лучше пойти в монастырь?

– Это почему?

– Не знаю, как раньше, но сейчас женщине в монастыре легче, чем в семье. Мне так кажется. Почти каждый год рожать, растить, тянуть всю эту «команду». Нет, в монастыре легче.

– Мам, ты что? А кто Россию спасать будет? – возмущённо отвечает Лера, и больше мы к этой теме не возвращаемся.

Как-то я спросила Леру: «Сколько же у тебя будет детей? Семь, как у меня?».

– Конечно, нет. («Ну вот», – подумала я.) Намного больше! – закончила фразу Лера.

Конечно, мы понимаем, что рождение детей зависит не от нас, а от Бога. Но готовность принять все те души, которые Бог поручает вырастить, – это уже наша свободная воля. Воля, основанная на любви.

Цветок второй
Ксения

Ксения – полная противоположность старшей, серьёзной Лepe. Жизнерадостная, крепенькая, вечно бегущая, поющая, неумолкающая черноглазая и румяная малышка. Быстро взрывающаяся и тут же остывающая, увлекающаяся наша «Ксюка» – как она себя в детстве называла. Маленькая, она очень на нас обижалась за то, что мы назвали её «скучным» именем Ксения.

– А как ты хотела бы называться? – поинтересовалась я.

– Яздундокта! – выпалила Ксюша и, подумав немного, добавила: – В крайнем случае, Снандулия![4]4
  Снандулия (Яздундокта) Персидская, праведная – благочестивая христианка, богатыми средствами много помогавшая узникам-христианам, заключённым в темницах Персии при правителе Шапуре II. Прим. ред.


[Закрыть]

Четырёхлетняя Ксения возвращается из воскресной школы и с порога спрашивает:

– Мам, а пингвин – парнокопытный?

У меня от изумления падает на пол кастрюля.

– Да зачем тебе?

– Ну как же! – отвечает Ксюша. – Нам сегодня в воскресной школе читали про чистых и нечистых животных (в воскресной школе один учитель на двадцать пять детей, от четырёх до семнадцати лет. – Прим. авт.). Кого есть можно было, а кого нельзя. Так он парнокопытный?

– Да нет. Но пингвины у нас всё равно не водятся.

– А если его нам в панихидке принесут (пожертвуют. – Прим. авт.)? – задаёт вполне резонный вопрос Ксюша.