Текст книги "Ее нежеланный лорд"

– Да ты холодная, как ледышка. – Он на миг отстранился и весело рассмеялся, но в глазах блестели тьма и злость. – Поверь, я знаю, как все исправить.

И толкнул на кровать, животом вниз.

Бьянка лишь зажмурилась, когда он легко потянул ее на себя, ставя на четвереньки. Зашелестела ткань, и атласный подол цвета слоновой кости оказался у Бьянки на голове.

Она было попыталась вывернуться из железной хватки Ксеона, но тот лишь засмеялся и резко дернул на себя, впиваясь пальцами в бедра. Больно, до слез, до вскрика.

– Это хорошо, что кричишь, – прозвучало негромко, – мне это нравится.

Еще рывок, раздался треск рвущейся ткани, кожу на бедрах обожгло резкой болью, и Бьянка поняла, что от ее тонких панталон остались лохмотья. Ксеон несколько минут молчал. Бьянка дернулась, моля Всеблагого, чтоб сейчас что-нибудь произошло. Война, наводнение, землетрясение… Потому что настолько невыносимо стыдно ей еще не было никогда.

– Так-так. Очень даже неплохо.

– Пожалуйста… – все же не удержалась она, захлебываясь в слезах.

– Дорогая, только не говори, что передумала, – растягивая слова, сказал Ксеон.

И Бьянка поняла, что вот именно здесь и сейчас все и произойдет. И будет совершенно бестолковым и бесполезным. Засыпать Ксеон и не думал, а это значило, что амулеты так и останутся при нем.

Она слабо дернулась в его руках в попытке вырваться.

– Перестань, – голос короля стал хриплым, – ты просто прелесть…

Бьянка всхлипнула, ощутив прикосновение к своему телу там, где еще никто не касался. Противно. Невыносимо противно. Ее затрясло от ужаса. Неужели вот сейчас… и все? Да как только женщины это терпят?

Ксеон навалился на нее всем весом, распластывая на кровати, и внезапно разжал руки. Бьянка забилась под тяжестью его тела.

– Ваше величество! Что вы…

Ксеон не ответил. А Бьянка, замерев в ужасе, вдруг услышала его совершенно спокойное дыхание.

* * *

…Она лежала на кровати, придавленная безвольным телом короля, и глупо хихикала. Хотелось кричать и смеяться одновременно, а потом… убить Ксеона, убить того мужлана, который заставил ее перенести все это… Да и вообще, убивать каждого, кто посмеет сделать ей, Бьянке Эверси, какую-нибудь гадость.

– Это невозможно, – всхлипнула она, – невозможно-о-о-о…

Невероятное, просто чудесное везение: снотворное все же подействовало. В самый последний момент, когда это еще имело смысл.

Кое-как выбравшись из-под королевского тела, Бьянка первым делом удостоверилась в том, что дверь в спальню заперта изнутри. Потом, шепотом ругаясь, перевернула мужчину на спину, оглядела. Ксеон, конечно, был красив, но… почему-то теперь вызывал отвращение. Бьянка механически вытерла тыльной стороной ладони припухшие губы и решила, что теперь скорее пойдет в монастырь, нежели замуж.

Она вскочила с кровати, взяла артефакты, которыми нужно было подменить те, на шее Ксеона. Руки тряслись, когда она развязывала кожаные шнурки и снимала тяжелые серебряные пластины, когда нанизывала те, что до этого лежали в коробке, и снова завязывала узлы. Король мирно посапывал, и, судя по выражению лица, снилось ему что-то приятное.

Бьянка, вздыхая, подобрала разорванные в клочья панталоны, сложила их в сумочку вместе с украденными артефактами. С паникой отметила, что лиф ее великолепного платья безнадежно разорван, а ведь ей идти через весь дворец в таком виде… что о ней скажут? Поправила как могла. Но все равно видно.

Она еще раз огляделась, затем на всякий случай взяла графин и вылила остатки вина в большой горшок с декоративной розой. Осторожно выглянула в дверь – никого, лишь охрана.

– Эм… его величество заснули, просили не беспокоить, – смущенно сказала она солдату.

Наверняка могла вообще ничего не говорить, она не обязана отчитываться…

И быстро-быстро, задыхаясь, пошла прочь.

Она чувствовала себя невероятно грязной. Мойся – не мойся, а такое быстро не смыть.

«Дурочка, чего нюни распустила? Он же не успел с тобой ничего сделать».

И все равно – так мерзко на душе, как будто только что ее отдали на потеху мужланам из ближайшего питейного заведения.

Бьянка задумалась и потому не сразу поняла, что идет уже сквозь толпу придворных, что они смотрят на нее с улыбками и шепчутся за спиной. Она лишь ускорила шаг. Ну конечно. Ее испорченное платье не осталось незамеченным. Репутация испорчена окончательно, и с этим ничего не поделаешь.

Уже выходя из дворца, она рассеянно подумала о том, что никто не подаст ей карету к крыльцу, – но карета стояла, ожидая, и лакей распахивал дверцу.

Бьянка забралась внутрь; шторы были плотно задернуты. А когда глаза привыкли к густому мраку, едва не завопила в голос. На диване напротив преспокойно сидел тот самый бородатый мужлан.

– Вы! – прошипела она. – Какого Темного вы здесь делаете? В моей карете?

– Жду артефакты. – Его глаза блеснули любопытством. – Вас видели во дворце сегодня, и я подумал, что наверняка вы решили действовать.

– Забирайте, – Бьянка швырнула ему на колени сумочку, – надеюсь, мои родители к вечеру будут дома?

– Считайте, они уже дома.

Он потянул шелковые шнурки с кисточками на концах, и Бьянка запоздало поняла, что помимо артефактов вручила ему еще и разорванные панталоны. И – надо ж тебе – этот гад первыми вытащил именно их. Посмотрел с прищуром на Бьянку, но отчего-то ничего не сказал. Затем достал артефакты, долго рассматривал их, потом поводил над ними какой-то светящейся штуковиной.

– Все правильно, – пробормотал тихо и уставился на Бьянку тяжелым взглядом, от которого мурашки пошли по коже.

– Ну… Так и чего вы ждете, уважаемый? Я не намерена вас терпеть в своей карете ни минутой дольше. Извольте выйти.

– Вы… в порядке? – вдруг спросил он.

Бьянка не поверила собственным ушам. И в который раз ей захотелось отделать наглеца так, чтобы себя в зеркале не узнал. Она прошипела зло:

– С чего бы такая забота? Раньше вас это не волновало. Да и вообще, у меня только один вопрос: если вы весь такой вездесущий и могущественный и никакие двери вам не помеха, что мешало вам самому подменить артефакты?

– Вам это было сделать проще всего. И узурпатор ничего не заподозрит ровно до тех пор, пока не попробует артефактами воспользоваться. Это на руку нам.

– Ах, проще всего… – от возмущения Бьянка даже не сразу нашлась что ответить. А потом сорвалась на визг: – Убирайтесь вон, слышите! И я… никогда, никогда не желаю вас больше видеть! Да будьте вы прокляты! Весь дворец видел меня… вот так… в порванном платье! Моя судьба погублена, мне теперь только в монастырь!..

– Не кричите, будто вас режут, – в его голосе сквозила усталость, – уже ухожу.

И он действительно открыл дверцу и ловко спрыгнул на дворцовый подъезд. А Бьянка, откинувшись на подушки, разрыдалась. Потом стукнула в стенку и крикнула:

– Пошел! Пошел, я сказала!

«Главное, чтобы маменька и папенька оценили то, что я только что для них сделала».

Глава 2
Репутация девушки благородных кровей

Репутация девушки благородных кровей напоминает нагромождение ярких, сверкающих кристаллов. Выдернешь один из основания – и все развалится, блестящие камни раскатятся в стороны, а обратно, как было, уже не собрать.

Ну а если все видели тебя выходящей из королевских покоев в платье с разодранным лифом, тут уже речь не о маленьком камне, а, скорее, о здоровенной плите, сродни тем, что укладывают поверх могил. Понятное дело, что думать о восстановлении репутации после такого просто смешно. И только абсолютный идиот может согласиться взять в жены девушку, у которой, несмотря на титул, за душой ни гроша денег, а кумушки шипят вслед: «Мелкая шлюшка».

– Ты понимаешь, что натворила? – громким свистящим шепотом спросила графиня Амалия Эверси, наклоняясь ниже и как будто боясь, что кто-то их услышит.

Бьянка прятала лицо в пышном подоле платья великолепной графини и наслаждалась той скупой лаской, с которой матушка перебирала ее волосы.

По-хорошему, можно было и поплакать, но отчего-то слез не осталось. Особенно после того, как отец отвесил хлесткую пощечину.

«Ты понимаешь, что натворила? Да лучше б… Что теперь с тобой делать? Об этом ты думала, когда оголялась перед узурпатором? Кому ты теперь нужна? Кому мы теперь нужны? Вот уж не ожидал, что моя младшая дочь окажется шлюхой!»

– Мама, – прошептала Бьянка, хватая узкую руку графини, – неужели ты не понимаешь? Он… пришел к нам в дом, это чудище. Я не знаю, как он пробрался сюда, минуя охрану, минуя прислугу… И он сказал, что если я не сделаю кое-что, то вас больше не увижу. И ты ведь не отрицаешь, что все эти дни вас держали взаперти, в подвале, с завязанными глазами.

– И это кое-что – переспать с человеком, захватившим трон королевства?

Голос графини казался безжизненным шелестом сухой листвы.

Но… вот ведь странно. Некоторое время назад маменька едва ли не намекала на то, что Бьянке следует больше внимания уделять его величеству.

Теперь, когда его все-таки убили и выяснилось, что старый король вовсе не был его отцом, он стал называться узурпатором. А раньше был королем.

– Я должна была подменить кое-какие артефакты. А уж как это сделать… Но, мама, я клянусь, ничего не было. Он… не успел. Я подлила ему твоих сонных капель, и король уснул прямо со спущенными штанами…

– Не говори так, Бьянка. Фу. Во-первых, не король, а узурпатор, ныне покойный. Во-вторых, благовоспитанная девица благородных кровей никогда не скажет про спущенные штаны и про то, что мужчина заснул прямо на ней.

– Но ты-то моя мама, тебе я могу рассказать…

– А потом ты шла по дворцу в разодранном платье, и все это видели. Об этом ты, конечно, не думала.

– Мама! – Бьянка невольно отстранилась, вырываясь из ласкового плена мягких рук. – Я ж вас с папой спасала! А вы как будто не рады! Да если бы… если бы я не выкрала те артефакты, вас бы убили… эти жуткие люди. А этот… мужлан, он ведь следил за мной, ему было интересно, что и когда я буду делать.

– Может, он еще и видел, как узурпатор тебе подол задирал?

Бьянка растерянно всмотрелась в лицо матери. Красивое, породистое, с которого почти никогда не сходило выражение этакого утонченного спокойствия. Взгляд Амалии Эверси… причинял боль, заставляя давиться рыданиями. За что они с ней так? Почему? Да что ж теперь, в петлю? Только оттого, что зашла слишком далеко ради их же спасения?

И она внезапно подумала о том, что тот страшный мужчина, который заставил ее пройти все это, любовался ее панталонами, которые она сложила в сумочку вместе с украденными артефактами.

– Я не дала вам умереть, – всхлипнула Бьянка, – как вы можете так… со мной?

– Деточка, – сказала мама тихо, одними губами, – ты не понимаешь. Ты спасла наши жизни, но напрочь убила нашу репутацию. Никто и нигде не примет нас больше. Никто не захочет водиться с семьей, где дочь себя так опозорила. Таковы порядки, и с этим ничего не поделаешь. Будет счастьем, если хоть кто-нибудь согласится взять тебя в жены. И будет еще лучше, если ты уедешь из королевства. Репутация для благородной девицы – это все. Да и вообще… подумала бы о своей сестре. Боюсь, ей тоже теперь придется несладко. Все будут шептаться о том, что произошло, все будут на нее тыкать пальцами.

Бьянка не верила собственным ушам. И все это говорит мама, любимая мама, ради спасения которой пришлось влезть в постель к королю, тьфу, узурпатору. В груди пекло, горло стиснул спазм. Даже дышать было тяжело – невидимые когти терзали Бьянку изнутри, полосуя, разрывая на части. Бьянке казалось, что она сейчас умрет от этой боли, она умоляюще смотрела на маму, на застывшее ее красивое лицо, на беспощадно сомкнутые губы.

«Ну скажи, скажи что-нибудь, – пронеслось в голове, – скажи, что ты пошутила, что ничего не изменилось. Скажи, что любишь меня любую и всегда будешь рядом и я всегда смогу прикоснуться к твоим волшебным рукам, а ты никогда не позволишь мне утонуть в отчаянии…»

Но Амалия Эверси тяжело вздохнула, еще раз окинула Бьянку грустным задумчивым взглядом, а затем поднялась с кушетки, где они сидели.

– Я пойду, – сказала она глухо, – теперь нам с отцом надо думать, что делать и как дальше жить. Как теперь исправить все то, что ты натворила.

Слова застряли в горле, и Бьянка лишь кивнула, провожая взглядом матушку. Вот если бы… на ее месте был мальчик… Наверное, так было бы лучше.

Дверь открылась и закрылась, и девушка осталась одна в темной комнате. Грудь распирало, глубоко внутри стремительно разрастался ком из ледяной злости, совершенно черного, непроглядного отчаяния и непонимания происходящего.

– Я же вас спасала, – пробормотала она, – я что, должна была дать вас убить?

* * *

Дни слились в бесконечную серую череду. Бьянка сама себе казалась дорогой куклой – с красивым фарфоровым личиком, изящными кистями рук и лодыжками, а тело мягкое, тряпичное, набито соломой и совершенно безвольное. Она с трудом понимала, зачем каждое утро ее будит Тутта и при этом смотрит со странной смесью сочувствия и брезгливости, как будто даже ей есть дело до репутации Бьянки Эверси. Не понимала, зачем умывается, одевается и причесывается – все равно ведь папенька не выпускает из дому. Наконец, не понимала, зачем жует листья салата, заправленные соусом из квашеного молока, – если ее теперь никто не возьмет замуж, то можно бы пропустить и пончик-другой, да еще и в чашку кофе добавить сливок и сахара.

Внутри что-то сломалось, треснуло и разлетелось мелкими осколками, и как раз таки эта жалящая боль Бьянке была понятна: впервые в жизни папенька и маменька повернулись к ней новой, совершенно до этого незнакомой стороной. Неожиданно те, кого она любила всю сознательную жизнь, оказались как будто чужими, глухими и слепыми. И хоть кричи, хоть плачь, хоть все волосы себе выдергай – они твердят как заведенные: что ж теперь будет, да кто ж с нами будет иметь дело, с такой-то дочерью. И вот это-то и приносило самую едкую, противную подсердечную боль. С каждым прожитым днем Бьянка ощущала, как отдаляется от матери и отца, или наоборот – как они все дальше и дальше отталкивают ее, и во взглядах снова брезгливая жалость.

«Мама, он же ничего со мной не сделал. Я по-прежнему невинна».

«Даже если и так, то все видели тебя… в таком виде, что, прости Всеблагий, хоть под землю от стыда провалиться. Никто не поверит в то, что у тебя ничего не было с узурпатором Ксеоном».

Каждое утро отец, садясь завтракать, спрашивал у дворецкого, нет ли корреспонденции. И каждое утро получал один и тот же ответ: никто больше не писал семейству Эверси, никто не звал на ужины и балы. Вся семья и вправду оказалась отрезанной от столичной жизни. Роланд Эверси окидывал Бьянку хмурым взглядом, а потом принимался за еду, всем своим видом говоря: вот видишь, что ты наделала? И у Бьянки в горле застревал очередной лист салата, она отодвигала тарелку, уходила к себе, чтобы всласть нарыдаться в подушку. А потом она засыпала, но сон не приносил облегчения: приходили кошмары.

В этих кошмарах раз за разом из темноты выливался ненавистный широкоплечий силуэт, тенью склонялся к Бьянке и, обдавая запахом крепкого табака, лука и винного перегара, шептал: «Укради у короля амулеты. Не сделаешь – пришлю маменьку по частям. И папеньку. А сделаешь – получишь их живыми». И Бьянка, захлебываясь слезами и ненавистью, снова одевалась – как тогда – и шла во дворец разыскивать его величество. Чтобы прикинуться влюбленной дурочкой, соблазнить и снять с его шеи столь нужные артефакты.

Только вот во сне было все иначе. И Ксеон отнюдь не засыпал, навалившись на нее тяжелым телом. Резкая, ноющая боль охватывала низ живота, и Бьянка орала, выгибалась дугой… И ничего не могла сделать. Ни-че-го. Она была совершенно беспомощна.

На этом, как правило, кошмар заканчивался, и Бьянка вскидывалась на кровати с бешено колотящимся сердцем, в ледяном поту.

Бьянка так и не поняла, отчего снится такое. Она ведь не знала, каково это – быть с мужчиной. А призрак боли преследовал, не отпуская. Бьянка даже подумала, не пожаловаться ли матери, но вовремя прикусила язычок. Затрагивать подобную тему было явно не лучшим решением, матушка и без того смотрела на Бьянку как на какое-то ходячее недоразумение.

А однажды ей приснилось другое. Вернее, все начиналось как обычно, снова Ксеон задирал ей юбки на голову, но потом… он перевернул Бьянку на спину, и она поняла, что на этот раз с ней отнюдь не узурпатор. У Ксеона были темно-русые волосы, а этот, новый, оказался пшеничным блондином без лица. Там, где у нормальных людей находятся щеки, глаза, нос, оказалось мутное пятно, как будто кто-то размазал акварель. Бьянка хотела кричать, но вопль застрял в горле, как это часто бывает в кошмарах, и только противная режущая боль вышибала слезы из глаз. Неизвестный мужчина хохотал как сумасшедший, а у Бьянки по всему телу словно цыганской иглой протыкали кожу.

А потом железные пальцы сомкнулись на горле, и Бьянка поняла: все. Теперь точно все. Он ее придушит, как цыпленка, и она попросту умрет во сне.

И проснулась.

– Что кричите, леди? – грубовато поинтересовалась Тутта. – Его величества с вами нет.

– Пошла… вон… – с трудом прохрипела Бьянка.

К боли в душе добавилась еще и боль в шее. И девушке стало действительно страшно – до ледяных рук, до тошноты, до озноба, от которого зубы стучали. Она спустилась к обеду, твердо намереваясь поговорить с матушкой и попросить позвать мага-лекаря, но…

Отец с видом победителя помахал в воздухе маленьким розовым листком.

– Амалия! Ама-а-а-а-алия! Наконец-то! Наконец стали забывать о… – Он умолк, встретившись взглядом с Бьянкой.

– Что, Роланд? – матушка спешила навстречу по коридору, ухоженная и красивая, в светлом домашнем платье и ажурной шали.

Даже в столь тяжелые времена, когда семейство Эверси оказалось отвергнутым всеми, графиня умудрялась выглядеть томно и одновременно величаво. Бьянка же видела в зеркале взъерошенного белобрысого воробья.

– Нас пригласили на бал, на день рождения Вериты Ларно!

– Ларно? А ну-ка, дорогой, дай сюда приглашение, – оживилась матушка.

Розовый листок перекочевал в холеные ручки графини, она пробежалась взглядом по строчкам, затем почему-то окинула Бьянку пристальным, оценивающим взглядом.

– Нас пригласили в полном составе, – радостно сообщила матушка. – Дитя мое, нужно, чтобы к завтрашнему вечеру ты привела себя в надлежащий вид. Думаю, что там будут Шико. Возможно, это шанс…

И тут Бьянка не удержалась и фыркнула.

– Верита Ларно – старая дева, страшная и глупая. У нее изо рта воняет и зубы порченые. А Левран Шико – косоглазый, и, когда разговаривает, у него слюни брызжут так, что утонуть можно. Сомнительная радость…

Она не договорила, потому что затылок ожгла резкая боль. Бьянка с удивлением уставилась на отца, который только что отвесил ей подзатыльник.

– Помолчи, – он хмурился, – не в твоем положении перебирать. Так что мы поедем на бал, поздравим Вериту Ларно, и ты станешь ее лучшей подругой. И – да. Я не буду возражать, если ты покажешь Леврану Шико то же, что показывала королю… тьфу, узурпатору Ксеону. Ты поняла? Замуж тебя надо выдать.

– Поняла. – Бьянка заморгала быстро-быстро, чтобы не расплакаться. Кровь ударила в голову, и щеки защипало. Наверное, сейчас она стала похожа на свеклу.

Если с Веритой Ларно еще можно было перемыть кости общим знакомым, то Левран Шико, старший сын виконта Шико, вызывал физическое отвращение. Нет, у младшего сына Шико как раз все было в порядке, и с ним Бьянка была бы не прочь водить дружбу. Но вот старший не удался. У него была отвратительная привычка никогда не смотреть в глаза собеседнику и постоянно склонять голову к левому плечу. А еще Левран периодически ковырялся в носу и потом съедал добытую оттуда козявку. И что, Всеблагий, целоваться с ним после этого?

– Может быть, вы меня отправите в монастырь? – жалобно спросила она.

Папенька начал краснеть, и маменька бросилась за стаканом воды.

– Бьянка! Как тебе не совестно? Мы столько для тебя сделали. Мы растили тебя для того, чтобы ты продолжила род Эверси, а не для того, чтобы высохла в молитвах и постах.

– Я не хочу иметь ничего общего с Шико, – решительно объявила Бьянка.

– Претемный, – прохрипел папенька, – какая эгоистичная девица выросла, а, Амалия? Сперва опозорила нас на все королевство, теперь упирается… Знаешь, дочь, ты поедешь на бал и приложишь все усилия, чтобы Левран обратил на тебя внимание. Потому что… в противном случае мы с матушкой окончательно убедимся в том, что ты своенравная, избалованная, неблагодарная и крайне эгоистичная особа, которая совершенно не думает о родителях!

И тут Бьянку накрыло волной совершенно неконтролируемой ярости.

Это она-то не думает о родителях? Да как же так? Неужели они… в самом деле именно такие, какими она их видит именно сейчас? Неужели так и не поняли, что она сделала только ради них?

– Я никуда не еду, – тихо сказала она.

Амалия Эверси закатила глаза и побледнела, граф бросился ее поддержать.

– Нет, ты посмотри, что творишь с матерью! – крикнул зло. – Амалия, душа моя… Давай я тебе помогу дойти до кушетки.

Но графиня потянулась к Бьянке, дотронулась до ее щеки – очень нежно, как никогда раньше – и прошептала:

– Милая… пожалуйста. Мы очень, очень просим тебя. Я прошу…

* * *

Особняк Ларно давно начал ветшать, на его боках строгого серого цвета краснели кирпичом пятна отвалившейся штукатурки. Если ехать из центральной части города, спускаясь при этом с горы в сторону моря, можно было увидеть, что над правым крылом провалилась крыша, и никто ее не чинит, потому что у семейства Ларно попросту нет на это средств.

Впрочем, некоторые стеснения в средствах испытывала и семья Эверси. Разница была лишь в том, что род Ларно обеднел на пару поколений раньше, а особняк Эверси был отремонтирован дедом Бьянки.

Одно было хорошо у Ларно: дом окружал старый яблоневый сад, пронизанный узкими, полузаросшими тропинками, украшенный старинными беседками. Весна была в самом разгаре, деревья стояли в цвету, прекрасные, словно невесты перед алтарем Всеблагого, и Бьянка, так долго просидевшая взаперти, не могла надышаться вкусным свежим воздухом.

Выглядывая из окна кареты, она с интересом наблюдала за жизнью, кипящей на улицах столицы. С некоторым сожалением отметила, что у ее платья безнадежно устарел фасон рукава и что богато одетые горожанки предпочитают вырез в виде буквы «V», а вовсе не квадратный, выставляющий напоказ грудь. В моду снова входили пышные веера и сапожки на высоком каблуке, а она была обута в старые атласные туфельки с изрядно стоптанными подметками.

«Для Ларно сойдет», – ухмыляясь, решила Бьянка.

Может быть, эти же подметки отпугнут от нее Шико-старшего, и тогда можно будет с чистой совестью отчитаться папеньке, мол, я старалась, а он и внимания не обратил.

Бьянка ехала на бал с безмятежной улыбкой на губах, но мысленно готовилась к битве, по масштабам сравнимой с Великим Эшвотским сражением, когда враждебные ависийцы были раз и навсегда изгнаны с островов Рехши.

Будут ли ее обсуждать? Конечно.

Попытаются ли вывалять в грязи и облить помоями? Вне всяких сомнений.

Бьянка, как никто другой, понимала, что женская компания безжалостна к слабым и еще более безжалостна к павшим сильным, и что легко на дне рождения Вериты Ларно ей не будет ни мгновения. Но с каждым новым глотком свежего, напитанного солнечным теплом воздуха в ней поднимала голову прежняя Бьянка Эверси, которая вполне могла, образно выражаясь, откусить положенный в рот палец и у которой хватило дурости натравить ручного механоида на жену верховного инквизитора. Потом, правда, ревела в подвалах инквизиции, а эта сволочь Аламар Нирс допрашивал ее так, словно она была незарегистрированным магом-менталистом и исподтишка командовала королевскими механоидами. Мало того, что женился на другой, так еще и издевался. И уже совсем невозможно было объяснить, что ей всего-то хотелось замуж, а потом стало очень обидно оттого, что предпочли не ее. Родители вон предпочли бы сына. А инквизитор Нирс предпочел Бьянке другую девушку. Сплошное невезение.

Наконец карета остановилась у ажурных ворот, изрядно побитых ржавчиной. Им бросился открывать дворецкий, что весьма прозрачно намекало на бедственное положение владельцев дома. Потом лошади процокали подковами по дорожке, вымощенной разноцветным булыжником, и остановились напротив высокого крыльца, отделанного мрамором с аристократичными черными прожилками, местами обвалившегося.

Папенька строго посмотрел на Бьянку.

Бьянка скромно потупилась, всем своим видом как бы говоря: я буду послушной, я буду делать так, как вы велите, и, если Шико-старший полезет мне под юбку, я буду жеманно хихикать, подкатывать глаза и изображать радость.

На самом же деле Бьянка поклялась себе, что ежели Левран изволит вести себя подобным образом, то, скорее всего, будет вынужден ретироваться с хорошим фингалом.

– Ну, пойдем, – мягко сказала графиня, невесомо погладила Бьянку по открытым плечам, расправила щелчком кружево. – Деточка, постарайся сделать так, чтобы нам не пришлось за тебя краснеть.

– Да, матушка, – улыбнулась Бьянка, – я буду вести себя как лучшая подруга Вериты и как самая смирная невеста королевства.

– Так бы и сразу, – буркнул отец и, кряхтя, принялся выбираться из кареты. Ему мешал объемный живот, но дворецкий оказался смышленым, так что подал графу руку и буквально выволок наружу. Амалия Эверси выбралась самостоятельно, лишь мимоходом оперлась о жесткие пальцы слуги. Бьянка и вовсе сделала вид, что не заметила протянутой руки. Из-за кошмаров, что тревожили ее, касаться мужчин было неприятно.

Перед ними распахнули высокие стеклянные двери, и Бьянка помимо собственной воли ощутила прилив сил и совершенно детского восторга.

Как давно она не была на балу!

Чтобы блестел натертый паркет, чтобы суетилась прислуга, расставляя по столам закуски, чтобы прохаживались важно гости, а хозяева дома…

– Бьянка! – раздался рядом писк Вериты, – о, Бьянка, я так счастлива, что ты смогла приехать!

Еще через мгновение Бьянка оказалась заключена в мягкие, горячие и потные объятия Ларно-младшей.

– О, – сказала она и мягко отстранилась, – дорогая, как я тебя давно не видела!

Быстро оглядев Вериту, добавила:

– Ты похорошела. Всеблагий, как же ты хороша! Не то что я нынче…

И вздохнула.

Разумеется, Верита не похорошела ни капли. Она была невысокого роста, но при этом очень странного телосложения, напоминала квадрат с руками и ногами. Квадрат утягивали корсетом, украшали приторно-розовыми рюшами и розочками, но миловидности это квадрату не добавляло. К тому же у Вериты было такое же квадратное лицо с тяжелой челюстью и не очень чистая кожа. Бьянка на таких девиц смотрела с непониманием и прохладным презрением. Даже если ты не удалась фигурой, всегда можно пошить такое платье, которое скроет недостатки и подчеркнет достоинства (в случае Вериты – весьма аппетитную пышную грудь). Ну а лицо – магов-лекарей никто не отменял. А еще артефакты. И просто очищающие средства.

Но всем этим нужно было заниматься, а Верита заниматься не хотела. И было бы это простительно, если бы сия особа увлекалась чем-нибудь интересным и полезным, например, чтением или вышивкой… Но нет. Верита просто была ленива и оттого оставалась совершенно некрасивой.

– Идем, – Верита потянула ее за руку, – идем в сад, там уже все наши собрались.

– Ох! – Бьянка тут же демонстративно захромала.

Леди Ларно тянула ее как раз в змеиный клубок, а Бьянке так хотелось еще немного порадоваться празднику!

– Послушай, – сказала она, – ты иди, я тебя догоню. Хочу стащить что-нибудь вкусненькое, пока маменька не видит. Ну, ты же знаешь, она следит за тем, что я ем.

Верита смерила Бьянку снисходительным взглядом.

– Вот бедняга-то! Конечно, иди, чуть позже выйдешь к нам. Уже, правда, темнеет… но в саду магкристаллы, не заблудишься. Иди-иди, перекуси, а то ты так исхудала за всеми этими переживаниями, что на тебя смотреть жалко. Вон грудь почти исчезла.

«Зато у тебя пузо сальное», – возразила про себя Бьянка.

Игра началась. И то, что только что сказала Верита, следовало понимать так: мы тут знаем про твою интрижку с мужчиной и все косточки перемыли. Да и вообще ты теперь никчемное ничтожество, никто не будет тебе в рот заглядывать, как раньше.

Глядя в спину удаляющейся Ларно, Бьянка ощутила азарт. О, в подобных ситуациях она чувствовала себя как рыба в воде.

«Посмотрим, кто посмеется последним», – подумала она и направилась к закускам.

Окинула взглядом присутствующих – маменька и папенька увлеченно беседовали с хозяевами дома, папенька прикладывался к пузатому бокалу с чем-то крепким, маменька кокетливо обмахивалась веером.

«Ага!» – решила Бьянка и прокралась к столу.

Она взяла чистую тарелку, положила несколько ломтиков ветчины и тарталетку с ананасовым салатом. Был соблазн выпить бокальчик игристого, но Бьянка пресекла это желание на корню. Она, Темный побери, готовится к сражению. А в битве нужно иметь свежую голову.

Поэтому девушка удалилась в уголок и принялась за еду, время от времени поглядывая по сторонам. Пока все шло отлично: мягко мерцали магкристаллы в держателях у стен, мужчины выпивали и обсуждали важные политические новости, женщины, умудренные жизнью, кудахтали о чем-то своем. Никто не обращал внимания на девицу с испорченной репутацией.

Бьянка с воодушевлением опустошила тарелку и снова подтянулась к столу, на сей раз туда, где на серебряных подставках красовались пирожные – лимонные, малиновые, фисташковые. Сладкое было ее слабостью. Но почти все время Бьянке приходилось быть рабыней листьев салата, и потому день с пирожными уже сам по себе становился праздником.

Девушка потянулась к корзинке со сливочным кремом и едва не выронила ее, когда прямо над головой раздалось басовитое:

– Добрый вечер, леди Эверси.

«Это что, Шико?» – поразилась она.

И тут же выдохнула с облегчением. Нет, не Шико. У Леврана скрипучий голос, от которого мурашки бегут по коже. А это… это голос взрослого мужчины.

– Вечер добрый, – мягко ответила она, одновременно оборачиваясь. – Чем обяза…

И окончание слова застряло в горле.

Чувствуя, как немеют ноги, Бьянка уставилась снизу вверх на мужчину. А он ловко подхватил тарелку, выпавшую из ее рук, – да так ловко, что ни одно пирожное не пострадало.

– Вы! – наконец выдавила Бьянка и невольно попятилась.

На нее с усмешкой смотрел тот самый… мужлан, та сволочь, которая похитила родителей и заставила ее добывать у короля артефакты таким грязным способом.

Конечно же, он изменился, почти до неузнаваемости. Темная щегольская бородка, волосы причесаны и собраны в низкий хвост. Одежда… М-да, одежда богатая. Сюртук из дорогой тонкой шерсти, атласная жилетка, которая чуть ли не по швам трещит на мощной груди. И булавка с большим рубином в шейном платке.